Телефон, купленный за когда-то давно выданную премию, полностью ушедшую как раз на такую спонтанную и совсем необдуманную покупку, стремительно и бесповоротно летел прямиком к неровной поверхности асфальта. И вот разлетаются от него мелкие осколки экрана, и задорно пляшут по бетону. Подняв телефон и перевернув его, можно разглядеть, как неровные трещины бороздят просторы экрана, своими хаотичными узорами навсегда испортив такое прелестное и дорогое устройство.
Виталий всегда считал себя в какой-то мере свободным от потребительских оков, от навешенных ярлыков и, как он считал, от наиглупейших ценностей. Считал себя более разумным в вопросах вещей и материальных ценностей вообще. Ведь не будет же он переживать за какие-то побрякушки, которыми новомодный люд увешивает себя с ног до головы, тратя половины, а то и больше своих "кровнозаработанных" на всю ерунду. Он свысока, иногда осуждающе, поглядывал на толпы покупателей у магазинов в дни распродаж, охваченных истерией и потребительским психозом.
Но почему-то сейчас, подняв телефон и рассмотрев его со всех сторон, стало почему-то невыносимо грустно и даже по-детски обидно, что все вот так вот произошло.
Виталий, в целом, брезгливо и свысока воспринимал окружающих сородичей, ощущая себя человеком особенным и, возможно, даже исключительным.
Конечно, будучи чуть более хитрым и утонченным, он напрямую не говорил никому о своих суждениях, иначе бы посчитали бы за обычное хвастовство, но изредка или даже частенько в словах проскальзывали нотки подобных мыслей, что трактовались его родными или близкими друзьями, как чистой воды снобизм. С данной характеристикой он категорически не соглашался, утверждая, что питает любовь к роду человеческому, но в моменты просветления все же осознавал, что доля правды в этом есть, и обещал себе бороться с недугом. Хотя обещанная борьба не приносила никаких плодов. Причина, наверное, крылась в непоколебимом ощущении, что все же он отличителен, необычен, и в нежелании бороться с этим чувством. Да и нельзя было Виталию усомниться в этом ощущении, ведь не может же он существовать с миллиардами не отличных от него. И можно ли его в этом осуждать?
А за телефон обидно. И от такой обидной пощечины, какую залепила ему судьба, хочется кому-нибудь в лицо плюнуть!
- Виталичка, с вещами до двадцать пятого ноября нужно поосторожнее. И с отношениями. Потому что сейчас фаза ретроградного Юпитера. Все из рук валится. Отношения с друзьями или с любимыми портятся. Надо быть поаккуратнее.
- Мама, ну чего же ты опять начиталась? - смеется Виталий. - Выкинь эту дурь из головы.
- Телефон же ты разбил?
- Чистая случайность.
- Это все потому что…По-моему, не Юпитер, а Меркурий. Да, точно, Меркурий!
Виталий относился к своей матери снисходительно. Он любит ее и любит искренне. Но порою замечал за собой проскальзывающее пренебрежение, возникающее по неведомым причинам и по таким же неведомым исчезающее.
"Гадское невезение!" - все думал о разбитом телефоне Виталий. "Сперва потерял кошелек. Хорошо, что денег было там немного, но сам кошелек был хороший. Потом кроссовки порвал и сейчас требуется покупать новые. А теперь и это! Да провались все к чертовой матери!"
Скулы сводило от накопившейся злобы и бессилия.
А как же хочется быть особенным! Вот видит Виталий проходящих мимо людей где бы то ни было: в вагонах метро, на оживленных центральных улицах или в длинных коридорах офиса, - всюду видит Виталий одно и то же лицо среднего человека. И до жути страшно увидеть в зеркале то же выражение.
