Генерал В. О. Каппель

И. С.   Собченко

Генерал В.О.Каппель

Москва
2012 год

Биографии и деятельность многих Белых Вождей в достаточной степени ярко и правдиво изложены во многих книгах. Описаны их непримиримая борьба с красным злом, их часто невыносимо-тяжелые минуты в ходе этой борьбы и личные подвиги. Но о генерале Владимире Оскаровиче Каппеле, Главнокомандующем армиями адмирала Колчака в ее наиболее тяжелые дни нет ничего, кроме общих скупых и сухих фраз. А, между тем, он является одним из наиболее ярких и непримиримых вождей Белого Движения, человеком особых взглядов и военачальником своих, особых методов ведения гражданской войны. Вместе с тем, Каппель был и самым несчастным человеком среди Белых Вождей.
В настоящей книге изложены воспоминания очевидцев, биографические справки, а также фрагменты из героической жизни одного из величайших полководцев, истинного патриота России, Героя и просто “светлого” человека – Владимира Оскаровича Каппеля.

3

На смерть Каппеля

Тише!.. С молитвой склоните колени:
Пред нами героя родимого прах.
С безмолвной улыбкой на мертвых устах
Он полон нездешних святых сновидений…

Ты умер… Нет, верю я верой поэта –
Ты жив!.. Пусть застывшие смолкли уста
И нам не ответят улыбкой привета,
И пусть неподвижна могучая грудь,

Но подвигов славных жива красота
Нам славой бессмертной – твой жизненный путь.
За Родину! В бой! – ты не кликнешь призыва,
Орлов-добровольцев к себе не созовешь…

Но эхом ответят Уральские горы,
Откликнется Волга… Тайга загудит…
И песню про Каппеля сложит народ
И Каппеля имя, и подвиг без меры

Средь славных героев вовек не умрет…
Склони же колени пред Символом веры,
И встань за Отчизну, родимый народ!

Стихотворение в честь памяти генерал-лейтенанта В.О.Каппеля прочитано на похоронах в Харбине Александром Котомкин-Савинским.
4

Вступление

На кладбище Донского монастыря в Москве – у южной его стены – рядом с могилами генерала Антона Ивановича Деникина и русского философа Ивана Александровича Ильина 13-го января 2007-го года был погребен прах генерала Владимира Оскаровича Каппеля.
1-го сентября 2007-го года был торжественно открыт памятник на могиле Владимира Оскаровича.
Останки Владимира Каппеля в декабре 2006-го года были перевезены из Харбина в Москву для перезахоронения в Донском монастыре.

Председатель синодального отдела Московского патриархата протоирей Дмитрий Смирнов заявил в связи с перезахоронением останков Каппеля: “Генерал Владимир Каппель – одно из достояний России как человек, который проявил себя настоящим русским генералом, стратегом и героем. Все что с ним связано, должно быть окружено почетом”.
После перезахоронения в Донском монастыре останков генерала В.О.Каппеля
28-го июля в день его небесного покровителя – святого князя Владимира, возродилась традиция собираться на его могиле всем тем, кто чтит его память и следует его заветам.
Это очень важные дела, так создается преемственность между новыми поколениями и старой Россией. Ведь с момента захоронения генерала Каппеля в 1920-ом году и до разрушения памятника каппелевцы во Владимиров день собирались в Харбине на его могиле у гранитного креста, служили панихиду по погибшему воину Владимиру, отдавшему свою чистую душу “за други своя”.
5

Глава   первая
I

8-го июня 1918-го года восставшими чехами была занята Самара. В этом принимали участие также и небольшие русские отряды. В этот же вечер, в освобожденном от большевиков городе, состоялось собрание офицеров генерального штаба, оказавшихся в Самаре.
Был поднят вопрос, кто объединит и возглавит эти русские отряды. Желающих взять на себя эту ответственность среди присутствующих не оказалось. Все мялись и смущенно молчали. Кто-то даже предложил жребий. Тогда неожиданно выступил, скромный на вид, молодой офицер генерального штаба и попросил слова:
- Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший, разрешите мне повести части против большевиков, - спокойно и негромко произнес он.
Это был подполковник Владимир Оскарович Каппель. Так начался героический и тернистый путь одного из наиболее выдающихся вождей Белой борьбы на Волге и Сибири.

