Листая старые альбомы Сборник воспоминаний

А. Перепелятников






Листая старые альбомы
Сборник воспоминаний






Ульяновск 2019 г.
Краткое предисловие автора
    Собранным в этом сборнике рассказам я обязан члену Союза офицеров в/ч 25525 полковнику в отставке Перевощикову Александру Константиновичу. В ходе подготовки к празднованию 70 – й годовщины министерства Среднего машиностроения (Ныне Росатом), он предложил мне для публикации на сайте Союза офицеров присылать воспоминания о службе, о сослуживцах. Сразу я засомневался в выполнении просьбы, но уже на следующий день я сидел за компьютером и писал, писал и писал. Потребовалось мне в ходе этой работы уточнить одно обстоятельство, и полез я в свои скромные архивы. Стал листать один фотоальбом и что ж тут началось…! Воспоминания хлынули такой лавиной, что вскоре написанного и набралось на этот сборник, а сколько ещё предстоит написать, и не представляю. Одно мне ясно и понятно – буду писать пока будут силы.
   В моих альбомах очень много фотографий однокашников по училищу, сослуживцев по Красноярску-45, Томску-7 и  Ульяновску.  О друзьях и товарищах по училищу я решил написать только о самых близких  и в первую очередь об ушедших от нас в мир иной.   
   На сегодняшний день очень многие страницы из моей и моих друзей-товарищей жизни и службы уже описаны и вошли в ранее изданные мною сборники повестей и рассказов вместе с фотографиями. Поэтому в этой череде моих воспоминаний будут порой очень большие разрывы, а фотографии многих друзей и сослуживцев, в основном, помещаю только коллективные. 
   Многие любительские фото безжалостное время сделало такими, что ни какими современными средствами их невозможно сделать годными для печати.
   И последнее. Все произведения этого сборника я посвящаю моим однокашникам и сослуживцам, моим начальникам и подчинённым, ушедшим в мир иной и здравствующим.
                Автор.







Детство и армейская юность
Самое первое фото
    Было это в тяжелом послевоенном 1948 году осенью. Учился я тогда во втором классе. В частном секторе города Элиста на улице Ленина двухэтажная школа стояла ещё в развалинах, её сожгли спешно отступавшие в первых числах января 1943 года немцы. И наша начальная школа располагалась на западной окраине города в большом построенном из самана здании. По рассказам старожилов города, до революции это была конюшня зажиточного крестьянина, которого в годы коллективизации из Калмыкии выслали куда-то в Сибирь.
      У входа в школу слева стояла небольшая избёнка, построенная тоже из самана, очевидно для рабочих конюшни. В ней в то время проживала женщина сторожиха школы.
   И вот однажды в доме сторожихи появился в полувоенной форме мужчина с фотоаппаратом. На деревянном ящике камеры, который стоял на треноге и был всё время накрыт чёрной материей, было что-то написано не по-русски. На переменах и после уроков возле домика сторожихи выстраивалась очередь школьников, желающих сфотографироваться. За одну фотокарточку фотограф брал рубль или пять куриных яиц. Можно было расплатиться и другой натурой, чем-то из одежды, обуви и прочего по договорённости.
    Захотелось и нам с моим другом Лёшей Диканским сфотографироваться. Решили попросить у наших бабушек на это денег. Придя домой, я поведал моей бабушке о фотографе и желании сфотографироваться.  Накормив меня обедом, бабушка Ульяна Титовна прошла в спальню, взяла там завязанный в узелок платочек, положила его на стол, развязала и стала пересчитывать бумажки и мелочь денег. Пересчитав, закрыла уголками платочка деньги и, склонив голову, несколько минут молча, размышляла, подсчитывая неотложные предстоящие расходы, сравнивая их с суммой оставшихся денег. Закончив расчёты, бабушка тяжело вздохнула и тихо произнесла:
   - Андрюша, а денег у нас осталось мало, на фотокарточку не хватает.
   - Бабушка, так можно ж заплатить и яйцами! – Выпалил я.
    - Ну, если можно, тогда возьми и иди, сфотографируйся. А то тебе уже скоро будет девять лет, а фотокарточки ещё нет ни одной.
- Я побежал, Лёшка уже ждёт, - крикнул я и метнулся в летнюю кухню, где на полке в старом прохудившемся сите, лежала горка куриных яиц.
   Отсчитав пять штук, я сунул их в карманы штанов и поспешил на улицу. «Пошли скорее, а то не успеем, - крикнул я на ходу Лёше и направился в сторону школы. Лёша как-то неуверенно медленно поплёлся следом за мной. Пройдя несколько дворов, я оглянулся и снова стал торопить отставшего Лёшку. Но он не спеша подошел ко мне и тихо произнёс: «А я фотографироваться не буду. У нас нет ни денег, ни яиц». Его папа, как и мой, не вернулся с войны. Трое сыновей его мама воспитывала одна. В их семье жила ещё и бабушка, а работала в колхозе только одна мама, маленького росточка, худенькая тётя Фёкла. Жилось им очень тяжело.  Молча,  мы с минуту постояли и я, чтобы ободрить друга, сказал ему:    
  - Ну, тогда давай сфотографируемся вдвоём на мою фотокарточку.
  - Ладно, - сказал воспрянувший духом Лёша, и мы пошагали к школе. У ворот сторожихи, к нашему удивлению, желающих сфотографироваться было немного. Я занял очередь и мы стали ждать. В сторонке у саманного  забора мы увидели девочку из нашего класса, которая всхлипывая, ладошками вытирала  слёзы с лица. Лёша подошел к девочке и спросил, кто её обидел. Та отвернулась, но тихо сказала, что ни кто её не обижал, она нечаянно расколола два яйца, а фотограф разбитые яйца не берёт. Не успел Лёша вернуться на своё место в тень под акацией, как я метнулся к нему и выпалил: «Ты сиди здесь, сторожи очередь, я сейчас». 
   Оставив ни чего не сообразившего Лёшу, я рванул домой. Вбежавши в кухню,  выпалил: «Бабушка, подходит моя очередь, а я нечаянно разбил все яйца! Там у нас есть ещё, можно я возьму?»  Бабушка тяжело вздохнула, и молча в знак согласия кивнула головой.
   Так и появилась та  фотография, на которой я изображен с другом моего детства.
    Несколько лет назад, пребывая в Элисте, зашел я к моему старому другу. Долго мы с Алексеем сидели за столом, вспоминая наше трудное послевоенное детство. Вспомнили и тот случай фотографирования. У Лёши та фотография не  сохранилась, и он очень переживал по этому поводу. Пришлось мне сделать её копию и переслать другу. 
               


Фотоальбом из НВТУ.

…в памяти, в памяти лица тех,               
                кого сегодня с нами нет…

  Так решил собрать, написать и назвать материал выпускник НВТУ 1961 года Борис Михайлович Максимов о наших друзьях и товарищах, наших однокашниках, которых сегодня с нами уже нет.
    Осенью 1961 года Новосибирское военно - техническое  училище выпустило две сотни лейтенантов, которые разлетелись по просторам громадной страны в строившиеся города и гигантские предприятия оборонного значения в них. Мы влились в воинские коллективы Министерства Среднего машиностроения, приступили к созданию оборонного потенциала Родины. В мире в те годы было неспокойно. Наши извечные противники открыто бряцали оружием, мир висел на волоске в буквальном смысле.
   Прошли годы и …в жаре и лютом холоде легли проспекты новые юных городов… в Железногорске, Снеженске, Северске, Зеленогорске, Навои, Шевченко, Сосновоборске, Краснокаменске, Степногорске, Дубне, Обнинске, Протвино и многих других,  с нашим непосредственным участием. Созданный оборонный потенциал и сегодня надёжно служит безопасности нашей Родины и мира на земле.
   Те две сотни мальчишек лейтенантов сегодня офицеры в отставке. Мы убелённые сединами майоры, подполковники и полковники  отставники, вместе с другими выпускниками нашего училища, с сотнями гражданских ветеранов Росатома, как теперь называется бывший наш Средмаш, уже отметили семидесятую годовщину нашего министерства и наших военно-строительных частей.
   К сожалению, многие наши товарищи не дожили до этого дня. Считаю что наш долг, святая  обязанность доживших до дня сегодняшнего помнить о них, о их благородных делах и поступках. В нашей памяти, в наших сердцах они будут с нами до дней наших последних.
   Думается, что раз наши ребята ушли в мир иной раньше нас, значит больше нас они отдали сил и здоровья делу служения нашему Отечеству. Давайте вспомним о них поимённо.
   Титанические усилия за многие годы приложил Борис Михайлович Максимов, чтобы установить меж нами выпускниками 61 года связь, добыть сведения кто, где и как проживает. Но добыть сведения обо всех наших товарищах ни ему, ни тем, кто ему активно помогал, не удалось. И тут ни чего не поделаешь. Жизнь, наша служба раскидали нас по огромным просторам бывшего СССР, а после распада той страны, на верность которой мы присягали, и после ликвидации наших частей в судьбах всех нас произошли такие изменения, которые сделали эту задачу, практически не выполнимой. Поэтому, обо всех моих однокашниках, о ком хотелось бы написать, сделать это не могу.
   Но! Есть у нас на сегодня сведения о ком-то из наших товарищей, или нет, они в нашей памяти. Всем здравствующим я шлю низкий поклон, а ушедшим друзьям царство небесное и вечная память, во имя чего я и пишу эти строки.
   Начну с кратенького воспоминания о моём самом близком друге по училищу Петре Михайловиче Харитонове.
    Самым близким для меня он был потому, что все три года мы с ним сидели за одной партой, в строю стояли рядом. Все трудности и радости тех трёх лет были у нас общими. На полевых занятиях по тактике ели, в полном смысле слова, из одного котелка. Петя, он в строю стоял передо мной, всегда получал в свой котелок первое, а я второе. Я в те годы был с виду худющ и Петя думал, что мне не хватает пищи, что худоба моя связана с недоеданием, и поэтому каждый раз прекращал черпать из котелка раньше, заставлял меня доедать. По этому поводу мы с ним каждый раз безобидно поругивались.
   Будучи неплохим лыжником, в первые месяцы учёбы он, тем не менее,  не мог преодолевать марш броски, которые нам еженедельно устраивал по пятницам наш уважаемый взводный лейтенант Мещеряков. Я до училища немного занимался лёгкой атлетикой, и марш броски бегал без особой усталости. Бывало, добегаем до ст. Иня Восточная и Петя от взвода отстаёт. Я молча забираю у него карабин и вещмешок, а иногда приходилось и подхватывать его под руку. А уж когда выпал снег и мы стали бегать на лыжах, мне уроженцу Калмыцких степей, каждый раз помогал уже мой незаменимый Петя. Он, не отходя от меня ни на шаг, показывал мне, как нужно делать шаг и как работать палками, как держать при беге туловище. Когда в конце второго курса я познакомился с моей спутницей жизни и частенько без увольнительной наведывался на улицу И. Земнухова, Петя надёжно меня прикрывал.
    Его доброту и кристальную честность я оцениваю только сейчас. Это очевидно потому, что каждый раз, когда я делал что-нибудь не так, он ворчал на меня, ругал, убеждая, что я поступаю не правильно, не по  Уставу, подвожу нашего командира отделения. Если помкомвзвода Алексей Градечный или командир отделения Юра Жучков объявляли мне наряды вне очереди, Петя всегда выговаривал мне: «Правильно тебе всыпали! Надо бы дать больше! Будешь знать, как нарушать…»
    Ни когда не забуду один случай, из-за которого мы очень серьёзно поссорились. Не разговаривал со мною Петя несколько дней. А случилось вот что. 
   По пути из военного городка в учебный корпус зашли мы с Петром в продовольственный магазин, что располагался рядом с нашим жилым городком на улице, по пути в учебный корпус.
   В казарму отпросились с самоподготовки на минутку и очень спешили. Я из «Советского воина» получил накануне очередной гонорар и решил купить чего ни будь вкусненького. В магазине, как всегда, было полно народу. Все покупатели стояли в отдел справа, где продавались мясные, молочные и иные продукты. В отделе  слева, где продавалось вино и водка, народу не было. Я подошел к продавщице того отдела, дал ей деньги и попросил пройти в другой отдел и купить мне банку сгущёнки, пачку печения и каких-то конфет. Сказал ей, что сдачи не надо и продавец охотно выполнила мою просьбу. Отовариваясь для меня, женщина брала и несла мне купленное так, чтобы не видели покупатели из очереди во избежание их недовольства. Я быстренько взял из её рук покупку, рассовал по карманам и направился на выход. Петя поджидал меня на улице. Открывая входную дверь, я заметил, как из очереди от самого прилавка в мою сторону направляется майор Осокин, читавший нам в то время историю КПСС. Выйдя из магазина, я сказал Пете: «Пошли быстрее, там Осокин,  нам может влететь». Петя, очевидно не подумавши, сходу ринулся за мной. По дощатому тротуару, чуть ли не бегом мы направились в учебный корпус.   
    Когда мы уже отошли от магазина метров на пятьдесят я оглянулся и увидел, что за нами быстро шагает майор Осокин, пытаясь нас нагнать. Тут-то до меня и дошло, что наш преподаватель подумал, что я купил спиртное. Не знаю, что на меня нашло, но я стал хулиганить, изображая купившего запрещённый для нас продукт. Я сунул правую руку в карман, где была сгущёнка и стал правым боком прижиматься к Пете, как бы пряча за него содержимое правого кармана. При этом, я всё время торопил и торопил своего друга. Несколько раз, поворачивая голову в сторону Пети, я косил глаз назад и видел, как почти вприпрыжку следует за нами майор Осокин.
  Когда мы пересекли дорогу, которая шла мимо нашего корпуса в сторону ст. Иня Восточная и готовы были нырнуть через КПП, майор Осокин крикнул: «Часовой! Задержите этих курсантов!» На КПП нёс службу третьекурсник, и он скомандовал нам:«Стоять!» Подошедший майор Осокин, вытирая свою обильно вспотевшую бритую голову носовым платком, скомандовал мне: «Товарищ курсант, выньте содержимое вашего правого кармана!» Я, спокойно, изображая ни чего не понимающего мальчика, вынул из кармана сгущёнку… Перекошенное лицо майора моментально налилось краснотой. Ничего не говоря, он медленно развернулся и пошагал в обратном направлении.
    Наконец догадавшийся мой неразлучный друг, тоже не говоря ни слова, замахнулся, чтобы съездить мне по физиономии. Сколько и каких слов мне пришлось потом от него услышать, писать об этом не буду. Скажу только, что когда майор Осокин ставил мне только тройки, как бы я не отвечал на зачётах и экзаменах, Петя всегда говорил мне: «И правильно делает. Я бы тебе больше двойки ни когда не поставил и выпер бы тебя из училища».
Возражать, при этом, как то  оправдываться, было бесполезно. Я  к тому времени уже усвоил, что лучше промолчать.
  А майор Осокин, меня всё-таки наказал -  по любимому моему предмету в приложении к диплому у меня красуется единственная тройка.

  Вторым после Петра Михайловича Харитонова моим близким товарищем в училище был Геннадий Маркович Москаленко. Сидел он за партой впереди нас, наши кровати с ним были через проход и потому общались мы с ним в училище очень много. Он научил меня фотографии, читая технические журналы, много рассказывал об открытиях и изобретениях наших учёных. Талантлив был этот наш товарищ. В часы самоподготовки, в личное время в казарме, с помощью натфилей, ножниц, малюсеньких отвёрточекон реконструировал 36 кадровый фотоаппарат «Смена» на 72 кадровый. Своё изобретение он послал на завод, выпускавший этот фотоаппарат. Года четыре спустя, в одном из магазинов Москвы я видел 72-х кадровый фотоаппарат «Смена».
   Занимаясь в хранилище учебного оружия у подполковника Зайцева, читая там журналы по новинкам оружия, Гена предложил свой оригинальный вариант  авиационного пулемёта. Его идея была настолько проста и оригинальна, что заводчане, коим Гена с помощью подполковника Зайцева послал свою идею в чертежах, отозвались одобрительно и заявили, что в своей работе обязательно учтут его предложение. Они, наши оружейные конструкторы, бились в то время над решением проблемы скорострельности авиационного оружия, для сверхзвуковых машин.
   А заключалась идея Гены в том, что пулемёту добавлялся ещё один параллельный ствол. Затворы стволов с бойками меж собою соединялись штангой на шарнире. Соединявшая затворы штанга крепилась на ось меж стволами. Затвор первого ствола, запирая ствол и выстреливая, при движении назад, через рычаг - штангу досылает вперёд затвор с патроном  второго ствола и стрельба обоих стволов продолжается с бешеной скоростью до тех пор, пока стрелок не отпустит курок. Заводчане посоветовали Гене о своей идее ни кому, ни слова. Но этим своим большим секретом поделился Гена со мною. Поделился вкратце, в общих чертах. «Все детали моего пулемёта сложны, а многие узлы оригинальны», - сказал он.
  После окончания училища мы несколько лет служили с ним в Красноярске-45, ныне Зеленогорске. В общежитии на Советской 5 жили в одной 520-й комнате пока я не получил комнату. Начинали службу в восьмом полку. Гену избрали секретарём комитета комсомола полка, а я, командуя восьмой ротой на карьере «С», был его заместителем. Потом, когда полковник Молоков из лесу увёз меня прямо на комсомольское собрание в 731 автомобильное ВСО, а проживать я стал в Административном городке, мы встречаться с Геной стали реже, но дружба наша продолжалась. Мне пришлось принимать самое активное участие, помогая Гене в решении его не простых семейных дел. Не единожды я помогал ему с транспортом. Однажды по крупному выручил меня Гена.   
   Холодной зимней ночью дежурил я на линии. Часов в двенадцать закончили  и вернулись в гараж автомобили, перевозившие по стройке бетон и раствор. Двенадцать машин ещё возили из карьера песок и я направился туда. Когда закончилась работа в карьере, я собрал автомобили в колонну и повёл грузовики в автопарк. Выехав из лесу на трассу, я остановил колонну и стал пересчитывать автомобили. Одного самосвала в колонне не оказалось. Отправив колонну в гараж с сержантом, я приступил к поискам пропавшего самосвала.
  Проехав несколько раз от дороги до карьера, и не обнаружив пропавший автомобиль, я уже решил ехать в город и искать «беглеца» там. Проезжая по лесу в сторону трассы я глянул в боковое зеркало заднего вида и увидел мелькнувший примерно в полукилометре свет фары. Скомандовал водителю развернуться и ехать потихоньку обратно. Стоя на подножке кабины, я стал внимательно осматривать дорогу и прилегающий к ней лес. На крутом повороте  услышал стук о металл. Стуки раздавались из глубоченного кювета, вырытого бульдозером. Пропавший  автомобиль лежал к верху колёсами в том кювете. Отошедший от испуга водитель отчаянно пытался открыть зажатую дверь кабины. Снег и  стены кювета прочно зажали обе двери, не выбраться было бедолаге и через лобовое стекло. Из снега  торчали только колёса самосвала и одна еле светившаяся фара. Что делать? Как извлечь из кабины водителя и автомобиль? Мы докричались до водителя аварийной машины. Он сказал, что  жив и здоров, только очень холодно и трудно дышать. Не мешкая, я оставил водителя своего автомобиля лопатой отгребать от кабины снег, а сам сел за руль самосвала и погнал в общежитие к Гене Москаленко. Он в то время служил в роте механизаторов. Когда я ворвался в комнату спавшего Гены, разбудил его и рассказал что случилось, Гена подхватился как по тревоге. Я крутил баранку летевшего по ночному городу автомобиля, а Гена вслух прорабатывал план наших действий.
     Сначала мы приехали в его роту и подняли трёх Гениных подчинённых. Потом понеслись в парк Управления механизации. Через несколько минут Гена с ребятами выгнали из гаража мощный автокран, и мы рванули в сторону песчаного карьера. По прибытии на место происшествия, Гена быстро оценил обстановку и начал отдавать чёткие и грамотные распоряжения солдатам. Через несколько минут самосвал из кювета мы извлекли и поставили на колёса. Потом взяли его на буксир и потащили в автопарк. Дежурный диспетчер автопарка и сменный мастер уже крепко спали. В цехах заканчивала работу вторая смена воинов автослесарей нашего отряда и с минуты на минуту должна была прибыть смена третья. С сержантом и ребятами слесарями мы осмотрели искорёженный в аварии самосвал и решили к утру его починить, но требовался сварщик. В нашей роте слесарей сварщика не было. Тогда Гена буквально скомандовал мне заводить самосвал и гнать в его роту. Часа через полтора мы привезли и электросварщика. Сформированная нами бригада слесарей ремонтировала самосвал, а мы с Геной в диспетчерской автогаража пили чай и слушали по радиоприёмнику ночные передачи из Москвы. Часов в шесть утра к нам присоединился и выспавшийся диспетчер. Когда в семь утра радио стало передавать последние известия, мои чудо слесари доложили, что самосвал к выезду на линию в первую смену готов. С Геной мы внимательно осмотрели злополучный самосвал и каких-либо поломок и вмятин не обнаружили. Ребята заменили ему оба крыла, лобовое стекло, аккумулятор и радиатор, а Генин сварщик искусно заварил лопнувшую в двух местах раму. После этого я отвёз Гену и его сварщика в его полк прямо на развод. О  происшествии в моё дежурство  ни у нас в полку, ни в автопарке ни кто и не знал. Так Гена спас меня от серьёзного наказания за ЧП во время дежурства.
   Таким надёжным, готовым во всём выручить каждого был мой друг и товарищ Гена Москаленко.
   Но служба, к великому сожалению, у него не сложилась. А всё дело в том, что командование полка, где он служил, не разрешило ему поступить в высшее учебное заведение. Он по-прежнему много читал технической литературы, в полученной квартире оборудовал самый настоящий верстак слесаря и всё свободное время что-то мастерил и мастерил. Его симпатичная жена Катюша, жаловалась мне, что ни куда его не может вытащить. «Мы не ходим даже в кино, занимаемся только железками», - говорила она.
   Его творчески заточенная головушка  тосковала по системным, глубоким  знаниям, желала одного – изобретать, изобретать и изобретать. Но полностью раскрыть свой талант ему было не суждено.
   Раз командование не разрешало поступать в высшее учебное заведение, Гена стал добиваться увольнения из армии. Это в то время в нашей армии было не возможным, и тогда он стал на путь нарушений, чтобы уволиться по несоответствию. Пристрастился к спиртному.  Это и привело нашего друга и товарища к последствиям весьма печальным.

   Меня буквально потрясло известие о кончине Бориса Платова. Курсантами мы служили в одном отделении. После училища он был направлен на Мангышлак. Уже будучи пенсионерами мы с ним, благодаря данным Бориса Максимова, созвонились, договорились обязательно встретиться. Боря был, как и в годы учёбы бодр, весел, разговор перемежал шутками и прибаутками. А через полгода после нашего разговора, как гром среди ясного неба пришло известие о его кончине.
   Бывший начальник штаба нашего Ульяновского Управления войск полковник Калинин Алексей Николаевич в Мангышлакском управлении войск всё время служил бок о бок с Борей. Лейтенант Платов и капитан Калинин в одной части командовали автомобильными ротами. Роты по роду деятельности были сопоставимы и всё время меж собою соревновались, а ротные крепко дружили. Оба дослужились до высоких постов и званий. Полковник Калинин закончил на Мангышлаке службу в должности начальника штаба Управления войск, а полковник Платов начальника производственного отдела того же Управления. С душевным теплом, вспоминал Алексей Николаевич своего сослуживца с коим многие годы делил радости и трудности службы в нелёгких условиях  на пустынном берегу Каспия. Он считал, что наш Боря внёс немалый вклад в решение не простых задач, которые решало наше Среднее машиностроение на Каспии. В рекордно короткие сроки там были построены уникальные заводы по производству редкоземельных металлов, объекты атомной энергетики, кварталы современного города. В службе Боря отличался исключительной собранностью, исполнительностью. Он глубоко вникал в производственную деятельность подчинённых частей и подразделений, пользовался большим авторитетом у офицерского состава частей и у руководства строительных подразделений. Во всём был надёжен. «В разведку я бы с ним пошёл», - говорил Алексей Николаевич.
  Благодаря своей принципиальности, Борис Михайлович помог Алексею Николаевичу избавиться от вредной привычки. Сам он не курил и постоянно подначивал своего сослуживца курилку, называя «слабаком», не способным взять себя в руки и покончить с курением. «И допёк он  таки меня своими подначками, - говорил Алексей Николаевич, -  в конце - концов решил я с  курением покончить. Борис, при этом сказал, что я слаб и курить не брошу. Я заявил, что бросил и точка. Больше не закурю. Борис предложил поспорить. Ударили по рукам на ящик коньяка. Я мучился, - продолжал рассказ Алексей Николаевич, - переживая  никотиновую ломку, а Борис постоянно меня строго контролировал. Несколько раз в день приоткроет дверь кабинета и говорит, не куришь? Это так меня задирало, что ни о каком возобновлении курения я и не помышлял. Так с помощью Бориса я и бросил курить, за что безмерно ему благодарен».
   В запас Боря уволился в 1986 году по состоянию здоровья. Дважды он лежал в клинике Средмаша. Врачи и посоветовали ему увольняться со службы, «или служить, но больше к ним не приезжать…».  20 лет службы на Мангышлаке лишили его здоровья. «Но я оптимист, - писал Боря,-духом не падаю. Жизнь продолжается. Надеюсь на встречу с однокашниками…»

    В нашем взводе, но в 11 группе учился и служил Яков Семенович Будилов. Мы не были с ним друзьями, даже много и не общались, но образ этого товарища навсегда врезался в мою память его простотой, постоянной собранностью и подтянутостью, каким-то особым теплом, исходящим от него. Тихий, скромный, волевой парень выделялся среди нас  естественным достоинством. Яша ещё до училища достиг немалых успехов в занятии спортивной гимнастикой, поэтому если сказать, что он красив фигурой, не сказать ни чего. Когда в спортивном зале общества Новосибирского Динамо на тренировке он одевал майку и спортивные трусы, глаз от него было не оторвать. Сильное, мускулистое тело привлекало  строгой точностью пропорций. Мускулы рук, спины и ног не бугрились накачанностью, нет. Они спокойно выражали силу и большие возможности молодого красивого тела.
   За годы учёбы он стал кандидатом в мастера спорта. С Альбертом Черемисиным они несколько раз поочерёдно становились  чемпионами Новосибирской области, Не стал он мастером спорта только потому, что их с Алькой из-за сессии не отпустили на первенство России, кажется в Ригу.
   Я за годы учёбы выполнил по спортивной гимнастике только третий разряд. Тренировались же мы третьеразрядники в одном зале и у одного же тренера, что и Яша с Альбертом. Часто видя, как я мучаюсь над выполнением какого-то элемента на спортивном снаряде, Яша подходил ко мне, спокойно и терпеливо объяснял, как нужно выполнять упражнение, страховал и даже помогал выполнить  его.
Я ни разу не видел Якова неопрятным. Говорил он всегда тихо и спокойно. Я ни чем не обязан Яше, но глубоко уважал его. Впрочем, я ни когда, ни от кого не слышал худого слова о Яше, все курсанты, кого я знал хорошо, с большим уважением к нему относились. Закончил Яша службу в должности начальника отдела политработы, получил полковника. Пройти ему пришлось и Чернобыль, где, как рассказывали мне многие офицеры, он не прятался за спины подчинённых, всегда был там, где трудно и опасно вместе с военными строителями, офицерами, сержантами и прапорщиками. Все подчинённые уважали своего начальника за заботу о них, доступность и простоту общения.

