Чувырла

2019 год
   Сезон грибов в этот год удался, да и начался он рано.  Хоть село и было большое, но из леса с пустым кузовом никто не выходил. Июль то польет небольшим дождичком, то пригреет теплым солнышком. Вот и сегодня Иван  ходил  по своим местам. В деревнях и селах всегда есть такие люди, которые знают где собирать грибы, а где собирать  ягоды. Такие люди своих мест чужим не открывают, они как бабки-знахарки, ведуньи, колдуньи передают их «по наследству». Такие места называются «закрытыми».  Кто чужой и будет ходить вокруг да около этого места, а и не попадет на него.
  Иван возвращался домой по лесной дороге твердым, уверенным шагом. Упавшие с деревьев сухие ветки под его сапогами с хрустом ломались, а трава путала ноги. Корзина, да верху наполненная грибами, оттягивала руку. Рука немела, становилась непослушной и тогда Иван перебрасывал корзину в другую. 
«Эх, видно отслужила ты свою службу людям, вон как заросла-то. По бровкам-то лес стоит уж стеной. А бывали времена, когда встречные машины разъезжались спокойно, а нынеча и пешему места мало». Мысли, адресованные лесной дороге, то заставляли Ивана окунуться в прошлое, то, обгоняя друг друга, возвращали его в настоящее, заставляя сопоставлять, анализировать два времени: то самое- прошлое и тутошнее- настоящее. Да, время откладывает свой отпечаток на все, то ли это человек, то ли это природа, хотя человек тоже является частью природы…. Думы Ивана оборвал заливистый лай, моментально разлетающийся по всему лесу. Он был настолько веселый и звонкий, что у Ивана зазвенело в ушах. «Эх, каналья-подумал он- опять кого-то учуяла. Вот бестия неймется ей, видит ведь, что я без ружья и нет, все равно  свое гнет.» Лай повторился. В лесной чаще слышно было как захлопали крылья и какая-то птица, путаясь между деревьями, пыталась покинуть насиженное место.
--Эй, Шейка, хватит баловаться! -закричал Иван.
В тот же момент из лесной чащи выскочила на дорогу так называемая «бестия». Она с оглушительным лаем бросилась навстречу хозяину, стремясь тем самым передать ему о своих достижениях в области познания перното-рогато-хвостатых созданий. Домчавшись до своего воспитателя, она подпрыгивала на задних лапах, стараясь мордочкой дотянуться до его лица, что бы , улучшив момент, лизнуть, обслюнявить, поцеловать или как там на их собачьем языке?
-- Да ну тебя, каналья! Верю, верю, ты – молодец! – без притворства хвалил собаку Иван.
Та, почувствовав одобрение хозяина, промчалась по дороге вперед и закрутилась на месте, стараясь догнать свой хвост. Тот же, не слушаясь, все куда-то убегал и убегал от нее.
-- Ну все, все, хватит уже. Успокойся. Вон прогалина на берег, давай присядем, отдохнем.
Он свернул в сторону. Не далеко между деревьев был виден просвет. Дойдя до него, Иван остановился, глубоко вдохнул свежий воздух лесного озера и на какое-то время вгляделся в даль. Но это было недолго, тут же словно очнувшись ото сна, он тряхнул головой, как будто прогоняя сон, поставил корзину на землю и сел. Небольшой обрывчик, где сидел Иван, полого переходил в песчаный пляж, который с другой стороны омывали мелкие темные волны озерка. Рядом села Шейка. Собака была черного окраса, кончик хвоста был чисто белый, Задние ноги по колено были тоже белые, на передних белый окрас заканчивался на суставе стопы. Создавалось такое впечатление, что на ее задние лапы надеты чулки, а на передние беленькие носочки. Через всю шею ее шерсть была тоже белого цвета, как будто повешен шнурочек, который на груди заканчивался белым  «кружком-кулоном». Видимо от сюда и кличка ее была Шейка. Мордочка не оставляла  равнодушным никого кто бы ни смотрел на нее. Вверх торчащие черные уши на самых кончиках резко переходили в белые; над глазами, как два фонаря, ярко светили два белых пятна; глаза обрамляли длинные белые ресницы; По обе стороны черного носа торчали белые усы; А верхняя и нижняя губы пасти были как будто накрашены белой помадой и когда собака дышала, открыв рот, создавалось впечатление, что она не просто улыбается, а нагло смеется. И вот такое чудо-юдо скрашивало одинокие дни Ивана. И точно, настоящая бестия…. Иван искоса посмотрел на это чудо-юдо, улыбнулся и, обняв собаку, легонько притянул ее к себе. И тут же в памяти вспыхнули моменты прошедших дней.
Это было два  года назад. Так же как и сейчас Иван возвращался с охоты  домой. Измотанный, уставший, он шел с одной мечтой поскорей добраться до избы, где ждал его холодный ужин, сваренный еще с раннего утра, и холостяцкая постель. Так уж сложилось в судьбе мужчины, что по жизни остался без родных и близких.  Доставшийся от родителей дом, подремонтировал, утеплил, кое- что из старого родительского скраба выбросил, кое- что приобрел заново. Любимая жена ушла к другому, детей общих нажить не успели. И все что ему оставалось - бобылять, да иногда спорить - грешить с расшалившимся домовым. Вот так вот, погруженный в свои невеселые мысли, Иван спешил скорее отдохнуть. И в это момент с лесной дорожной бровки прямо ему под ноги вывалилось странное существо. Иван вздрогнул от неожиданности и остановился. Существо поднялось на ноги, скрючившись и поджав хвост, попрыгало на трех ногах прочь от человека. Правая задняя нога волочилась по земле. Что есть силы зверь запрыгнул на бровку и скрылся в лесной чаще. Через какое-то мгновение все стихло, и Иван заставил себя сделать шаг. Но тут же остановился и без единой мысли в голове свернул туда, куда только что исчезло загадочное явление природы. Сделав несколько шагов по лесу, он остановился. Судя по шуму, произведенному недавнишним встречным, и по тому, как быстро этот шум затих, Иван сделал вывод, что существо где-то рядом. Внимательно огляделся. Высокая трава, упавшие ветки и сучья, лежавшие вместе с вырванным из земли корнем деревья, не давали разглядеть окружающее пространство леса. Мужчина стоял неподвижно и как будто чего-то ждал. Может какого-то шороха или звука, или движения, чего-то, что могло выдать спрятавшегося зверя.  Иван знал, точнее чувствовал, что он здесь, совсем рядом, но, затаившись, не хочет выдавать себя первому встречному. Шестое чувство подсказало, что не стоит надоедать животному, ибо сделав это, он уже не обнаружит его никогда. Развернувшись, Иван вернулся на дорогу и, не оборачиваясь, пошел домой.  Вечером, сидя за столом и хлебая  разогретый суп, он уже знал, что с утра  вернется туда, на лесную дорогу.
   В дверь к Земьиным постучали. Хозяин Петр, смотревший в это время телевизор, спустил ноги с дивана, выругался и тяжелой походкой двинулся к двери. Он не любил, когда его тревожили, тем более, если он смотрел  любимые передачи. Жена Вера и дети боялись его и лишний раз не мешали. Вот и сегодня, скрывшись в своих комнатах, они занимались каждый своим делом, опасаясь обнаружить себя любым шумом, который мог бы «завести» отца и мужа. Да, это был сильный и волевой человек. Человек, не отступавший от своих правил, даже если они были не правильны. Человек не менявший свое мнение ни при каких обстоятельствах. Человек, имевший стальные нервы и непреклонный характер.
 Стук в дверь повторился.
--Да иду, иду – недовольно крикнул Петр.
Задвижка лязгнула, тяжелая стальная дверь отворилась. На пороге стоял местный алкаш, но добрый по натуре его сосед Мишка Панцырь.
--Чего тебе? – зло спросил хозяин.
-- Слышь, сосед, --- было начал Мишка.
-- Ну не тяни, говори и вали.
--Да я вот тут принес тебе – понизив голос на полтона ответил Мишка.
--Ну, заходи.
Петру местные алкаголики, которых было чуть ли ни полдеревни, тащили все, что было ни приколочено. Да даже если б было и приколочено, все равно оторвали бы и приволокли. На торговле и обмене спиртным Петр и разжился. Жены и матери пьющих ругались, писали на него заявления, просили, даже умоляли, но ему было все равно. Запуская в коридор Мишку, он строго приказал:
-- Сапоги на крыльце разуй.
-- Так ведь дождь идет. Начехает полные , как домой пойду? – глядя снизу вверх спросил Мишка.
-- Вот дома и обсохнешь. А мне нечего грязь в коридоре месить.
Мишка послушно разул сапоги, бросил на крыльце их лежа, чтобы лишняя вода в них не попала и опасливо шмыгнул мимо хозяина в избу. Было заметно, что под курткой за пазухой он что-то прятал, прижимая к груди руками. Перешагнув порог дома, пропустил хозяина и сел на порог.
--Ну что там у тебя? Должок принес деньгами или вещами? –спросил хозяин.
-- Дак нет, ни деньгами и не вещами. Я о хозяйстве твоем беспокоюсь, как бы непосягнул на него кто. – быстро залепетал себе под нос Мишка.
-- Не понял – строго посмотрел на Него Петр.