II

Каппель Владимир Оскарович родился 28-го апреля 1883-го года. Он появился на свет в семье выходца из Швеции – Оскара Павловича Каппеля, потомственного дворянина Московской губернии, в уездном городе Белев Тульской губернии.
Отец - Оскар Павлович Каппель служил в Туркестане. Вначале “нижним чином”, а затем офицером. За храбрость во время боевых действий против войск Бухарского эмирата в 1866-ом году был награжден солдатским Георгиевским крестом 4-ой степени. За храбрость, проявленную при взятии крепости Джизак, был произведен в прапорщики армейской пехоты и удостоен ордена Святой Анны 4-ой степени с надписью “За храбрость” и ордена Станислава 3-ей степени с мечами и бантом.
В 1881-ом году перешел на службу в Отдельный корпус жандармов ротмистром.
Мать – Елена Петровна, урожденная Постольская, дочь генерал-лейтенанта Петра Ивановича Постольского – участника Крымской войны, героя обороны Севастополя, кавалера ордена Святого Георгия 4-ой степени.
Гражданскую войну и время сталинских репрессий мать В.О. Каппеля пережила, заменив одну букву в своей фамилии и став Е.П. Коппель. Жила в Москве.

6

III

В.О. Каппель завершил начальное образование в 1894-ом году. Окончил 2-ой кадетский корпус в Санкт-Петербурге (в 1901-ом году), затем учился в Николаевском кавалерийском училище, которое окончил в 1903-ем году по первому разряду: получил направление служить в 54-ый драгунский Новомиргородский полк с производством в корнеты.
С 1903-го года в 54-ом драгунском полку. С 1903-го года – корнет, с 1906-го года – поручик. В 1903-1906-ых годах полк был расквартирован в Варшавской губернии. В
1906-ом году полк, в котором служил поручик В.О. Каппель, был направлен из Варшавской губернии в Пермскую губернию с целью ликвидации большой банды бывшего унтер-офицера Лобова. В том же 54-ом драгунском полку, который переименовали в 1907-ом году в 17-ый уланский Новомиргородский полк, В.О. Каппель с 9-го ноября 1907-го года был назначен на должность полкового адъютанта.


IV

Находясь в Пермской губернии, Владимир Оскарович в 1907-ом году женился на дочери действительного статского советника Строльман Ольге Сергеевне Строльман.
Строльманы проживали в большом селе Мотовилиха, находившемся в нескольких верстах от Перми, где тогда был расположен пушечный завод. Директором этого завода был инженер Строльман, который вместе со своей женой относился ко всем офицерам-кавалеристам с большим предубеждением, считая их легкомысленными ветрогонами и прожигателями жизни. Это мнение их строилось на основании сплетен, разлетавшихся по провинциальной Перми, всегда преувеличенных и прикрашенных, о той веселой жизни, которой в свободное от службы время жили офицеры полка. Поэтому вход в дом Строльманов офицерам полка был закрыт. Между тем, Владимир Оскарович Каппель не соответствовал тому образу офицера-кавалериста, который рисовался родителям Ольги Строльман.
Командир 17-го уланского полка, характеризуя своего поручика Владимира Оскаровича Каппеля, писал в аттестации за 1908-ой год: “В служебном отношении обер-офицер этот очень хорошо подготовлен, занимал должность полкового адъютанта с большим усердием, энергией и прекрасным знанием. Нравственности очень хороший, отличный семьянин. Любим товарищами, пользуется среди них авторитетом. Развит и очень способен. В тактическом отношении, как строевой офицер, очень хорошо подготовлен… В 1906-ом году был предназначен как кавалерийский офицер в офицерскую кавалерийскую школу, но не мог быть командирован лишь потому, что все это время “ожидал” приказ о командировании в школу штабс-ротмистров. Имеет
большую способность вселять в людях энергию и охоту к службе. Обладает вполне