   Служил в нашем курсантском  отделении Гена Воротилин. Высокий, стройный русоволосый красавец был родом из Новосибирска. Со школьных лет занимался вольной борьбой. К моменту поступления в училище был кандидатом в мастера спорта и чемпионом области среди юношей в своей весовой категории. Спортивное руководство области и пристроило Гену в наше училище, чтобы не терять этого способного спортсмена. В училище он стал заниматься борьбой самбо и стал чемпионом области и мастером спорта. Помнится, первокурсниками, когда нас ещё не отпускали в город и в клуб Динамо на тренировки, в свободное время многие из нас посещали спортзал училища. Я крутился возле гимнастических снарядов, Гена Москаленко, Володя Лысенко и Гена Воротилин в центре зала раскладывали маты и занимались борьбой. Гене Воротилину на равных бороться было не с кем. Он скучал. И Гена Москаленко однажды позвал меня бороться вдвоём против Воротилина. Не успели мы и охнуть, как оба оказались лежавшими друг на друге, а на нас верхом восседал Воротилин. Во время второй попытки, на которой настоял Москаленко, Воротилин снова акуратненько нас уложил и сделал обоим больно. Генке заломил руку, а мою бедную головушку зажал ногами и потянул, отрывая от туловища. Мои шейные позвонки хрустнув, разошлись, в глазах потемнело. Когда я поднялся на ноги, меня качало из стороны – в сторону несколько минут. Посмеиваясь, Гена сказал: «Не боись. Это сейчас пройдёт, к тому ж это очень полезно для здоровья». Но больше с ним бороться я не стал, как не уговаривал настырный Москаленко. Тренироваться Гена Воротилин начал с Валентином Лапиным. Последний был большого роста, толстоват и очень подходил Геннадию для тренировок. Гена стал учить Валентина борьбе  по настоящему - команде борцов училища был нужен тяжеловес. Для этого он стал заставлять Валентина много есть в столовой.
   Живой, общительный, много шутивший, Гена был душой нашего курсантского коллектива. Любой спор, а часто и ссора у нас гасились спокойным словом Воротилина: «Ну, чё? Пошумели? И ладно. А теперь разошлись и успокоились. Всё. Всё. Мир!». Стоит ли говорить о том, каким авторитетом он пользовался среди нас.
   В середине декабря пятьдесят восьмого в училище проходили соревнования по лыжным гонкам среди взводов на 25 км. со стрельбой в конце дистанции. Подняли нас по тревоге поздней ноченькой и побежали мы в сторону Ини Восточной. Накануне мела метель. В низинах намело глубокие сугробы. Первыми в нашем взводе пошли командир взвода лейтенант Николай Щербаков, Юра Садырин, Гена Воротилин и ещё двое ребят,  коих я не помню. Пятёрка первых торила лыжню в глубоком снегу, и сразу же оторвались от всех нас. Я, было, рванул за ними. Но на лыжах то бегать я не умел… Бежал вприпрыжку словно со спутанными ногами. От первой пятёрки вскоре отстал, отстали от меня и остальные ребята взвода. Изредка на опушках леса на расстоянии до километра мелькала пятёрка направляющих, не видно было и взвода сзади. Всю дистанцию я бежал, как мог, в одиночестве и, в конце – концов, выдохся, стал отставать. Взводный, как оказалось, внимательно за мною всю дистанцию наблюдал и когда я остановился, послал мне на помощь Гену Воротилина. Подбежавши ко мне, он с ухмылкой сказал: «Чё? Выдохся? За нами было бежать слабо? Давай сюда твою амуницию?» Взявши у меня карабин,  и вещевой мешок, Гена встал на лыжню впереди меня и стал показывать мне как надо идти на лыжах. «Чудак. Делай вот так, вот так. Отталкивайся и скользи, скользи», - приговаривал Гена, легко скользя впереди и всё время, оглядываясь на меня. Метров через двести он остановился и спросил меня, смогу ли я съехать с горки. С бугров балок в Калмыкии мы, когда выпадал снег, на лыжах самоделках катались, и я ответил, что съехать смогу. «Тогда вон за теми берёзками скатывайся вниз, стреляй и топай в роту», - сказал Геннадий, вручая мне карабин. Узнавши, что рядом финиш дистанции, я забрал у Геннадия ещё и вещмешок и побежал дальше, а Гена помчался навстречу взводу: «Пойду встречу наших, может ещё кому надо помочь…», - сказал он.
   Когда по прибытии на финиш я отстрелялся из карабина и пулемёта и стал собираться топать в роту, с горы спустился Гена. В одной руке он держал два карабина и два вещмешка, а второй рукой удерживал на своей спине Сашу Кирилова, который выдохся окончательно.
   Таким, готовым в любую минуту прийти на помощь товарищу я и запомнил на всю свою жизнь этого замечательного парня.
   Тяжело пережили мы известие о безвременной кончине нашего друга и товарища Геннадия Воротилина. Практически, в самом начале своей офицерской службы он трагически погиб в автомобильной катастрофе.

    Не могу не сказать несколько слов и о последнем командире нашего отделения Лёше Корниенко.
   Родом он был из Краснодарского края, почти мой земляк. Но служил в другом отделении нашего взвода, за партой сидел от меня далеко и мы с ним, практически, не общались. Не отличался Лёша и особой общительностью. Скромный, аккуратный, во всём и всегда исполнительный парень ни чем, ни когда не выделялся среди нас.
   В конце второго курса серьёзно нарушил дисциплину и попался наш командир отделения Юра Жучков. Поставили нам командиром отделения Валентина Лапина. Еле успевавший в учёбе, всегда полусонный, неопрятный Валька не мог пользоваться среди нас ни каким авторитетом. Однажды ребята хорошенько его подставили и Валентина с командиров отделения сняли. Стали подбирать на эту должность следующего. Во время самоподготовки Лёша Градечный даже сказал тогда: «Четвёртое отделение! Вы думайте и соображайте, кому у вас быть командиром. А то опять будете недовольны новым». Вызывали на беседы некоторых ребят. Те, кто мог бы нас взять под контроль, категорически отказались. Тогда вызвали Лёшу Корниенко, а он отказаться ну ни как не мог. На представлении нам его в качестве командира отделения, красный как свёкла Лёша стоял, опустивши голову. Так и «командовал» он нашим отделением, боясь повысить голос, не говоря уж о том, чтобы кому ни - будь объявить, как мы говаривали тогда, «рябчика», то бишь наряд вне очереди. Прозвучит от помкомвзвода команда «Строиться!», Лёша молча станет на своё место и всё. Даже не глянет в нашу сторону, чтобы проверить все ли на месте. Градечный постоянно на него ворчал: «Ты чего всё стесняешься, как девочка? Когда, наконец, будешь требовать с этих паразитов?» Но Лёша оставался самим собою, лишь иногда он отвечал грозному помкомвзводу: «А чё? Они сами не знают, что и как делать? Я им нянька, что ли?».
  Совсем иным был он на офицерской службе. Его скрытая от постороннего глаза энергия, инициативность, упорство в достижении поставленных задач, постоянная забота о подчинённых часто отмечалась в приказах его командования и даже в приказах начальника Центрального управления. Лёша быстро продвигался по служебной лестнице, был назначен преподавателем в наше же училище, получил звание полковник. Я постоянно следил за его службой, гордился нашим однокашником.


Часовой! Стреляй! Не стреляй!
рассказ быль из двух частей
1
     С первых занятий по боевой подготовке и изучения Устава Караульной службы, нам курсантам Новосибирского военно-технического училища, наши командиры и преподаватели, вдалбливая в сознание необходимость строжайшего соблюдения требований Устава и соответствующих инструкций, неустанно говорили, что все статьи Уставов писаны исключительно солдатской кровушкой. Объясняли и разъясняли, почему это так. Одним из строжайших требований, например, было требование ни когда, ни при каких обстоятельств не направлять оружие в сторону человека. Независимо – заряжено оно или нет. Умом мы всё это понимали, а вот всегда ли исполняли? Это большой вопрос. Ещё будучи курсантом я на личном примере дважды убедился в справедливости этого требования.
А теперь всё по порядку.
                1
    Первое происшествие случилось  осенью 1959 года. В то время мы курсанты второкурсники ещё усиленно штудировали Уставы Советской армии, тактику и начинали изучать строительные дисциплины. Когда наше отделение заступало в караул, почему-то чаще всего наш помкомвзвода Алексей Градечный ставил меня на  самый трудный первый пост. Часовые первого поста охраняли наше боевое знамя училища.
   Трудным для меня пост был потому, что хотя и приходилось нести службу на этом посту в тепле помещения, сменялись часовые каждый час, но! Пост располагался в фойе учебного корпуса напротив кабинета дежурного по училищу, а значит под постоянным контролем оного и, стало быть, необходимо было строго исполнять все уставные требования и инструкции этого поста. Стоять надо было почти по стойке «смирно». Только и разрешалось, что ослаблять правую или левую ногу. А при прохождении мимо поста офицеров, сержантов и рядовых курсантов, которые отдавали знамени честь, надо было принимать стойку «смирно» и в ответ отдавать честь поворотом головы и нехитрым движением винтовки. Когда заканчивался рабочий день у офицеров, служащих и занятия у курсантов, в здании устанавливалась гробовая тишина. С этого момента и до утра было самое трудное время несения службы. От часового стояния немели и ныли ноги, плечи, спина. Казалась очень тяжелой голова, а глаза, особенно в предутренние часы, так и норовили закрыться. Гробовая тишина начинала казаться звенящей. Временами чудились какие-то  шорохи в конце коридора или  в соседнем актовом зале. Каких усилий стоило дождаться смены!   
   В тот памятный день дежурным по училищу заступил преподаватель уставник до самых корешков волос майор Биленко. Это был высокий, стройный, всегда аккуратно одетый, очень требовательный офицер. Про меж себя многие из нас звали его ходячим уставом. Это потому, что на занятиях и в процессе остальной служебной деятельности от всех он требовал строжайшего исполнения уставов до малейших мелочей.
  Начальником караула заступил в тот раз наш командир отделения сержант Юра Жучков. Был он небольшого росточка. До училища год, а может и два отслужил военным строителем в Красноярске – 26. Слегка картавивший сержант был строг с нами на первом курсе. На втором курсе его требовательность к нам поубавилась, обращались мы к нему уже не как раньше «товарищ сержант», а просто Юра.
  И вот стою я на своём первом посту. Времени три двадцать пять. Стрелки часов на противоположной стене фойе словно остановились. Казалось, замерли окаянные и всё тут. Слышу, стукнула входная угловая дверь. Она располагалась в лестничном пролёте на верхние этажи. Через минуту в фойе вошел Юра Жучков. Проходя мимо меня, остановился. Внимательно меня осмотрел и прошел к дежурному по училищу. Майор Биленко сидел за столом. Кабинет освещала настольная лампа на его столе, стоявшем у стены напротив двери комнаты. Войдя в кабинет, Юра доложил майору о прибытии по приказанию. Тот пригласил его присесть. Скрипнули  о пол ножки отодвигаемого стула. «Это сел на стул Юра», - подумал я. Потом послышались негромкие голоса разговора майора и сержанта. О чём они говорили было не разобрать, и я снова погрузился в какое-то беспамятство. Нет, я не уснул. Нет. Просто тело, словно окаменело, от тишины и тягостного ожидания смены. Сознание отключилось и стоял я словно истукан. И вдруг раздаётся возглас майора Биленко: «Часовой! Стреляй!» Ни чего не соображая, я машинально вскинул карабин и передёрнул затвор, дослав патрон в патронник. Глянув, в сторону кабинета дежурного на стеклянной окрашенной белой краской двери, увидел чётко нарисовавшуюся тень человека, а в спину ему направлена рука с пистолетом. Секунда и тени метнулись в сторону и пропали. Установилась абсолютная тишина. Перепуганный, я не знал что делать. Лихорадочно, то приставлял карабин к плечу на изготовку к стрельбе, то опускал его к ноге, громко ударяя прикладом о пол.
   Наконец из-за закрытой двери дежурки, не проявляясь тенью на стекле, послышался голос Жучкова: «Перепелятников, всё нормально! Всё хорошо! Это, это…». Потом осторожно приоткрылась дверь кабинета и показалась голова скрывавшегося за стеной сержанта. Увидев, на смерть перепуганного меня, то вскидывавшего приклад карабина к плечу, то бросавшего  карабин к ноге, Юра рывком распахнул дверь, пулей вылетел из дежурки. А подбежав ко мне, лихорадочно затараторил: «Отставить! К ноге! Успокойся! Успокойся! Это, это товарищ майор объяснял, объяснял…»
  Я опустил карабин к ноге. Мои руки и ноги дрожали, всё тело вздрагивало, прошиб холодный пот. Ничего не соображая, я перемещал своё тело с ноги на ногу.
   Не знаю как с Жучковым рядом оказался майор Биленко громкий голос которого окончательно  привёл меня в чувство: «Сержант Жучков, снимите с поста часового!». После этого Юра скомандовал мне: «С поста шагом марш!». Когда я оказался рядом с сержантом и майором. Мне скомандовали: «Кругом!»
   После этого майор скомандовал Жучкову привести из караулки мне смену. Юра метнулся в караульное помещение, а мы с майором стояли метрах в трёх от знамени и охраняли его таким образом. Юра привёл заспанного Володю Пичужкина и скомандовал ему: «На пост шагом марш!» Пичужкин встал на пост у знамени, а мы с Юрой потопали в караульное помещение. По дороге туда Юра рассказал мне, что случилось, приказав при этом, о случившемся ни кому, ни слова.
   А случилось то вот что. Пришедшего подменить дежурного на время его отдыха, Юра Жучков доложил майору о делах в карауле. Беленко вместо того, чтобы лечь тут же в дежурке на топчан и отдыхать, начал спрашивать сержанта про обязанности начальника караула, о порядке смены
 часовых на посту и т.д. Дело дошло до вопроса о действиях сержанта, в случае если ему к спине приставят пистолет, приведут на охраняемый часовым пост и прикажут снять часового. Свой вопрос сержанту майор Биленко додумался продемонстрировать практически. Юра стал показывать приём как выбить из руки на него напавшего пистолет и обезвредить  противника. Биленко сказал, что его действия не правильны и поправил сержанта, сказавши, что он должен громко скомандовать часовому: «Часовой! Стреляй!». Слова майора, сказанные громко, глубокой ночью  в гнетущей тишине, плюс Юрин силуэт на фоне стеклянной двери и рука с пистолетом у его спины, привели меня в полное смятение. Хорошо, что майор и сержант вовремя спохватились и отскочили от двери в сторону. Они, очевидно, услышали щелчок затвора моего карабина. Перепуганный, я приготовился и уже готов был стрелять. А не стрельнул, очевидно, только потому, что моментально  скрылись из виду мишени…   

2
    Второй подобный по драматизму случай случился с моим участием уже весной 1960 года.
     Мы в то время готовились сдавать переводные экзамены за второй курс. После экзаменов предстояла месячная производственная практика, а потом долгожданный отпуск. Предстоящие события не могли не подействовать расслабляюще не только на нас курсантов, но и на наше непосредственное начальство, на наших сержантов. Куда-то ушла строгость и требовательность их к нам, много вольностей стали допускать и мы.
   Заступило наше отделение в очередной раз в караул. Я попал на пост номер два. Под охраной часового этого поста было длинное дощатое здание. В нём размещались склады: продовольственный (кроме овощехранилища и ледника с мясопродуктами), вещевой и вооружения с боеприпасами. Все склады, естественно, имели отдельный вход, мощные их двери запирались увесистыми замками, опечатывались сургучом. Пост был подвижным, оборудовался будкой для часового, в которой мы укрывались в непогоду и телефоном, соединявшим пост с караульным помещением.
   Начальником караула опять был Юра Жучков. Когда он сменил меня в шесть утра, я попросился в туалет, летний вариант которого располагался в нескольких метрах от моего поста. Юра взял подержать мой заряженный карабин, а я потопал в сооружение с буквой «М». Выйдя из туалета через несколько минут, Юры у поста я не обнаружил и потопал в караулку. Войдя в караульное помещение, ни в комнате начкара, ни в комнате подготовки караульных к несению службы, Юру я не обнаружил. Он крепенько спал в комнате отдыха караульных.  Минуту я постол у спавшего сержанта, размышляя будить – не будить. Меня беспокоил вопрос, куда делись патроны из магазина моего карабина. Ведь я его, как положено у стенда для заряжания и разряжания не разрядил. Не было патронов и в карабине, стоявшем в моей ячейке, который я принял за свой. Я, было, уже решил разбудить Жучкова, чтобы спросить, где патроны, но ребята грубо меня окрикнули, сказавши: «Пусть спит, ни куда не денутся твои патроны». Я снял сапоги, лёг на свободный топчан и тут же уснул. Около восьми Жучков стал будить меня, намереваясь вести на пост подменить Петра Харитонова на завтрак. Когда я поднялся, сразу спросил сержанта, куда он дел мои пять патронов. Юра ответил, что мой карабин он не разряжал, поставил в шкаф в надежде, что когда я приду, разряжу оружие.
   - Но патронов в карабине нет, - ответил я.
   - Как нет? Куда они могли деться? – ответил Жучков.
      Я схватил карабин из своей ячейки, передёрнул затвор, показывая сержанту, что магазин пуст.
   - Постой, постой, я твой карабин ставил вот сюда, в эту ячейку, - ответил Юра, указывая не мою ячейку.
   - Но эта ячейка не моя, - выкрикнул я дрогнувшим голосом.
     В ту же секунду я схватил карабин, стоявший в моей ячейке, глянул на его номер и выкрикнул, что это карабин не мой. Юра быстро вынул из кармана гимнастёрки записную книжечку, лихорадочно пролистав её страницы, нашел список отделения с номерами нашего оружия. Потом широко открытыми, перепуганными глазами глянул на меня и с тревогой в голосе, чуть заикаясь, протянул: «Это карабин Карачабанова, а он на посту». Ни чего больше не говоря, мы резко развернулись и рванули на КПП, на третий пост, где нёс службу Володя Карачабанов.
    Перепугало нас то обстоятельство, что часовые третьего поста несли службу без патронов. Взявший мой карабин Володя явно не знал, что в магазине карабина, который он взял вместо своего, пять боевых патронов. Обежав вокруг здания учебного корпуса, я заметил, как Володя Карачабанов, раскрыв калитку перед шедшими остатками нашего взвода на завтрак в столовую, вскинул и приставил к плечу карабин, передёрнул затвор, навёл оружие на приближавшийся к КПП строй и выкрикнул: «Стой! Стрелять буду!» В ту же секунду из меня рванул возглас: «Не стреляй, патроны, патроны!» На мой крик Володя медленно развернулся, а когда бежавший за мною Жучков выкрикнул: «Карабин не твой, он заряжен, заряжен!», Лицо Володи искривилось, он стал часто открывать и закрывать рот, пытаясь что-то сказать, но сказать ни чего не мог. Когда мы с Жучковым подбежали к нему, побелевший, дрожащими руками он швырнул на землю карабин под дерево за будкой часового и неровной походкой пошел прочь с поста.
    Я подхватил звякнувший о кирпичи ограждения клумбы карабин, открыл магазин и вынул обойму с четырьмя патронами. Потом передёрнул затвор, извлекая из патронника пятый. Остановивший и успокаивавший Володю Жучков, видя как я извлекаю из карабина патроны, суетливо затараторил: «Ребята, ни чего не произошло, всё же в норме. Ни чего не было и ни кому! Ни кому! Поняли, поняли?!» Я   быстро запихнул обойму с патронами в подсумок, вскинул на ремень карабин и, не обращая ни на кого внимания, быстро пошагал в караулку. Когда подошел к караульному помещению, свернул зачем-то к стенду заряжания и разряжания оружия. А сообразив, что карабин  уже разряжен, развернулся, чтобы зайти в караульное помещение и увидел как сержант Жучков словно хорошо выпившего вёл под руку Володю Карачабанова. Я пропустил их в караулку и Жучков, как только переступил порог помещения, каким-то нечеловеческим голосом заорал: «Курсант Москаленко! Бегом марш на КПП, смени Карачабанова!» Я с минуту постоял на крылечке караульного помещения и молча пошел на пост сменять Петра Харитонова.
   Придя на пост, позвонил в караульное помещение и доложил Жучкову, что я на посту, сменять на завтрак меня не надо. Останусь на посту, ведь следующие два часа службу на посту предстояло нести мне. В те минуты  есть мне совсем не хотелось, не хотелось и ни кого видеть.
  Это происшествие, как и первое, осталось без каких либо последствий. Мы участники серьёзнейшего происшествия, глухо молчали. А дежурный по училищу, метрах в десяти от окна дежурки которого находилось КПП, ни чего не видел потому, что был в это время в столовой. Он снимал пробу пищи предстоящего завтрака.