Но пока есть надежда. И Виталию нравится надеяться. Бывает идет он по улице, быстрым или нерасторопным шагом прогуливается, и взгляд его устремлен в мелькающую под ногами дорогу или, наоборот, голова сильно поднята вверх, и глаза цепляются за остовы проплывающих мимо зданий. Но Виталий не видит ни дороги, ни зданий, ни прохожих. А в голове всплывают образы, красочные, теплые и манящие. Мечтает Виталий о перевороте в жизни, о чем-то великом, непременно сотворенном им, что докажет раз и навсегда его особенность и наличие смысла.
Виталий мечтает, как допишет роман, который пишется уже шесть лет, как, наконец, поставит финальный символ, распечатанные листы отнесет в редакцию. Мечтает, как опубликованное произведение окутают неиссякаемый восторг и подлинное восхищение нахлынувших читателей. И вот она, особенность под руку со смыслом.
"Это сейчас нести в ремонт, потому что невозможно же с таким экраном", - размышляет Виталий, лежа на кровати в своей комнате и знатно растормошив свои нервы. - "А денег ведь совсем нет. В последний месяц тратились только на еду, а все равно не хватило под конец, что пришлось выкручиваться. А сейчас ремонт займет как минимум тысяч десять, и совсем непонятно, что делать под конец месяца? Как же я устал от этого!"
И тут Виталий вспоминает одну важную деталь. А именно, возможную причину, отсутствия денег. Он вскакивает с кровати и несется на кухню.
- Мамуля, а мамуля! - кричит он уже из коридора, как можно больше издевки вкладывая в эти окрики.
- Что? Что такое?
- Я тут в уме прикинул наши траты, мамуля. Просто прикинул в голове, но даже сходу могу тебе сказать, что до конца месяца мы не протянем.
- Как же так? - изумляется мама, откладывая судоку. - Неужто прям совсем не протянем?
- Гарантирую. Честное пионерское. Но это так, утверждение, дабы подчеркнуть…Но есть еще вопрос, - уверенно расхаживает по кухне Виталий. Почему-то именно с матерью у него просыпается сильная уверенность в любом своем слове или действе, какая весьма редко возникает при общении с другими людьми.
- Так какой вопрос?
- Как у тебя с картинами, мама?
- Ох, - опечалилась тут же женщина. - Пока не закончила, но я в процессе. Скоро должна дописать.
- Я слышу это уже больше двух лет. Есть же написанные картины. Давай их начнем продавать.
- Но я же тебе тысячу раз говорила, что для них нет рамок. Вот как куплю рамки, ты сфотографируешь их и тогда выставим на торги.
- А как же ты купишь эти самые рамки, мама?
- Так на что же их покупать? Ты же сам знаешь, с деньгами у нас пока плохова-то.
И тут Виталий почувствовал, как начинает вскипать кровь. Уши стали пунцовыми и горячими, а дыхание прерывистым.
- Раньше было не плохова-то, раньше было совсем не плохова-то, мама. Раньше были деньги на эти чертовы рамки, только ты так и не сходила и не купила их!Давно бы уже выставили картины на продажу. Ты без работы уже больше года! Я понимаю, совсем не хочется возвращаться к нелюбимому делу, перебирать эти бумажки, тем более в твоем-то возрасте. И у тебя был шанс, прекрасный шанс заняться живописью, но ты так и не начала! Год покупаешь рамки! Немыслимо. А мне все же сложно нас содержать. Нам даже на еду не хватает! Я не говорю уже о каких-то элементарных вещах, как бритва. Не могу уже месяц купить себе бритву, приходится отковыривать себе щетину старой и затупленной! Это конец, мама, это финал! С этого момента ты ищешь работу!
Женщина сделалась бледно-серой. Она начала потирать руки, как обычно делала, когда начинала нервничать.
- Ты же знаешь, я боюсь, - выдавила она после повисшего тяжелого молчания. - Вот выставим на продажу, а их никто не купит. Совсем никто. Это ведь будет говорить о том, что я совсем никудышный художник.