7

хорошим здоровьем, все трудности походной жизни переносить может. Азартным играм и употреблению спиртных напитков не подвержен”.
В 1908-ом году Владимир Оскарович Каппель держал экзамен в академию Генерального штаба и получил 5 баллов по одному лишь предмету, на остальных же предметах получил только удовлетворительные баллы и в академию не был в этом году зачислен.
В 1910-ом году В.О. Каппель был награжден орденом Святого Станислава 3-ей степени.
В 1908-ом году, когда В.О. Каппель впервые неудачно поступал в академию Генерального штаба, в нее сумели поступить его будущие соратники по Народной армии и армии А.В. Колчака – Ф.Е. Махин и С. Н. Войцеховский. Между тем, Каппель не оставлял надежд на продолжение своего военного образования и в итоге все же сумел поступить в академию.
Это был 1910-ый год.
Познакомились Владимир Оскарович и Ольга Сергеевна на уездном балу. Если на
него сразу произвела огромное впечатление ее привлекательность, то она сама тоже оказалась во власти обаяния серо-голубых глаз молодого офицера.
Встречаться влюбленным приходилось тайно, так как родители Ольги Сергеевны ей встречаться с Каппелем запрещали и строжайшим образом следили за ее поведением. Молодые люди должны были видеться тайком, а письменную связь поддерживать через горничную Ольги Сергеевны, переносившей за щедрое вознаграждение Каппеля их записки от одного к другому. Разрешить это тяжелое положение помог им случай. Строльман был вызван в управление завода в Петербург, и с ним вместе уехала его жена, оставив дочку под наблюдением своего хорошего знакомого, старика-инженера, который для более успешного выполнения этой миссии переселился в дом Строльманов. Но тот с задачей не справился. Каппель выкрал возлюбленную из родительского дома.
Темный сад, деревья под снегом, в глубине большой дом, окна ставнями закрыты, слышно как за забором промерзшие лошади нетерпеливо переступают. Шел январь
1909-го года. Каппель ждет.
Чья-то тень мелькнула между деревьями, совсем близко любимые глаза… А потом в санях, в снежном облаке, сумасшедшим махом, несут лучшие полковые кони их обоих в туманную даль. Потом свет в окнах маленькой деревенской церкви, возбужденные лица сослуживцев, какое-то подобие хора, и сельский священник в старом, выцветшем облачении, надевая кольцо на его руку, негромко произносит так страстно-желанные слова:
- Обручается раба Божия Ольга рабу Божию Владимиру.
Все прошло так, как полагалось в славных кавалерийских полках, и из церкви Ольга Сергеевна вышла уже под фамилией Каппель.
Заехав на несколько минут домой, чтобы взять необходимые вещи, она с мужем уехала в Петербург, оставив старика-инженера почти без сознания от неожиданного сюрприза.
Приехав в Петербург, молодожены предусмотрительно направились сперва к матери Владимира Оскаровича, которая приняла их с распростертыми объятиями, а потом

8

к родителям Ольги Сергеевны. Но те, оповещенные о случившемся телеграммой из Перми, отказались принять молодых, и они снова уехали к матери Владимира Оскаровича.
Отец “непутевой дочери”, узнав о тайной женитьбе, долго не мог остыть от гнева и сменил его на милость, только получив известие о том, что Владимир Оскарович Каппель выдержал экзамен и приступил к учебе в академии Генерального штаба, что открывало для лучших офицеров российской армии отличные перспективы для карьерного роста. Они увидели в нем не кутилу-кавалериста, а серьезного человека.
В 1909-ом году в семье Владимира и Ольги Каппелей родилась дочь Татьяна. Несколько позже в 1915-ом году родился сын Кирилл.
Так как Владимир Оскарович в 1910-ом году начал учебу в академии Генерального штаба, то вся семья переехала в Петербург, где они благополучно прожили до начала войны.