Ры пыт плыць!
Рассказ быль
     В начале июня 1959 года вывезли нас курсантов НВТУ, заканчивавших первый курс обучения, в поле на практические занятия  по тактике. Расположился наш полевой палаточный лагерь на взлобке балки, где сливаются два её притока. Сама балка располагается справа от дороги станция Иня восточная - Пашино на северной окраине г. Новосибирска. 
   С первых дней нашего пребывания на сборах зачастили холодные моросящие дожди. По пуду глины на размокших сапогах мы рыли окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи, эскарпы и контрэскарпы. Еле волоча ноги, тащились мы  в лагерь на обед и вечером по окончании занятий. Пищу нам привозили автомобилем из столовой училища. Для приёма пищи объединялись по два курсанта. Один  получает в свой котелок две порции первого, а его однокашник - в свой котелок две порции второго. Съели из одного котелка суп, потом из второго кашу. За время доставки и разлива под дождём по котелкам  и кружкам суп, каша и чай остывали.
  Я в тех условиях живо представлял себе, что переживал мой отец на фронте. Нам было нелегко, но над нашими головами не ревели  юнкерсы, не свистели пули и осколки бомб и снарядов…
  По вечерам мы разжигали большие костры и, как могли, сушили одежду и кирзовые сапоги. Палатки кое-где давали течь. Одеяла, подушки, матрацы и простыни в дни бесконечных дождей были влажными. С Петром Харитоновым мы не только вместе ели из наших котелков, но и вместе спали. Чтобы согреться на влажной холодной постели, мы на один ватный матрац ложились, прижавшись спиной друг к другу, а вторым матрацем, более сухой его стороной, укрывались.
   Через неделю земляных работ под холодным дождём, приступили к отработке тактических приёмов ведения боя в обороне и наступлении. Дожди к тому времени прекратились, и стало пригревать наши спины скупое сибирское солнышко.
    После отработки ведения боя в обороне, начали отрабатывать действия бойца в наступлении. В самой низине поперёк балки, где её берега становятся почти пологими, мы сначала отрыли одиночные окопы, потом соединили их меж собою траншеей, оборудовали ячейки для стрельбы стоя и пулемётные гнёзда. Позицию тщательно замаскировали дёрном и ветками кустарника. Метрах в трёхстах от нашей траншеи на небольшом пригорке, отрыли и оборудовали окопы и траншею «противника». На «нейтральной полосе»  красными флажками обозначили проходы в «минных» полях.   
     По руслу балки в то время местами росли какие-то кустарники, в которых петлял  небольшой ручеёк. От кустарника и до вершин балки, на которых стеной стояли белоствольные берёзы и красавицы сосны, с обеих её сторон зеленела молодая травка. Вот по этой местности нам и предстояло идти в атаку, прорывать первую траншею обороны «противника». В глубине обороны предстояло ликвидировать «вражеский» пулемёт, опорный пункт, зону заражения и прорывать вторую полосу обороны. Вся глубина обороны «неприятеля» составляла примерно три километра.
   На всех её рубежах  наши действия контролировали офицеры из числа преподавателей. А самый первый участок учебного боя от нашей траншеи и до траншеи «неприятеля» контролировал заведующий кафедрой тактической подготовки украинец подполковник Топчий. Для себя он выбрал точку наблюдения  на небольшом пригорке левого склона балки. Под раскидистой берёзой подполковник поставил небольшой столик, на него водрузил большой графин с квасом, сам восседал на раскладном удобном стульчике.
   Вот от первой до последней точки наступления прошел доклад о готовности и подполковник Топчий из ракетницы стрельнул красной ракетой, а наш командир взвода лейтенант Мещеряков подал команду: «В атаку! Вперёд!» Мы пулей вылетели из траншеи и, стреляя холостыми, цепью двинулись вперёд. В это время в районе траншеи «неприятеля» взорвалось несколько тротиловых шашек, имитируя артобстрел. Добежав до «минного поля» неприятеля,  мы перестроились в колонну по одному и  побежали по «проходу» обозначенному красными флажками. Миновав минное поле,  снова рассыпались в цепь, паля короткими очередями, рванули к траншее «противника». Не добегая до неё метров 25 – 30 , болванками гранат мы закидали стрелявших по нам оборонявшихся. И только мы изготовились кричать во все наши глотки «УРА!», как услышали усиленную рупором команду подполковника Топчего: «Стой!» Недоумевая что к чему, мы остановились, озираясь по сторонам. Через минуту подполковник Топчий прогремел: «Ры пыт плыць!» Перевод помеси украинского и английского нам не потребовался. Медленно, мы отправились назад в свою траншею, чтобы повторить атаку. Когда пришли на исходную, лейтенант Мещеряков стал объяснять Юре Садырину, как надо бросать гранату. Оказалось, что его «граната» не долетела до траншеи «противника». А раз так, граната, не долетевшая до траншеи противника в реальном бою, будет с пригорка скатываться навстречу атакующих и поразит их самих. Надо попасть гранатой в траншею. Ни чего страшного не произойдёт, если граната будет переброшена через вражескую траншею, а недоброс - грубейшая ошибка. Поэтому подполковник Топчий и потребовал от нас повторить атаку. Теперь уже без красной ракеты и «артподготовки» мы повторили атаку. А когда произвели броски болванок по оборонявшимся, Топчий снова прокричал своё: «Ры  пыт плыць!»
   Юра Садырин был высоким, стройным, сильным парнем. Болванку гранаты он бросал с такой силой и так, что она летела до самого пригорка почти идеально горизонтально и ударялась о землю ближе траншеи «неприятеля». Готовясь третий раз идти в атаку, взводный, его зам Лёша Градечный, командир отделения Юра Жучков, Гена Воротилин и другие ребята, как могли, объясняли  бедному Юре, как нужно бросить чёртову гранату, чтобы она не упала ближе траншеи.   Гена Воротилин даже посоветовал бедолаге просто взмахнуть рукой, имитируя бросок. Дескать, подполковник Топчий подумает, что Юра бросок гранаты выполнил правильно и больше нас не остановит. А красный как свёкла Юра на все советы утвердительно кивал головой, приговаривая: «Понял, так и сделаю! Простите парни, больше не подведу…»
   На третий раз наша атака удалась. Юра швырнул болванку гранаты с такой силой, что она, как мне кажется, долетела до самой пулемётной точки в тылу «противника».
   Преодолевая следующие участки обороны, мы очень устали и когда подбежали к зоне химического заражения, обозначенной указателями, одевая противогазы, чтобы облегчить дыхание, под клапаны  противогазов подложили спички. От этого при вдохе клапан не закрывается и воздух в лёгкие поступает, минуя фильтрующую коробку. 
   Следуя цепью в зоне химического заражения, взбежав на очередной пригорок, метрах в трёхстах мы увидели бочонок извергавший густой чёрный дым. Юра Жучков крикнул нам, а бежал наш командир отделения, как и положено, в центре цепи, чтобы мы убрали из-под клапана противогаза спички. Все быстро привели свои противогазы в боевое положение. Не сделал этого почему-то только Володя Пичужкин. И когда наша цепь миновала изрыгавшую дым бочку, я заметил, что Пичужкина в цепи нет. Бежал он от меня слева и как раз мимо чёртовой бочки. Снявши противогаз, я прокричал Жучкову, что нет Пичужкина. Юра не расслышал, что я ему прокричал и я, сблизившись с ним, прокричал о Пичужкине ещё раз. Юра сорвал с себя противогаз, подал отделению команду: «Стой!»,  - а сам с кем-то из ребят, снова одевши противогаз, ринулся в чёрное густое облако дыма. Чрез несколько минут ребята вынесли на воздух Володьку. Нашли его лежащим без сознания метрах в пяти от снаряда ставившего дымовую завесу. На этом участке обороны противника дежурил врач из санитарной части училища. Володе немедленно стали оказывать медицинскую  помощь, и поместив в санитарную машину, увезли в городскую больницу.
   На этом в тот  день тактические занятия для нашего взвода и закончились. До второй линии обороны «противника» мы не добежали, ещё одну траншею на пригорке не штурмовали, болванки гранат больше не бросали.  Находилась эта траншея на горе, перед нашими палатками.
   Многое из моей памяти стёрли прошедшие десятилетия, но описанные выше команды подполковника Топчего помню так, словно они звучали вчера…
               


Годы офицерской службы

Настоящий герой
Рассказ быль
1
   После окончания военного училища и по прибытии в распоряжение командира восьмого полка Красноярского - 45 Управления войск, мне было приказано следовать на карьер «С», где капитан Алексей Гордиевич уже сформировал для меня роту, и вступить в командование оной.    
   Впрочем, приказом по Управлению я был назначен сначала заместителем командира роты,  через пару месяцев командиром взвода, охранявшего склады взрывчатых веществ стройки, через полгода начальником караула  охранявшего склады взрывчатых веществ. Об этих моих назначениях я тогда ни чего не знал, исполняя все эти должности. Узнал о моих назначениях и переназначениях, когда проходил службу уже  в Томске -7. Сейчас я понимаю, почему делались те назначения и  переназначения. В Управлении войск была острейшая нехватка офицерского состава, а исполнять все эти должности было необходимо.
   День-деньской я пропадал в роте и на строительстве камнедробильной фабрики, а после вечерней поверки топал в караульное помещение. Оно и склады взрывчатки располагались метрах в двухстах от строительной площадки и расположения роты военных строителей. В караульном помещении была крохотная комнатёнка, в которой я и проживал фактически.
   Как начальник караула, я проводил занятия с личным составом караула, дважды за ночь был обязан проверять часовых на вышках, строго следить за отпуском из складов взрывчатки, принимать не расходованную за рабочий день взрывчатку и прочее, и прочее. Если мне по каким-то крайне неотложным делам нужно было сходить в город, то я звонил в полк, и оттуда присылали мне подмену.
   Помощником начальника караула был уроженец солнечного Узбекистана сержант Дехканов. Имени, к сожалению моего верного помощника, я не помню. Был он небольшого росточка, крепенько сложен. В службе был надёжен. Очень требователен  был к подчинённым, а его исполнительности можно было только завидовать. Его симпатичное личико всегда было чисто выбрито, форма одежды тщательно отглажена, подворотничок всегда сверкал свежей белизной.

2
    В феврале 62-го женился мой земляк и однокашник Коля Мещеряков. Он родом из г. Дивного Ставропольского края, что всего в ста километрах от моей Элисты. Я был свидетелем в ЗАГСе и должен был фотографировать все торжества свадьбы. Кстати, с фотографиями я Колю крупно подвёл – случайно засветил плёнку.
   Командир полка подполковник Полыгалов отпустил меня с утра субботы и до утра понедельника. В роте меня подменял капитан Герасименко. Узнав, что меня нет ни в карауле, ни в роте, взрывники по приезду с полигона быстренько забросили 5 мешков оставшейся после закладки подготовленных  шурфов селитры в зарядную, подготовили на понедельник электрическую цепь подрыва,   взрыватели снабдили бикфордовыми шнурами. Всё оставили в зарядной   на столе и  быстро уехали в город. Уборку в помещении зарядной не сделали.
   Истопник зарядной семидесятилетний дед из соседней деревни о моем отсутствии узнал тоже. Он был обязан в рабочие дни с трёх ночи и до утра топить печь зарядной. Домик зарядной состоял из двух комнат перегороженных кирпичной стеной. Первая комната с железной мощной дверью и двумя узкими высоко расположенными зарешёченными окошками была собственно зарядной. В комнате за стеной была кочегарка. В ней была сложена большая кирпичная печь, задняя стена которой выходила для обогрева в зарядную. В кочегарке был топчан для отдыха истопника и большая поленица дров. Дед  истопник, придя в ночь на понедельник топить  печь, зная, что раз меня нет, то никто его не проверит, растопил печь, набил до отказа её  большущую топку  дровами и  ушел домой. В результате печь накалилась до такой степени, что разрушились её дымоходы и задняя  часть, выходившая в зарядную комнату. Сначала загорелись дрова в кочегарке, постепенно  огонь проник и в зарядную комнату. Раз взрывники не сделали уборку и не подмели пол, на нём было полно рассыпанного при обрезке бикфордовых шнуров пороха. Порох на полу, естественно, загорелся, загорелся  и дощатый пол. Ведь раз порох постоянно попадал на пол, то был он и в щелях дощатого пола. От пола загорелся деревянный рабочий стол и скамьи возле него.
   Склады взрывчатых веществ располагались на большом прямоугольном участке примерно 150 Х 150 метров. По углам обнесенного колючей проволокой прямоугольника, были сооружены вышки для часовых. Охранялись, таким образом, склады четырьмя постами. Зарядка, как мы её называли, от первого поста находилась метрах в тридцати-сорока. В обязанности часового первого поста входило и наблюдение за зарядной. Часовой первого поста и заметил в окне зарядной блики огня. Об увиденом он доложил по телефону в караульное помещение.
    Дихканов поднял караул по тревоге и разбудил преклонных лет капитана. Капитан стал звонить о случившемся в полк и в пожарную часть, а Дихканов с караульными свободной смены бросились тушить пожар. Они установили ручной насос качалку, бросив её шланг в пожарный водоём, но вода в нём покрылась толстым слоем льда. Один солдатик спустился на лёд водоёма и стал в кромешной темноте ломом долбить прорубь. Другие ребята, разбив стёкла окон, бросали в помещение снег, пытались сбить два мощных замка на входной железной двери и выломать оную. Дверь кочегарки была тоже из толстого железа и дедка её, конечно же, запер. На горевшем столе зарядной стали взрываться подготовленные к взрывным работам понедельника взрыватели. На столе же взрывники оставили и, как они поведали в ходе расследования, связку взрывателей. Но я считал и считаю, что оставили они там снабженную взрывателем толовую шашку. Кое - кто из них уже попадался на продаже таких зарядов рыбакам браконьерам. Что было оставлено на самом деле, расследовавшая ЧП комиссия так и не установила, но мощным взрывом оставленного изделия вышибло входную дверь.   В то же мгновение в зарядную влетел сержант Дихканов. Он снял с себя бушлат и начал им тушить пламя. Горел деревянный пол, факелом пылал стол и скамьи, рвались лежавшие на столе  взрыватели, нечем было дышать, но  отважный сержант продолжал борьбу с огнём. Голыми руками он выбросил на улицу горевшие  скамьи, бушлатом сбил пламя со стола. «Снег! Бросайте снег!» - услышали солдаты команду своего отважного начальника. Большими лопатами для чистки снега ребята быстро закидали пол помещение снегом и пламя стало  отступать.

3
   Прибывшим пожарным осталось осмотреть помещение, установить причину и последствия пожара. На своём ГАЗ-69 они же срочно отправили в госпиталь сержанта Дихканова. Всё его лицо было залито кровью, ожоги лёгкой степени были и на его руках. Более сорока мелких алюминиевых осколков от корпусов взрывателей извлекли хирурги госпиталя из лицевой части  и кожи головы героя.
   Рискуя жизнью, этот паренёк спас не одну сотню других жизней. Комиссией было установлено, что пламя горевших досок пола уже  приближалось к входной двери. А в правом углу у неё лежали стопкой мешки с селитрой. В левом же углу лежали  бухта шнура бикфордового и бухта шнура детонирующего. Как в той обстановке не сдетонировал последний, известно одному всевышнему. Сдетонируй та опасная бухта, рванула бы следом и селитра. Мощи взрыва пяти мешков селитры хватило бы для детонации складов, а там взрывчатых веществ было более двухсот пятидесяти тонн. Кстати, в складах хранилась не одна селитра. Там были десятки тонн тротила,  трофейные японские авиабомбы и крупнокалиберные снаряды. Эти боеприпасы  тоже использовались для производства взрывных работ на стройке. Авиабомбы и снаряды были без взрывателей, хранились на специальных полках в ближайшем к зарядной складе.
  Проводя вскрышные работы на вершине сопки, под которой строилась дробильная фабрика, путём подрыва мёрзлого грунта, и не обнаружив на проектной отметке сплошной скальной породы, мы с прорабом старшим лейтенантом Володей Захаровым решили заложить взрывчатки вместо пяти положенных тонн – десять. После того взрыва мы несколько дней  стеклили окна верхних этажей городских пятиэтажек.  Что было бы с городом рвани наши склады?  До города  от складов было всего-то пять километров не очень пересечённой местности. Кстати, Захаров Володя, за его медного цвета волос прозванного «подсолнухом», выпускник нашего же училища 1958 года.
   Срочно в роту вызвали из общежития и меня. Я совершал марш бросок и на лесной дороге меня подхватил возвращавшийся из госпиталя газик.
 Насмерть перепуганный капитан Герасименко кратко обрисовав мне обстановку, сразу же полез в отъезжавший в город газик. Матерясь, он бубнил при этом: «Войну прошел и остался жив, а тут в этом чёртовом лесу, чуть не потерял свою седую голову. А  то ж ещё и посадить могут. Ни разу не распишусь и за пенсию…»

4
    О ЧП доложили в Москву, попросив деньги на срочное строительство складов взрывчатки на достаточном удалении от города и соседних деревень. Сержанта же Дихканова за проявленное мужество и героизм представили к награждению орденом. Но! Получившие представление на награждение сержанта высокопоставленные московские начальники задали начальникам Управления строительства и войск вопрос, а на кого в таком случае заводить уголовное дело?
   На том дело о пожаре на складе взрывчатых веществ и героическом поступке сержанта Дихканова и замяли.
  Без поощрения его, конечно же, не оставили. Начальник стройки отвалил приличную сумму  на премию нашему герою.      
   Почти три недели с караулом пришлось управляться мне одному. Неделю Дихканов лечился в госпитале, а после выписки из оного убыл в отпуск на Родину.
   На полученные Дихкановым деньги его папа расширил для своей многодетной семьи дом. Часть денег герой оставил на калым. Ведь после увольнения из армии они с ожидавшей его красавицей решили пожениться.
   Об одном переживал наш герой - исчезнут ли к моменту демобилизации на его лице многочисленные, хотя и очень мелкие шрамы. Хирург, делавший операцию, обещал, что большинство шрамов исчезнут.    
   Когда я прощался с моим дорогим сослуживцем при его увольнении, большинство шрамов на лице героя уже были почти незаметны. Шрам же на  раковине правого уха, очевидно, остался на всю его жизнь. Очень большой осколок оставил  там свою отметину.
 
ЧП вселенского масштаба
Очерк
1
   В самом конце марта 1970 года из Москвы поступило распоряжение командировать меня на один месяц в город Ангарск Иркутской области. Мне предстояло работать в составе комиссии в/ч 25525. Было велено первого апреля на станции Болотная сесть в вагон поезда Москва – Иркутск, в котором ехала в Ангарское Управление военно-строительных частей комиссия Центрального Управления. Возглавлял комиссию  полковник Качурин Николай Гурьевич. Политработу в Управлении ехал проверять полковник Третьяков Александр Ефимович, под непосредственным руководством которого мне и предстояло работать. В Томском Управлении войск я в то время проходил службу в должности помощника начальника отдела политработы по комсомолу, в звании капитан.
   В феврале того же года, ко мне подошел майор Дьячек, который служил в одной из частей нашего Управления в должности заместителя начальника штаба полка. Майор попросил меня посодействовать ему в выдвижении на вышестоящую должность, чтобы: «Хоть перед пенсией получить звание подполковник», - как он выразился. Что я, хоть и офицер штаба Управления, мог сделать, как помочь бедолаге?
    А подошел майор Дьячек именно ко мне потому, что в получении звания майор я ему уже помог. Дело в том, что офицер имел образование всего-то семь классов. Звание офицера получил после окончания ускоренных курсов во время войны. Воевал фронтовик храбро. На груди носил колодку с лентами нескольких боевых орденов и медалей. У нас по Управлению постоянно отмечался, как добросовестный офицер и большой трудяга.
   А мне к моим чисто комсомольским служебным обязанностям прибавили ещё и организацию работы вечерней школы в частях Управления. Вот через директора вечерней школы некоторым добросовестнейшим офицерам трудягам я и помогал получить заветный аттестат о среднем образовании. А с ним они и получали возможность получить майора. Таким же образом майора получил офицер Широковий, о героических подвигах которого на фронтах ВОВ я опубликовал тогда несколько статей в окружной газете. Помог я получить аттестат зрелости даже одному офицеру, ставшему впоследствии моим большим начальником.
   Числа десятого февраля 1970 - го наш начальник отдела кадров легендарный белорусский партизан майор Иваненко Иван Порфирьевич объявил, что в Ангарском Управлении войск формируется новая часть и туда срочно надо начальника штаба. Я тут же и сказал нашему кадровику о желании майора Дьячек. «Пусть срочно приходит», - буркнул мне наш уважаемый молчун. Я немедленно  позвонил оному.  Через несколько дней Дьячек и убыл в Ангарск.

2
    Году в 1968 или в 1969 - м министерство обороны СССР издало приказ, по которому Генеральный штаб страны давал нашему Министерству столько призывников, сколько  из частей нашего министерства увольнялось. Но ведь известно, что редкая часть Советской армии, да и сегодняшние части, я уверен тоже, ни когда сто процентов призванных не увольняют в запас после их службы. Кто-то из солдат во время прохождения службы самовольно оставил часть, кто-то попал в места лишения свободы. Бывает, что солдаты комиссуются по состоянию здоровья,  гибнут при несчастных случаях и т.д. Поэтому, призывников наше министерство стало получать всё меньше и меньше. Тогда Ефим Павлович Славский,  наш министр, пошел на  нелёгкий шаг. Мы стали брать в части нашего министерства тех солдат, от которых готовы были избавиться части Советской Армии. Какие это были солдатики – всем понятно без пояснений. К нам в полк в/ч 11102, например, однажды привезли четырёх солдат из автобатальона самого Министерства обороны. Один из них употребил спиртное и разбил машину. Второй спал во время дежурства в автопарке и из одной из машин спёрли аккумулятор и карбюратор.
   Известно, что с 1972 по 1974 годы в Ангарске шла реконструкция Средмашевского химического комбината. Это и сегодня одно из важнейших предприятий атомной энергетики России. В начале 1970 года началась подготовка к выполнению огромного объёма работ по его реконструкции. В Ангарское Управление военно-строительных частей срочно потребовалось дополнительное количество военных строителей. Министерство обороны и предложило нашему министерству контингент указанный выше. В короткие сроки в Ангарском Управлении и был сформирован полк из солдат, поступивших из 252  частей Министерства обороны. В числе этих солдатиков в тот полк, кстати, прибыл для дальнейшего прохождения службы и  рядовой Сергей Каледин. Ныне это писатель, литературный критик. Как пишет он в своей повести «Стройбат», везли их в Читинскую область на границу с Монголией. (Там, в городе Краснокаменск функционировало Управление войск нашего министерства). Но неожиданно их высадили из поезда в Иркутске и направили в город Ангарск.
   О своей службе в Ангарском Управлении военно-строительных частей и пишет в своей повести Каледин. Вначале в журнале «Смена» были опубликованы главы из романа «Стройбат». Прочитавши эти главы, я понял, о каких частях идёт речь, где дослуживал автор, произведение которого ну ни как не тянуло на роман. А когда появилось в одном из литературных журналов произведение полностью, оно уже именовалось повестью. Почему так получилось? Думаю, что не из-за цензуры, которая в восьмидесятые не дала добро на публикацию произведения. На дворе-то был уже девяносто четвёртый год. О том, что ни кто не ограничивал автора в содержании произведения, говорит тот факт, что повесть представляет собой, скорее, сборник по лагерной словесности, нежели литературное произведение. 
    О своих сослуживцах, да и о себе самом, он ведь из тех же о ком пишет, говорит, например, такими словами: «…в город, куда всю шваль скучили…» Или: «…больше тыщи головорезов…».
   Так и хочется испросить писателя-критика, человека хоть и заочно, но окончившего факультет литературной критики Горьковского литинститута: «Так кто же вы сами-то? Писатель или головорез? А может шваль, от которой очистили части Советской армии?». Судя по языку произведения с подобной самохарактеристикой её автора можно вполне согласиться.
  А чем  занималась часть, в которую попал служить автор повести? Для чего, зачем в такой спешке она была сформирована?  Если судить по содержанию произведения, то только для того, чтобы чистить сортиры и вывозить куда-то тачками их содержимое. Только вскользь, буквально несколькими словами автор говорит о рытье котлованов, а где, зачем, ни слова. Можно подумать, что он-то как раз и чистил только сортиры. А на строительной площадке огромного оборонного предприятия ни разу не был, потому ни чего и не знает о том, что сотворили на берегах Ангары военные строители, которых он награждает такими эпитетами.
   Да, с трудными судьбами служили в те годы многие наши молодые люди и в частях министерства обороны и в наших средмашевских. Но они эти парни тоже причастны к созданному в труднейших послевоенных условиях оборонному потенциалу страны. Предприятия Росатома, которые построены с их участием, и поныне успешно работают на безопасность страны. И это, на мой взгляд, самая правильная и честная оценка результата их службы. Но автор повести Сергей Каледин из выгребной ямы сортира, и из могильной ямы кладбища, где он после армии работал могильщиком, видеть этого ни как не мог.
  Я уже сказал, что сделали для России военные строители, в том числе и ребята, собранные в Ангарском Управлении военно-строительных частей министерства Среднего машиностроения, переименованного ныне в Росатом. Осталось мне ещё только поведать читателям, что там  натворили эти «неуправляемые», как их назвал Каледин. Почему стала возможна такая дисциплина в наспех сформированной части, что предприняло командование Центрального Управления для нормализации в ней обстановки.