- Так давай всю жизнь бояться! Будем бояться вместе!
- Это сложно, пойми меня. Я обещаю, я схожу за этими рамками, и мы опубликуем картины.
- Ничего такого делать мы уже не будем, - как можно тверже произнес Виталий, уставившись пульсирующими глазами на мать. - У тебя был шанс попробовать. Теперь ты его потеряла. Теперь у нас нет денег на твои рамки. И непонятно, когда появятся. Ты устраиваешься на работу! Плевать, кем и куда, главное когда - как можно раньше.
- А ты не думал, что денег перестало хватать из-за твоей новой подруги?
- Не смей! - уже орал Виталий и хотел было ударить кулаком по столу, но вовремя одумался, осознав, что это будет выглядеть нелепо. - Как ты вообще смеешь говорить такое! Или ты считаешь, я буду вечно у твоей юбки сидеть? Нет уж, баста! Нас двоих на хребте я тащить не собираюсь более.
И вот он уходит с кухни, а встревоженная до невозможности выходками сына мать кричит ему вслед:
- Прошу, не надо ссориться. Я же говорю - ретроградный Меркурий.
- Да иди ты…со своим Меркурием, - цедит сквозь зубы Виталий.
Виталий идет по проспекту прямиком в метро. Ветер задуваем за ворот куртки, пробегая по покрытому мурашками телу. Воет сирена скорой помощи, застрявшей в образовавшейся на светофоре пробке. Бредут по делам люди, стараясь не смотреть по сторонам.
Как же хочется чего-то да стоить! - думает Виталий, по привычке разглядывая прохожих. Вот этот мужчина чего-то стоит? Вряд ли. На лбу написано - распродажа. Или вот эта женщина? Тоже скорее всего нет. Долго что-то я за книгу не садился. Может зря я так с матерью? Нет, не зря! Давно пора было ей это высказать. Иначе так дальше бы и продолжалось.
С такими мыслями, серыми и дождливыми, как то моросящее утро, он пешком прошелся до соседнего метро и, немного озябнув, решил все-таки спускаться под землю. Довольно долго разглядывая карту, решил, наконец, ехать к той самой подруге, о которой так необдуманно заикнулась мама в том нервном разговоре.
Ирина, Ира, Ирочка. Столько чувств раньше Виталий вкладывал в это имя, воспроизводя в мыслях все новые его производные, столько сладостных воспоминаний строились над этим именем, и как много раз он говорил это имя вслух, полушепотом, придавая большей чувственности. И ее, также как и маму, Виталий любил, любил искренне. Но и здесь стало проскальзывать пренебрежение по тем же неясным причинам. Причинам, неясным Виталию, но достаточно очевидным другим, если бы кто-то знал, что чувствует этот человек и как смотрит на вещи.
В неистово грохочущих вагонах он снова погрузился в мечтания, где пылало людское восхищение, где творились великие дела, которые останутся надолго в памяти и где все это принадлежало ему. Только лишь прожигал карман разбитый телефон и возмущали мысли о его починке, что разбавляло дегтем образы исключительного будущего.
Непременно роман должен принести успех. Конечно же, Виталия обуревали сомнения. Как он не старался гнать их, как не старался бросить задумываться о качестве своего творения, о его значимости и величии, ведь перечисленное не поддается сомнению, но все же редкими моментами грустил, так же, как и мама, впуская в себя страх того, что ничего подобного не сбудется. Такие моменты, повторюсь, были редки. В остальное же время Виталий предавался грезам, в которых раздавал советы режиссеру, по мотивам его романа задумавшему картину. Или как читает статьи, громогласно воспевающие нового писателя, сравнившегося по уровню с вечными классиками.