V

В 1912-ом году по результатам экзаменов Каппель был переведен на дополнительный третий курс академии. Два сложных экзамена по разведке и полевой подготовке он сдал на 11 баллов (при этом средний балл экзаменуемого составил 10 баллов). 13-го января 1913-го года согласно существовавшей в академии практике, Каппель читал свой первый доклад и сумел защитить его на 9,5 балла. Оппонентами экзаменуемого выступали один из руководителей русской разведки О.К. Энкель и
будущий начальник штаба Румынского фронта Н.Н. Юнаков.
22-го марта того же 1913-го года Владимир Оскарович читал в академии Генерального штаба свой новый доклад: “Служба автомобиля в армии. Главнейшие основания организации автомобильных войск”. Оппонентами выступили полковник
В.Г. Болдырев – один из наиболее известных в будущем белых генералов на Востоке России, и В.А. Златолинский.
Автор доклада сумел получить за свою работу высокую оценку – 10,5 баллов. При этом следует отметить, что его работа была построена, главным образом, на зарубежных источниках – Владимир Оскарович прекрасно знал французский и немецкий языки.
Почти через месяц, 8-го апреля 1913-го года, В.О. Каппель успешно сдал сразу несколько экзаменов. Небезынтересным представляется то, что среди экзаменаторов были такие известные в будущем генералы, как В.А. Черемисов (впоследствии Главнокомандующий армиями Северного фронта накануне октябрьских событий), Андогский (будущий начальник академии Генерального штаба в 1918-1922-ых годах, с которым Каппеля впоследствии свела судьба в освобождении Казани) и   
А.К. Кольчевский (будущий начальник штаба Донской армии). Средний балл экзаменуемого при семи экзаменах составил 10,4 балла.
В 1913-ом году решением конференции академии Генерального штаба штабс-ротмистр В.О. Каппель окончил академию по первому разряду с правом получения преимуществ при прохождении службы. За успехи в изучении военных наук Каппель был награжден орденом Святой Анны 3-ей степени.
9

Для характеристики Владимира Оскаровича как человека следует отметить, что он не стал искать каких-либо преимуществ для дальнейшего прохождения службы, а испросил себе вакансию в Омский военный округ. Тем не менее, местом его дальнейшей службы был определен Московский военный округ, где он и прослужил меньше года.


VI

С началом Первое мировой войны в 1914-ом году В.О. Каппель был прикомандирован к Николаевской офицерской школе с целью “изучения технической стороны кавалерийского дела”.
Затем он был назначен в штаб 5-го армейского корпуса (командир-генерал от кавалерии А.И. Литвинов), где с 23-го июля 1914-го года по 3-е февраля 1915-го года исполнял обязанности обер-офицера для поручений.
В сентябре 1914-го года В.О. Каппель оказался в числе первых с начала войны офицеров, удостоенных награды ордена Святого Георгия.
2-го февраля 1915-го года штабс-капитан причисляется к Генеральному штабу и с 9-го февраля 1915-го года направляется на действующий фронт в должности старшего адъютанта штаба 5-ой Донской казачьей дивизии. Произведен в капитаны. В октябре-ноябре исполняет обязанности старшего адъютанта 1-го кавалерийского корпуса (командир – генерал от кавалерии В.А. Орановский), действовавшей в составе 1-ой армии Западного фронта.
С 9-го ноября 1915-го года по 14-ое марта 1916-го года – старший адъютант штаба 14-ой кавалерийской дивизии. В ноябре 1915-го года временно исполняет обязанности начальника штаба. Участвовал в боях в составе этой дивизии.
Должность старшего адъютанта не была для Владимира Оскаровича препятствием на пути проявления воинской доблести. 1-го марта 1915-го года Высочайшим приказом он был награжден орденом Святого Владимира 4-ой степени с мечами и бантом; 7-го июня 1915-го года Высочайшим приказом – орденом Святой Анны 2-ой степени с мечами и
Святого Станислава 2-ой степени с мечами; 27-го января 1916-го года приказом 5-ой армии – орденом Святой Анны 4-ой степени с подписью за храбрость.
С 18-го марта 1916-го года произведен на должность штаб-офицера для поручений в Общий отдел Управления генерал-квартирмейстера штаба Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. В это время в штабе фронта под руководством Главнокомандующего генерала от кавалерии А.А. Брусилова началась разработка одной из самых успешных за всю войну операций Русской армии – Луцкого прорыва (позже получившего название “Брусиловский прорыв”). В.О. Каппель принял вместе с другими офицерами деятельное участие в разработке этой операции.
После этого с 16-го июня по 12-ое августа 1916-го года был временно командирован в 3-ю армию в штаб Свободного корпуса генерал-лейтенанта
Н.И. Булатова, где занимал сначала должность по части Генерального штаба, а затем – должность начальника оперативного отделения.