3
   Как я полагаю, командование Ангарского Управления войск доложило в в/ч 25525 о коллективной драке полученным из министерства обороны пополнением. Это происшествие ярко описал в своей повести «Стройбат» С. Каледин. Информировано Московское командование было и об общем положении дел в той части. Потому-то начальник Центрального Управления и послал в Ангарск комиссию, да ещё и во главе с полковником Качуриным. Об этом я сужу по докладу начальника Ангарского Управления войск, при заслушивании командования нашей комиссией.
  Надо сразу отметить, что такая тяжелая ситуация с поступившим пополнением, её достаточно хорошо нарисовал С. Каледин,  сложилась ввиду целого ряда объективных обстоятельств.
   Во-первых, город Ангарск, где строилось и уже функционировало наше оборонное предприятие, был открытым городом. Части Управления располагались между городами Ангарск и Иркутск, рядом с рабочими посёлками строителей и работников Химкомбината.
   Контингент военных строителей был действительно очень сложный. Для работы с этими ребятами нужны были  опытные, прежде всего, офицеры ротного звена. Командиров рот и их заместителей же собрали  из многих частей нашего министерства. Естественно, начальники Управлений отправили в Ангарск не лучших из лучших офицеров. От многих просто избавились, за что полковник Качурин кое-кому воздал по заслугам.
   Были допущены ряд серьёзных ошибок и  командованием Ангарского Управления. Всё командование полка состояло из вновь выдвинутых на должности достойных того офицеров, как и упомянутый мною выше начальник штаба майор Дьячек. Все эти офицеры на новых должностях только-только набирались опыта. Мазальщик всего только чёрными красками Каледин, например, неплохо отзывается о командире своей части. Можно ж было бы на тот полк назначить командование из уже опытных офицеров других частей Управления. А на их места назначить вновь выдвинутых.
  В частях нашего министерства к тому времени уже был опыт работы с подобным контингентом личного состава, которым ангарчане ни как не воспользовались. Например, в 1964 году в Управление войск Красноярска-45 прибыл эшелон из Ростовской области. Состоял этот эшелон призывников из ребят, отбывавших сроки наказания в колонии для несовершеннолетних. Говорили тогда, что Никита Сергеевич Хрущёв изрёк, что в стране, строящей коммунизм, колоний несовершеннолетних быть не должно. Колонию в Ростовской области ликвидировали. Всех, кому исполнилось 19 лет, (Тогда в армию призывали с девятнадцати лет) отправили прямиком в армию.«Там их довоспитают», - решили руководящие головы тогдашнего руководства страны. А кому не было 19-ти лет – отпустили по домам. 
   Всю эту братию в нашем Управлении тогда равномерно распределили по всем частям, а в частях распределили по всем ротам.  К нам в в/ч 33960 (Седьмой полк, как называли нашу часть), прибыло этих новобранцев около двух сотен. Командир нашего полка после короткого курса молодого бойца, также распределил это не обычное пополнение  равномерно по всем ротам.  В нашем полку осудили из этих ребят всего несколько человек. Остальные служили нормально, многие даже служили отлично: стали командирами отделений, неплохими производственниками. Несколько лет назад меня через интернет разыскал Геннадий Васильев. Мы с ним регулярно общаемся по skaype.  Васильев прибыл  в нашу часть в составе той самой ростовской команды. Служил водителем самосвала. Правда, участвовал в одной небольшой потасовке, за это  его сняли с автомобиля, строго наказали. Но потом, как исправившегося, восстановили на работе. Закончил он службу с почётной грамотой и многими благодарностями. Живёт ныне пенсионер Васильев в Тюменской области.
   Командование же Ангарского Управления войск пошло на поводу у строителей, которым не очень хотелось отдавать обученных на их производствах воинов, а взамен получать вновь прибывших из минобороны не обученных строительным специальностям, да ещё и с такими характеристиками. В этом была вторая ошибка командования Ангарского Управления частей.
   Каледин не пишет в своей повести подробно из-за чего же произошла та драка между второй и четвёртой ротами их части. А ларчик-то открывался просто. Старослужащие их части стали относиться к прибывшему пополнению, как к молодым солдатам. Но какие ж это были «молодые»? Эти парни уже до призыва получили определённый жизненный опыт.  Они и давали достойный отпор тем, кто называл себя «дедушками». Неуставные  взаимоотношения между солдатами разных годов призыва, существовавшие во многих частях в Советской  армии в те времена,  были причиной и той групповой драки, описанной С. Калединым и в причинах которой разбираться ехала московская комиссия.

4
   Пока ехала наша комиссия в город Ангарск, в этом прославившемся полку стряслось ещё одно ЧП.
   В Ангарске нас уже поджидал начальник политотдела Забайкальского Военного округа маленького росточка Генерал-лейтенант.
    А случилось там опять вот что. Примерно в полукилометре от нашего вновь сформированного полка дислоцировался батальон связи Министерства Обороны. Какую задачу выполняли там связисты – не наше дело, но очевидно не простую.
Каледин  пишет о драке в своей части, произошедшей после получения солдатами денежного довольствия. Началось расследование той драки. Но через несколько дней в одной из рот той же части группа из нескольких солдат поздней ночью употребила спиртное. Выпитого оказалось мало. Магазин метрах в двадцати слева от КПП части, который упоминает Каледин, был уже закрыт. Чтобы приобрести спиртное, надо было ехать в город. А на чём ехать ночью? И решила братия пойти в батальон связи и угнать у них стоявший вне гаража самосвал. Так и сделали. Четверо солдат сели в кабину самосвала, человек шесть в кузов. Автомобиль завели, но уехать далеко не смогли. Часовой на вышке поднял тревогу, по автомобилю связисты открыли предупредительный огонь. Бравые вояки разбежались, но несколько человек были пойманы и заперты до прибытия комендатуры на замок. Те солдаты, коим удалось сбежать, пришли в роту и оповестили, что остальные задержаны связистами. Тут-то рота, правда, не вся, поднялась, и пошла выручать «наших». В хорошем подпитии воины вооружились кто чем. Кто палками, кто ломами, разного рода железяками и т.д.
  Но связисты то были уже начеку. Поверх голов приближающейся толпы они открыли предупредительный огонь. А часовой с вышки по приказу,  прибывшего командира батальона, резанул очередь и по земле перед остановившимися нападавшими. С перепугу толпа включила задний ход и дала дёру, хотя убегавших ни кто и не преследовал. В полку их уже встречало  командование  и офицеры полка, офицеры штаба Управления. Так быстро офицеры  оказались в части потому, что большинство приехали в Ангарск без семей, за неимением квартир временно проживали в общежитии рядом с частью.
    Кстати, не о той ли стрельбе из автоматов поверх голов солдат пишет в своей повести Каледин, перепутав божий дар с яичницей. В воинских частях  Управлений нашего министерства боевого оружия ни когда не было. Тем более в комендантских отделениях частей. Солдаты, которых Каледин, очевидно после анаши или с перепоя, называет «губарями» боевого оружия не мели. Гауптвахта в Ангарском Управлении была, но дислоцировалась она далеко от того полка. Охраняли гауптвахту солдаты комендантской роты с боевым оружием, но без патронов. В полках для занятий по боевой подготовке было только оружие учебное. Хранилось это учебное оружие в специально оборудованных помещениях. Тот вновь сформированный полк вряд ли ещё успел получить и учебное оружие.

5
  Прибыли мы, члены комиссии в Ангарск вечером. Оставив в городской гостинице чемоданы, сразу поехали в злополучную часть. Полковник Качурин поехал в штаб Управления, очевидно, на встречу с генерал-лейтенантом.
   Слева от КПП метрах в двадцати ещё работал магазин. Войдя туда, мы раскрыли рты – в очереди за покупками стояли офицеры, солдаты и гражданские лица. На наших глазах продавец подала одному воину бутылку водки и ни один офицер того полка ни как на это не среагировал… Среагировали должным образом два офицера из состава комиссии.
  В полку шло разбирательство случившейся несколько дней назад драки, описанной Калединым в его повести, и ночного происшествия со связистами. Нас встретил командир полка со своими заместителями, и мы включились в работу.
  Увидев майора Дьячек, в вечерних сумерках я сразу его не узнал. Полнотой он ни когда не отличался, а тут его китель, казалось, висит на одних плечиках из платяного шкафа. Чисто выбритое лицо было серым, покрылось глубокими морщинами, глаза до того запали в глазницах, что казалось их там нет вообще. Увидав меня, Дьячек быстро подошел, а когда поздоровались, произнёс тихим упавшим голосом: «… забери меня, пожалуйста, отсюда. Передай нашим, готов хоть на роту, только не здесь. Тут я не только не получу подполковника, лишусь и той пенсии, которую давно заслужил». Я ответил уважаемому сослуживцу, что это можно решить только с полковником Качуриным. А главное, спешить не надо. Московская комиссия приехала за тем, чтобы навести здесь порядок.
   На следующий день после краткого заслушивания начальника Управления и командира полка, мы уже официально приступили к работе в злополучном полку. Изучать штабные и ротные бумаги времени много не потребовалось, ведь вся документация в полку только-только была заведена. Мы обошли роты, начали беседовать с офицерами, солдатами и сержантами. Знакомиться с ротным активом. Дня через два все мы члены комиссии были закреплены по производственным  объектам и работали там с утра и до вечера.
   Полковника Качурина я видел только изредка. Мы работали с солдатами и ИТР на стройке, а Николай Гурьевич пропадал всё время в Управлении строительства и штабе Управления войск. Там он не сидел сложа руки. Через три недели полк, наделавший столько шума, было не узнать. Сотен пять его бывших солдат убыли в другие Управления нашего министерства. Остальные были переданы в другие полки Ангарского Управления. Вместо  солдат из Ангарска, Управления отправляли туда свои лучшие роты в полном составе. Убывали в свои прежние части и офицеры ротного звена. Взамен им прибывали офицеры достойные этого звания. От прежнего командования в полку остались только командир, замполит да наш незабвенный майор Дьячек. К полковнику Качурину с просьбой о возвращении в Томское Управление войск он не подходил. Я заметил, что к концу  апреля китель на нём был хоть ещё и очень просторноват, но уже второго Дьячека в него было не затолкать. Он уже меньше курил свои беломорины, глаза повеселели, лицо посветлело.
   К концу апреля ранее не управляемый полк, превратился в  самый обыкновенный полк, какие были во всех частях нашего Министерства. Вот только Сергей Каледин этого почему-то не заметил. Впрочем, как ему было разглядеть эти перемены из-под трибуны на плацу. Темно ведь было, хоть и светили прожекторы.
    Поработав месяц в Ангарском Управлении, мы члены комиссии возвращались по домам.
   А наш героический майор Дьячек прослужил в Ангарском Управлении около года, написал рапорт и уволился в звании подполковник. После увольнения он приехал в Томск-7, забрал  жену и укатил на родину куда-то в Белоруссию. Я до сих пор сожалею о том, что в то время офицерам фронтовикам ещё не присваивали звание на одну ступень выше занимаемым ими должностям. Дослужи до того года, наш герой, как и многие мои однополчане фронтовики, заслуженно получил бы и полковника.


До проверялись…
Рассказ быль
     Было это в бытность, когда я исполнял обязанности старшего инструктора отдела политработы по клубно-массовой работе УВСЧ в/ч 20161 в городе Томске – 7 (Ныне Северск). Шла напряженная подготовка к одному из знаменательных праздников страны. Мы с начальником отдела политработы полковником Ананьевским Александром Фёдоровичем готовили приказ по Управлению о подготовке к празднованию всей клубной работы Управления.
   Когда  верстали соответствующий приказ, я зашел к Александру Фёдоровичу и доложил ему, что в одном из полков вообще нет художественной самодеятельности. Это была войсковая часть 42605, где командиром был подполковник Гулий, заместителем по политчасти подполковник Сергеев Иван Степанович, а начальником клуба - старшина сверхсрочной службы Качура Никита Сергеевич.
   Клуб Никита Сергеевич содержал в идеальном порядке. Чистоте и убранности клуба позавидовал бы не один церковный храм России. А культурно-массовой работы в клубе - ни какой. Все двери клуба в любое время суток были заперты. На главной входной двери висел пудовый амбарный замок. Показывали в клубе только кино, да ежемесячно, как и во всех полках по нашему распоряжению, шли спектакли местного музыкально-драматического театра. (Так в то время назывался наш чудесный театр). 
   Докладывая моему начальнику о состоянии клубной работы в этом полку, я подсознательно подстраховывался на случай неподготовленности этого полка к смотру. Мне ж в этом случае могло приличненько влететь.
   Полконик Ананьевский тут же в моём присутствии и позвонил замполиту злополучного полка. Иван Степанович положение дел в работе клуба признал, пообещал всё поправить и, сетуя на отсутствие в полку положенного по штату руководителя художественной самодеятельности, попросил помочь ему в подборе работницы на эту должность. Что Ананьевский тут же и приказал сделать мне.
   В тот же день метнулся я по клубам и домам культуры нашего городка в поисках кандидатуры. А на следующий день мне позвонили и дали домашний телефон одной молоденькой женщины. «Она и хормейстер, и пианистка, и сама солистка»,- нахваливала мне женщину заведующая отдела культуры города. Я записал телефон и все данные соискательницы, позвонил оной и сообщил, как и кому позвонить в часть. Дня через два по почте приходит в адрес начальника отдела политработы заявление с визами замполита и командира полка:  «прошу принять на работу заявительницу». Полковник Ананьевский на заявлении написал: «Не возражаю. Нач ОК в приказ».
    Недели через две вечером я и поехал в в/ч 42605, чтобы проверить и оказать, если нужно, помощь новой работнице в подготовке коллектива художественной самодеятельности к смотру.
    На этот раз на входной двери клуба замка не было. В зрительном зале в большом самодельном кресле восседал Никита Сергеевич, который увидев меня, с трудом вылез из кресла и отрапортовал, что идёт репетиция коллектива художественной самодеятельности. Сопровождая меня на сцену, где худенькая, симпатичная молодая женщина мучилась, выжимая нужные ноты у хоровиков, Никита Сергеевич, нахваливая достоинства принятой работницы бубнил: «А як вона поёть, товарыш старший литинант, вы такое и ны слыхалы…»
   Дождавшись паузы в песнопении, я подошел к женщине, поздоровался и представился. На мой вопрос, как работается и есть ли какие проблемы, женщина спросила меня, а можно ли отобрать для хора ребят с голосами. «Я понимаю, что это воинская часть, что тут всё делается повзводно и поротно, как и представили мне ребят для хора, но ведь в хоре должны же быть только те, кто имеет хотя бы какой-то музыкальный слух, голос и мог правильно говорить по -русски». Я догадался, что к чему и посмотрел на Никиту Сергеевича, а он тут же и выпалил: «Поправым, товарыш старший литинант. Вона мине тоже говорыла, но я рышыв взять одын звод, шоб лучше було собыраты на рэпэтиции». «Я скажу Ивану Степановичу, он поможет вам проверить весь полк и отобрать ребят, которые смогут петь в хоре, а ребята узбекской, азербайджанской национальности пусть исполняют сольные номера из песен их Родины, или подготовьте из них вокальные, танцевальные и прочие группы», - подвёл я итог разговору и попросил хормейстершу на минутку зайти в кабинет заведующего клубом. Войдя в кабинет, женщина сразу бухнулась на стул. «Устала бедняжка», подумал я, спросил её имя и стал расспрашивать о подобранном репертуаре, о днях занятий и т.д. В конце беседы я посетовал на то, что в клубе очень жарко, а она работает в пальто. «Никита Сергеевич, ты наверно  не пригласил Наталью Сергеевну в свой шикарный кабинет, чтобы раздеться, а на сцену вешалку не поставил», - пошутил я. Старшина тут же выпалил: «Исправым!» Но Наташа, с испугом глянула на громовержца, а мне тихо произнесла: «Я не могу раздеваться». На мой вопрос почему, тихо произнесла:
  - Я беременна, перед ребятами неудобно.
  - Но это ж, наверно ещё и незаметно. Сколько месяцев? – Спросил я.
   - Семь  месяцев, - пропела Наташа.
  - Так вам же уже пора в декрет! - Выпалил я.
  - Через три дня, - снова пропела Наташа и густо покраснела.
    Я глянул в сторону старшины, но увидел только его затылок в спешно прикрывавшемся дверном проёме…
                2
  Утром следующего дня я и доложил полковнику Ананьевскому  о принятой на работу. «Цёго ще нэ було», - куда ж ты дывывся, ты с нэю хоть разговаривав?», - Строго спросил полковник. Разумеется, я к этому разговору подготовился. Убедительнейшая отмазка у меня была заготовлена, и я доложил, чем был занят и почему не побеседовал с  принимаемой на работу женщиной. «Так! Ну ладно, с тобою розговор ище будет. Давай на послеобеда вызывай сюда замполита, пропагандиста и начальныка клуба», - сказал полковник.   
   Ровно в пятнадцать подполковник Сергеев, пропагандист полка майор Соколов, за которым тянулась слава человека неравнодушного к женскому полу, старшина Н.С. Качура и я вошли в кабинет Ананьевского. Доложивши о прибытии по приказанию, мы присели на стулья напротив стола хозяина кабинета.
  - Иван Степанович, - начал поправляя очки полковник, - доложи пожалуста, как это вы так приняли на работу художественного руководителя самодеятельности, которая с завтрашнего дня уходэ в декрэтный отпуск. Ты с нэю разговаривав, провиряв?
  - Так точно, товарищ полковник, беседовал и проверял, - бойко отрапортовал подскочивший подполковник.
  - Ясно. А ты Соколов, провиряв?
  - Так точно, - ответил тоже подскочивший майор.
  - Та ты такый товарыш, шо  провирку такой молодухы   нэ пропустыш, не-е.  Сидай, сидай. С тобою всэ ясно.
   - И ты Мыкыта провиряв? -  Обратился полковник к  старшине.
    Красный как свёкла Никита Сергеевич пулей подскочил, вытянулся во весь свой немалый рост и выпалил:
   - Так точно, товарыш полковнык, провиряв!
    - Ну, туди всэ и ясно. Як такый молодэць провирыв, тут оно всэ и получилось. Слава богу, шо посли твоей, Мыкыта, провиркы, вона хоть сразу и нэ родыла.
    Я давился от еле сдерживаемого смеха, а Ананьевский, обвёл всех нас пристальным взглядом и тихо сказал: «Свободни».
   Выйдя от начальника политотдела, все трое зашли ко мне   обсудить, что делать и как быть. Подполковник Сергеев и майор Соколов сразу присели к моему столу, а старшину Качуру, долго пришлось уговаривать. «Он товарищ старший лейтенант боится вам стул сломать», - с иронией пошутил  Соколов.
    Сказанному майором мы не удивились, а Никита Сергеевич не  обиделся, ведь весу в его теле  было не менее полутора центнера, росту старшина был за два метра, а его мощная шея начиналась прямо с кончиков плеч. Даже  на прозвище «ходячий шкаф» Никита Сергеевич к тому времени уже давно не реагировал.
               

Серебряный костыль
рассказ
                1
  До 1973 года я проходил службу в должностях помощника начальника отдела политработы Томского-7 Управления войск по комсомолу и старшим инструктором по клубно-массовой работе. Когда в 1967 году я был назначен на клубно-массовую, в моём ведении был штатный духовой оркестр Управления. С бывшим в то время начальником отдела политработы полковником Александром Фёдоровичем Ананьевским, большим любителем художественной самодеятельности, на базе штатного оркестра воссоздали ансамбль песни и пляски. Который, замечу, в 1967 году в смотре-конкурсе художественной самодеятельности центрального Управления наших войск занял первое место. А восемь наших номеров были отобраны на заключительный концерт в Центральном доме Советской армии. Этих же ребят, раз они были в Москве,  пригласили и дать концерт на приёме в министерстве Среднего Машиностроения, который проводился  в честь пятидесятилетия Октябрьской революции. После концерта, во время банкета моих орлов пригласили и за отдельный в сторонке стоявший стол. А жена бывшего в то время министра Ефим Павловича Славского, налила ребятам и по рюмочке коньяка…
    Наш ансамбль в то время гремел по всей области, часто выступал во многих коллективах  и  на областном томском телевидении.
   Когда же я был переведен на комсомольскую работу, связь со штатным оркестром Управления не терял. На новой должности стал членом бюро Томского-7 ГК ВЛКСМ, членом Пленума ОК ВЛКСМ. Естественно, был знаком не только с руководством  томской комсомолии, но и со всем партийным руководством нашего ЗАТО.
   Бывший первый секретарь Томского-7 ГК КПСС Александр Григорьевич Мельников к 1974 году был переведен в томский ОК КПСС на должность заведующего отделом капитального строительства.
   В Томской области уже несколько лет строилась железная дорога Асино-Белый Яр. Стройка эта была объявлена Всесоюзной ударной комсомольской.
  И вот, утром четвёртого октября 1974 года в штабе в/ч 11102, где я уже в то время проходил службу пропагандистом полка, раздаётся звонок, и дежурный по штабу со всех ног летит в одну из рот части и докладывает мне, что меня срочно к телефону. Звонил Александр Григорьевич Мельников. Когда я, запыхавшийся  взял телефонную трубку и доложил, что слушаю, большой партийный начальник коротко сказал: «Сегодня в 17 часов быть с оркестром на станции Томск-2. Там будет отправляться специальный поезд на торжества по случаю окончания работ на строительстве железной дороги Асино-Белый Яр. Будем забивать «серебряный» костыль. Надо будет отыграть на митинге, а потом дать хороший концерт».
   Тут надо пояснить читателю, что забивать «серебряный» костыль была такая традиция у тогдашних строителей железных дорог. А «серебряным» он назывался потому, что был последним. На  железной дороге Асино-Белый Яр строительство шло с двух сторон -  из Асино, и из Белого Яра. В точке встречи рельсов и забивали последний, то есть «серебряный костыль».
   Выслушав Александра Григорьевича, я, было, начал ему объяснять, что уже   служу в 102-м полку, но партийный начальник очень спешил, буркнул мне: «Доложи о моей просьбе начальнику Управления», - и положил трубку.
   Естественно, я тут же позвонил в штаб Управления и доложил начальству о звонке Мельникова. В ту же минуту получил распоряжение немедленно готовиться к выполнению просьбы.

2
  Я сразу позвонил военному дирижёру оркестра, передал распоряжение готовиться к поездке и прикинуть программу концерта. Позвонив домой и сообщив маме, что срочно уезжаю в командировку, подхватил сумку с кинокамерами и фотоаппаратом, побежал на автобус, чтобы ехать в в/ч 40317, где проживал оркестр.
   Когда мы приехали на станцию Томск-2, там на первом пути уже стоял состав из шести пассажирских вагонов, прицепленных к маневровому тепловозу. Бегавший вдоль вагонов с красной повязкой парень указал мне наш вагон.    Поскольку в вагоне были мы одни, разместившись,  начали прогон концертной программы.
   Ехали к месту назначения всю ночь. После Асино наш поезд можно было обогнать пешим шагом.  От сильных наклонов то влево, то вправо наш старый вагон так скрипел, что спать было невозможно. Проложенные через болота рельсы постоянно проседали, порой скрываясь под водой. Строители сыпали и сыпали щебень в насыпь, но проседание пути продолжалось. Иногда наш вагон сильно наклонялся вперёд, а потом его перед резко поднимался вверх, словно на крутую морскую волну.
   Часов в девять утра прибыли мы на какую-то, окруженную со всех сторон лесом не большую станцию. Там же не ровными рядами теснились и жилые вагончики строителей дороги. Немного погоняв вагоны по путям, отцепив от состава вагон - буфет, тепловоз снова сформировал состав и все приготовились ехать дальше. Я обратился к распорядителям мероприятия с вопросом о кормёжке моих музыкантов. Минут через пять нам в вагон какие-то парни принесли 2 ящика с колбасой, консервами и хлебом. Принесли и большой бачок с горячим чаем. Кружки или стаканы нам не дали, тогда в купе проводников, которых в составе не было, мы нашли одну алюминиевую кружку, и пили из неё чай по очереди. Скрипя и ещё больше раскачиваясь, поезд тронулся дальше.
   Мы поехали, а на станции началось что-то невообразимое. У отцепленного от нашего состава вагон - буфета собралась толпа. Женщины, мужчины, подростки пробившись к окошку, откуда велась торговля, набивали мешки бутылками пива, палками колбысы, банками консервов и прочей снеди.
 Только к обеду, проехав километров двадцать, мы прибыли на место торжества. Там всё было готово к его проведению. Площадка метров по двадцать в обе стороны от рельсов была очищена от растительности и посыпана песком. Чуть в сторонке от насыпи была сооружена и украшена флагами и лозунгами трибуна. На рельсах стоял вагон со звеньями пути и кран, готовый их укладывать.
    Выгрузившись из вагона, мы заняли место рядом с трибуной, а все приехавшие в нашем составе и рабочие путейцы  стали перед нею. Оркестр стал играть марши и разные мелодии. Минут сорок все кого-то ждали, суетились. Наконец, Александр Григорьевич Мельников открыл митинг.
   После окончания митинга минут двадцать опять тянулось ожидание. Но вот Мельников дал отмашку и кран путеукладчик стал медленно поднимать звено из рельсов и прикрепленных к ней шпал. Место укладки последнего звена огородили красной лентой. За ленту ограждения зашло руководство стройки, Мельников, секретари обкома комсомола и несколько одетых в красивую робу рабочих путейцев победителей в соревновании за право забить «серебряный костыль». Александр Григорьевич вынул из портфеля,   семь покрытых никелем, как я позже выяснил на нашем Сибхимкомбинате, костылей, раздал их рабочим и некоторым гостям. Кран-укладчик начал плавно опускать последнее звено дороги на насыпь и получившие костыли рабочие и гости приготовились соединять рельсы и   специальными молотами заколачивать последние костыли.