-- Дак вот, сторожа тебе принес – ответил гость, вынимая из-за пазухи маленького щенка.
--Да ты что, умом двинулся? Зачем мне эта тварь? Кормить да убирать за ней? – недовольно зарычал в адрес Мишки хозяин дома.
-- Дак зачем грязь убирать? Ты ее на цепь, на улицу поставь. А кормить  дак чего? Кусок бросил и ладно. Зато дом и хозяйство охранять будет – сипло напомнил Петру Панцырь.
--Дом охранять это хорошо, а то шмыгают тут всякие вроде тебя. Не ровен час и сопрут что – нибудь. А какой охранник из твоего щенка будет это мы сейчас проверим.
Он подхватил щенка сидящего на коленях Мишки за загривок, поднял его, повертел  перед глазами, внимательно осматривая. Щенок подтянул к животу хвостик, согнул «зайчиком» лапки и испуганно смотрел по сторонам. Он терпеливо висел на собственном загривке в руке Петра и не подавал ни единого звука.
— Значит сука ты? Ну, ну. —довольно под итожил Петр и, тут же неожиданно для Мишки и самого щенка, бросил его на топившуюся плиту. Щенок приземлился на плиту на спинку, чуть слышно пискнул и, перевернувшись на живот, завизжал. Он встал на лапки, защищая свой живот от горячей плиты,  и с громким  визгом завертелся на огне.  Маленькие неокрепшие лапы животного жгло огнем. Они буквально жарились заживо. Малыш, спасая ножки судорожно поднимал их, вертелся, падал на плиту всем своим маленьким тельцем, тут же поднимался, тут же снова падал и верещал. Шерсть от жара скручивалась и дымила. Мишка ошалелыми глазами смотрел на щенка, не в состоянии проговорить ни слова. Из комнаты на визг выскочила жена и дети. По кухне поплыл запах горелого мяса и жженой шерсти.  Щенок с диким визгом вертелся на плите.
-- Что, сука, больно? Терпи падла, долго тебе служить у меня, привыкай – орал довольный Петр.
Мишка вскочил на ноги, дети в ужасе убежали в комнату, жена бросилась к щенку, схватила его с плиты. Петр тут же вырвал собачонка из ее рук и, так же за загривок подняв его перед глазами, загоготал:
-- Так, значит защитников нашла себе? Ну и страшная же ты, черная с белыми усами и губами. Все равно что чувырла какая-то. Вот так я тебя и звать буду, Чувырла, ха-ха-ха … --смеялся во все горла Земьин. – А ну пошла вон! – он изо всех сил бросил щенка в комнату. Тот, пролетев через всю комнату, перепуганный, обиженный, не понимающий что происходит в его только что начинающейся жизни, упал на пол и завизжал. Жена Вера бросилась к нему, подняла его на руки и прижала к груди. В уголках черных глаз щенка появились первые детские слезы.
-- Меньше там ее ласкай, на ночь в коридор вынеси, а то спать  не даст, - бросил в сторону жены Петр – а ты  пошел вон, я тебя не звал, чего вылупился? Пошел вон я сказал.
Он толкнул Мишку в плечо. Тот, от всего только что увиденного не в состоянии чего-либо вымолвить, попятился назад, запнулся за порог и вывалился в коридор. В впопыхах, вставая на ноги, он пытался что-то произнести в ответ хозяину, но это плохо у него получалось. Схватив на крыльце сапоги, он босиком бросился бежать  за изгородь в темноту.
Так началась полная побоев и издевательств жизнь Чувырлы. Хозяин не возлюбил ее сразу и быстрее не из-за того что не любил в своей жизни ничего и никого, а из-за ее вида. Цвета она была черного; ноги, уши, усы белые, через шею белый шнурок, на котором на грудь свисал белый кулон. И губы были белыми. Создавалось впечатление, что она, глядя на человека, улыбалась. Это Петра больше всего и бесило. Бесило то, что несмотря на его отношение к ней, она как бы смеялась над хозяином, показывая этим свое превосходство над ним.  На другой день после того как Мишка принес ее Земьиным, Петр посадил ее на веревку. Веревку петлей привязал за правую заднюю ногу. Будучи щенком, Чувырла не толковала перегрызть веревку, да ей и в голову не приходило то, что можно куда-то от хозяев сбежать. А когда подросла, хозяин сковал для нее железную пластину на цепи и, обернув вокруг ноги, замкнул. Пластина постоянно натирала ножку и та постепенно лысела, становилась больной и собачонка уже лишний раз боялась на нее наступать. Первое время она жила в добротно построенном сарае. Коротала свое времечко на наспех брошенной на пол подстилке. Ее миска была всегда пуста. Хозяин не баловал ее саламатами, да и выносил поесть каждый раз считай на донышке. Так что выбирать Чувырле особо не приходилось. Ни детей, ни жену хозяин к ней никогда не подпускал. Обделенная лаской и вниманием, она росла «забитым», щенком. Взгляд ее глаз всегда был тоскливым и безжизненным. Опущенный вниз хвост никогда никому радостно не вилял. Ее окраска при таком нерадостном житие еще больше придавал ей удручающий вид. Сторож из нее конечно же был не кадычный, и это еще больше раздражало Петра. Правда, видимо понимая свое предназначение в этом доме, сучка иногда подавала голос на прохожего или прихожего, но голос этот был чуть слышен и уж совсем не страшен. Позднее, когда Чувырла подросла, хозяин сделал для нее шикарную конуру. Но это не придало жизни собаке никакого огонька. Внутри собачьей будки не было ни сена, ни простой ветоши. Коротать долгие зимние морозы ей приходилось на голом холодном полу.  Веревка на ноге сменилась на цепочку желтого отлива. Казалось, что она золотая. Нога от железной пластины совсем облысела. Зимой Чувырла ложилась на правый бок, чтобы хоть как-то согреть мерзнувшую ногу. Сколько от морозов, сколько от постоянного лежания на правом боку, нога стала потихоньку сохнуть. Кроме проклятий, Чувырла ежедневно получала в полном ассортименте тумаки от хозяина.  Единственным человеком, от которого Чувырла видела мимолетную ласку,  был Мишка Панцырь,  время от времени заходивший к Земьиным за спиртным. Ему было жалко это безобидное существо и в то же время стыдно перед ней за то, что это именно он обрек ее на такое существование. Но и его минуты внимания были слишком коротенькими. Мишка боялся соседа и старался лишний раз на глаза последнему рядом с собакой не попадаться.
   Иван шел по тропине быстрым шагом, как будто его кто подгонял. Вечером, поужинав разогретым супом, он  в кастрюле оставил порцию и вынес в сени чтоб дома ненароком не подкис. С восходом солнца он уже собирал рюкзак. Сам еще не зная, что его ждет там на тропинке, он подсознательно положил в рюкзак блюдышко, налил в банку вчерашнюю порцию супа, накрошил белого хлеба, сунул кусок за пазуху и для себя. В попыхах надернув на себя пиджак, сунув ноги в сапоги, он спешно вышел из дома. Мысль о странном существе не давала ему в ночи по-хорошему уснуть. Как только он был готов уснуть, как тут же перед глазами вставал образ незнакомого животного. «Волк не волк, собака не собака или еще кто?»-думал Иван. Подходя ближе к тому самому месту, он сменил торопливый шаг на более спокойный и вскоре вовсе остановился.
    Утреннее солнышко несмело пробивалось сквозь лесную чащу. Как будто боясь кого-то потревожить, оно  наощупь  заглядывало под ветки деревьев и мягко рассыпало свое утреннее тепло на остывшую за ночь лесную тишь. Прохладой веяло из зарослей. Холодная роса студила ноги. Резиновые сапоги покрывались росяной водой, отчего меняли свой цвет на более темный. Лес как будто дремал и, не желая отходить от сладкого сна, не засыпал уже вновь.  Сухие ветки, еще вчера с треском лопавшиеся под ногами, с утра, набрав в себя влажности, мягко прогибались, не ломались. Местами между деревьев плотной белой завесой стоял утренний туман. Вокруг царили лесной покой и таинственность. Казалось, что невидимый лесной хозяин вот-вот поманит тебя за собой в чащу и обратной дороги тебе уже не найти. Лес жил своей лесной жизнью.
   Иван стоял на тропинке и слушал. Он ловил любой звук, рождающийся в густоте леса. Его охотничий слух спокойно различал все звуки, издаваемые лесными жителями; его взгляд замечал любое движение, будь то движение животного или насекомого.  Он шагнул в глубь леса как раз в том месте, куда вечером юркнуло непонятное животное. Прошел метра два лесом и, остановившись, осмотрелся. Упавшие на землю деревья то тут, то там встречали его своим неприглядным видом. Сгнившие, со временем покрывшиеся мхом, в свете утреннего леса, они казались еще загадочнее и причудливее.  Их вывернутые из земли корневища во все стороны распахивали свои руки-корни и казалось, что готовы навсегда заключить тебя в свои объятия. В свете несмелого утреннего солнца паутинки между зарослей сверкали жемчужинками росы.