10

15-го августа 1916-го года Владимир Оскарович был произведен в подполковники и вернулся в штаб Юго-Западного фронта на должность помощника начальника оперативного отделения Управления генерал-квартирмейстера.


VII

Февральский 1917-го года переворот очень тяжело отразился на моральном состоянии Владимира Оскаровича. Он был убежденным монархистом, преданным вере православной, батюшке царю и своей родине России.
Владимир Оскарович слишком чтил ушедший в феврале строй, чтобы дешевыми звонкими фразами говорить о нем – это был для него слишком серьезный вопрос, к которому следует относиться особенно бережно. Каждый злобный, грязный и в большинстве до идиотизма глупый выкрик в адрес прошлого глубоко ранил его душу и оскорблял его. Давать  лишний повод к этому он не имел права по своим убеждениям. Спорить, доказывать было бесполезно. Погибнуть за это во время таких споров он не считал себя вправе, так как в душе и уме уже созрело решение встать на путь борьбы с существующей властью, конечным этапом каковой было восстановление старого порядка. Но он об этом молчал, и только немногие, самые близкие люди, знали это.
Взбесившаяся страна, от полуграмотного солдата до профессора и академиков, открещивалась от старого режима. Всякое напоминание заставляло насторожиться. “Призрак реакции” только разжигал эту злобу к старому. Надо было не говорить, а действовать… а потом, когда страсти остынут, звать русский народ к настоящей русской жизни, возглавляемой потомками тех, кто триста лет вел страну по пути славы и правды.
2-го августа 1917-го года Владимир Оскарович становится начальником Разведывательного отдела штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта.
Полковник Каппель  наряду со своим непосредственным начальством – Главнокомандующим фронтом генералом А.И. Деникиным, начальником штаба генералом С.Л. Марковым и генерал-квартирмейстером М.И. Орловым попал в число приверженцев старого монархического строя. Он не оказался в стороне августовского корниловского выступления. Однако в отличие от генералов Деникина и Маркова Каппель арестован не был и даже допущен к временному исполнению должности начальника Оперативного отделения Управления генерал-квартирмейстера штаба фронта.
2-го октября 1917-го года В.О. Каппель оставил службу и убыл в разрешенный ему по болезни отпуск в Пермь к своей семье, где его и застал Октябрьский переворот. Октябрьский переворот он перенес намного легче, чем февральский, так как второй явился естественным продолжением первого. В.О. Каппель понимал, что после февраля
оздоровление страны может быть только тогда, когда сильный и умный диктатор, придя к власти, уберет с российского пути звонко болтающее правительство Керенского. В противном случае большевики, безусловно, захватят на какое-то время власть в свои руки. Попытка генерала Корнилова, единственного в то время человека, способного повести
Россию по первому пути, кончилась неудачей, благодаря двоедушию и трусости Керенского. После октябрь стал логическим завершением февраля.
11