3
   Я вынул из своей походной сумки приготовленную к съёмке 16 мм кинокамеру «Киев» и стал всё происходящее снимать. Выбрав удобную позицию, низко присевши, я сначала прошелся камерой по людям приготовившимся забивать костыли и только перевёл объектив на плавно опускавшуюся на насыпь плеть, как толпа за моей спиной двинулась вперёд, меня толкнули в спину, я наклонился к земле, а камера, работавшим объективом ткнулась в песок. От злости я резко подскочил, развернулся кругом, а увидевши того, кто на меня навалился, сказал ему: «Ты что наделал? Уйди отсюда!». Но мой обидчик высокий худощавый мужчина лет 35-40 с клинообразной редкой бородёнкой, с очень крутым фотоаппаратом, протирая пальцами рук толстенные линзы своих очков, как-то вежливо сказал мне:   
   - Простите, а вы тоже пресса?
    - Иди отсюда! А не то я тебе сейчас…» - выкрикнул я, замахиваясь для острастки на мужчину камерой.
   Тот  шарахнулся от меня в сторону, а я, быстро протерев объектив камеры, продолжил снимать. А снимать-то мне осталось только момент забивания рабочими костылей. Не выбрал я в кадр ни рабочего передовика, выступавшего на митинге, ни Александра Григорьевича, который тоже вбивал один из костылей. Время главного кадра было пропущено.
   Засняв сцену поздравлений и аплодисменты по случаю окончательной стыковки рельсов, я подошел к Александру Григорьевичу, намереваясь попросить его помочь мне сделать несколько постановочных сцен. А тот, выслушав меня, сказал: «Ты снимал на камеру?» Я ответил, что снял только две кассеты и посетовал на то, что один важнейший эпизод пропустил из-за толчка в спину. Надо бы тот эпизод переснять. Но Мельников молча запустил руку в мою сумку с кассетами и забрал их. Потом, наклонившись к моему уху тихо и коротко объяснил, что пилот вертолёта с  корреспондентами разных газет и киносъёмочной группой центрального и Томского телевидения по ошибке приземлился на поляне у   посёлка  рабочих путейцев. Высадив журналистов, улетел. «Понял, почему я произвёл у тебя реквизицию?» - сказал он. Понял, ответил я в след поспешившему куда-то Александру Григорьевичу.
   На последней кассете у меня оставалось ещё много плёнки. Я завёл пружину камеры и стал снимать отдельных персонажей из толпы. Послышалась команда по вагонам. Площадка мигом опустела, но поезд ещё минут сорок не отправлялся. И я, воспользовавшись этим, забрался на тепловоз и попросил машиниста подобрать меня, когда пойдёт состав. Спрыгнув с лесенки подъёма на тепловоз, я побежал вперёд, чтобы снять кадры наезжающего на меня поезда. К счастью, метрах в ста, ста -  тридцати на насыпи прямо меж рельсами было небольшое углубление в щебне. Я быстро в него забрался, дождался момента, когда поехал на меня поезд и снял отличные кадры на скорости 16 кадров в секунду. Поезд  шел очень медленно, а мне то-надо было, чтобы он шел быстро. При демонстрации куска снятого с меньшей скоростью на экране  получается нужный эффект.
   Тут, кажется мне, надобно прервать изложение происходивших дальше событий и поведать читателю кое-что для ясности.
Когда я служил в отделе политработы старшим инструктором по клубно-массовой работе, на вверенной мне кинопрокатной базе Управления я обнаружил две давно заброшенные кинокамеры. Одну 35 мм «Конвас», а вторая была полупрофессиональная чешская 16 мм. Вольнонаёмный начальник кинопрокатной базы поведал мне, что обе камеры в рабочем состоянии, есть к ним штативы, сменные объективы и даже вполне пригодные щелочные аккумуляторы, которые можно заправить, и они готовы будут к работе. Мужичок сказал мне, что в комендантской роте служит солдатик по фамилии Лисняк. Его подобрали на должность штатного фотографа Управления, но разрешение на фотосъёмку на него до  сих пор не оформили. А без специального разрешения в Томске-7 фотографировать в то время категорически запрещалось. «Говорят, - продолжил начкинобазы, -  что до армии тот  парень работал на «Мосфильме».
  Я в тот же день разыскал Якова Лисняк и после беседы с ним, у меня  родилась идея создать любительскую киностудию. Меня в этом сразу же поддержал начальник отдела политработы полковник А.Ф. Ананьевский.
   Яша  действительно до армии работал в студии документального кино «Мосфильма» помощником кинооператора. Видел я и титры нескольких киножурналов с Яшиной фамилией.
    Началась наша с Яковом кропотливая работа в созданной киностудии «Горизонт». Яша как мог, учил меня работе с камерой. Мы с ним сняли три короткометражных фильма на плёнке 35 мм и несколько фильмова на плёнке 16 мм. Александр Фёдорович выбил нам деньги на приобретение ещё двух 16 мм кинокамер «Киев», проявочной машины 16 же мм, много всякой необходимой мелочи. Плёнки 35 мм за плату мы проявляли, печатали позитив и писали звук на областном телевидении ночами. Так я получил кое-какие знания кинооператора, и на все важные  мероприятия таскал с собою камеру.   
  Не доезжая до меня метра два, поезд остановился. Я забрался на боковую площадку тепловоза и стал благодарить машиниста за помощь. А трогать дальше машинист не спешил, потому что из вагонов, где в самом разгаре шел обед с крепкими напитками, на насыпь после остановки вывалило много народу. Тщетные усилия организаторов торжества по уговору пассажиров пройти в вагоны, результата не давали. Тогда кто-то из них, увидав меня, обратился за помощью сопроводить участников мероприятия  в вагоны. Я вывел из вагона своих музыкантов, послал в каждый вагон по два человека срочников. Приказал им встать в оба тамбура вагонов и ни кого из оных не выпускать. С военным дирижёром, музыкантами сверхсрочниками и организаторами празднества мы стали заводить уже весёленьких и очень разговорчивых людей в вагоны.
   На полустанок с рабочим посёлком  приехали поздно ночью. В тесной станционной столовой для моих музыкантов были накрыты столы с остывшим ужином. На столах стояли и бутылки с водкой. Я попросил бутылки со столов убрать. Мы быстро поужинали и направились в свой вагон. Но нам пришлось задержаться, надо было опять помогать загрузить людей в вагоны.
   Когда мы с великим трудом людей в вагоны загрузили, старший из распорядителей попросил меня походить по вагонам понаблюдать, кабы чего где не случилось. Я отправил в свой вагон моих музыкантов во главе с дирижёром, а сам потопал по вагонам, исполнять обязанности схожие дежурного по составу.
   В коридоре купейного для начальства вагоне я встретил Валерия Мещерякова, первого секретаря нашего ГК ВЛКСМ. Он о чём-то оживлённо разговаривал с мужчиной, который запортил мне самые ответственные кадры. Валерий стал меня представлять своему собеседнику, а тот ответил ему, что мы уже почти знакомы… Это оказался собственный фотокор ТАСС  по Западной Сибири. Только я собрался улизнуть от Мещерякова и его собеседника, как открылась дверь соседнего купе, и на пороге возник Мельников. «Ага, а вот и он, - сказал Александр Григорьевич группе мужчин в его купе, - ну-ка заходи, заходи сюда», - сказал он мне. Когда я зашел в купе, стоя  сзади меня Александр Григорьевич представил меня сидевшим на полках и сказал: «Постой, а ты ведь снимал ещё и перед отправкой поезда. Где эти кассеты?» Я ответил, что доснял только одну кассету и она в нашем вагоне. Один из мужчин спросил меня, что снято на той кассете. Когда я рассказал, что там снято, мужчина сказал Мельникову, что надо бы взять ещё и это. Александр Григорьевич велел мне срочно доставить ему ту мою последнюю кассету. «Тебе пойти помочь?», - сказал  он, строго глядя мне в глаза. Я пообещал сейчас же принести и отдать ему кассету.
   Когда я пришел в свой вагон за кассетой, мои музыкантики мирно сидели по купе за столиками и мирно кушали. Как оказалось, перед отправкой поезда в наш вагон  принесли ещё ящик с колбасой и хлебом. Принесли и убранную со столов водочку. Я поддерживал порядок по вагонам, а тут…   Вместе со срочниками и сверхсрочниками аппетитно вкушал ещё один ужин и мой главный помощник военный дирижёр. Мне же осталось только приказать ему после ужина всех уложить спать, а сам понёс кассету Мельникову.
   Так до утра мы с распорядителями, единственно трезвыми во всём поезде и ходили по вагонам. Мы боялись, кабы чего не случилось. Уж больно много водки было загружено в вагоны.
    Недели через две по центральному телевидению прошла передача про забивание в Томской области «серебряного костыля». Показали отрывками и мои кадры. Закончили телевизионщики передачу кадрами, на которых по новой дороге мчится поезд увешанный красными флагами и лозунгами на кумаче. На носу тепловоза красовался большой портрет Ленина, из-за которого выглядывал добродушный усатый дядька машинист.
               
               
       
Не состоявшийся поэт песенник
Рассказ
  Числа 13 августа 1970 года в город Томск приехал выдающийся советский композитор Вано Мурадели. Как мне поведали мои начальники, знаменитого композитора томские работники культуры встречать и угощать побоялись. Вано, как свидетельствовала народная молва в те времена, был любителем хороших вин, употреблял вино, как и подобает кавказцу, в немалых количествах.
   Но первым-то секретарём томского обкома КПСС в ту пору был известный борец за трезвость Егор Кузьмич Лигачёв!   И встречать знаменитого гостя томичи поручили руководству нашего Томска-7 (Северска). Они, якобы, сказали нашим: «Вы живёте за колючей проволокой, вам проще и безопаснее организовать достойную встречу знаменитого гостя».
    Но кое-кто из наших затоевцев у Егора Кузьмича уже был на заметке по  винным делам. Поэтому, наши руководящие работники города тоже решили от встречи знаменитости воздержаться. И попросили провести эту операцию нашему командованию военно-строительных частей.
    Начальник Управления войск полковник Сиротский Евгений Павлович и начальник отдела политработы Иван Степанович Кузнецов встретили гостя в аэропорту.  Завезти его в наше ЗАТО не смогли, мало оказалось времени. Разместили знаменитость в гостинице областного центра «Сибирь». Вечером 13 августа в ресторане гостиницы Сибирь устроили гостю ужин.
   Придя с работы, поужинав, пробежавшись по газетам, я уже было приготовился  ко сну. И в этот самый момент в квартире зазвонил телефон. Звонил прямо из областного Томска Иван Степанович Кузнецов. «Андрей, - сказал он заметно не трезвым голосом, - тебе есть срочное задание. Мы тут общаемся со знаменитым композитором Вано Ильичом Мурадели. Я посетовал композитору, что есть песни про танкистов, лётчиков, артиллеристов, а про военных строителей хорошей песни нет. Вано Ильич мне ответил – давайте слова и песня будет. Завтра мы с начальником Управления часов в девять будем ехать в Томск, захватим и тебя. Садись, пиши слова для песни… Времени у тебя - до утра».
   Всю ночь сидел я на кухне, сочиняя стихи о военных строителях. В мою бедную головушку ни чего путного не приходило, как я ни старался. Заполнив до отказа корзину для мусора листами испорченной бумаги и  нацарапав с большим трудом несколько четверостиший, которые памятны мне до сих пор, ни чего уже не соображавший, в пять утра прилёг я немного поспать.
   В восемь утра будильник и жена с трудом меня разбудили. Быстро умывшись, я сел завтракать в ожидании звонка оперативного дежурного штаба Управления. Включил, как всегда, сетевое радио. Москва передавала последние известия. И вдруг, мой слух резануло сообщение, что в городе Томске скоропостижно скончался выдающийся советский композитор Вано Ильич Мурадели…
   Я бросил на стол ложку и долго сидел молча. Признаюсь. Не смерть знаменитого композитора, автора многих прекрасных песен, опер и оперетт поразила меня в тот момент  и привела в  состояние ступора. Тяжесть потери я осознал позже, а в тот момент я был парализован колоссальным облегчением. Ведь с меня автоматически снималось ответственное задание начальника.
      
           40 лет как с именем Ленина
Рассказ
    В 1964 году отмечалось 40-летие именования комсомола Ленинским. Во всех комсомольских организациях страны шло соревнование за достойную встречу юбилейной памятной даты.
   Я в то время проходил службу в в/ч 33960 в городе Красноярске-45. Мы в разговорах меж собой называли наш город просто Заозёркой. Ныне он именуется Зеленогорском.
   По итогам 1963 года наша часть, и комсомольская организация части в том числе, заняла первое место среди войсковых частей нашего Управления. Первое место комсомольская оргванизация полка заняла и в честь 40-летия именования комсомола Ленинским.  Нам городской комитет комсомола в торжественной обстановке вручил своё переходящее Красное знамя. Я и многие комсомольские активисты полка получили Почётные грамоты. На  отчётно-выборной конференции городской комсомолии 1963 года меня избрали в члены ГК, а на конференции краевой комсомольской организации в том же году - кандидатом в члены  Крайкома.   
  В канун 40 – летия именования комсомола Ленинским состоялся юбилейный пленум Крайкома комсомола. В его работе мне довелось участвовать. Нас делегатов пленума от Красноярска-45, не знаю из каких соображений, возможно из-за секретности нашего города, а стало быть и городской  комсомольской организации, объединили с делегатами г. Заозёрного. (Ж/д станции Заозёрная на Транссибе. Через эту станцию мы ездили в наше ЗАТО)
  Проходил пленум в краевом оперном театре с утра и до обеда. Пообедав за счёт крайкома комсомола в ближайшей к оперному театру столовой, делегаты, кто имел возможность, отправились, по ленинским местам края. Главным таким местом, естественно, было Шушенское.
  Электричкой сотни полторы членов памятного пленума приехали в город Ачинск. Там в то время разворачивалось строительство гигантского алюминиевого комбината, объявленного ЦК ВЛКСМ всесоюзной ударной комсомольской стройкой.
 Советские учёные тогда впервые в мире разработали технологию получения этого стратегически важного металла прямо из глинозёма. В районе Ачинска, этой руды огромные запасы. Потому-то там и строился комбинат. Чтобы опробовать технологию в производственных условиях, к тому времени уже был построен и действовал опытный, уменьшенный в несколько раз, цех с полным циклом производства.
   Приехали мы в город Ачинск вечерком. Всех нас вкусно покормили в столовой и разместили на ночлег в общежитии строившегося комбината. Общежитие ещё не было полностью заполнено заводчанами и для всех нас нашлось достаточно места.
 На следующий день для нас была организована часовая экскурсия в опытный цех комбината. Это было огромных размеров здание длиною метров 800, напичканное оборудованием так, что меж огромных  вращающихся дробильных мельниц, каких-то печей, электро-трансформаторов, многих сотен километров разного диаметра труб и специального технологического оборудования приходилось с трудом проходить по одному, местами пригибаясь.  Всех  разбили на мелкие группы, а экскурсоводами у нас были инженерно- технические работники цеха, лаборанты, молодые и не очень учёные.
   После интереснейшей экскурсии, всем нам предложили поработать несколько часов на комсомольской стройке. Сначала опросили,  кто какие работы может выполнять. Потом сформировали бригады и развезли автобусами по разным объектам.
   Поскольку я дипломированный техник строитель, к тому ж ещё и плотник с разрядом, мне сформировали бригаду из 30 человек и отвезли нас на строившийся рядом с будущим жилым микрорайоном комбината кинотеатр, кажется, «Родина». В главном зале кинотеатра нам было поручено настелить деревянные полы. Основание под пол с положенным уклоном было уже забетонировано. Половая доска, брус для лаг, гвозди, ножовки и молотки были приготовлены. До 17-ти часов без перерыва на обед пол кинозала мы настелили. В столовую на ужин я шел, пошатываясь от усталости, с охрипшим голосом. Ведь целый день мне пришлось ребятам и девушкам, часть которых не умели держать в руках молоток или ножовку, показывать и рассказывать, бегать из одного конца зала в другой.
   После ужина для нас были организованы до двадцати двух часов танцы, а после мы сели на поезд и поехали в город Абакан.

2
   Утром следующего дня на станции города Абакан нас встречали четыре больших автобуса с баянистом в каждом и грузовик с прицепом.  В кузове грузовика были ящики с хлебом, колбасой, сыром, консервами и лимонадом. К грузовику была прицеплена бочка с пивом. Отъехав с песнями несколько километров от Абакана, сделали первую остановку на завтрак.
  Потом таких остановок в пути до Минусинска  и Шушинского была не одна. Мы не только ели бутерброды, но и танцевали под баян прямо на асфальте дороги.
   Быстренько осмотрев экспозицию Минусинского музея, поспешили в Шушинское.
Туда мы приехали часа  в три дня. Поочерёдно посетив дом - музей, где в ссылке проживали Владимир Ильич и Надежда Константиновна, мы отправились на берег могучего Енисея. Русло самой реки от Шушинского отделяли две протоки. Одна шириной метров пятнадцать, очень мелкая и со спокойным течением. Зимой она всегда замерзала ровным чистым льдом и на ней, по свидетельству жителей деревни, как раз и катался на коньках Ленин.  Следующая протока была значительно шире, глубиной до метра и с быстрым, сногсшибательным течением. Берег перед первой протокой пологим скатом опускался на дугообразную луговину, поросшую очень сочной, густой аккуратно скошенной травой. Похожая на амфитеатр луговина была примерно семидесяти метров шириною в середине. У самого края спуска на луговину по всей её длине стояли летние домики на четыре кровати каждый.
  Нас распределили по домикам, желающим предложили искупаться в реке, а после этого в летней же столовой, которая располагалась справа от последнего домика, нам предстоял ужин и танцы хоть до утра. Столы были уже накрыты, на них стояли и бутылки «перцовки» по одной на четверых. За столовой стояла и наша пивная бочка, но она уже была пуста. Во время ужина перед нами было запланировано выступление известного писателя Константина
Седых.   
                3
   На купание был отведен час времени. Купаться пошло человек двадцать-двадцать пять не более. Все мы разделись перед первой протокой. Купались кто в первой протоке, кто во второй, а кто и в водах быстрого, с  водоворотами Енисее. Молодой человек из Шушенского предупредил шедших на купание, чтобы от берега реки далеко не заплывали. Тем, кто плохо плавает лучше в Енисей не соваться.
Очень опасно.
   Город Красноярск-45 расположен на берегу вырывающегося из предгорий Саян реки Кан. Вода в  нём даже в самые жаркие дни не более 10-16 градусов по цельсию. Скорость течения же такова, что если нырнуть с берега и вынырнуть метрах в 7-8 от него, то выберешься из воды метрах в ста не менее. Моторные лодки даже с самыми мощными двигателями по  середине реки идти вверх против течения не могли-пробирались вдоль берегов, где течение помедленнее.
  В Кане мы купались постоянно и поэтому быстрого течения Енисея я не боялся. Преодолев обе протоки и выйдя на берег самой реки, я пошел подальше вверх по течению, чтобы можно было выбраться из воды в аккурат там,  где оставил одежду. Шел вверх по берегу реки, пока было можно пройти меж колючих кустарников. Берег  в том месте был пологим. Енисей круто разворачивался к берегу левому и  быстрина и глубина были на берегу противоположном, правом. Течение в месте, где я решил зайти в реку, было спокойным, вода сияла отблесками склонившегося к самому горизонту солнца. Картина была чудной. Несколько минут я полюбовался окружавшей меня красотой и зашел в прохладную воду. Далеко от берега тянулось мелководье. Я лёг на спину, раскинув в стороны руки, медленно плыл, любуясь высоким голубым с реденькими протяжками белых облаков.
   Минут через двадцать меня подхватило быстрое течение и понесло к середине реки. Я лёг на живот и стал из всех сил грести к берегу. Быстрое течение всё - таки пронесло меня мимо того места, где я планировал выйти на берег. По острым камням, у самой кромки воды я медленно шел к своей одежде и вдруг увидел, как метрах в двадцати от берега плывёт по реке девушка. Быстрое течение несло её всё дальше от берега к начинающимся водоворотам, но девушка и не противилась этому. Во весь голос я закричал ей: «Плыви к берегу! Утонешь!»  Девушка глянула в мою сторону и начала грести к берегу, но было поздно, река быстро несла её вниз по течению. Не раздумывая, я с разбега прыгнул в воду и быстро поплыл к девушке.
   Когда подплыл, узнал в ней ехавшую с нами одной делегацией школьницу  из Заозёрного. Поравнявшись,  схватил её за руку, лёг на спину и, словно во что-то упираясь и отталкиваясь, стал сильно работать ногами и свободной рукой, тащить девушку к берегу противоположному. Ведь река стала делать резкий поворот к левому с высокой скалой берегу. Течение резко ускорилось и нас запросто могло бросить на скалу, а она, наверняка, была сильно подмытой с острыми краями над водой, как  это много раз я видел на нашем Кане. В одном месте мы попали в воронку и нас сильно крутануло. Девушка хлебнула воды и закашлялась. Я перехватил её за толстую рыжеватую косу у самого её основания, чтобы удерживать  голову над водой. Продолжая отчаянно бороться с течением, кричал ей:  «Работай, сильнее работай!»
    Наконец крутой левый поворот реки закончился, течение стало немного спокойнее, и мы стали грести к нашему левому, всё ещё высокому, хоть и не скалистому берегу. Вскоре у пологого крутого берега показалась белая узкая каменистая полоска и мы,  ещё сильнее работая руками и ногами, устремились к ней.
    Когда обессиленные мы, наконец, упали на камни береговой полосы, девушка дрожащим от холода голоском, запинаясь, произнесла: «Косу-то отпусти. Мне же больно». Я выпрямил до судороги сжатые пальцы, быстро встал на ноги и стал в сгущавшихся сумерках молча осматривать окружавшее нас пространство. В отблеске воды на фоне ещё ясного неба было видно, что вытянувшийся вдоль берега крутой и высокий косогор выше по течению плавно переходил в отвесную скалу, подмываемую быстрым течением широкого Енисея. Поросший маленькими кустиками косогор был хоть и крут, но подняться на его верх можно.
   Осмотревшись и оценив обстановку, я сказал своей спутнице: «Унесло нас далековато, скорее пошли. Придётся подниматься наверх, у кромки воды не пройти, впереди скала». Тут моя спутница сказала:
   - Холодно. Мне бы где - ни будь, отжать…
    Сообразив, что нужно девушке отжать, я ответил:
   - Отжимайся здесь. Смотреть на тебя некому, а я пойду, пройдусь, может, есть где – ни будь тропинка.         
   Отойдя в сторону скалы на несколько десятков метров, я услышал: «Я всё. Пошли».
   Я быстро вернулся назад и мы стали подниматься по крутому склону наверх.
   Наверху было немного светлее. Справа метрах в двадцати темнела стена соснового леса, ближе к берегу  косогор порос подлеском и кустарником. Сухие его ветки больно царапались. Под ногами земля была хоть и каменистой, но камни были не столь острыми, как у кромки воды. Редкая мягкая трава, перемежалась с сухой и колючей. Мы медленно продирались по кустарнику, а сумерки всё сгущались и сгущались. В одном месте попалась еле заметная тропинка, но она шла от реки  куда-то вправо. Куда она пошла – неизвестно и мы пошли вдоль берега.
   Шли долго. Наконец, вдали послышался лай собак. Мы воспрянули духом и прибавили ходу. Вскоре ниже нас и правее увидели свет фонарей освещения. Мы радовались близостью Шушинского, но всё чаще на нашем пути стали попадаться какие-то ямы, поваленные деревья и кучи всякого мусора. Всё это резко замедляло наше движение. На фоне неба мы различали тёмные силуэты деревьев и кустарников, а под ногами было абсолютно тёмное пространство, куда нам приходилось ступать босыми ногами.
   Совсем близко послышалось ленивое тявканье собачонки, а потом в сумерках появились и очертания избы. За нею мы нашли поросшую прохладной муравой дорожку. В отсветах не близкого уличного фонаря просматривались тёмные силуэтов  редких домов окраинной сельской улицы. Мы прибавили шагу, и вскоре слева от нас показался перекидной мостик толи через протоку, то ли через речку, а за ним и располагались наши домики. Мы молча прошли меж них, направляясь на берег реки за одеждой. Поискав в темноте и не найдя своих брюк, рубашки и туфлей, я сказал своей спутнице: «Пошли так. Всё равно в темноте мы одежду не найдём. Заберём утром». Девушка ещё какое-то время походила вдоль протоки, и мы направились к домикам. «Как хоть тебя зовут?», - спросил я девушку.
   - Оля пропела она тихим голосом и отвернула в сторону своего домика.

3
   В домиках нас разметили по четверо парней и четверо же девушек в каждом, перемешивая делегации. В  домике, где я бросил свой маленький походный чемоданчик, из нашей делегации оказался только парень с комбината. Двое других парней были откуда-то с Севера. Время было позднее, огни во всех домиках уже были погашены, в лагере был отбой. Только у штабного домика  стояло несколько человек.
   В тусклом свете освещения территории я с трудом нашел номер своего домика, вошел в него. Слева от занавешенной грубой тканью двери была моя кровать. Я на ощупь стал её разбирать и обнаружил аккуратно сложенные мои штаны и рубашку. И тут моё сознание резанула догадка, что могли подумать о моём отсутствии. Я резко сел на кровать и стал думать, что делать. Кровать моя сильно скрипнула пружинами и, спавший через проход парень из нашей делегации проснулся. Увидав меня, он резко подскочил на кровати и протянул: «Ты где был? На берегу нашли твою и  девушки из Заозёрки одежду и все подумали, что вы утонули…. Иди, скорее доложись дежурному по лагерю».
   Я быстро натянул штаны, одел рубаху   и потопал к штабному домику. Когда я туда подошел, в свете не яркого фонаря там стояли: второй секретарь Крайкома комсомола,  второй секретарь нашего горкома Гера, парень с красной повязкой дежурного по лагерю, старший лейтенант милиции и ещё двое незнакомых мне парней. Увидев меня, все они  молча с удивлением уставились в мою сторону. Помолчав некоторое время, обращаясь ко второму секретарю Крайкома, старшему по нашей поездке, я стал объяснять, где был и что случилось. Остановив меня на полуслове,  наш комсомольский начальник прошел в домик и сказал кому-то: «Срочно радируй дежурному по обкому и сообщи, что утопленники живы, только что пришли. Пусть немедленно отменяют сообщения». После этого секретарь вышел из домика и хотел  что-то сказать мне, но тут послышался визгливый женский крик с матерками из одного из домиков. Мы все устремили свои взгляды в ту сторону. Через минуту увидели выбежавшую из того домика девушку, стреканувшую в сторону Енисея. Было видно, как от быстрого её бега из стороны в сторону  развевается толстая коса. Я догадался, кто это и с тревогой посмотрел на секретаря, но двое стоявших рядом с ним парней уже сорвались с места, как по выстрелу стартового пистолета  и побежали за девушкой. Мы с тревогой смотрели в темноту ночи, пока парни не показались в свете фонаря, ведя под руки Олю. Она, как могла сопротивлялась своему препровождению, но парни крепко её удерживали и быстро вели в нашу сторону. Секретарь крайкома сделал несколько шагов навстречу шедшим. Он попросил парней освободить Олины руки, и она моментально закрыла ладошками своё заплаканное лицо. Секретарь стал что-то говорить Оле, а она, всхлипывая, молчала. К нам подошла полная пьяненькая её секретарша. За нею подошли несколько других девушек. Только секретарь  крайкома, обращаясь к Заозёренской секретарше, велел увести Олю и не сводить с неё глаз, как одна из подошедших девушек сказала: «Уберите отсюда эту мегеру, она доконает эту девчушку. Мы сами за нею присмотрим». Секретарь стоял, размышляя что делать, а девушки,   обнимая Олю, уже повели её прочь. Отойдя от нас на несколько  шагов, одна из них повернулась в нашу сторону и прокричала: «Пусть лучше за своим муженьком, лучшим комсомольцем района присматривает, да заткнёт  ему поганый рот, чтобы не матерился, как сапожник!».  Секретарь строго посмотрел на секретаршу Заозёрки и велел ей идти спать.
   Милиционер попрощался со всеми за руку и ушел. Ушел Гера и все парни. Я стал рассказывать секретарю Крайкома, как в поезде до Красноярска Заозёренская тётка ужинала с мужиками. Пьяная её компания,  рассказывая пошлые анекдоты, громко на весь вагон хохотала и материлась, пока пассажиры поезда не пожаловались проводнику вагона. Оля в это время ушла в конец вагона и допоздна сидела  в одиночестве. «Всё ясно», - выслушав меня, сказал  секретарь и пожелал  спокойной ночи.