«Интересно, животное здесь или куда делося? Слишком мало у него было вчера времени, чтобы напролом бежать от меня подальше в трущобы. Быстро оно вчера притихло. Видно, есть куда затаиться именно здесь. Что делать?» Иван размышлял и понимал, что нужно быть более чем осторожным; что бы не спугнуть животное, что бы оно не ушло совсем куда, не стоит брать его силой. Исходя из этого, он не стал искать странное существо. Скинул с себя рюкзак, развязав его, достал провизию, вылил из банки в миску суп и, оставив его под корягой, спешно вышел из зарослей. Он шел домой не оборачиваясь, решив, что вечером принесет сюда и ужин. Прошла неделя и каждый раз, возвращаясь на этот лесной пятачок с едой не знамо для кого, он видел, что миска к его приходу была пустой. «Он или не он освобождает посудину от еды? Может еще кого кормлю?» Но кто бы не съедал его угощение, Иван продолжал носить его, и все также, не оборачиваясь, быстро уходил обратно. Однажды, выливая гостинец в миску, он остановился. Легкий холодок пробежал по его телу. Иван понял: «Оно здесь. Оно наблюдает за мной. Тихо, Иван, спокойно…» Он, как всегда, закинул рюкзак на спину и вышел на тропину. Огромное желание заставляло его повернуться, но он  спешно удалялся с места. Так прошла еще одна неделя. Сейчас он точно уже знал, что животное здесь, он чувствовал его каждой клеточкой своего тела и души. Он привык к тому, что животное внимательно за ним наблюдает, но спокойно и уверенно вел свою игру. Теперь он уже знал, что рано или поздно их встреча состоится. И она состоялась.
  Тот день был особенно теплый.  Иван, выйдя из леса спустился к озерку, прошел по песчаной косе к воде, зачерпнул в берестяной ковш воды и, устроившись прямо на песке, с аппетитом откусил краюху хлеба.  Теплый ветерок, словно застенчивая молодая девка, в нежном поцелуе ласково касался его щек. Спешить ему было некуда и Иван наслаждаясь соединением с природой, ел не спеша. Закончив трапезу, поклал все в мешок, встал и обернулся. Животное сидело от него в метрах пятидесяти и с интересом смотрело на «дела текущие». Их взгляды встретились. Животное тут же вскочило и скрылось на трех лапах в кустах. Теперь Иван понял, что это была собака. А еще он понял, что их отношения будут продолжаться и развиваться с этого дня быстрее и прочнее.  Уже в кровати, Иван думал почему собака оказалась в лесу, почему она на трех лапах и что в конце концов происходит?
С этого самого дня животное действительно стало выходить к Ивану в каждую их встречу. Не подпуская к себе близко человека, собака терпеливо дожидалась когда человек выльет в миску вкуснятину, и отойдет. Затем съедала ее, и отойдя на два, три метра  от миски в сторонку садилась и внимательно наблюдала за ним.  Иван ее не торопил. Иногда присаживался на валежину не далеко от поедавшей еду собаки, иногда выходил на берег, зная, что она последует за ним. Так проходило их постепенное привыкание друг к другу. Сейчас он был более чем уверен в том, что собака либо брошенная, либо дикая, самостоятельно выросшая в лесу.  Два одиночества, нашедшие друг друга, тянулись друг к другу, ждали друг друга. Их отношения развивались. Со временем собака стала провожать его до села. Первое время, опасаясь и оглядываясь, она держалась от него на расстоянии; вздрагивая и приседая, пугалась каждого незнакомого звука. Проводив его до села, она возвращалась на свой лесной пятачок. Иван чувствовал, что она боится заходить в село, значит оно ей знакомо и что-то отпугивает ее от местных. Но это для него уже стояло на втором плане. Сначала надо познакомиться более близко с самой собакой, а потом уже придет время и со всем остальным разобраться.  Дом Ивана был на окраине и животное, следуя за Иваном в каждый раз все дальше и дальше, полностью изучило маршрут до его дома. Иван терпеливо ждал.
Дождь в тот раз зарядил еще с вечера. И слушая его шум, казалось, что он льет все больше и больше. Под его разговоры пел весь дом: Басами отдавала крыша, высокими голосами на перелив мотивов звенели стекла в окнах, по водостоку журчал тоненький голосок дождевого ручья.  Песни дождя не давали уснуть Ивану. Он с тревогой думал о том, где может спрятаться бездомное существо в такую погоду? И чуть только забрезжил рассвет, он поднялся с теплой постели и, схватив с вечера собранную котомку, выскочил на крыльцо … Недалеко от него, вся сырая и продрогшая сидела она. Дрожа от сырости и холода, она приподнимала то одну ногу, то другую и смотрела на Ивана. Он был поражен. Пришла! В первые он с ней заговорил.
-- Ну что, замерзла? Обсушить тебя, наверное, надо, согреть? —голос звучал спокойно и собака реагировала в ответ так же спокойно. Она, не отводя взгляда, смотрела на Ивана.
-- Ну пошли коли так. – пригласил Иван животное.
Спустившись со ступенек крыльца, он двинулся к сараю. Дверь помещения запиралась на простую деревянную вертушку. Вертушка ойкнула и дверь со скрипом открылась. Первым в сарай вошел хозяин. Он прошел вглубь сараюшки, повернувшись ко входу, остановился.
--Ну и? – Так же спокойно произнес он.
В дверях, с опаской озираясь по сторонам, появилась собака. Она прошла в сторонку от хозяина и села на сухой пол.
--  Вот тебе тужурка, надумаешь – ложись. – с этими словами Иван расправил в углу сарая старую овечью куртку и, положив рядом с тужуркой еду, вышел из сарая. Дверь запирать не стал, оставив собаке возможность выбора распорядиться своей жизнью на ее усмотрение.
  Вернувшись в избу, затопил русскую печь, согрел чайник и сел пить чай. Над кружкой поднимался густой душистый пар свежезаваренного чая. Мягкий пряник таял во рту, а на душе было спокойно и радостно. Дрова в печи дружно занялись огнем и весело потрескивали. В это утро Иван со всей душой ставил в протопившуюся, запаханную помялом печь густо заправленный суп. Что-то подсказывало ему, что животное сейчас уже не уйдет.
 Около обеда дождь перешелся, да и обедать было уже пора. Иван, заправив тарелку с поломанным хлебом свежим, наваристым мясным супом, направился в сарай. Собака, свернувшись калачиком, крепко спала на овчинной тужурке. Она не слышала вошедшего в сарай человека. Видимо тепло овчины, мягкими волнами разливаясь по ее измотанному телу, погрузило ее в глубокий сон. Да она за всю свою собачью жизнь и знать не знала, что можно так уютно устроиться почивать. Иван поставил миску недалеко от нее и вышел. Вернулся уже вечером. Миска была не тронута, а собака все так же крепко спала. Он поменял у собаки остывший обед на свежий ужин и присел рядом на чурак, задумался. «Каким же ветром тебя, горемычная, занесло ко мне? Как ты оказалась в лесу? Видно потрепала тебя судьба, коль спишь без чувств. Чья ты? Где и с кем жила? Что мне с тобой делать?» Собака, как будто почувствовав чье – то присутствие, повернула голову и резко встала.
-- Ну что ты? – тихо, чтобы не спугнуть животное, произнес Иван – Я тебе поесть принес еще в обед, а у тебя уже все и остыло.  Я тебе свежего принес. У меня вон и молоко даже есть.
С этими словами он приподнял с пола банку наполненную молоком, показал собаке и поставил обратно.
-- Ну что ты молчишь? Мне хочется с тобой поговорить, а ты молчишь. Коль пришла так разговаривай.
Собака, наблюдавшая за ним все это время, мотнула головой и взвизгнула
-- Во-о-от, оказывается и разговаривать умеешь! – чуть улыбнувшись, произнес Иван – давай сначала ешь, потом молока попьешь, а потом разговаривать будем.
Собака, почувствовав доброжелательный настрой человека, привстала, осторожно потянулась к миске.  Запах вкусного ужина еще больше будоражил аппетит отдохнувшего животного. Поев все, что было ей предложено, она так облизала посудину, что в пору было ставить ее на магазинную полку.
--Ну ладно, ладно хватит уж, вижу что угощение понравилось, давай уж молоко налью .
Из банки в миску полилось, забулькало ароматное молоко. Собака с интересом смотрела на эту процедуру и, уже не заставляя себя долго уговаривать, весело щелкала языком по белой вкусной жидкости.
-- Ну во-от, другое дело. А сейчас скажи-ка, дорогая как звать-то тебя? Откуда ты взялась такая заморская принцесса? Вишь ты как губы да глаза-то понакрасила, и краски-то подобрать смогла контрастны: черну да белу. Усы и те забелила. Да ты пожалуй у нас не принцесса, а пры-ынцесса. Вон и ожерелье на шею понавесила. Я смотрю ты его и не сымашь. Драгоценность штоль кака, коль по лесу в нем щеголяшь? Боишься, что покрадет кто? – по лицу Ивана расползалась довольная улыбка.
Собака привстала и, услышав красноречивую плеяду, лившуюся из уст человека в свой адрес, несмело замотала хвостом.   Движение  хвоста было так ей незнакомо ,  что она в первую минуту вздрогнула, испуганно посмотрела на свой же собственный хвост  и, за избежанием его повиливания без ее ведома,  села, прижав его к земле. Иван в голос засмеялся.
-- Дверь маленько тебе прикрою, чтоб не дуло. Захошь в туалет, сходишь. Дождь седня, завтра коль пройдет - сходим на рыбалку.