Ира не мечтала о том же. Как и многие друзья Виталия, с которыми он говорил на подобные темы (темы величия и смысла), она всегда искала простого комфорта, обычности, спокойствия и совершенно не думала о героических подвигах, после которых тропа к памятнику не будет зарастать. Виталия это сильно удивляло, он совершенно не разделял такого видения жизни, но объяснял подобное суждение так, что подруга не является тем исключением, каким является он. Конечно же, данное объяснение вслух ей не высказывал.
- Ты бы предупредил, я бы приготовила что-нибудь, - улыбается на его поцелуй Ира, расцветая от каждого прикосновения.
Наблюдая за тем, как она порхает по квартире, Виталий не мог перестать думать о разбитом экране и о том, как глупо и не вовремя такое случилось. Все тлела обида на случившееся. Не мог Виталий простить и тихо, незаметно раздражался.
"Что-то полы не вымыты от слова совсем, - думал он, пока Ирина рассказывала ему очередную историю. - Ей сложно убраться что ли? Неужели приятно жить в такой грязищи!"
- Меня позвали на концерт. Успела вырвать бесплатные билеты, представляешь? Можем сходить. В эти выходные будет. Там выступает мой знакомый. Убей, не помню рассказывала ли тебе или нет про него. Но это не важно. На концерте и познакомитесь. Я не слушала его творчество, но поет он неплохо.
- Можно и сходить, - мычал в ответ Виталий, думая совершенно о другом и все рассматривая то немытые полы, то чуть желтоватые шторы.
- Мы так давно не проводили время вместе. Я жутко соскучилась, - ворковала Ира, при это не переставая ходить по квартире и прибираясь.
- Действительно давно. Я вот телефон разбил.
И он достал телефон, показавшийся в руке горячим от еще не остывшей обиды. Кривые линии трещин молнией отпечатались на когда-то ровной поверхности экрана.
- О, как обидно! - подогрела горечь Виталия Ира. - Бедненький! Как же это ты так умудрился? И что же теперь?
- А что теперь? Ремонт. Обойдется в уйму денег. Даже думать об этом не хочу.
- Я слышала, что на эти модели он в самом деле стоит колоссальных денег!
- Правильно слышала. Именно таких денег и стоит.
- С другой стороны, это же мелочи. Ну подумаешь, телефон. Подумаешь, разбился. Не стоит тратить ни йоты своих нервов на такие безделушки.
- Согласен, - проговорил сквозь зубы Виталий.
"Много ты понимаешь. Легко говорить, когда у самой нет ни малейшей царапинки", - в то же время подумал он, заметив, как уши становятся пунцовыми. Все же он вовремя взял себя в руки, постаравшись внушить, что и в самом деле мелочи.
И так они разговаривали еще долго, как разговаривали раньше, как только встретились, только теперь говорила все больше девушка, словно и не замечая молчания Виталия. А ведь ему было о чем думать. Он думал о ремонте, о былом разговоре с матерью и о многих вещах, которые почему-то сейчас встряли в его голове, причиной появления которых по нелепой случайности стал злополучный аппарат. Как ни старался Виталий бороться с наступавшей, занимавшей все новые рубежи злобой, но только подогревал ее этими мыслями, питал ее, давая разрастаться в сердце своем.
- Виталий, послушай, - стала вдруг серьезной Ира. - Я вот на днях пересеклась с Игорем. Ты ведь помнишь его? Мы о том, о сем поболтали, порассказывали друг-другу вести с фронта, так сказать. Он перешел на новое место работы, представляешь? Я вот тоже думала, что он в своей этой конторе будет до скончания веков сидеть. А нет, вот оно как вышло. И знаешь, ему очень нравится на новом месте. Он со мной еще зарплатой поделился. Так я и поняла, почему именно он поделился. Потому что названная цифра была совсем недурная, я бы даже сказала…Ладно, она было просто недурная. И я… Я ему, конечно, не намекала ни на что, просто так в словах промелькнуло. Даже и не помню, что конкретно было сказано. В общем, я спросила, может и тебя туда? На что он ответил, мол, поможет, чем сможет. И ведь действительно помочь может. А вот саму контору не помню. Одно помню, что государственная.