4
   Побудку на следующее утро сделали рано. По холодной утренней росе все прошли к первой протоке, умылись, вкусно позавтракали в столовой, сели в автобусы и без остановок в пути поехали в Абакан.
   Сидевший рядом со мною в автобусе какой-то парень с Ударной комсомольской стройки Абакан-Тайшет, всю дорогу рассказывал мне о трудностях строительства железной дороги в горах, о красоте сооружённого с участием его бригады над пропастью моста, о прочности породы в горе, через которую они рубят тоннель и прочем. А у меня в голове роились мысли: «Что если успели сообщить в часть о моём утоплении? А ведь запросто мог вчера утонуть. Эта школьница вряд ли выбралась бы  из реки сама, течение б унесло её к скале», - и прочем, и прочем неприятном в этом духе.
  В Абакане нашей делегации раздали билеты на поезд Абакан – Иркутск и поехали мы восвояси.

5
   К счастью,  о происшествии со мной в часть сообщить не успели. На расширенном заседании полкового комитета комсомола я рассказал о прошедшем Пленуме Крайкома. Потом поочерёдно с этим же выступил во всех ротах. И постепенно моя поездка в круговерти службы стала забываться.
   Но вот однажды, примерно через месяц позвонил мне Гера и сказал, что только что ему позвонил главный инженер  угольного разреза и попросил, чтобы завтра я приехал в Заозёренский горком комсомола. Там на бюро будут разбирать персональное дело его дочери. Пусть лейтенант расскажет на бюро, как  там в Шушенском всё было. Дочь  сильно переживает.
  Я отпросился  на завтра у замполита полка  подполковника Шишкина  и утречком следующего дня автобусом поехал в Заозёрку.
В поезде по дороге из Абакана Оля всё время ехала в нашем купе. Мы даже кормили её завтраком, обедом и ужином, поскольку она, несмотря на  уговоры  секретарши, в своё  купе так и не пошла. Нам Оля рассказала, что когда она пришла поздно вечером, секретарша стала ругаться на неё, обзывая потаскухой, гулящей девкой и так далее.
    Зная всё это, я прихватил с собой на бюро в Заозёрку пачку писем от своей невесты, с которой мы уже собрались пожениться. Эти письма, подумалось мне, будут аргументом в доказательстве того, что с девочкой школьницей у меня ни чего не могло быть нехорошего.
   Когда я пришел в райком комсомола, в приёмной первого секретаря уже сидели Оля и её отец высокий моложавый рыжеволосый спортивного сложения мужчина. Я поздоровался и представился. Отец Оли поднялся и протянул мне руку, представившись тоже. Оля, кинув быстрый взгляд в мою сторону, чуть заметно улыбнулась. Её личико моментально залилось краской, и она отвернула его в сторону. Отец  предложил мне пройти в коридор и поговорить несколько минут, пока не вызывают. Когда мы уединились, я сказал ему: «Зачем вы сюда приехали? Идёмте сейчас же на переговорный пункт и позвоним секретарю Крайкома комсомола, который с нами был. Он всё знает и быстро успокоит эту деревенскую бабу. Зачем трепать нервишки девочки?».
  Бумажка с записью телефона приёмной Крайкома сохранилась у меня в удостоверении личности. Отец Оли со мною согласился, прошел в приёмную, позвал Олю, и мы через площадь пошагали на телеграф. Крайком нам соединили быстро. Олин отец предложил говорить мне, но я отказался, настоял, чтобы говорил он. Мы с Олей сидели в маленьком зале ожидания, а её отец с кем-то  несколько минут разговаривал. Когда он вышел из кабины междугороднего телефона, сказал нам, что всё в порядке, сейчас они позвонят в горком и секретарша своё получит.
   Когда вышли с переговорного, я стал прощаться, но отец Оли сказал, что они приехали на его служебной машине, и  подбросят меня до самого КПП нашего города. «А от КПП до части мне всего-то с километр пути», - сказал я. Открывая дверку новенького ГАЗ-69, Олин папа сказал:
   - Садись дочка, поедем. Да хорошенько запоминай дорогу к своему жениху… ».   
  - Ну! Папка! Ты опять шутишь, - недовольно ответила Оля, нахмурив брови.
  А я, усевшись на сидение газика, на шутку Олиного папы вынул из внутреннего кармана кителя пачку писем. Показывая их,  пошутил тоже: «А нечего запоминать, если бы не эта пачка от одной красавицы, увёз бы я Олю к себе прямо сейчас и всё».
   Газик тронулся и быстро вывез нас из города на бетонку, проложенную в наш город. Всю недолгую дорогу Оля молчала, а её папа расспрашивал и расспрашивал меня о службе, откуда я родом, что и где оканчивал и прочем.
  Когда приехали к КПП, пожилой мужчина водитель, развернув и остановив машину сказал:      
  - Смотри Оля, если лейтенант всё-таки тебя выкрадет, ни какими собаками отец тебя не найдёт. Жить тут будешь под охраной, за колючкой.
  - И, главное, не убежит, если что, - поддержал шутку своего водителя Олин папа.
   Рукопожатием я попрощался с водителем и Олиным папой, сказал до свидания Оле. Газик тронулся, а я потопал на проходную.
               

Без даты
рассказ   
   Долгое время в Томском Управлении войск проходил службу Гонгор Доржиевич  Намжилов. Родом он был из Бурятии. Всю Великую Отечественную был на фронте. Очевидно, был храбрым воином, поскольку являлся кавалером многих боевых орденов и медалей.
   С ним я познакомился ещё в 1961 году, когда в Томском Управлении военно-строительных частей, курсантом проходил трёхмесячную преддипломную практику во вверенном ему отряде, который дислоцировался на Каштаке областного Томска. Очень трудно тогда приходилось Гонгор Доржиевичу, поскольку в отряде оседали солдатики, коих по режимным условиям не пропускали в части закрытого города Томск-7 (Северска). Большинство не пропущенных в ЗАТО были солдаты ране судимые по серьёзным статьям Уголовного кодекса.
   Когда  в 1967 году я был переведен на службу в Томское Управление, Гонгор Доржиевич уже командовал полком, хотя был по-прежнему в звании подполковник.
  Говорил Гонгор Доржиевич, к его  несчастью, со странным акцентом. Он не выговаривал некоторые буквы. Вместо буквы «п»,  произносил букву «ф», вместо буквы «б» - букву «п» и т. д.
  Вызвал меня однажды к себе начальник отдела политработы полковник Ананьевский Александр Фёдорович. Когда я вошел в кабинет своего начальника и доложил о прибытии по «приказанию», тот сказал: «Вот сидит тут у меня Роза Ивановна. Это служащая строевой части из в/ч 55634, где командиром подполковник Намжилов. Роза Ивановна написала на моё имя жалобу на командира части за словесное её оскорбление. Ты будешь вести служебное расследование. А сейчас бери чёрную  «волгу», поезжай в полк и привези мне сюда в срочном порядке этого матерщинника».
   Ответив «Есть!», я вышел из кабинета, прошел во двор штаба Управления, сел в автомобиль и поехал выполнять  распоряжение начальника.
  Как только «волга» остановилась у штаба части, на крылечко пулей вылетел подполковник Намжилов, но увидев, что приехал не полковник Ананьевский, вскидывая в стороны руки, улыбаясь во всё своё широкое лицо,  запричитал: «Ах капитан-капитан, ах капитан! Сасем так пухать камантир палка! Сасем пуха-а-ть!». Я  ответил Гонгор Доржиевичу, что пугать я его не собирался, а приехал по приказу моего начальника и вы должны срочно ехать со мною в штаб Управления. «А сасем ехать? Сто случилось? Если мая салтат или афицера сто сделала, я расперусь. Я строхий камантир. Ты ше снаешь, ты ше снаешь меня тавно». Я не стал говорить «строгому» командиру, зачем его вызывает начальник отдела политработы, сказавши, что причины вызова не знаю, получил распоряжение и всё.
  После долгих уговоров, подполковник пошел в штаб, закрыл на ключ кабинет, а выйдя, наотрез отказался садиться в автомобиль рядом с водителем. «Мая селавек маленький. Ты ахисер Упрафления, сатись перёт ты», - настаивал Гонгор Доржиевич. Тогда я подвинулся по сидению за спину водителя, Гонгор Доржиевич сел рядом и мы поехали.
  Я всю дорогу молчал, а подполковник всё размышлял вслух о том, зачем же так срочно вызывает его «сампалита» Управления.
 
2
   Тут, прежде чем поведать читателю о развязке с жалобой Розы Ивановны, надобно кратенько изложить предысторию событий.
  Недели за две до того, рассказанного выше случая, группа офицеров штаба Управления проверила полк подполковника Намжилова. По дисциплине, по внутреннему порядку и производственной деятельности полк был не из отстающих. Командиры рот, все заместители командира полка, все офицеры штаба были опытные, грамотные работники. Но в документах штаба полка, как выразился тогдашний начальник штаба Управления полковник Поселёнов Михаил Ильич, был настоящий бедлам. Многие приказы по полку были без номеров и дат. Некоторых приказов, по которым офицер или солдат уже был в отпуске, не существовало вообще, а выписки из этих приказов в бухгалтерию из полка предоставлены. Номера же   приказов, из которых, якобы были сделаны выписки, и их даты бедные работники строевой части вынуждены были просто придумывать. За такое ведение документов начальник штаба полка и командир полка были строго наказаны начальником Управления. Им был дан срок для устранения всех недостатков.
  Сам я не свидетель, но кое-кто мне говаривал тогда, что командиром полка Гонгор Доржиевич стал после написания им жалобы на то, что его участника войны, совершенно не пьющего человека не назначают на полковничью должность только потому, что он не русский… А посылал он жалобу толи в Министерство обороны, толи аж в ЦК КПСС. И, скрипя сердцем, тогдашний начальник Томского Управления полковник Примин, дал согласие на назначение подполковника Намжилова командиром полка.
   
3
    По приезду в штаб Управления, я попросил подполковника подождать у нас в отделе политработы, а сам пошел докладывать полковнику Ананьевскому о выполнении его распоряжения. «Давай, веди его сюда», - сказал полковник.
   Когда подполковник Намжилов вошел в кабинет Ананьевского и доложился, тот пригласил Гонгор Доржиевича   присесть. «А посему стесь Роса? Сто ты стесь телаес?», - сходу задал вопрос «строгий» командир. Но Александр Фёдорович остановил его, сказавши: «Погоди, погоди! Сейчас всё узнаешь». Полковник взял лежавшую на его столе жалобу Розы Ивановны, поправил  очки и стал  читать. Скороговоркой прочитав шапку документа, суть жалобы полковник стал читать медленно и, как говорят, с расстановкой.
 «…принесла я нашему командиру полка на подпись приказ по части,», - читал Александр Фёдорович, - но командир части подполковник Намжилов приказ подписывать не стал, а кинул его на стол, сказавши мне, что  подписывать не будет п…та ты». В ту же секунду подполковник Намжилов подскочил как на катапульте и, размахивая руками, визгливым, громким голосом закричал: «Роса! Роса! Ты сто написал! Ты сто патумал! Прикас пыл пес, пес сисла. Понял пасему я не патписал?! Ты понял, таварис палковник?! Ты поня-я-л?! Мая Росу дасэ не порухал, не потписал прикас и всё…». При этом Гонгор Доржиевич  своими лукавыми, узкими, тёмными глазками быстро переводил взгляд то  на полковника Ананьевского, то на открывшую от неожиданности рот Розу Ивановну. 
   А Александр Фёдорович, отложив в сторону жалобу, снимая с переносицы очки, обращаясь к жалобщице, спокойно сказал:
  - Ну, теперь-то вы поняли, своего командира?
  - Поняла, поняла, - поднимаясь, ответила покрасневшая женщина.
   - Посади их Перепелятников рядом в мою волгу и отправь в часть. Пусть по дороге продолжают мириться, - сказал полковник Ананьевский и хлопнул по столу ладонью в знак того, что разговор окончен.
   Покомандовал полком Гонгор Доржиевич не долго. Снимать его с занимаемой должности за то, что ну ни как он не мог справиться с обязанностями командира полка, командование по известным причинам не решалось. Хотя дела в полку шли всё хуже, как  ни старался сын бурятского народа. Выход из положения вскоре был найден.
   В связи с сокращением объёма строительно-монтажных работ на стройке, надо было сократить один полк. Сократили полк именно Гонгор Доржиевича.
   Уволился он в запас подполковником, а республиканский военный Комиссар Бурятии тут же и представил его на звание полковника. И ведь присвоили ж! Хотя офицерам, участникам ВОВ, звание на одну ступень выше занимаемым ими должностям в то время ещё не присваивали. Это решение правительства страны было принято значительно позже.

Искупались
Рассказ
   В 1969 году, из Москвы пришло распоряжение откомандировать меня в город Красноярск -26 (Ныне Железногорск) для работы в составе комиссии в/ч 25525, которая ехала туда с целью проверки Управления военно-строительных частей.
  После напряженной работы в течении около двух недель по проверке нескольких полков, председатель комиссии полковник Качурин Николай Гурьевич велел нам проверку частей завершить и писать акт о состоянии дел в войсковых частях этого Управления. А в предстоящее воскресение объявил нам членам комиссии выходной.
  Как следует выспавшись, позавтракав, решили мы с членом комиссии москвичом майором С в то памятное воскресение пойти  искупаться. Надо сказать, что в самом центре этого замечательного города имеется небольшое озеро с пляжем и лодочной станцией. Туда мы и отправились. Стояла летняя жара, на пляже было  многолюдно.
   Как я не готовился к командировке, стараясь взять с собою всё самое необходимое, но про плавки даже не подумал. Такая же ситуация была и у майора С.
   Спокойный, добродушный, простой в обращении работяга, обойдя пляж, сказал мне: «Пошли отсюда. Не лезть же нам в воду в домашних трусах. Смотри сколько тут молодых и красивых женщин и девушек». Но мне уходить с пляжа ни как не хотелось и я предложил взять на лодочной станции прогулочную лодку, поплыть на другой безлюдный, поросший камышом и редким кустарником берег озера и там искупаться.
   Моё предложение майору понравилось. Взяли мы на лодочной станции, а она располагалась за небольшим мысочком слева от пляжа, казанку, погрузились и поехали на другой берег озера. Подъезжая к берегу в камышах разделись, аккуратно на скамейку сложили нашу одежду и я спустился за борт. Сразу же выше колен мои ноги увязли в болотной жиже. Воды над нею по всему прилегающему к берегу пространству было не более сорока сантиметров. Нам стало ясно, что купаться там невозможно. С большим трудом я забрался через корму в лодку, и решили мы плыть на середину озера и купаться там.
   Когда до пляжа уже оставалось метров двадцать пять – тридцать вода стала чистой и прозрачной. Я сразу же и сиганул за борт. Осторожно за мной спустился за борт и мой спутник.
   Насладившись досыта прохладой воды, стали забираться в лодку. А она к тому времени подплыла ещё ближе к пляжу. Ухватившись обеими руками за корму, я с головой погрузился в воду, затем рывком рук и толчком ног вынырнул и, перевалившись через корму, оказался в лодке. Я хоть и был в то время уже полноват, но руки и ноги ещё помнили спортивную гимнастику, которой я занимался в школе и в училище. А вот у майора С при возвращении в лодку возникли проблемы. Вынуть тело из воды выше пояса, чтобы перевалиться через корму в лодку у него ни как не получалось. Я попытался помочь бедолаге, но под весом нас двоих на корме лодка становилась в вертикальное положение и во время одной из попыток чуть не перевернулась с носа на корму. Мой вес в то время был уже за семьдесят, а в высоком и полноватом майоре было далеко за центнер.
   Сидя на носу лодки, я стал подсказывать майору, как надо сработать руками и ногами, чтобы одним хорошим рывком оказаться в лодке. Вот мой товарищ по прогулке скрылся с головой под воду, держась мощными руками за корму лодки, а в следующее мгновение рванул её так, что нос лодки подскочил над водой не менее метра, головой майор едва не достал скамейку в середине лодки, но его лицо выражало не радость в связи с тем, что он уже в лодке, а какой-то испуг. Я сначала не понял что к чему, но когда увидел голым его пышную часть тела что ниже пояса, вскочил с места, схватил майора за руку, помогая побыстрее забраться в лодку. Пляж в это время был от нас уже метрах в десяти. Плюс ко всему во время моего выхода из воды и первой попытки моего товарища, лодка развернулась кормой к берегу, на что мы, почему-то не обратили на это внимание. И на берегу сначала в несколько голосов, потом немалым хором уже хохотала  публика.
   Майор, полностью забравшись в лодку, сел на её пол у кормы, а я схватил вёсла и стал лихорадочно грести подальше от берега. Когда заехали в камыши, майор одел верхнюю одежду, а увидав, что я не одеваюсь, спросил почему.
   - Мы сейчас поедем туда, где купались, я нырну и найду ваши трусы, - ответил я.
   - Ты что!? - вскрикнул майор, - греби скорее отсюда! Чёрт с ними с трусами!
    Я направил лодку к причалу лодочной станцини, мы сдали наше плавсредство и поспешили в гостиницу.
    В гостинице мы жили с майором в одном номере. Когда собрались ехать на обед, запирая номер на ключ, майор неожиданно глянул в мою сторону и каким-то умоляющим голосом сказал:
   - Ты хоть нашим-то, пожалуйста, не рассказывай про мои трусы…
   - Я дал слово ни кому, ни слова. Молчал об этом ровно полвека.
  Более десяти лет минуло с  того дня, как ушел из жизни тот очень добрый, скромный трудяга. Я и сейчас не раскрываю его доброго имени. Самые близкие его друзья и сослуживцы, наверняка, узнают о ком именно речь. Так пусть же и они вместе со мною лишний раз вспомнят своего товарища по службе, этого замечательного человека, настоящего офицера. Вечная ему память.
               
               
               
Званый обед
рассказ
      В рассказе «Искупались» я описал мою командиовку в Красноярское Управление войск для  работы в составе комиссии Центрального Управления наших военно-строительных частей. Проверялось Управление войск Красноярска-26 (Ныне город Железногорск). Возглавлял комиссию в/ч 25525 первый заместитель начальника Центрального Управления полковник Николай Гурьевич Качурин. Это был хоть и простой, доступный в общении, но строгий, требовательный и принципиальный офицер.
   Во время той командировки с нами членами комиссии имел место быть один случай, о котором и речь ниже.
   Все части не малого Управления готовились к проверке, но, как и всегда, проверялись не все. Какие части, когда будут проверяться, командование красноярцев не знало. Николай Гурьевич не говорил об этом даже нам членам комиссии.
  Три дня мы проверяли одну из воинских, не самую передовую часть. Полковник Качурин, заслушав нас членов комиссии по окончании проверки той части, принял решение оставшиеся две  части Управления не проверять. Отвёл нам Николай Гурьевич пару дней на написание акта проверки той части, потом дня три на написание акта за Управление в целом и на том, как он выразился: «Работу комиссии будем заканчивать».
   Узнавши об этом, командир соседнего полка примчался к Николаю Гурьевичу и стал просить  его хотя бы посетить комиссией его часть. «Весь офицерский состав, прапорщики и сержанты нашей части не одну неделю готовились. Столько потрудились, а комиссия даже не захотела увидеть и оценить наш труд. Всему нашему полку очень обидно», - верещал невысокого роста полноватый полковник. Но председатель комиссии ему ответил, что решение принято и потратить полдня на пустое хождение по вылизанным до блеска казармам и территории полка – пустая трата времени. Тогда полковник сказал Николаю Гурьевичу: «Ну хоть пообедайте разок у нас в полку». На что полковник Качурин, обращаясь к нам, членам комиссии сказал: «Ну, что товарищи члены комиссии, уважим боевого командира?» На что все члены комиссии ответили согласием, и Николай Гурьевич коротко бросил: «Завтра обедаем у вас». Обрадованный полковник козырнул со словом «есть», лихо развернулся кругом и быстро удалился.
   Надо сказать, что убывая в подобные командировки,  члены комиссии  получали продовольственные аттестаты. По прибытию в проверяемое Управление вставали на довольствие и питались каждый день в той части, где работали. Питание готовили   диетическое, что по стоимости, примерно, соответствовало норме довольствия офицерского состава.
  И вот в 12.45 все мы члены комиссии дружно проследовали в столовую соседней части. Я не спеша шел  за большими московскими начальниками последним и заметил, как за углом столовой два солдата призванных, явно, из Узбекистана, облачённые в белоснежные халаты и поварские белые шапочки на костре в большом казане что-то усердно помешивали специальной большой деревянной лопаткой. Лёгкий ветерок донёс до моего носа  приятный аромат различных специй и жареного мяса.
   Гостеприимный хозяин пригласил нас проходить в кабинет заведующего столовой, где уже скромно был сервирован холодными закусками длинный обеденный стол. Когда мы все рассаживались по местам, полковник Иванов, как всегда, попросил принести ему стакан доведенного до кипения чаю и кружку холодной воды. Долив в чай холодную воду, полковник начал смаковать свой любимый напиток, а мы сразу приступили к холодным закускам.
   Покончив с холодными закусками, Николай Гурьевич сказал сидевшему вместе с нами за столом хозяину, что можно подавать первое. Полковник ответил, что сегодня у нас будет чисто восточная кухня без первого. Вам всё понравится. «Ну что ж, восточная так восточная. Пусть будет так», - сказал полковник Качурин.
   Командир полка вышел, а мы сидели молча в ожидании восточного угощения. Я тихо сказал своему соседу высокому, долговязому майору москвичу:
   - Сейчас принесут узбекский плов. Я видел, как там за углом два бойца трудились у казана.
  - Нас как-то в Навои пловом угощали. Отличный был плов, - тихо сказал мне майор.
  Время шло, но плов всё не несли. Ожидание затягивалось. И вот в открывшуюся дверь вместо ожидаемой нами поварихи вошли командир полка и его заместитель по тылу. Оба встали у порога по стойке «смирно»,  их покрасневшие лица так взмокли, словно они только что приняли душ и ещё не воспользовались полотенцем. Какое-то время офицеры стояли молча, потом, сначала глянув на своего заместителя, командир дрожащим голосом процедил: «Товарищ полковник, у нас несчастье. Эти, ну, в общем, повара умудрились уже готовый плов сжечь…»
 «Я им, я их», - начал было заместитель по тылу, но увидав, как Качурин резко кинул в его сторону гневный взгляд, замолчал.
   - Всё ясно, - сказал Николай Гурьевич,  усмехнувшись, и продолжил, - не вздумайте этих ребят наказывать. Они, я уверен, старались, да переусердствовали. Что ж теперь поделаешь? Бывает. Ну, а что-то другое у тебя зам по тылу перекусить найдётся?
 - Щас, - выкрикнул тот и пулей вылетел из комнаты.    
    Минуты через две подполковник вернулся. Опустив голову, он глянул на Николая Гурьевича и ответил:
  - Только солдатское из общего котла.
  - Ну, так неси. Заодно проверим, чем и как ты кормишь ваших солдат, - сказал Николай Гурьевич, оглядывая всех нас, как бы спрашивая, не возражаем ли мы против солдатского угощения.
  Подполковник метнулся в варочный цех и вскоре повара стали подавать нам вкусные щи и макароны с мясной подливой.
  Мы дружно ели первое и второе, а полковник Иванов, вынув из своего портфеля пачку печения, шумно прихлёбывал свой любимый чай, разбавленный холодной водой…
  После обеда командир полка проводил нас до своего КПП. Прощаясь, стал  извиняться за обед. Я глянул в сторону столовой и увидел, как два солдатика на палке понесли в сторону хозяйственного двора большой чёрный казан…