С этими словами Иван вышел из сарая, не в плотную прикрыв за собой дверь.
В эту ночь он впервые за последние недели, даже можно сказать годы, спал спокойно и крепко, как будто знал, что сейчас его жизнь пойдет совсем другим руслом; что теперь в его жизни есть определенность, хотя какая именно  понять еще не мог.
 
 Петр Земьин, с момента исчезновения собаки, в прямом смысле издевался над родными. Жена и дети вот уже второй месяц не зная покоя, бегали по селу в поисках ее.

Жизнь Чувырлы за последние две недели после того как она пришла к Ивану круто изменилась. Ей сейчас не приходилось ждать очередного пинка или крика злого хозяина; не приходилось искать себе пропитание; не приходилось думать где и как скоротать ночь, так чтобы было не только сухо, но и тепло; не приходилось с опаской оглядываться в ожидании что за тобой придут. Вкусный стол и теплая постель были сейчас для нее всегда готовы. И хотя она еще с осторожностью и с недоверием приглядывалась к новому хозяину, в душе ее появлялось все больше и больше спокойствия. Теперь у нее была не «золотая» конура, где было всегда холодно и не уютно. Теперь у нее был просторный старый сарай, но такой родной…. Пол в сарае был всегда чисто выметен. По стенам развешаны с одной стороны березовые веники, с другой небольшие пучки засушенных трав, с третьей вялка. Смешанные между собой запахи придавали интерьеру сарая особый уют.  Часть помещения была заполнена дровами, аккуратно сложенными в поленницу. На другой его половине на бревнах-лежках стояла новая деревянная лодка, так приятно пахнувшая деревом и смолой. Чувырла время от времени заглядывала в нее, внимательно изучая ее внутренности. Ее интересовал нос лодки. Ей, почему-то казалось, что там должно быть еще уютнее чем на полу. Оставаясь одна в своих хоромах, она подолгу кружила вокруг лодки, заглядывала в нее и тянула носом ее запах.  Через несколько дней, проводив Ивана, Чувырла решила обследовать и двор. Выйдя из сарая, она пошла по кругу. «Ага, это моя конура, такая большая, век не думала, что у меня будет такая просторная спальня и столовая. Мосточки, куда идут мосточки? Пойду по мосточкам. О! Будка, почему-то небольшая и без дверей, а что в ней? Ведро привязано к перекладине, сыростью тянет. Не знаю что это, потом спрошу у хозяина. Рядом будка уже с дверями. Повешен большой замок. Наверное, туда нельзя. Тут будка с дровами. У него же есть дрова, в моей конуре. Куда ему столько? Ну, хозяин-барин, нам не докладывают. А это, наверное, банька. Видела вчера хозяин выходил от сюда весь красный как рак и с полотенцем на голышь. Странные люди эти хозяева, банька зачем-то им нужна. Толи дело мы да кошки- полизались и чистые.  Так, мосточки идут к дому. Да, он у него не такой уж и красивый как у моего бывшего, но видно, что плотный, добротный. Зайти бы посмотреть, что там?. Да разве пустит? Вон у бывшего и подойти-то нельзя было не то, что зайти. А за домом что? У-у-у, картошки-то сколько насажено! Да зимой с голоду не помрем. А за картошкой, за забором что? – она прошла между рядками картошки и прильнула к проему между штакетника забора и одним глазом наблюдала за окресностями.--  Какая красивая гора! А цветов-то сколько! А под горой речка журчит. Абалдеть! Вот бы мне на эту гору…. Зимой сидела бы на самой ее макушке да за волками наблюдала, а летом лежала бы да цветочки нюхала. Счастье-то какое… .» Она и подумать тогда не могла с какой точностью ее собачья мечта осуществится. Если б она только знала это, она никогда бы об этом не мечтала….
 Так вот и осваивалась Чувырла на новом месте, да с новым хозяином. И жизнь эта ей очень нравилась.  С каждым приходом хозяина она уже не стесняясь виляла хвостом и с белогубой улыбкой встречала его. В тот первый день, когда она мокрая и голодная пришла и Иван позвал ее на рыбалку она, озираясь, вышла за ним из сарая, но так и осталась стоять возле него, провожая хозяина взглядом. Непонятные чувства наполняли ее душу. Кто знает, может он хочет ее увести обратно в лес, а может к старому хозяину? Иван не стал неволить ее. Остановившись, обернулся и, поняв, что она не желает его сопровождать, улыбнулся.
-- Ладно, иди домой. Сегодня в лесу сыро, не пойдем, а в лодку тебе с твоей ногой еще не запрыгнуть.
Чувырла поняла его с полуслова и, после того как Иван скрылся из виду, зашла в сарай и, с опять же каким-то непонятным для нее удовольствием, свернулась калачиком на теплой овчине. Спустя неделю, она уже без приглашения шла за ним. Так, по-немножку, началась их совместная жизнь.
Как-то Иван на который раз смоля лодку в сарае, присел на чурак передохнуть. Чувырла, лежавшая на овчине, села.
-- Что, нравиться лодка? – спросил Иван. – Скоро спустим ее на воду и поплывем по реке щук гонять. Как ты? Поедешь со мной?
Чувырла кивнула по-своему головой и вильнула хвостом.
-- Кстати, ты вот сколько у меня живешь, а так и не открыла секрет как же тебя величать-то?
Чувырла, слушая хозяина, наклонила голову в одну сторону, потом в другую.
-- Ну что молчишь? Надо же мне к тебе как-то обращаться. Раз молчишь, я сам тебя назову. Согласна?
Чувырла в знак согласия очередной раз вильнула хвостом.
--  Вот у тебя шерсть на груди белого цвета, как будто кулон кто повесил. Сама черна а кулон белый. И по шее шерсть бела, как веревочка для кулона. Я б тебя назвал кулоном, до имя это для пса, а ты сучка. Ну раз уж кулон у тебя повешен на веревочку через шею, значит будешь ты у меня Шейкой. Как тебе имя? Нравиться?
Чувырла, еще толком не понимая к чему клонит хозяин, прямо смотрела ему в глаза. Она чувствовала, что речь идет о ней и, судя по тону его, о чем-то хорошем. Но въехать в его слова не могла. Увидев в его глазах добрые искорки, она снова вильнула хвостом и во весь свой белогубый рот улыбнулась.
Однажды, ожидая пока собака съест ужин, чтобы линуть ей молока, Иван заметил, что она ведет себя как-то тревожно. Все это время он знал, что нога не дает ей покоя, но знал и то, что животное пока его к себе не подпустит. Он терпеливо ждал. Сегодня из-за непогоды никуда они не ходили, но видимо из-за непогоды-то и разболелась ее доходяга-нога. Собака ела без особого аппетита, постоянно дергала лапой, отвлекалась, поворачиваясь к ней, нюхала и лизала ее. Не доев ужин, она ушла на место и легла. Тусклый взгляд красноречиво говорил о том, что боли были нестерпимы. Иван осмелился и, подойдя к собаке, присел на корточки.
--Что болит? - тихо спросил он.
Собака, не вставая, посмотрела на него. Иван понял: раз она подпустила его так близко, значит и тронуть себя даст. Он протянул руку к ее ноге и взял ее. Собака заскулила и стала ее облизывать. Лапа была абсолютно без шерсти и костлявая. Иван аккуратно прощупал ногу пальцами.
-- Да, девка, и угораздило же тебя как-то – задумчиво протянул он. – Ладно, лежи пока.
С этими словами он встал, снял со стены сарая несколько пучков сухой травы и вышел. Через недолго он снова появился в сарае с примочками, бинтами, ножницами. Аккуратно обработав ей ногу, он наложил какой-то отвар, забинтовал и укрыл собаку. Шейка носом тянула незнакомые запахи лекарств и трав и, понимая, что этот человек не сделает ей больно, внимательно наблюдала на происходившим. Процедуры повторялись каждый день утром и вечером. С перевязанной лапой она ходила с ним в лес и делала все дела по дому, сопровождая его. Бинтов с ноги не срывала, более того старалась не обращать внимания на них. Она понимала, что это для ее же пользы. Ведь после нескольких примочек сильные боли стали угасать. Со временем она даже стала ставить ее на землю, а не держать на весу. К концу второго месяца совместной жизни Шейка начала смело на нее вставать. Теперь это бала не та тощая, больная, полумертвая собака. Она пополнела. Шерсть ее лоснилась и забавными кудряшками разбегалась по всему телу. Вечно висевший хвост игриво завернулся  калачиком. Прижатые к голове уши выпрямились и, будучи сейчас всегда на стороже, торчали на макушки головы. Нога покрылась шерстью и белые носочки с чулочками на лапах стали выглядеть еще изящнее и заманчивее. Кулон на гордо выставленной груди красовался и переливался всеми оттенками белого. Взгляд стал смелым, а иногда и кокетливым. Скрюченная спина выпрямилась, а походка стала размеренной и степенной. Она изменилась внешне, а в душе оставалась все такой же доброй и безобидной собакой. К своему новому имени Шейка привыкла быстро. И ей оно нравилось больше предыдущего. Хотя его забыть она тоже не могла, так как ночами во сне она возвращалась туда, в прежнюю жизнь. И та не давала ей покоя, напоминая о себе занесенным над Чувырлой кулаком хозяина, свистом ремня, болями от увесистых пинков и голодными морозными зимами. От тяжелых снов Шейка просыпалась и начинала нервно ходить по сараю. Не скоро успокоившись, она ложилась на овчину. Но хорошего в ее жизни сейчас было больше, и оно постепенно вытесняло прошлое.