А как хочется быть исключительным! Поскорее бы уже показать себя. Поскорее бы уже настал тот час, когда он с гордостью встретиться с доказательством своей особенности. Поскорее бы наступил тот момент, когда поймут уже все, наконец. И поймет он сам. И тогда перестанут его волновать разбитые экраны, потерянные кошельки и не купленные рамки. Ведь не может же быть такого, что и он ничего не стоит. Что и он затеряется, как затерялись миллионы, в тех текучих и бесконечных массах. И так и не сможет подняться над этими массами, чтобы он видел все вокруг и, главное, видели его.
- Зачем ты вообще спросила у него? - вскипал Виталий, впервые за долгое время посмотрев на девушку. - Кто тебя просил такое спрашивать? Да сдалась мне эта работа? Сама сказала, что в гос. учреждении. Пускай он там и работает. Никогда толком ничего не мог и никогда ничего не сможет. Нашла кого в пример приводить!
- Я же не приводила, и ничего такого не спрашивала. Не пыталась тебя…В разговоре так вышло, - пыталась оправдаться Ира.
- Он никогда ничего не добьется, так и будет сидеть на этой должности до самой могилы. Сейчас зарплата может и хорошая, только вот лет через десять мы посмотрим. Нашла кого в пример!
- Я просто подумала…У тебя сейчас просто поменьше…
- И я просил, ну ведь просил тебя с ним не общаться! Нет, что самое главное - ты спрашиваешь, помню ли я его. Да, конечно помню! И замечательно помню, что у вас были отношения. И ты еще спрашиваешь, помню ли я его? Когда я просил…Ира, черт возьми, сегодня и так день хуже некуда, что же ты…Ты прекрасно знаешь, что я не могу сейчас переходить на другое место. Мне нужно время для книги. А на новом месте его не будет. Я совсем скоро закончу. Поэтому переходить мне категорически нельзя. К тому же, меня все устраивает. И по деньгам, и вообще.
- А ты не думал…? - начала девушка и тут же запнулась, потупив испуганные глазки.
- Что я не думал?
Девушка начала нервно потирать руки, словно копируя движение матери Виталия. От залетевшего ветерка колыхнулась тоненькая занавеска.
- Что он, роман, не будет…
Все же она не смогла договорить, но от сказанных слов и так было понятно значение.
- Всю жизнь гнить в белой сорочке не буду! - прохрипел Виталий и поднялся с дивана, только потом задумавшись, что поднимался без дальнейших намерений и что зря вообще встал, но так и остался стоять. - И спасибо тебе за добрые слова. Ты всегда меня поддерживала. Знаешь, я прям чувствую, как у меня поднимается настрой, как хочется горы свернуть после твоих слов. Не тяни меня в болото. Не хочу я в вашу трясину. Трясину средних душ.
Тут он понял, что раз встал, то пора бы и уходить, чтобы получилось совсем красиво, иначе все проделанные жесты и сказанные слова будут восприняты не так ясно, как хотелось бы.
- Я пойду, - проговорил он на выдохе и направился к двери.
- Прости меня! - крикнула в след Ира, не смея догонять уходящего. - Прошу, не уходи.
- И помой уже, наконец, полы! Смотреть тошно!
Снова шел Виталий по улице и привыкал к непрерывному ветру. Оглядывал прохожих, посматривал на коробки бесформенных зданий и отмечал красоту вечернего неба. Навстречу шли такие же бесформенные люди. И нет ни одного стоящего человека. Любому заглянешь в лицо и не найдешь там ничего, сколько не будешь рассматривать, сколько не будешь стараться отыскать в таких обычных чертах что-то стоящее, ценное.
Виталий же шел в будущее, исключительное и особенное. И глядя на него, можно было сразу воскликнуть: "Каков!"