                Сослуживцам по штабу в/ч               
                20161 посвящаю               
               Очень занятые служивые               
Рассказ быль
   В конце шестидесятых, начале семидесятых прошлого столетия служил я в штабе славного Управления военно-строительных частей г. Томска-7 в в/ч 20161. Большинство старших офицеров  частей Советской армии, и наших частей в том числе, в то время были людьми прошедшими через горнило Великой Отечественной. Они отличались скромностью,   службу несли ответственно, к младшим офицерам и своим подчинённым вне службы относились, как к равным, ценили дружбу. Все праздники, редкие выходные и вечера после службы старались проводить вместе со всеми, не взирая на чины и звания.
   В ту пору шахматная корона чемпиона мира многие годы не покидала СССР. Это вызывало у граждан страны не только гордость за державу, но и повальное увлечение этой замечательной игрой от пионеров до пенсионеров. Естественно, увлекались шахматами и многие офицеры нашего штаба. Большими энтузиастами этой игры у нас были подполковники Минаев – заместитель начальника Управления по тылу и Чеботин – заместитель начальника штаба Управления.
  Среди шахматистов любителей страны в то время была одна замечательная традиция. Когда провоходили шахматные баталии, независимо где: во дворе ли многоэтажного дома, в фойе клуба или кинотеатра, в специальной комнате санатория или дома отдыха,  желавший сыграть партейку, занимал очередь и играл с победителем. Потом играл с победителем следующий и так продолжалось до конца баталий.
  Но если  у нас сходились в шахматном сражении подполковники Минаев и Чеботин, нам приходилось долго ожидать возможности сыграть.  Чеботин и Минаев, соперничая за доской, ни тот, ни другой ни как не могли признать  себя побеждённым. Проигравший всегда находил причину проигрыша, считал это простой случайностью и требовал сыграть ещё «только одну партию». Случайности у того и у другого повторялись и повторялись, а выяснение победителя на долго затягивалось.
   Как-то зимним вечером после службы, в комнате строевой части штаба  проходили у нас очередные шахматные баталии. За шахматной доской в конце - коцов  оказались подполковники Минаев и Чеботин. Сыграли они одну партию, потом вторую, третью и четвёртую, но побеждённый ни как не определялся.  Страсти накалялись, эмоции уже перехлёстывали через край. Время давно перевалило за двадцать два, но ни кто  домой не уходил. Всем же хотелось сыграть ещё хоть разок.
    И тут раздаётся телефонный звонок. Звонила жена подполковника Минаева:               
  - Валентин, - вопрошала женщина, - ну сколько ж можно ждать? Ужин давно остыл. Спать хочется…
  - Дорогая, ты же знаешь, что к нам скоро приезжает московская комиссия. Вот сидим мы с Чеботиным в строевой части, проверяем документы за прошлые годы. Готовимся. Днём-то некогда. Ты ложись я…, - оправдывался Валентин Андреевич.
    Но в это самое время подполковник Чеботин сделал на шахматной доске очередной неудачный ход. Заметив это, держа по-прежнему одной рукой телефонную трубку возле уха, Валентин Андреевич другой рукой молниеносно взял на доске какую - то фигуру, сделал ход и радостный воскликнул: «Шах!». Мы, было притихшие, чтобы не выдать происходящее в комнате, грохнули  дружным смехом. Сообразивший, что наделал,  подполковник Минаев швырнул с досадой телефонную трубку, из которой уже неслось: «Ах! Вот вы чем там занимаетесь!... »  Взмахом руки смахул с доски шахматные фигуры, встал из-за стола и молча метнулся в свой кабинет.
   Не долго смеялись и мы, сообразив, что через минуту о нашей «служебной занятости» узнают и наши жены. Захлопали двери кабинетов, одеваясь на ходу, все «очень занятые на службе» метнулись по домам.
  Только утром до смерти уставшая накануне моя жена спросила меня:
   - Что там у вас вчера случилось? Я уже спала за столом на кухне, когда позвонила какая-то женщина и натараторила мне о каком-то обмане. Я ни чего спросонья не поняла, переспросить не успела.   
  - Да так. Пустяки. Ни чего особенного. Там тыловики в строевой части нашли в документах какие-то недостоверные данные. Мы ж были у себя в политчасти и подробности я не знаю, - быстро уплетая завтрак, ответил  я.
  После этих слов я глянул на часы, показывая жене, что очень тороплюсь, и замолчал. Видя мою спешку на службу, замолчала и жена. Из вскипевшего чайника она быстро наполнила мой бокал и вышла из кухни.
               
   
Дневальный хлопкороб
Рассказ – быль
    Это случилось в славном 11102 – полку, именовавшимся большими начальниками не иначе как краснознамённый. Входил полк в состав Томского -7 (Ныне Северск) управления войск  Средмаша. Краснознамённым наш полк назывался потому, что в честь пятидесятилетия образования СССР был награждён Юбилейным почётным знаком ЦК КПСС, Верховного Совета СССР, ВЦСПС СССР и ЦК ВЛКСМ.
    Служил я в этом полку с 1973 года на должностях пропагандиста, агитатора и замполита полка. Сразу же по окончании заочного отделения Истфака Томского университета вызвал меня начальник Управления войск полковник Сиротский и сказал: «Ты этому полку присвоил почётный знак (Я потрудился над представлением полка к награде) вот теперь и иди туда, доказывай, что он самый, самый…»
   Естественно, что полк был на особом контроле нашего и  центрального Управления войск. Начальник центрального Управления  генерал-майор Камышан Иван Федосеевич, как мне рассказывали офицеры центрального Управления, отдал распоряжение, чтобы любая проверка или простое посещение офицерами в/ч 25525 томского Управления войск не проходили без посещения  в/ч 11102. Держать этот полк на контроле постоянно…».
    И вот однажды весной, кажется, 1970 года летел генерал-майор Камышан куда-то в Сибирь восточнее нас томичей. Погода в городе назначения оказалась не лётной, и самолёт посадили в Томске. Генерал связался с командованием нашего Управления, вызвал в аэропорт машину и приехал в наше ЗАТО. Проехав КПП города, генерал прямиком и направился в нашу часть. Время было обеденное, из командования в части был один я - остался поработать над каким-то документом. Оперативный дежурный штаба Управления позвонил мне и сообщил, что приехал генерал Камышан, где он сейчас, когда и куда поедет пока неизвестно, но надо быть готовыми встречать.
    Я немедленно связался с ротами и приказал, чтобы кто в роте есть старший из ротного начальства прибыли немедленно ко мне в кабинет. Прибывшим офицерам, прапорщикам и сержантам я объяснил ситуацию и потребовал приготовиться к встрече большого начальника. Особое внимание приказал обратить на дневальных. Проверить их форму одежды, знание обязанностей, доклад начальнику и прочее. Я хорошо знал, что посещая роты, генерал Камышан мимо дневального ни когда не проходит. Обязательно побеседует о службе, о жизни роты и прочем.
    И вот, не прошло и получаса, как с КПП полка мне доложили, что в часть приехал генерал Камышан. Я быстро оделся и только выбежал на крыльцо штаба, как из остановившейся «волги» вышел  Иван Федосеевич. Я отдал генералу рапорт, а он, спросивши, как идут дела в полку, предложил пройтись по ротам. Рядом со штабом полка располагалась четвёртая рота капитана Анатолия Сенькова. Туда в очередь первую и направился генерал.
   Тут надобно сделать небольшое отступление и поведать читателям, что когда я собирал в штабе командование рот и требовал подготовить дневальных, Сеньков доложил мне, что у него дневальными стоят молодые солдаты едва говорящие по-русски. Я потребовал немедленно заменить того, который стоит у тумбочки, но ротный сказал, что заменить его абсолютно некем. Дело в том, что вся его рота работала в Проммеханомонтаже. Это предприятие изготавливало оборудование для цехов Сибхимкомбината и вело на объектах монтаж  оборудования. Там для работы требовались хорошо подготовленные специалисты. Ведь работали ребята на сложных станках, которыми огромные цеха предприятия были забиты битком, а на объектах в цехах комбината вели монтаж кранов, вентиляции и прочего  очень сложного оборудования порой на большой высоте. Поэтому, солдат не говорящих по-русски, без элементарных технических знаний, к этим работам допускать было просто опасно. И поэтому Сеньков старался таких солдатиков держать дневальными по роте, пристраивал уборщиками в цехах, грузчиками и т. д. Когда мы после очередного призыва равномерно распределяли по ротам ребят из Узбекистана, Азербайджана, Грузии и Армении, Сеньков всегда с яростью доказывал, что хлопкоробов, овощеводов и виноградарей ему устроить на работу  некуда. Не берут их в Проммеханомонтаж и всё тут. Но мы всё равно награждали его такими призывниками по известным причинам.
    И вот, входим мы с генералом в четвёртую роту. Молодой солдат уроженец солнечного Узбекистана, насмерть перепуганный, подаёт команду: «Рота смирна! Дежурная на вихад! Генерала пришла…» Пулей вылетевший из канцелярии капитан Сеньков был краснее свёклы. Подойдя строевым шагом к генералу, он тяжело вздохнул и упавшим голосом отдал рапорт. Тепло улыбаясь, Иван Федосеевич поздоровался с капитаном за руку, и направился к дневальному. «Ну, здравствуй сынок», - сказал Иван Федосеевич.
- Здраствуй, - ответил солдат, наклонившись вперёд в  поклоне и приложив правую руку к левой части груди.
    Стоя за спиной генерала, капитан Сеньков, при этом, мгновенно поднял вверх  сжатые в кулаки руки, беззвучно, гримасой на лице показывая разнесчастному дневальному: «Ты что говоришь и делаешь!..» Видя реакцию ротного, дневальный, часто моргая чёрными широко открытыми глазами, то прижимал к груди, то опускал вниз свои мозолистые руки, не зная куда их деть, был готов, как показалось мне, рвануть и бежать куда – ни будь подальше.
    Напряжение момента разрядил тепло улыбающийся Иван Федосеевич. Увидав на груди солдата комсомольский значок, спросил его: «Комсомолец?
   - Да, мая касамолес, - оживая, ответил солдат;
   - А комсомольский билет у вас есть? – Продолжил спрашивать генерал;
      Солдат молча, с трудом, дрожащей рукой достал из внутреннего нагрудного кармана комсомольский билет и протянул его генералу. Иван Федосеевич, полиставши билет, вернул его солдату и сказал:
   - Ну, а как сынок идёт служба?
      На одном дыхании солдатик выпалил: «Камандир рота сказал харашо ё… твая мама!»
    Сеньков после этих слов дневального шмыгнул за угол в спальное помещение. Я, давясь от смеха, моментально сделал несколько шагов назад и влево, скрывшись в ротном умывальнике…
     Иван Федосеевич развернулся в мою сторону, а увидев, что меня и ротного нет, не без иронии сказал: «Перепелятников, ты где? Чего спрятались с ротным? Вижу, к моему приезду готовились. Дневального проинструктировали. Молодцы! Пошли дальше».
    После обхода четвёртой роты пошли сразу в третью. Старшина этой роты старший прапорщик Анатолий Серов слыл одним из лучших старшин рот не только нашего управления. Каждый раз, посещая эту роту, генерал объявлял Серову благодарности за образцовый, строго уставной порядок в роте.
    Обойдя третью роту, Иван Федосеевич в очередной раз был доволен чистотой и порядком. Когда мы вышли из третьей роты, в части уже появилось командование нашего Управления войск. После рапорта полковника Сиротского у  начальников пошли разговоры о положении дел в Управлении войск и на стройке. Уезжая в другие части, прощаясь со всеми за руку, Иван Федосеевич, добродушно улыбаясь, сказал Сиротскому: «В нашем краснозамённом, как всегда порядок. Видели бы вы, как они подготовили и проинструктировали дневальных…».

Первостроители
рассказ
1
    Бурное развитие нефтедобычи в Западной Сибири и в Томской области, в том числе, в конце шестидесятых прошлого столетия поставило перед правительством СССР вопрос об увеличении объёмов переработке нефти. Страна очень нуждалась в таком стратегически важном продукте  из нефти как полипропилен. Если США производили его в  то время один миллион тонн, то СССР всего - то 30 тыс. тонн. Завод по производству полипропилена это гигантское даже по нынешним меркам предприятие. Для его сооружения нужно было, если строить на новом месте, создавать гигантскую базу строительной индустрии, что на очень большую сумму было бы дороже. Поэтому было решено  строить Томский нефтехимический комбинат (Далее ТНХК) рядом с Томском-7 (Ныне г. Северск). А в Томске-7 для строительства Сибхимкомбината, предприятия атомной энергетики, министерство Среднего машиностроения (Ныне Росатом) такую базу строительной индустрии уже создало. Завершалось и строительство Сибхимкомбината. Уже сокращались численно строительные организации, и ударная сила Химстроя военно-строительные части.
   Сначала было решено строить ТНХК в междуречье Оби и Томи возле села Нелюбино. Но при производстве геолого- разведывательных работ выяснилось, что под выбранной площадкой для комбината на сравнительно не большой глубине залегают огромные запасы пресной чистейшей воды. Бывший в ту пору первым секретарём Томского обкома КПСС Егор Кузьмич Лигачёв поднял вопрос о переносе строительства Нефтехимкомбината на другое место, соорудить водопровод и подавать водицу в г. Томск областной. Томск в ту пору пил водицу из реки Томь, в которую Кемеровские предприятия сливали столько всякой гадости, что от плывшей по поверхности реки плёнки от мазута и клочков пены, очистить воду до пригодности  употребления её в пищу, практически, было не возможно. И тогда правительство СССР  принимает мудрое решение - строить ТНХК рядом с нашим Томском-7. Ведь кроме близости мощнейшей базы стройиндустрии от намеченной площадки будущего комбината, рядом с Томском пролегал ещё и нефтепровод, подававший с севера нефть на железную дорогу и предприятиям юга Сибири. 

2
    Будущая гигантских размеров площадка ТНХК представляла собой местами заболоченные участки, поросшие мелким кустарником, луга с небольшими околками берёз и осин, участки соснового леса. Ясно, что первым делом площадку  надо было очистить от лесной растительности, дренировать заболоченные участки, а потом уже начинать строить дороги и цеха комбината.
    Очистить площадку будущего комбината начальник Сибхимстроя легендарный Пётр Георгиевич Пронягин поручил не кому - ни будь, а военным строителям. Получив распоряжение начальника стройки, начальник Управления войск полковник Евгений Павлович Сиротский решил эту задачу выполнить силами нашего полка – в/ч 11102, как части самой мобильной и организованной.
   Я в то время, будучи майором, пропагандистом полка, исполнял обязанности заместителя командира полка по политчасти, замещая длительно готовившего к увольнению в запас подполковника И.Г.Пиханова.
    Командир полка полковник Дмитрий Семёнович Гусев составил график выездов с личным составом полка на лесоповал своих заместителей. Предполагалось выезжать каждому из нас по два дня подряд – в субботу и воскресение. Первую субботу и воскресение командир полка определил везти наши роты мне.

3
   Ранним субботним утречком 7 июля 1974 года в части появились вместительные автобусы. Построенные на плацу роты по моей команде быстро загрузились,  и мы отправились начинать самые первые работы на гигантской стройке.
   Площадка ТНХК была выбрана сразу за гравийной в то время дорогой Томск – Самусь, огибавшей с востока и севера наше ЗАТО и тянулась с севера на юг несколько километров. В ширину площадка была, как мне помнится, не более километра.
   По приезду к месту назначения первым делом я осмотрел местность. Правый край участка, где нам предстояло работать, захватывал метров сто соснового леса. Левый край сплошь порос кустарником, а середина участка представляла собой луговину с несколькими, метров по 150-200 в диаметре, околками берёзы и осины.
   Построенным вдоль дороги ротам задачу я поставил следующим образом:
  - На правом фланге сосны валить третьей самой организованной роте под командованием опытного и требовательного капитана Пясецкого Петра Францевича;
   - рубить кустарник на левом  фланге определил первой, второй и четвёртой ротам;
   - Прогулку же по луговине определил роте пятой под руководством её энергичного, замполита старшего прапорщика Автандила Оганесовича Восканяна.
   Эту роту я поставил на самый простой участок потому, что хотя рота и была одной из лучших в полку исключительно благодаря её замполиту, но состояла она в большинстве своём из ребят призванных из республик Средней Азии, Азербайджана и Армении. Все  бойцы этой роты трудились на складах базы УПТК грузчиками, разнорабочими в цехах по приготовлению масляных красок, шпатлёвки, раскроя стекла, линолеума и т. д. Надо сказать, что Автандил Оганесович знал, да наверно помнит и поныне,  все основные языки народов Кавказа. Свободно он объяснялся и с ребятами из Узбекистана и Таджикистана. Солдаты уважали его за честность и принципиальность, заботу о каждом. Самую большую требовательность проявлял он к своим землякам армянам. Некоторые призывники из  Армении, узнавши кто замполит в пятой, просились служить в эту роту, надеясь на поблажки земляка. Но, послуживши месяц-два в этой роте, начинали проситься перевести их в любую другую роту. Один солдатик мне так сказал о своей пятой роте: «Пятый рота, для нас армянинав – настаящая дисбат…»   

4
    Из стоявшего рядом грузовика мы с прорабом СМУ раздали ротам пилы и топоры. Потом рассказали и показали, что и как рубить и валить. Когда роты отправились на отведенные участки, я пошел вместе с третьей, полагая, что валить сосны самые опасные работы.
   С капитаном Пясецким мы ещё раз проинструктировали солдат, перед строем для примера повалили одну сосну и третья, вытянувшись в цепь с интервалом не менее 20 метров, приступила к работе. Следом за медленно продвигавшейся вперёд цепью шли сержанты. На правом фланге, периодически громким, заглушающим визг пил голосом,  делая замечания солдатам, шел Пётр Францевич. Я направился на фланг левый, намереваясь через какое-то время пройти остальные роты.
   Я видел, как растянувшаяся в широкую цепь пятая быстро продвигалась вперёд, сходу сметая редкие одиночные деревца и кустарники. Впереди роты шествовал Автандил Оганесович. Черты его лица на большом расстоянии чётко видны не были. Но его чёрные как смоль, пышные,  аккуратно оформленные усы, было не скрыть ни какому расстоянию.
    Внимательно наблюдая, часто подсказывая пильщикам третьей, я время от времени посматривал и в сторону остальных рот. В какой-то момент, глянув в сторону пятой роты, я с ужасом вскрикнул, увидав, что пятая рота окружила со всех сторон околок больших осин и приступила к его сносу. Оставив третью роту, я побежал к пятой. Подбегая метров на триста – триста пятьдесят, я стал во весь голос подавать команду: «Стой!», Прекратить работу!». Но стук топоров и визг пил глушили мой голос. Солдатики, войдя в азарт работы, словно  соревнуясь меж собой, орудовали и орудовали топорами и пилами, валя толстые стволы осин в середину околка, а другими словами – навстречу друг – другу… Подбегая к усердно работавшим солдатам я увидел, что падающие навстречу друг - другу осины уже касаются своими верхушками, а в самом центре околка, как хорошо тренированная обезьянка из стороны в сторону, уворачиваясь, от падающих на него со всех сторон деревьев, прыгает наш Автандил Оганесович…
   Наконец, мой охрипший голос услышали ближайшие ко мне солдаты и прекратили работу. И тут из глубины околка, из-за веток упавших огромных осин послышалось: «Пачаму прекатили работа?, Прадалжать!». Но солдаты, вращая головами то в мою сторону, то в глубь околка, к работе не приступали. И тогда, минут через пять, из завала веток показалась черная голова бравого прапорщика. Быстро оценив обстановку, слыша по цепи передаваемую мою команду прекратить работу, хитренько мило улыбаясь, подходя ко мне, Автандил Оганесович начал: «Я панимаю таварщ майор. Панимаю, что маленька нарушил техника безопаснасти. Но панимаешь, десять чалавек будут пилить, рубить, а остальным что делать? Идти дальше, без меня, или сидеть ждать пака эти уберут эти дэрэвья? А если далше на пути этих ребьят опят будэт деревья? А? Как тут бить?». Высказавшись, вытерев цветастым красиво вышитым платком вспотевшее лицо и голову, одев фуражку, поправив полевой китель и ремень, сверкнув в мою сторону своими темными глазками, Автандил приготовился меня слушать.
   «Что ты такой хороший прыгун, и  остался жив и не вредим, это слава богу. Ты подумал, что рискуешь только собою, а солдаты? Они ж не только уже подошли навстречу друг - другу, у них же сократились и дистанции в шеренге по фронту. Дерево ж может упасть и в сторону», - сказал я и умолк, обдумывая, как безопасно организовать работу на околках. А приняв через несколько минут решение, приказал прапорщику построить роту в стороне от поваленных деревьев. Когда рота была построена, я приказал направлять на валку оставшихся деревьев поочерёдно человек по десять. Остальные солдаты в ожидании своей очереди пусть сидят и отдыхают. «Так работайте и на остальных встречных околках. Только так! Понял?», - Сказал я прапорщику. «Так точна!» - Ответил Автандил Оганесович.
   Зная, что старший прапорщик Восканян распоряжение исполнит неукоснительно, быстро  пошагал в сторону остальных рот.
   Долго мня не покидали тревожные думы о том, что в результате моей оплошности при инструктаже солдат и их командиров,  могло случиться не поправимое.  Я ведь ни чего не сказал о порядке работ на околках. Время от времени, мне приходилось глушить в себе и смех, при воспоминании картины действий Автандила Оганесовича в окружении его доблестных солдат.
   Отработав с солдатиками полка и воскресение, я строил планы отдыха на субботу и воскресение следующие. Однако, заместитель командира части по производству наотрез отказался ехать на лесоповал с полком старшим от командования в следующую субботу и воскресение. За это он потом поплатился должностью. У других замов не ехать в те дни были очень уважительные причины. И снова ехать на лесоповал пришлось мне. За следующие два дня мы в течении пары часов закончили рубку деревьев и кустарников, срубили у поваленных деревьев сучки, всю мелочь сожгли.
   Следом за нами на площадку пришли бригады механизаторов. Тракторами куда-то утащили длинные стволы сосен, тополей и берёз, выкорчевали пни. Грейдеры стали нарезать внутри площадки дороги, самосвалы подвозить песок и щебень, экскаваторы начали копать глубоченные траншеи для сооружения дренажа. А вскоре руководство стройки и дирекция будущего гиганта нефтехимии организовали в торжественной обстановке и закладку  первого камня  будущего комбината.
 Те дни долго и считали началом большой стройки. И только наши фотографии и настойчивость неугомонного подполковника в отставке,  ныне председателя Совета ветеранов в/ч 20161 (Нашего Управления военно – стргоительных частей Автандила Оганесовича Восканяна) было расставлено всё по своим законным местам. Ныне стенд городского музея Северска ведает своим посетителям правду о первых строителях Томского Нефтехимического комбината. Ими были мы военные строители.
               

Ходячий холодильник
1
Много лет войсковыми частями 11013 и 11102 в Томске-7 (Ныне Северск) командовал  участник Великой Отечественной войны полковник Дмитрий Алексеевич Черемных.  Солдаты поголовно уважали его за справедливое отношение к ним и  отеческую заботу. Уважали его и большинство офицеров и прапорщиков полка, а некоторые постоянно обижались на чрезмерную, как им казалось, требовательность и грубость в обращении. Собственно в грубости обвинять Дмитрия Алексеевича, как мне кажется,  не совсем правильно. При отчитке подчиненных за проступки и упущения Дмитрий Алексеевич постоянно допускал выражения нецензурной лексики. Это и имелось в виду. По разному  воспринимали это  его подчиненные и его начальники. Потому как эти его выражения звучали настолько безобидно, эмоционально выразительно и красноречиво, что на его словечки обижаться, как мне кажется, было грех. Многие, очень многие офицеры его речи старались даже подражать, но ни у кого это так красиво и безобидно не получалось, а на употребившего нецензурное выражние в разговоре с подчинёнными, последние обязательно жаловались. И когда приходилось разбираться с офицероми, допустившими словесное оскорбление подчинённого, то последние часто ссылались на Дмитрия Алекссеевича: «Полковник Черемных сказал точно также и его ни кто не наказывает, а я не успел произнести те же слова и всего один раз,  как меня наказываете». Этому офицеру было не дано понять, что те же слова из уст Дмитрия Алексеевича прозвучали не вульгарно, не грубо и не унижающе достоинств человека.
 
