Один начинающий писатель по имени Епифан засел за… мемуары. На собственной шкуре познавший прелесть вдохновенного экстаза и постоянного общения с музами, он за десяток лет не на шутку поднаторел на всём творческом, а потому и решил поделиться опытом с другими.
- Как появляются первые острые позывы к прекрасному и возникает перманентная склонность выражаться исключительно печатными словами? – со снисходительной улыбкой спрашивал Епифан любимую девушку. – Зачем на автора ниспадает лёгкая дымка, а потом на него же опускается плотная завеса непроглядного вдохновения? Почему так?
- Я не знаю, - откровенно признавалась верная подруга и преданно смотрела в глаза возлюбленному, - но если хочешь, я завтра сварганю на ужин твои любимые пончики из прокисшего козьего молока.
- Вот видишь. Не знаешь! – удовлетворённо вздыхал Епифан, окончательно утверждаясь в необходимости своего нового творческого начинания. – Кстати, добавь в пончики побольше сахарку – так вкусней будет!
Итак, начинающий автор засел за мемуары и моментально столкнулся с самой настоящей проблемой. Как уже упоминалось, в годину непростых скитаний по отечественной литературе Епифан успел пообщаться со многими: среди них были и любимая девушка, и музы, и прочие личности, которых он с трудом умудрялся различать сквозь тот самый постоянно витающий над ним сверхплотный туман. И вот сейчас, когда, кровь из носу, писателю понадобилось достать из памяти всех встречавшихся ему на протяжении последних десяти творческих лет, выяснилось, что сделать это не просто. Нет, конечно же, Епифан не забыл ту, которая невероятно вкусно готовила его любимые пончики, и тех, которые горячо шептали ему в уши то что он потом переносил на бумагу и выдавал за своё собственное. Их он помнил всегда, везде и был им признателен навек! Но остальные? Да за десять зим!
«У меня провалы в памяти! Иначе что? Где многотрудные ступени карьеры «начинающего» и мудрые учителя? А годы работы? – поразился страстный любитель горячей и сладкой сдобы. – На что они ушли? Может, я заболел?»
Впрочем, не всё оказалось так гладко, как хотелось бы автору Епифану. Память – памятью, а с другим что делать? Со словами, например, которые нет-нет, да прорывались сквозь пелену почти всеобъемлющей десятилетней амнезии:
- Да вы, батенька мой, просто дурень! Зачем же всякие глупости писать? – давно и совершенно искренне удивился пожилой редактор одного издательства, к которому Епифан рискнул обратиться с просьбой о первой публикации. – Извольте выйти вон и чтоб глаза мои больше на вас не глядели!..
Потом летели годы, были другие редакторы и другие издательства, но слова, обращённые к начинающему автору, слова эти со временем практически не менялись. Уже полностью стёрлись из памяти Епифана и лица, их многократно произнёсшие, смылись годами и выражения на них, ушли без возврата и исчезли в пучине безрадостных дней даже интонации тех самых слов. Навсегда же осталось лишь одно: «Извольте выйти вон!» да пара-тройка иных не менее понятных для человеческого восприятия коротких фраз, реплик и рутинных ругательств того же оттенка.
Епифан никогда не прекословил, и повинуясь животному инстинкту самосохранения, делал, как ему говорили, – «выходил вон» по нескольку раз на дню, десятками - за месяц и сотнями – в год. Он выходил из редакций средненького пошиба, из них же, но только рангом выше – выползал на карачках, а из особо «продвинутых» Издательских домов и их филиалов – вылетал пулей и не чуя под собой ног.
- Господи милостивый! Прекрати мои мучения! Не славы и денег, но избавления прошу у тебя! – падая на кровать и захлёбываясь слезами, молил Всевышнего Епифан, а тот не хотел ничего слышать и вновь (видимо, по ошибке) насылал на несчастного с десяток муз и прочую атрибутику творческого экстаза. Вконец измученный перманентным вдохновением, начинающий вынужден был снова и снова садиться за письменный стол, а потом опять и опять «выходить, выползать и вылетать вон» из разных официальных учреждений отечественной литературы и их полукриминальных дочерних структур.
- Смотайся в церкву, пока не поздно, свет очей моих! – на коленях умоляла писателя любимая девушка. – Пади ниц, осени себя крестом, и в полночь проклятое вдохновение оставит тебя на веки вечные. Да будет так! Аминь!
Но Епифан уже не верил даже в крест всемогущий, а сила молитвы казалась ему весьма и весьма спорной.
- Не поможет! – отвечал он, дрожа от нетерпения, и снова бежал к письменному столу «просветлённым» – творить!
И вот прошли годы, и захотелось Епифану подсчитать, суммировать и подвести итог:
«Мемуары начинающего писателя. Дорога длиною в десять лет», - написал он на чистом листе бумаги, тяжело вздохнул и… пошёл на кухню - есть свежие и сладкие пончики.