Она очень любила, когда Иван возился в сарае: то он чинит лодочный мотор, то затащит в сарай на ремонт мотоцикл, то строгает какие-то непонятные деревяшки. В такие моменты она или спокойно сидела напротив его, или весело вокруг его крутилась. Бывали моменты, когда так разыграется со своей овчинкой, что, рыча и лая, начинает ее таскать по всему сараю. Гоняя по сараю, она заскакивала в уже обжитую ею лодку и изо всех сил тянула туда же непослушную овчину. Если ей удавалось ее туда затянуть, то тут же Шейка устраивала себе в носу лодки постель, укладывалась на нее и успокаивалась. Иван с довольной улыбкой наблюдал за проделками Шейки, но, закончив дела, он силой вытаскивал из-под собаки овчину и переносил ее из лодки обратно на пол. Шейка недовольно рычала, но послушно переходила на место. Кроме походов в лес, на рыбалку и вот этих счастливых минут в сарае и во дворе у Шейки было еще одно «очень ответственное задание». В свободную от дел минуту Иван поднимался на ту самую гору, которую Шейка выглядела сквозь штакетник забора. И какое же было блаженство вместе с хозяином валяться на самой ее макушке и нюхать цветы. «Вот бы вот так на всю оставшуюся жизнь»-думала Шейка. Увлеченная своим счастьем она и не подозревала, что за ней наблюдают чьи-то посторонние глаза.
--Слышь, Петр, я тут к тебе. На минутку я, проведать как живешь? – еле слышно проговорил Мишка.
-- Какая нечистая принесла тебя? Я ж еще тогда тебе сказал, чтоб ноги твоей у меня не было –зарычал Земьин.
-- Дак я ж с новостями, поди и с хорошими. –пролепетал Панцырь.
--Жди от тебя хорошего чего – смилостивишься, процедил сквозь зубы хозяин. – Что за новости принес?
-- Дак это, я собаку твою нашел – смелее ответил Мишка.
-- Где? – подскочил с места Петр.
-- Дак на окраине села живет. Хозяин щас у ней новый. Выладилась, красавицей стала, поди и не узнашь щас ей –довольно пропел Мишка.
-- Да чтоб я да собаку свою не узныл? –рявкнут Земьин. – Веди меня к ней.
-- Дак не спеши, а то чего доброго спугнем еще. Тут потихоньку надь – продолжал Мишка.
--И то верно. Место-то хоть покажи.
--Дак покажу. Ты б дал мне макалюху – припросил алкаш.
--Да ты за макалюху и мать родную продашь не то, что собаку. Ладно, держи –Петр протянул Мишке маленькую. – На первый раз тебе хватит. Дело еще свое не отработал.
-- Дак отработаю, ты ж меня знашь.
Тем же вечером двое мужчин шли через все село на его окраину. Не доходя до дома Ивана, один остановился и притулился о чей-то дровяник. Другой прошел за ворота дома Ивана. Тот натягивал новую цепь на ведро колодца.
-- Эй, хозяин, огонька закурить не будет? – зайдя за изгородь, крикнул Мишка.
--Чой это не будет? Будет—с этими словами Иван зашел в избу.
В это же время дверь сарая скрипнула, и оттуда полная радости выскочила Мишке на встречу Шейка. Она с лаем носилась по двору, время от времени подбегая к Мишке.  Она подпрыгивала на задних лапах, стараясь передними дотянуться до плеч своего спасителя. Чувство благодарности переполняло ее. Ведь это он спас ее от злого хозяина; он отпустил ее на волю, сдернув с ноги пластину; он врезал хозяину, заступившись за нее. Благодаря ему она нашла новый приют такой добрый и родной. Иван, выйдя на крыльцо, остолбенел. Предчувствие чего-то нехорошего промелькнуло в его душе.
-- Добрая у тебя собака, коль так радостно незнакомых людей встречает – схитрил Мишка.
-- Добрая –еле слышно ответил Иван . – Вот огонек. Вечер уже, нам отдыхать пора.
-- Ты, хозяин, не обессудь, что зашел. Я так, случайно проходя мимо. Ухожу я, ухожу – беря из рук Ивана спички, ответил Панцырь.
Иван закрыл за ним ворота. Что-то подсказывало ему, что не надо Шейку оставлять в сарае и впервые за все это время он завел собаку в дом. Он понимал, что неспроста появился этот человек возле его дома. «Если это его собака, то почему она была у него доведена до такого состояния? А может она потерялась у него и уже после его стала такой доходягой? Ведь если б он относился к ней плохо она б так радостно его не встречала? Зачем он пришел сюда? За ней?» Нехорошие думы овладевали Иваном все больше и больше. Он сидел на табурете и смотрел на единственное ему родное существо. К горлу подкатывал комок и душил его непрошенными слезами. Шейка, впервые вошедшая в избу, и еще полная радости от прошедшей встречи, ничего толком не понимала. Она была просто счастлива. Ведь в ее жизни за последнее время появляются только хорошие люди. Она подошла к хозяину и положила голову ему на колени. Иван потрепал ее за загривок, притянул ее к себе, обнял. Слезы вдруг хлынули из глаз сами по себе.
 Впервые за последних три месяца они спали вместе на одном диване. Шейка, довольная жизнью, растянулась на всю свою половину дивана и, улыбаясь, потявкивала во сне. Иван, обняв собаку и уткнувшись в ее шерсть, всю ночь проплакал.
В эту же ночь в доме Земьиных решалась судьба Чувырлы. Петр довольный результатами считай четырехмесячного поиска собаки, твердыми, размеренными шагами мерял комнату. Его самолюбие и все властность все больше и больше подогревали желание сию минуту свернуть шею непрошенному новому хозяину его собственности: а эту так называемую «собственность» как блудливую тварь за шквандель приволочь домой и хорошенько проучить. В порывах злости он сколько раз за вечер пытался осуществить свои планы. Но останавливал его все тот же Мишка Панцырь.
-- Да угомонись ты уж, хозяин. Тут хитрее надо действовать. Ну и чего, придешь ты к нему, ну отматузишь его по полной программе. А он на тебя заяву накатат. Окромя драки пришьют тебе вторжение на территорию чужой собственности. И чо? Нет тут осторожно надь. –Рассуждал Мишка. Он довольный, что снова впал в милость тирана, старался подключить все усилия к тому, чтобы вернуть собаку обратно. Если Петром в тот момент руководила злость, то Мишка шел на поводу своих желаний снова приобрести источник ублажения своей души.
-- Ты сходи на днях к ветеринару, возьми у него снатворное, которое вкалывают животным для перемещени их в пространстве. Ну или как там это называется? Не ученый я, не знаю правильной терминологии ихней. Спросит зачем, ну придумай чо либо. Ее по- тихому надо от тудова достать. А укольчик аккуратненько сделам, она и наша….
Петро даже подскочил от удовольствия, так ему Мишкина идея пришлась по нутру. Он готов был прямо сейчас бежать в ветеринарку или в магазин лишь бы достать это снадобье поскорее. В глазах забегали злостные огоньки, лицо покрылось красными пятнами, руки нервно то перебирали на голове волосы, то тянулись к карманам, то хрустели пальцами. А Мишка выдвигал свои предложения и искоса поглядывал на Петра. Он понимал, что в данный момент тот целиком и полностью находится под влиянием его, Мишки, и алкашу это нравилось. Он все больше и глубже развивал свой план действий, забыв о доброте какая иногда проскальзывала в его душе.

Утром Иван, так и не сомкнувши за всю ночь глаз, поднялся с постели, затопил печь. Шейка довольная сползла с дивана, потянулась, с превеликим удовольствием зевнула во все собачье горло и легла на живот, вытянув вперед передние лапы и наблюдая за действиями хозяина. Иван плеснул ей молока, та с аппетитом опустошила содержимое миски и подошла к двери.
--Что в туалет захотела? –спросил Иван. – Ну иди, только со двора не уходи. Я сейчас обуюсь, возьму ведра и сходим на речку за водой. Жди меня во дворе.
С этими словами он выпустил собаку на двор. В принципе он знал, что собака без него никуда и никогда со двора не уйдет. Одевшись, он вышел на улицу. Собаки во дворе не было…
Целую неделю он ее безуспешно звал, искал, спрашивал сельчан о ней. Бессонная неделя кошмаров показалась Ивану вечностью. Висевшая мертвым грузом неопределенность давила снаружи и жгла изнутри.  .Дома он на коленях ползал перед образами и слезно просил вернуть ему родное существо. А через неделю утром он вышел на крыльцо и как тогда увидел ее сидящую во дворе. Только тогда она была мокрая, голодная, дохлая, а сейчас довольная и счастливая. Рядом с ней такие же довольные располагались два пса, ростом чуть ли ни вдвое ее больше. Иван кинулся к Шейке, схватил ее и не в силах остановить слез целовал и целовал ее. Он готов был расцеловать не только ее, но и тех двух псов, что были рядом с ней. Он накормил всех, всех пригладил, приласкал. После этого Шейка еще неделю выходила из дома только в туалет. Все оставшееся время ела, пила, играла и, как будто что-то понимая, смотрела телевизор, лежа на диване. Иван от счастья не чуял под собой ног: кормил ее только свежим мясом, поил только свежим молоком; носился с ней по дому, играя в собачьи игры; гладил, ласкал, обнимал и целовал. Но это была лишь неделя… По истечении ее Ивану показалось, что около дома мелькнул знакомый плащ … Шейка как сквозь землю провалилась.