2
   Командовал в нашем полку шестой ротой майор М. Его заместителем был лейтенант Тутин. Оба офицера были росту не малого, обувь носили размера самого последнего. Майор М. имел несуразных размеров живот. Подпоясанное  ремнём его достояние становилось в верхней его части почти прямоугольным. От груди  выпирало горизонтально вперёд, потом резко, почти по прямой опускалось вниз до ремня, а после под острым углом вниз.
  При очередном получении формы одежды туфлей нужного размера для майора М. и его заместителя на базе снабжения УВСЧ не нашлось. Будучи в Томске областном купили они туфли  гражданские – точно такие же как и наши уставные по форме и окраса коричневого, но спереди до носка имели мелкие отверстия. 
   И вот однажды стоит полк на вечернем разводе на плацу. Дмитрий Алексеевич отдал подразделениям какие-то распоряжения, высказал свои замечания некоторым ротам за день прошедший и скомандовал офицерскому составу подойти к трибуне. Сам командир полка, спустившись с трибуны, встал перед нею, а подошедшие офицеры стали поротно перед ним.
  Мы офицеры штаба полка становились  в строй на таких построениях всегда за последней ротой. Когда подавалась команда: «Первая рота прямо, остальные направо и по ротам шагом марш», - мы штабники быстренько разбегались кто - куда и всё.
   В тот день седьмой роты на разводе не было и мы офицеры штаба встали за ротой шестой. Когда командир позвал офицеров к себе, мы и стали сразу же за шестой ротой в затылок друг - другу по службам: политработники в затылок за мной, тыловики за заместителем по тылу и т.д.
  Отдав распоряжения офицерскому  составу части, Дмитрий Алексевич высказал замечание лейтенанту Тутину за неуставные его туфли. Лейтенант стал оправдываться неимением его размера на базе снабжения. А его командир роты, стоявший точно в таких же туфлях ни с того, ни с сего запел: «Оце ж бачитэ товарыш полквнык, нэ успило вылупытьця, а уже нарушае хворму одежды….» 
   Я, стоя рядом с майором, локтем правой руки ткнул его в бок со словами: «А ты на себя - то посмотри…»
  Мои слова, очевидно, услышал и Дмитрий Алексевич. Он неожиданно замолчал, весь напрягся так, что покраснел как свекла и во всю мощь своего командирского голоса произнёс: «А ты абразина  … твою мать! Выставил тут свой холодильник! За ним не видишь свои туфли?!». Повторюсь, что действо то происходило перед стоявшим в строю полком…
   Полк сотнями голосов грохнул дружным смехом. Некоторые солдатики от хвативших их  животы коликов присели на корточки. От души ржали и все мы офицеры. А Дмитрий Алексевич сверкнув на майора М. белками сердитых глаз, резко развернулся и пошагал в сторону штаба. До слёз хохоча, разошелся по ротам и весь полк.
   И досталось же в то жаркое лето майору М. Бывало, вытирая потное лицо, изречет какой остряк, обращаясь к майору М.: «Ох и жара же! У тебя там в твоём холодильнике  стаканчик пивка или квасу не найдется?»
   Майор при этом, сразу надувал свои щёки, молча отворачивался и уходил подальше от шутников.
               
               

Очерк и рассказы
               
                Принимаю присягу и …               
Очерк
1
   Ещё когда я проходил службу в Томске-7 (Северске), при очередной подготовке к занятиям с офицерами полка,  в мою бедную головушку пришла мысль, что военная присяга не содержит слов о том, что военнослужащий, принимая её, не произносит самих слов о том, что он присягает на верность Родине. По своему характеру это клятва кому-то на верность Родине. Присяга, по сути, содержала клятву на верность партии, вождю, народу, да кому угодно, но только не  Родине.
    Как-то во время занятий, увлёкшись изложением материала, разоткровенничавшись, я и «ляпнул» своим слушателям об этом. Кто-то из них  и «шепнул» очень бдительному капитану сотруднику комитета госбезопасности, курировавшему наши части. Тот, при очередном посещении нашего славного полка, отведя меня в сторонку, улыбаясь,  сказал мне: «Что текст военной присяги не очень корректен, я с тобою согласен, но! Обещай мне, что  больше об этом ни где, и ни кому»...
   И вот, уже будучи в запасе, в 1989 году с карандашом в руках, стал я читать опубликованный в газете  «Красная звезда» проект новых Уставов СА. Дисциплинарный, Караульной службы и Строевой подготовки Уставы у меня принципиальных замечаний не вызвали. Да, практически, в этих уставах ни чего нового и не было, кроме некоторых не принципиальных формулировок редакционного характера. А вот Устав службы внутренней …!
   Впрочем, всё по порядку. И так. Военная присяга в проекте была оставлена без малейших изменений. В остальных статьях весь каламбур был оставлен. Новым было только добавление должностных лиц,  их прав и обязанностей. Если в старом Уставе для политсостава полка были изложены только обязанности замполита роты, замполита полка, пропагандиста и агитатора, то в проекте нового Устава добавлялись обязанности начальника клуба и секретаря комитета комсомола. Точно так же было и с обязанностями должностных лиц других служб. В технических частях добавлялись обязанности зампотеха роты. В службе тыла добавлялись обязанности завскладом и т.д.
   Во всех частях Советской армии шло активное обсуждение того проекта. В «Красной звезде», в окружной газете Приволжского ВО регулярно публиковались предложения по дополнению проекта. Собрания офицеров частей и учебных заведений предлагали и предлагали дополнить будущий Устав всё новыми и новыми статьями. Кто-то даже предложил внести статью с обязанностями повара части и корабля. Из редакционных статей военных изданий было понятно, что вся эта мура командованием ВС одобряется и принятие опубликованного проекта  Уставов Верховным Советом СССР уже не за горами.
   Я написал статью в газету «Красная звезда». Изложил свою точку зрения по тексту военной присяги. По разделу общих положений предложил ряд положений конкретизировать, согласуя их с конституцией СССР. А по разделу обязанности военнослужащих предложил два варианта. В первом варианте предложил подробно изложить все обязанности командира полка, батальона, роты. В следующей статье записать, что свои обязанности, к примеру, командир полка осуществляет через своих соответствующих заместителей и начальников служб в части их касающейся. Или пойти по другому пути. Сформулировать обязанности командира, политработника, офицера интендантской, медицинской и других служб. Какого командира, политработника и прочих должностных лиц не конкретизировать. Ведь обязанности  у командира полка, командира отделения, взвода, роты и т.д.  по сути, одинаковы. Как и у всех должностных лиц политаппарата, интендантов и прочих лиц. А  конкретные обязанности каждого должностного  лица необходимо изложить в соответствующих инструкциях и всё. В Уставе Внутренней службы должны быть изложены наиболее общие обязанности. Регламентировать мельчайшие должностные обязанности всех должностных лиц армии и флота в Уставе внутренней службы невозможно, как его не расширяй.
   Ответа из «Красной звезды» на мои предложения я не дождался. В газетах командование военных округов уже рапортовало о том, что обсуждение проекта Уставов во всех частях и учебных заведениях проведено. Уставы, в основном, одобрены, за исключением внесенных тех или иных дополнений. И тут вспомнили, что к обсуждению проекта уставов не привлекли ветеранов Советской армии. Поступило распоряжение собрать на собрания и нашего брата запасников и отставников, провести обсуждение и с нами.
  И вот военный комиссар Заволжского района города Ульяновска в срочном порядке собирает на собрание офицеров запаса и отставников. Собрали нас в красном уголке комиссариата на Мелекесской. Когда военком доложил, зачем нас он собрал и предложил высказать замечания и предложения по проекту новых уставов, в зале раздались реплики типа - какие могут быть у нас замечания и предложения. Разрабатывали ведь новые уставы крупные специалисты, учёные и т.д. Одобрить и точка, гудели мои коллеги. И дёрнуло ж меня в это самое время попросить слово и высказать свои замечания. Слово мне дали и я кратко изложил свою точку зрения на предложенный проект. Что тут началось! Толком мне не дали закончить излагать мои замечания и предлжения. Со всех сторон в мой адрес неслось: кто ты такой, что  подвергаешь критике самое святое текст военной присяги. Её читали и подписывали миллионы советских граждан! Проект уставов обсудили и одобрили только в Ульяновске сотни офицеров, десятки преподавателей высших военных училищ, а там ведь есть и доктора военных наук, а тут нашелся, видите ли, умник. Одним словом, меня мои коллеги дружно осмеяли.
    Это обстоятельство не на шутку меня обозлило и раззадорило. И я решил действовать вопреки всему.

2
   К тому времени КПСС приказала долго жить. Последний первый секретарь Ульяновского ОК КПСС Юрий Георгиевич Самсонов был от Ульяновской области делегирован в Верховный Совет СССР и возглавлял там  депутатскую группу по обороне и безопасности страны.    Набрался я наглости и позвонил ему, когда в очередной раз в перерывах между сессиями, тот пребывал в Ульяновске. Юрий Георгиевич внимательно меня выслушал и сказал: «А вы изложите мне всё это письменно». Я сказал, что у меня остался второй экземпляр статьи в «Крапсную звезду», в которой я всё это и изложил. «Очень хорошо, - сказал Юрий Георгиевич, - тогда везите мне вашу статью». Мы договорились о дне и времени, и в назначенный день и час я и вошел в правый подъезд здания на площади Ленина N 1, на первом этаже которого был кабинет депутата Верховного Совета.
   Юрий Гергиевич внимательно прочёл мою статью, мы минут сорок с ним поговорили по вопросам, которые я не отразил в статье. Кроме статьи я привёз Юрию Гергиевичу действовавший на то время Устав внутренней службы и газету «Красная звезда» с проектом новых уставов и моими пометками на её полях. Юрий Гергиевич пообещал всё изучить и на ближайшем заседании депутатской группы, а оно было запланировано недели через две после дня нашей с ним встречи. «Вот там мы и поговорим с нашими военными по существу этого проекта», - сказал,  прощаясь со мною Юрий Георгиевич».
   Какое мнение сложилось у Юрия Георгиевича после изучения проекта Устава внутренней службы мне не ведомо, как не ведомо и то, как шло  и что было принято на заседании депутатской группы по обороне и безопасности страны Верховного Совета СССР. Но, примерно через месяц я получил письмо от начальника Генерального штаба ВС СССР генерала армии Моисеева. Письмо генерал подписал собственноручно. Я копию того письмо к сему материалу прилагаю, дабы ни кто не назвал меня обманщиком.
   Ну, и последнее. Тот проект уставов Верховным советом в 1989 году принят не был. Новые уставы появились только в 1998 году. Мне приятно, что текст военной присяги в ней таков, каким и быть должон! Неплохо переработан и сам Устав Внутренней службы. Правда, ни один из предлагавшихся мною вариантов за основу разработчики устава не приняли. Но общие положения устава прописаны очень грамотно, на сколько возможно кратко и ясно. Раздел обязанностей должностных лиц командного состава изложен в прежнем варианте. Правда, описаны обязанности главных должностных лиц частей и подразделений чётко, не опускаясь до простейших инструкций по сути. Этот подход я и сейчас считаю не правильным.
   К сожалению, сегодня не те времена и в государственной Думе сидят не доктора наук Самсоновы. Известно, как и какие законы нонишние законодатели принимают. Говорить о качестве и принципах подхода к уставам Российской армии сегодня там, по моему, не с кем.
               
               
Приложение:   Письмо начальника Генерального штаба ВС СССР на 1листе.         
Случай на охоте
Рассказ
    Эту невероятную историю поведал мне человек в искренности и правдивости которого сомневаться у меня нет ни каких оснований.
   Его одноклассник тщедушный, небольшого росточка шестидесятилетний мужик Савелий проживает в отдалённой, глухой, полузаброшенной деревеньке среди лесов дремучих, оврагов и озёр глубоких. Из цивилизации в деревне есть только электричество. Ни газу, ни тебе водопровода, а о магазине, медицине,  и школе ни кто уже и не заговаривает. По телевизору деревня смотрит  только первый и  второй каналы через какие-то усилители антенны. Приезжавший летом к одной старухе внук, написал областным властям письмо с возмущением по поводу того, что с деревней нет телефонной связи. Так через месяц в центре деревни на электрическом столбе повесили какой-то замысловатый телефонный аппарат.
   А вот чего ни как отобрать у жителей деревеньки слуги народа не могут, так это красоты мест окрестных. Притулилась деревенька к огромному лесному массиву, из которого в сторону деревни бегут многочисленные чистейшие звонкие ручьи. Льют они свои бесценные воды в речку, что течёт между единственной в деревне улицей и лесом. Тишина и покой, вкуснейший воздух, стаи непуганых птиц и всякой лесной дичи невидимой нитью прочно пришили Савелия к этим местам. Даже когда овдовел,  не захотел переезжать к детям ни в район, ни тем более в город.
   Не смотря на удалённость от цивилизации, скучать Савелию не приходится. Ибо нет того дня, чтобы не было у него гостя. Едут сыновья, друзья и знакомые. Летом порыбачить в тамошних озёрах, пособирать ягод или грибочков. Осенью и зимой любителей рыбалки и грибников сменяют охотники. Здешнее охотхозяйство хоть и далековато от города, да за то охотиться можно у самой деревни. Приедут мужики вечерком, в тепле у Савелия переночуют, а с утра пораньше в лес. Вечером после охоты напарятся в бане да устроят охотничий ужин.
   Тут надо заметить, что браконьеров Савелий не привечает. Места хоть и глухие, но охотинспекторы там гости частые. Они ведь тоже любители поохотиться, а бродить по лесу, искать для проверки охотников особой надобности не требуется. Заехал в деревню вечерком, тут они все охотники и находятся - проверяй - не хочу билеты и лицензии.
2
И вот однажды поздней осенью, в буденный день приезжает к Савелию его старший сынок со товарищем. Приехали с ружьями и с полными патронташами. «Завтра, говорят, снег пойдёт, по радио сказали. Поживём у тебя пару – тройку деньков батя, - говорит Димка, - погоняем зайчишек по первому-то снежку. Осенью поохотиться на птицу не выбрались, надобно навёрстывать упущенное».
   С обеда следующего дня снег-то и посыпал. А с рассветом дня следующего все трое и потопали в лес.
   Как только перешли речку по ветхому мосту, решили идти на луговину, что сразу за глубоким оврагом. Там хорошие  покосы. Стожки пахучего сена стоят до крепких морозов. «Зайцы там будут наверняка», - сказал Савелий и указал где переходить овраг Димке и его другу. «Я перейду подальше, там не так круто», - сказал Савелий и быстро потопал по еле заметной тропинке. Пройдя метров двести вдоль оврага, Савелий выбрал место поудобнее,  спустился в овраг по его отлогому склону и только стал подниматься на другую сторону, как услышал два выстрела. «Торопятся робята, торопятся. Я ж ешо не вышел в луговину. Зайчишка, ежели не ухлопали, наверняка, побежит теперича в мою сторону. Договорились же выходить в луговину разом…», - проворчал Савелий и стал проворнее продираться через густой кустарник.
   Вот Савелий преодолел не крутой склон оврага, снял с плеча ружьё и, внимательно осматривая сквозь поредевший кустарник приовражье и близкую луговину, осторожно пошел вперёд. Справа послышался быстро нарастающий шум. Савелий остановился, прислушиваясь, глянул вправо и неожиданно увидел прущего прямо на него огромного кабана. Машинально Савелий вскинул к плечу ружьё и  обоими стволами выстрелил в зверя. В ту же секунду, дабы не быть смятым зверем, Савелий, падая, метнулся влево. Как лавина, как невидимой силы смерч в метре от него пролетел страшный зверь. В ту же секунду Савелий, понимая, что заячьей дробью ни какого вреда кабану причинить он не мог, подскочил, готовый дать дёру. Но глянув в строну пробежавшего зверя, увидел кровавый след и снежный вихрь за убегавшим кабаном. К его удивлению кровавая полоса была такой широкой, а снег ею полит был так обильно, словно кровь пролилась не из раны кабана, а кем-то неизвестным полита из шланга.
   Из оцепенения Савелия вывели слова подошедшего Димки: «Как это ты его, батя? Ты ж, вроде, пули не брал? Мы его трогать не стали, пальнули по разу вверх, чтобы отпугнуть, он и рванул прочь, как бешеный. А рана – то, рана! С такою потерей крови он далеко не уйдёт. Пошли». Димка с Валерой вприпрыжку двинули по кровавому следу. Поплёлся за ними, приходя в себя, и Савелий.
   Метрах в тридцати, в небольшом овражке на левом боку и лежал страшный зверюга. На месте его правого глаза зияла большая кровавая дыра. Из неё уже небольшими толчками ещё хлюпала на снег горячая кровь. Зверь в предсмертных судорогах слабо подёргивал ногами. Димка с другом прикидывали сколько может весить туша кабана, а Савелий молча смотрел на огромные клыки зверя, на которых запросто мог оказаться, не кинь он своё тело в сторону.
   Димка с другом остались возле туши, а Савелий потопал в деревню за лошадью. Как только он оказался на своей улице, из двора Кузьмы к нему вышел, здороваясь, охотинспектор Гришка. «Слышал, стрелял. И не единожды, а где добыча - то? Стареешь. Поди, промазал?» - сказал  он.
   - Не, Гриша. Не промазал. Бог  и на сей раз  меня выручил, - сказал Савелий и стал подробно рассказывать  о  случившемся  с ним час назад.
   - Ну, што ж. Коли всё так и было, нарушению тут ты ни какого не совершил. На охоте оно бывает всяко. Протокол составлять не буду, ежели лопаточку-то отвалишь, - шуткой заключил своё решение инспектор.
   - За то, што живой остался, не то лопатку,  можно и всю тушу проклятого отдать. Вот притащим, разделаем, к обеду и заходи. Моё ешо одно рождение отпразднуем. Как следует отпразднуем, как следует, - сказал Савелий и потопал к лесничему Петру за лошадью.
    Когда  разделывали тушу, доподлинно установили, что одним стволом Савелий угодил кабану в правый глаз.  Дробь прошла через голову и перебила сонную  артерию. Потому-то так сильно и шла из раны кабана кровь.  При таком ранении зверю было не до Савелия,  с перепугу стрельнувшего на вскидку,  что и спасло ему жизнь.
               
Неисправный телефон
Рассказ
   Светлана Сорокина родилась и выросла в деревне. После ликвидации колхоза в деревне не стало работы. Её отец, как и многие мужики деревни, ударился в запой. Мама, чтобы заработать хоть какую-то пенсию, подалась в город. Жили они со Светланой, у родственников, в каких-то общежитиях, снимали и комнаты. После получения аттестата зрелости Светлана поступила и блестяще окончила медицинский колледж. Работая медицинской сестрой, окончила ещё и курсы массажисток, а потом вечерами обучилась и на фельдшера. Её тянуло в деревню, мечтала получить место фельдшера в своей или соседней деревне.
   Заработав в городе пенсию, в деревню, в свой  дом, который они с дочерью всё это время как могли, поддерживали, засобиралась и её мать. Отец долго не протянул. Года через три после отъезда в город жены и дочери от перепоя помер.
   К своим почти сорока замуж Светлана так и не вышла. Несколько последних лет жила с мужиком на пару лет её младше. Сначала муженёк сожитель обещал брак оформить законно и создать со Светланой семью, но время шло, а о создании настоящей семьи сожитель помалкивал, стал всё чаще употреблять. Ни какими делами по дому он, практически, не занимался. Жил себе по принципу: работа, пивная, припозднившись, не твёрдой походкой домой, кухня, диван. Даже в деревню Светланы, где речка, лес, рыбалка,  баня, приезжал всего несколько раз.
 И вот, решившие переезжать в деревню женщины, с наступлением тепла занялись приведением дома в порядок. Как смогли, поменяли в комнатах обои, наняли электрика и отремонтировали в доме всю проводку. Наняли трактор и вспахали огород. Но надо было ещё и отремонтировать крышу дома, ворота и калитку, поменять трубы подачи в кухню воды, устроить из кухни сливную канализацию.
    Специалиста, способного выполнить эти работы, искать нужды не было.    Не далеко от их дома проживал такой мужичок. Был он ниже среднего роста,  крепкого телосложения. Легче перечислить виды работ, которые деревенский умелец дядя Витя делать не мог, нежели перечислять те, которые делал мастерски. В свои пятьдесят с хвостиком жил он в одиночестве, потому  освоил и все домашние женские профессии. Он  прекрасно готовил, его варения и соления на зиму были таковы, что приезжавшие в гости друзья и родственники вкушая, едва не проглатывали и языки. Нужда заставила освоить даже швейную машину. В его доме постоянно царил церковный порядок.
 Светлана и потопала на переговоры к дяде Вите. Тот, пообещал дня через три позвонить о готовности приступить к работам.
  Попросила  Светлана неделю в счёт очередного и поспешила в деревню.

2
  Дядя Витя обошел дом и все постройки, всё внимательно осмотрел, потом привёз на своём жигулёнке все необходимые инструменты и приступил к работе. Светлана все дни работы у неё дяди Вити кормила его обедами, если требовалось, помогала, работала в огороде и по дому. Её сожитель каждый день ей названивал. Просил и требовал бросить свою деревенскую дыру и ехать в город.
Наконец к вечеру четвёртого дня все работы в доме и во дворе дядя Витя закончил. Погрузив весь свой инструмент в машину, вошел в дом за расчётом. В передней он увидел шикарно накрытый стол с бутылкой хорошей водки. «Дядь Вить», - сказала  Светлана, - вот ваши деньги, но уезжать не спешите. Я истопила баню. Идите, умойтесь и будем ужинать. Немножко попируем в связи с окончанием работ. Вы всё сделали аккуратно и хорошо, взяли с нас не дорого. Я хочу вас за это отблагодарить.
- Ну что ж, работа закончена, можно, как ты говоришь, и попировать, - сказал дядя Витя,  взял из рук Светланы большое цветастое полотенце и отправился в баню.
   Быстро умывшись, деревенский спец переоделся в чистое и подался к столу.
   Несколько рюмок водки под отличную закуску оживили хозяйку и гостя. Они долго говорили о жизни деревни, вспоминали прошлые колхозные времена, разлетевшихся по региону и России односельчан.
  За окном быстро сгустились сумерки, Светлана стала позёвывать. После очередного хождения к плите села не на своё место напротив дяди Вити, а рядом с ним. Наработавшийся за день мастер к тому времени уже тоже выглядел заметно утомлённым. А когда выпили по последней и почти не закусили, Светлана вдруг придвинулась по лавке вплотную к дяде Вите и склонила  свою головку на его плечо, закрыв глаза.  Дядя Витя обнял Светлану правой рукой за плечи и слегка прижал к себе. Молодая женщина не отстранилась, а наоборот вся подалась к крепкому телу мужчины. Через минуту оба оживились, словно после сладкого сна, крепко обнимая друг друга, с жаром целовались.
«Ой! – неожиданно вскрикнула Светлана, - уже поздно, а я ещё не позвонила Лёньке.»
   Быстро освободившись из объятий дяди Вити, Светлана взяла с подоконника свой простенький, давно требовавший замены или мусорного ведра телефон и стала набирать номер своего сожителя. Тот ответил не сразу. На удивление был трезв и первое, что произнёс: «Ты где?»
  - Как где? Здесь в деревне, - ответила Светлана.
  - А чё не приехала? Ты ж говорила, что сегодня твой умелец всё заканчивает.
   - Работу дядя Вася закончил, но уже поздно. Куда ж  и чем я поеду? Приеду завтра.
   Недовольный Лёнька стал ей выговаривать, а Светлана, сказавши: «Всё! Всё! Я устала, пошла спать и нажала красную клавишу, выключая телефон».
  После этого она снова бросилась в жаркие объятия дяди Вити…
3
   Когда Светлана наутро проснулась, дяди Вити в доме уже не было. Через крону зацветавшей черёмухи  пробивался, пересекая комнату луч солнца. Было тихо и спокойно. Всё тело молодой женщины было наполнено сладостной истомой, ей не хотелось не то чтобы вставать, что-то делать и  куда-то спешить, не хотелось даже пошевелиться.
   Вдруг на стуле рядом с кроватью забрякал её сотовый. Женщина нехотя, взяла и включила телефон. Не здороваясь, Лёнька грубо бросил: «Выспалась!? А теперь послушай…» И в трубке послышались её и дядя Вити голоса, звуки всего происходившего в доме после того, как она поговорила по телефону со своим сожителем…
   Светлана не стала слушать до конца записи, швырнула в мусорное ведро с заедавшими кнопками телефон, бухнулась на кровать и долго лежала, уставившись неподвижными широко открытыми глазами в потолок. О чём она думала в эти минуты, нам не ведомо. Но, несмотря на всё случившееся, огорчения и  расстройства на её красивом личике не было. А когда в полупустом автобусе ехала в город, в мыслях она даже благодарила несработавшую кнопку выключения своего телефона, позволившую ненавистному сожителю произвести на свой навороченный смартфон запись её приятнейшего общения с настоящим мужиком.
 «Случилось только то, что надо было сделать мне давным-давно, - подумала молодая цветущая женщина, с облегчением глубоко вздохнула и бросила свой взгляд за окно на проплывавшие мимо бескрайние поля зеленевших озимых, околки белоствольных красавиц берёзок. Пребывала она, при этом, в отличном настроении.
•








                Содержание:
1.Предисловие автора………………………………………

Воспоминания детства и армейской юности

 2.Самое первое фото……………………………
3. В памяти лица тех, кого сегодня с нами нет ….
4. Часовой стреляй! Не стреляй………
5. Ры пыт плыць……………………………….

   Воспоминания лет офицерской службы
6. Настоящий герой……………………..
7. ЧП вселенского масштаба …………………
8. До проверялись ……………………….
9. Серебряный костыль……………
 10.Не состоявшийся поэт песенник…..
  11. 40 лет как с именем Ленина………………………
  12. Без даты…………………………..
  13. Искупались……………………………
  14.Званый обед…………………………….
  15. Очень занятые служивые………………………..
  16. Дневальный хлопкороб………………………..
  17.Первостроители……………………………….
  18. Ходячий холодильник…………………………….
       
          Очерк и рассказы
19. Принимаю присягу и……….
 20.Случай на охотк…………………………
 21. Не исправный телефон…………………….