Шестое чувство подсказывало Ивану что это конец. Он ее уже не искал, не спрашивал у соседей, не молил Бога о ее возвращении и даже не плакал. Он целыми днями лежал на диване, уткнувшись лицом в подушку. Поднимался изредка лишь только для того, чтобы двумя-тремя поленьями истопить печь. К Концу подходил октябрь. Потемки наступали рано и тяжелой пеленой окутывали дом Ивана, в котором не загорался свет ни утром, ни днем, ни вечером. Радость покинула и душу хозяина, и саму избу. Дни тянулись медленно и нудно. Тоска все больше гнула Ивана к земле. Сгорбившись, постарев сразу лет на 20, он как тень передвигался по избе, шаркая обрезанными валянками по полу. Не расчесанные грязные волосы как пакля торчали на голове, борода и усы глубоко спрятали его лицо, перепутавшись между собой. Высохшее тело иногда показывалось во дворе и шатаясь двигалось в сторону сарая. Там сидя на чураке над овечьей подстилкой Шейки, Иван погружался в свои мысли. Точнее мыслей никаких и не было. Он просто сидел, он просто сидел…Тяжело поднимая свое тело, он с трудом переносил его в избу на диван. Тот не расправленный, принимал своего сожителя во всей его одежде. Углы дома черной глубиной зловеще смотрели на хозяина, как будто за этой своей чернотой скрывали обиду на него, обиду за то, что бросил все на произвол судьбы, забыв о том, что у дома тоже есть душа. Иван молча угасал, угасал вместе с хозяином и дом. На дворе с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. То холодный дождь с вечера утопит стены жилья в своих потоках, то рано утром сменится инеем и изморозью. Холодный ноябрь вступал в свои права. Избы села дружно топились, отпуская в серое небо веселые клубы дыма. Лишь почерневшая изба на окраине казалась мертвой И недобрый ноябрь, как будто чувствуя свое превосходство над ней еще больше обдувал ее жгучими ветрами и морозными утренниками. Ворота и двери всех построек были плотно закрыты, как и душа Ивана. Никому не было места ни за воротами, ни за дверьми, ни в душе мужчины. Жизнь в этом доме остановилась и, никому не мешая, по-тихоньку остывала.
Снег повалил сразу хлопьями и сразу много. Улицы села мгновенно утонули в белых сугробах. Дома спрятались под шапками снега и вплоть до окон обулись в теплые снежные валянки. Природа торопилась обрадовать сельчан не только белой манной с неба, но морозами. И поэтому легкие оттепели и снегопады сменялись крепкими заморозками. Румяные от мороза люди с утра до вечера торопились кто куда. По селу разливался веселый смех ребятни с санками, лыжами. Село жило ожиданием чего-то нового и хорошего. Лишь изба на окраине не показывала никаких признаков жизни. Ранее широко и чисто разрытые из-под снега дорожки возле дома сменились на протоптанные тропинки от дома до сарая и до ворот. Казалось, что изба вместе с хозяином хочет спрятаться от мирских дел и людских глаз.
   Шейка, очнувшись от глубокого сна, не сразу поняла где находится. Что-то тесное, сырое и темное окружало ее. Она с трудом подняла голову и посмотрела назад себя. Сзади тускло светилось круглое отверстие. Оттуда тянуло вечерней прохладой.  Решив развернуться и посмотреть что это за проем, она попыталась подняться на ноги, но они не слушались, были совсем ватными и бессильными. Шейка замотала головой, чтоб хоть немного прояснить ее. В тяжелой голове сразу застучали сотни молоточков и гулко отозвалось далеким гудком паравоза. Она положила ее на что-то твердое, видимо пол. Холод от пола, как будто желая согреться, тут же забрался в ухо собаке и мелкой дрожью побежал по всему телу. Животное, почувствовав озноб, с трудом заставило себя развернуться к сияющему отверстию. Высунув нос наружу, шейка мгновенно все поняла. Высокий забор, глухие ворота, богатое крыльцо… . В одну секунду мир перевернулся. Шейка забеспокоилась. Вытащив свое тело на улицу, она двинулась к воротам. Нет не двинулась, а как ей показалось – бросилась. Но тут же сзади что-то звякнуло и резкая боль пронзила ее правую ногу. Железная пластина на цепи, туго обхватив ее лапу, мертвой хваткой держала собаку. Шейка завертелась, пытаясь освободиться от «пут узника». Жалобно визжа, она из всех сил скребла зубами железо. Ноги не слушались, то и дело подкашивались, а шейка торопилась, торопилась сбежать туда, где теплый дом, где добрый хозяин, где любимый огромный сарай с овечьей подстилкой, где гора так вкусно пахнувшая цветами. На веранде зажегся свет. Это хозяин, заслышав возню у крыльца, решил проведать беглянку. Собака, как только загорелся свет, тут же притихла, села и низко опустила голову. Повинность и покорность – вот основы этого дома. И Шейка это знала. Нет, теперь она не Шейка, теперь она Чувырла. А значит для нее все встает на круги своя. Дверь коридора скрипнула и на крыльцо вышел довольный, холеный хозяин. В руках его была плеть. Он бил ее не жалея и не желая жалеть. Как будто хотел в каждом ударе выместить все зло за потраченные нервы, время, силы в поисках ее. Чувырла визжала, как могла, на непослушных ногах увяртывалась, падала, снова вставала, кувыркалась. По спине и бокам тонкими струйками сочилась кровь. Жалостное визжание собаки перешло в прерывистый  вой. С каждым ударом она теряла силы и надежду на спасенье. В конце концов она растянулась и затихла. Петр безжалостно занес ногу над собакой и жестоко пнул ее в живот. Та, не в сила подать голос, открыла рот и выпустила воздух. Земьин бросил плеть, плюнул и пошел в дом. В след ему смотрели потухшие глаза Чувырлы, по носу, торопя друг друга, сбегали собачьи слезы. Раны, нанесенные хозяином, долго не заживали. Чувырла как могла зализывала их. Выносимый кусок хлеба, комом застревал в горле. Вода на улице быстро стыла. Холод, идущий от пола конуры, пробирался под шерсть и шкуру собаки. Нога мерзла, боли вернулись. Чувырла почти не вылезала из своей будки. Свернувшись, она старалась согреть свое тело. Ледяные дожди и заморозки не давали ей по-хорошему уснуть, а в оттепели она, погружаясь в сон, возвращалась туда, где было хорошо. В коротких снах она снова носилась по двору, снова сопровождала Ивана в лес, снова смотрела телевизор с бегающими по экрану человечками. Ей снова снилось как они копали картошку: Иван вывернув грездо, весело говорил «Собирай!» и она, схватив первую попавшуюся картофелину, неслась с ней по всему огороду, а вернувшись к Ивану весело подбрасывала ее, хватала новую и опять неслась по всему огороду. Смех хозяина подбадривает ее и вот она уже зубами вцепляется в штанину Ивана и, рыча, тянет ее. А еще во сне она видела себя на той небольшой горе за их домом. Как же она любила вместе с Иваном растянувшись, лежать на горе и вдыхать нежный запах цветов. Вот божья коровка сидит на цветке, а возле ее кружит бабочка. Вот пчела пролетает мимо ее от цветка к цветку, а вон там кузнечик трещит. Шейка тянется носом к цветку и легкая пыльца вместе с воздухом забирается шейке в нос и задиристо щекочек. Шейка от всей души чихает, а Иван, улыбнувшись, треплет ее за загривок, тянет к себе и обнимает. Господи, как хорошо-то было!!! А воспоминания о тарелке свежего супа и ароматном молоке заставляли бурлить голодный живот, от чего собака просыпалась и скулила. К концу декабря от нее оставались один хребет и висевший на нем огромный живот.
Крещенские морозы сменились оттепелями. Все чаще падал снег и в ритмах вальса кружили по селу пурга да метели. Иногда весело отплясывала свой задиристый танец вьюга. Но сегодня природа, не знамо на что обидевшись либо разозлившись, спослала на заснеженные избы настоящий ураган. Ветер рвал с утра. Поднимая с земли столбы снега, он с огромной скоростью перемещал их по селу. Брюхо серой тучи нависло над избами и неиссякаемым потоком опрокидывало на них все новые и новые порции снега. Сугробы, поднимаемые ветром с земли и снег, валившийся сверху, между собой перемешивались и под напором яростного ветродуя, стремительно неслись из одного угла села в другой. Казалось, утро и не наступало. Не видно было ни земли, ни неба. Обжигающий ветер и круговорот снега заполняли все пространство между ними и поглощали все цвета и оттенки живого. Ветер то дико по волчьи выл, то пронзительно свистел, то издавал непонятные звуки, как будто специально пугал спрятавшихся под уютным кровом жилья человека.
К вечеру Иван вышел на улицу. Протоптанные им тропинки полностью потянулись навалившимся снегом. Кое как добрался до сарая, чтобы набрать дров. Та чуть ли не до половины была завалена снегом и  ему пришлось руками откапывать ее, что бы открыть.  Наконец дверь приоткрылась. Иван, кое как пропихался в щель двери, взял в сарае лопату и отгреб снег от двери. Он набрал дров, запер дверь сарая на вертушку и с трудом добрался до избы. Затопил русскую печь. Ураган и тут давал о себе знать. Печь то с гулом в трубе топилась, то вымахивала на полатку не только дымом, но и огнем. Иван, с головой укрывшись шубой, лег на диван. В дверь кто-то торопливо и сильно постучал. Иван не обратил внимания. Стук с большей торопливостью и настойчивостью повторился. Скинув на пол шубу, Иван поднялся с дивана и зашаркал подошвами валянок к двери. Выйдя в коридор, немного поежился от холода и, не спрашивая пришедшего, лязгнул задвижкой двери. Дверь отворилась и он увидел на крыльце Мишку, Мишку Панцыря. Тот ошалелыми глазами смотрел на Ивана и орал:
--Скорее, надо спасать, скорее …
Иван, поняв о ком идет речь, без лишних слов, схватил со стены какую–то шубейку, на ходу одеваясь, бросился за ворота. 
-- Скорее, скорее …он всех…всех повесит….Их семь, понимаешь …их семь…, а потом и ее…., Чувырлу….—Мишка еле поспевал за Иваном.
---Куда, куда бежать? Где она? – орал на все село Иван.
--Там, там, впереди, на конце села…. Я любил ее, … это ж я тогда отпустил ее … Он еще тогда хотел ее …. Повесить и …..меня….
---Что тоже? Повесить? Зря не повесил!
---Нет, он …. Выкинул меня…. Из дома…..Я долг не принес….., а он меня …… Я и выпустил ее…..
--- Так зачем же ты от меня вернул ему ее?
---Так выпить …. Надо было, вот и ….сказал.---- давясь ветром и сгибаясь в три погибели кричал Мишка.
Иван резко остановился, обернулся к Мишке и схватил его за загрудки:
---Какое же ты ничтожество! Да таких как ты…..---голос, вырываясь из груди, дрожал, а почувствовав свободу, смешивался с ветром, пургой, снегом, с их стонами и порывами.
Отшвырнув Мишку в сторону, Иван бросился бежать туда, где Шейка доживала последние часы своей жизни. Ветер рвал, поднимал охапки снега и, хохоча, бросал их прямо в лицо Ивану. Не застегнутые полы шубейки распахивались, мешая двигаться. Ноги то проваливались глубоко в сугробы, то путались. Запинаясь, Иван падал, поднимался на ноги и снова бежал. Немытые, отросшие волосы торчали в стороны. Борода и усы от дыхания обросли толстой коркой льда. Сейчас он был похож на лешего, заблудившегося в непогоду. Мишка, утопая в сугробах, отставал от него, то, догонив, безнадежно пытался еще что-то сказать. Иван не слушал и не слышал его, он спешил, спешил, спешил.
   Петр Земьин, широко расставив руки, держась за стены веранды пьяной походкой попадал с улицы в дом. Сегодня он решил совершить то дело, которое думал сделать еще в крещенье. Но тогда подумал, что щенки еще слишком малы, отложил его на февраль, приурочив к своему дню рождения. С утра, несмотря на разыгравшуюся непогоду, он нашел в сарае жердь и начал ее пристраивать между верандой и сараем около собачьей конуры. Чувырла, заподозрив неладное, внимательно наблюдала за ним. Если Петр отходил за инструментами или заходил за чем-либо в дом, она выскакивала на улицу, бегала взад-вперед, обнюхивая следы хозяина и его сооружение. Ее материнское сердце подсказывало ей что этот день последний в жизни ее первенцев и ей самой. Забираясь после каждого выхода на улицу в будку, она ложилась и, притягивая щенков к животу, жадно облизывала их. Тощие и бестолковые они шарили мордочками по голодному животу матери в поисках титьки, отталкивали друг друга, недовольно по-детски рыча.
   Вся экзекуция началась во второй половине дня. Крепко пообедав, и осушив бутылку горькой, Петр вышел на улицу. Разбушевавшийся ураган всей своей силой подпирал уличные двери.  Земьин с трудом отворил их и вышел. Наспех одетая шапка-ушанка тут же слетела с его головы и, подхваченная потоком ветра, размахивая развязанными ушами, улетела далеко за забор. Шатаясь сколько от ветра, сколько от выпитого, он спустился с крыльца и двинулся к собачьей конуре.  Чувырла мгновенно убрала голову из проема будки и, привстав, легла спиной к проему, закрывая его. Она еще сильнее, притянув к себе щенков, укрыла их лапами. Ее тело била мелкая дрожь. Петр, подойдя к будке, опустился на колени и запустил руку под живот собаки. Тепло собачей, ничем не защищенной жизни, ласково побежало по его руке.  Захватив, первого попавшегося щенка Петр выволок его из-под матери, встал на ноги и пошел к месту казни. Щенок, почувствовав холод, заверещал. Тысячи пронизывающих иголок мороза облепили его тельце.
-- Что, сволочь, замерз? –прохрипел Петр. – Сейчас согреешься.
Он ловко продел головку щенка в петлю и вздернул его. Собачонок тут же замолк и, дернувшись, затих.
---Вот так -то лучше будет, а то развелось вас тут непрошенных. А пока твоя душа благополучно попадает в рай, я пойду пропущу за упокой ее стопочку. Земьин после каждого повешенного щенка возвращался в дом и пил за их упокой. Чувырла после каждого ухода хозяина в дом выскакивала из конуры, бежала к повешенным детям и, встав на задние лапы, обнюхивала их, лизала их и, отчаянно вереща, просила их не умирать. После четвертого щенка она не вышла. Поняв, что происходящее неизбежно, она с повиновением ожидала своей участи. Она горестно смотрела на болтавшиеся трупики детей, а на щеках ее колючими льдинками застывали собачьи слезы.
   Петр, приняв очередную стограмовочку на грудь, немного вздремнул. Полчаса ему, могучему мужику, хватило, что бы вновь почувствовать себя на «коне». Достав из холодильника не начатую бутылку водки, поставил ее на середину стола и, сказав ей «жди», оделся и пошел на улицу. Настроение его было приподнятым, день рождения в этот год удался на славу. «Каждый бы год так! — подумал, спускаясь с крыльца. Нога проскользнулась, и он кубарем скатился по ступенькам. Выругавшись, Петр встал на колени, шатаясь поднялся на ноги и, не успев разогнуться, тут же, от очередного порыва ветра, полетел в сугроб. Природа рвала с такой силой, что деревья не выдерживая напора, гнулись к земле и с треском ломались. Доползя на коленях до будки, он достал шестого щенка. Облокотившись о заваленку дома, поднялся на ноги и двинулся к петле. В это время ворота с тяжелым протяжным скрипом открылись и на Петра что-то рухнуло. Он взмахнул руками и, выпущенный из них щенок, взлетел вверх и истошно пища приземлился где-то в снегу. Его визг заглушил зверинный крик Ивана:
--- Не смей, убью!
Петр как ошалелый вскочил на ноги и, развернувшись, ударил Ивана. Тот отлетел в сторону и нырнул в сугроб. Сугроб зашевелился вместе с Иваном. Иван поднимался на ноги и вместе с ним поднимался весь сугроб. Целая туча снега вместе с Иваном кинулась на Петра. Тот присел и Иван, пролетев через него , уперся руками в крыльцо. Под руки попало что-то твердое и достаточно тяжелое. Схватив это, он с разворота, опустил его на голову Петра. В глазах у Земьина потемнело от удара лопатой и он осел. Иван навалился на лежавшего Петра и один за одним наносил ему удары в челюсть.
Чувырла при появлении Ивана выскочила из конуры, оценив обстановку, с диким лаем и рычанием старалась помочь своему спасителю. Петр, собрав силы, свалил Ивана на землю, вскочил и тут же со страшным криком сам повалился на снег. Это Чувырла все своей пастью впилась в его ногу. Она рванула и в ее зубах остался лоскут от кальсон Петра с парившим куском мяса. Выбросив изо рта кусок мышцы, она со всей присущей зверям хваткой снова бросилась на Петра и рвала, рвала, рвала. Именно в этот момент в ней поднялось и вскипело все: обида за обожжённые детские лапки, за изуродованную ногу, за голодные, холодные зимы, за побои, за повешенных детей. Она с жадной свирепостью рвала ему ноги. Куски мяса ошметками разлетались по сторонам, кровь крупными гроздьями янтаря брызгала на белый снег. Петр уворачивался, вставал на ноги, падал, снова вставал. Орал во все горло, но его крик вместе с шальными порывами ветра, с его воплем, воем хохотом поднимался ввысь и терялся в серой бездне вселенной.  Иван, почувствовав передышку, кинулся к будке, схватил цепь и дернул ее. Одно из звеньев цепи крякнуло и расцепилось. В этот момент Петр схватил Чувырлу обоими руками за хребет, поднял над головой и бросил. Иван ринулся на него и они вместе отлетели к воротам. Те, не выдержав тяжести двух озверевших людей, слетели с петель и вместе с дерущимися вывалились на улицу. Чувырла, увидев просвет в заборе пулей выскочила наружу. Вслед за ней туда же прошмыгнул Мишка Панцырь. Все это время он сидел, забившись в угол между верандой и крыльцом, прижимая к себе согнутые в коленях ноги, закрывал голову руками.
   Заметив, что Шейка выскочила и исчезла в круговерти снега, ветра, тьмы по направлению к дому, Иван побежал.  Он бежал и кричал ее. Он спешил. Он знал, что что она придет к нему, придет домой.
   Вернувшись к избе, он пометался по двору, зовя ее. Затем зашел в дом. Изможденный, не в силах двигаться, он опустился на рядом стоявшую у дверей лавку и оперся об стену. Просидев так какое-то время, Иван поднялся, шатаясь, прошел к печи. Та, уже давно протопившись, сиротливо смотрела на хозяина. «Надо дров бросить – подумал Иван, -- Шейка придет, а дома-то и холодно». Разживив огонь, он наклал полную печь дров. Двинул ближе табурет, не раздеваясь, сел возле печи.  Обледеневшие волосы оттаивали, и вода промозглыми ручейками стекала за шиворот. С бороды тяжелые капли падали на пол, образую грязную лужу. 
   Его состояное внезапно прервал скрип сарайных дверей. Иван прислушался. Через какое-то время ему показалось что кто-то в дверь скребется. «Неужто пришла» -- как ошпарило Ивана. Отворив на распашку все двери, он выскочил на улицу. Но там никого не было. «Шейка, Шейка» -- позвал он. Но в ответ ему только зловеще прогудели провода. «Шейка, Шейка!» -- еще раз позвал Иван, а непогода отвечала ему ценичным «а-а-а-а, а-а-а». Он прошел до сарая, осветив его тусклым фонариком, заглянул в него. Там тоже было пусто. Он вернулся в дом, повалился на диван и пустым взглядом уставился в потолок. О том, что в этом доме есть еще хоть какая-то жизнь напоминали лишь потрескивающие в печи дрова. Ивану даже на мгновенье показалось что он умер. Но о том, что он еще живой напомнил ему глухой вой. «Волки» - подумал Иван. Вой повторился. Иван вскочил с дивана и схватив фонарик выскочил на улицу. Шейка! Нет ее голос он не спутает ни с волками, ни с кем другим Выбежав за ворота, он остановился. «Девочка, ну где ты? Куда бежать?—молил он. Вой снова повторился, но гулко и тише. «На горе, на горе. Ты только не уходи, скорее, ты только дождись меня, я иду»--кричал Иван. ОН бежал в гору, проваливался по пояс в снег, выползал, снова проваливался. Где полз лежа, где на коленях, где поднимался на ноги. Он поднимался в гору, не чувствуя замерзших ног, остоявшихся от холода рук, колкого ветра, кувыркающихся сугробов. Взобравшись на гору, он остановился. У его ног, вытянувшись во весь рост, лежала мертвая Шейка. Рядом с ней задувало снегом маленькое тельце щенка. Шейка, мечтавшая сидя на горе зимой с любопытством наблюдать за волками, а летом вместе с Иваном купаться в цветах, несколько минут назад спела последнюю песню, отдавая дань своей коротенькой жизни.  Иван опустился на колени, схватил тело собаки. «Шейка, Шейка!» -- звал он. Он тряс ее, прижимал к груди, ласкал, звал, но мертвое тело безжизненно висело на его руках. «Не-е-ет» --заорал он и рухнул на тело собаки.
   Сколько прошло времени Иван не знал, может час, может два, может целая вечность. Кое-как поднявшись на колени, он с трудом спихнул с себя сугроб снега. Встал на ноги. Скинув шубейку, он расстелил ее на земле.  Бережно перенес на нее тело собаки и щенка. Захватив несгибаемыми пальцами за рукав, поволок за собой. Ветер заметно приутих, Сама гора на верху было почти лысая. Ураган смел с нее весь снег на угорок, где Ивану со своей ношей приходилось ползти на коленях или на животе. Освещая путь почти что потухшим фонариком, он добрался до дому. Во дворе остановился, посмотрел по сторонам и потащил ношу к сараю. Снова кое-как растолкав дверь, он вошел внутрь и двинулся к месту где когда-то жила его собака. Он хотел, чтобы последнюю ночь она провела на теплой овчинной тужурке. Но овчины на месте не было. «Этот алкаш чтоль овчину спер?» - подумал Иван о Мишке Панцире. Пододвинул шубейку с собаками на место овчины, постоял, смахнул слезу с оледеневшей щеки и пошел к выходу. Свет фонаря скользнул по лодке и осветил рукав овчины, свисавший с ее носа. «Сволочь, померял и бросил, видать не подошла» - в сердцах снова вспомнил Иван о Мишке. Он подошел к лодке и потянул овчину за рукав. Она показалась ему тяжелой. Перегнувшись через борт лодки, он отдернул полу овчину в сторону. Из-под мышки другого рукава торчал лысый шнурок. «Вот безработные, развелось вас тут» - промычал Иван, обращаясь к крысам, – нашла где гнездо свить.» Он потянул за шнурок, но в рукаве что-то зашевелилось и с непонятными звуками поползло глубже в теплый рукав. Обозлившись на расплодившихся крыс, Иван схватил куртку и запустил руку в рукав. Он, захватив за что-то теплое, выдернул руку из рукава. На его ладони, не понимая что происходит и почему его лишили такого теплого места лежал щенок. Он бестолково водил из стороны в сторону головкой и пытался носом уловить знакомый запах овчинного тепла. Иван оцепенел. Пальцы, сжимавшие куртку разжались и куртка упала на пол. Он вдруг заново услышал и скрип заржавевших петель двери, и то как кто-то скребся на заметеленном крыльце. Он понял все. Это она, Шейка, вернулась к Петру за щенками. В надежде на спасение принесла последнего живого щенка ему, Ивану, и воротилась за тем, что Петр не успел повесить…. Щенок от холода взвизгнул. И Иван, словно очнувшись ото сна, вздрогнул, торопливо запихнул собачонка под полу свитера, прижал рукой к груди. Склонившись, поднял куртку с пола и подошел к Шейке. Одной рукой бережно укрыл мертвых собак овчиной и пошел на выход. В дверях остановился, обернулся, посмотрел на бездыханные тела и тихо сказал:
-- Потерпи, милая, еще немного. По утру схороню…. на горе….
Угли в протопившейся печи отдавали ей последнее свое тепло. Положив щенка на диван, Иван закрыл трубу, кочергой чуть пошевелил еле тускнеющие угли. Достал из шкафа давно завалявшуюся пачку сухого молока. Включил чайник, подогревшимся кипятком заварил молоко. Щенок лежал на диване, вытянув вперед передние лапки и боязливо оглядывался. Иван пододвинул табурет к печке, поставил на плиту блюдце с молоком и, взяв в руки собачонку, сел на табурет. Щенок забеспокоился. Большая, крепкая рука накрыла его худенькое тельце и легко скользнула по шерстке, поглаживая маленькое существо.
-- Ишь ты кака есть-то у нас. Дай-ко я тебя разгляжу-то маленько. – Иван приподнял ладонь со щенком, поднес ближе к глазам. – Платье-то черно у тебя, а туфли белы . На глаза-то чо другой краски не хватило окромя белой? На уши белы сережки повесила. Кулон-то с белой веревкой чо у мамки на прокат взяла али как? Ну хороша хоть и тоща. Пес ты у нас али сучка? А -а-а значит сучка. Ну коль сучка то быть тебе Шейкой. Как мамка. Согласна али как?

 Собачонка детскими угольками глаз скромно посмотрела на хозяина. Тепло остывающих угольков печи нежно разбегалось по худенькому тельцу дитенка. Встретившись с добрыми глазами Ивана, щенуха задержала на них свой взгляд. В этом взгляде было все: и дрожащая сиротливость, и страх неизвестности, и по- детски трепетное доверие. Иван улыбнулся и поднес блюдце с молоком к мордочке щенка. Аппетитный аромат молока невидимыми парами закружил вокруг. Щенуха потянула носом запах. Иван ближе двинул блюдце. Наклонившись к блюдцу собачонка неуклюже стала тыкаться носом в молоко. Ей впервые в ее недолгой еще жизни предложили ни мамкину титьку, и она поняла, что надо учиться, учиться есть самой. Шейка от уютного домашнего тепла и надежной ладони хозяина почувствовала себя спокойно. Она неумело ткнулась в молоко мордочкой раз, другой, попробовала лакнуть раз, два, три. Увлекшись интересным занятием, она забыла об осторожности и, поторопившись,  ткнулась носом в молоко. Тут же выдернув мордочку из блюдца, зачихала и замотала головой. Брызги молока, вылетавшие из маленьких ноздрей, разлетались по сторонам. От неуклюжести Шейка свалилась на колешки и, не умело садясь на попку, виновато посмотрела на Ивана. Детские глазенки скромно просили «Прости». Впервые за долгое, трудное время Иван от всей души рассмеялся. Жизнь в одинокие стены холостяцкого жилья возвращалась!