Шел январь 1918-го года. Развал фронта Русской армии, начиная с февраля 1917-го года, принявший необратимый характер, на Юго-Западном фронте шел несколько медленнее, чем на Севере и в Центре, но, тем не менее, был также необратим.
“Декрет о мире” и Брестский мир, претворенные в жизнь новой большевистской властью, довершили разгром Русской армии.
На фронт Первой мировой войны Владимир Оскарович уже больше не вернулся, и этого окончательного развала и не видел.


VIII

В 1918-ом году В.О. Каппель жил с семьей в Перми. В это время фактически только начинало оформляться вооруженное противостояние между большевистским центром и очагами противобольшевистского сопротивления на окраинах бывшей Российской империи.
Между тем, весной 1918-го года военное руководство большевиков приняло достаточно энергичные меры по привлечению в ряды РККА офицеров Генерального штаба. Существенную роль на начальном этапе комплектования штабов военных частей летом 1918-го года сыграла регистрация “генштабистов” в отделении Службы Генштаба при Управлении по комсоставу Генерального штаба. Так, с мая по сентябрь 1918-го года в делопроизводство по службе Генерального штаба было прислано 17 подобных списков с общим числом до 400 человек, с указанием фамилий генштабистов, сообщавших о своем желании получить назначение на соответствующие должности в новых постоянных формированиях создающейся Красной армии.
В мае 1918-го года В.О. Каппель с заявлением обратился в Управление по комсоставу Генерального штаба о желании служить в Красной армии. При этом указывал желательное место предполагаемой службы – штаб Приуральского, или Приволжского, или Ярославского округов. Каппелю была предложена должность заведующего отделом Окружного штаба в Самаре с окладом 700 рублей ежемесячно. Первоначально Каппель согласился на эту должность и выехал в Самару.
В это время (весна 1918-ый год) в Самару только что прибыл с Северного фронта бывший штаб 1-ой армии, который переформировался в штаб Приволжского военного округа и начал работу по выработанному в Москве плану создания новых формирований.
В.О. Каппель, на месте разобравшись с возлагаемыми на него обязанностями, от предложенной должности отказался. Он, поступая на службу в большевистскую армию, рассчитывал, что его опыт и знания будут использованы только для борьбы против дальнейшего германского продвижения вглубь России, но никак не для борьбы внутри страны, против вооруженной “контрреволюции”. Каппель остался служить в штабе в качестве военспеца. Никакого участия, однако, ни в становлении красных формирований, ни тем более в боевых действиях на стороне красных, не принимал.
В штабе военного округа В.О. Каппель встретил несколько своих старых знакомых по академии Генерального штаба и решил сдружиться с ними.

12

Все они тогда еще плохо знали, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела надо держать в своих руках, хотя бы в стесненных условиях, военный
аппарат. Вспышки гражданской войны их непосредственно еще не касались.


IX

В Поволжье в это время антибольшевистское сопротивление еще не получило какого-либо серьезного организационного оформления. В силу этого примкнуть к какому-либо антибольшевистскому центру было чрезвычайно затруднительно. Каппелю, как и многим другим чинам штаба Приволжского округа при попытке заставить его воевать с “внутренним врагом”, удавалось самоустраниться. Ему грозили расправой, и он решил воспользоваться первым случаем, чтобы скрыться. Тогда еще не было общих регистраций, не было призыва всех офицеров.
Помог приход чехов. Перед их приходом часть штаба была отправлена в Симбирск, а часть осталась. Руководству было не до Каппеля.


X

В Поволжье тем временем советская власть, не встретившая здесь практически никакого сопротивления, в скором времени показала себя: продовольственные отряды появились в Самарской, Симбирской и Казанской губерниях задолго до официального введения хлебной монополии и продразверстки. Продармейцам из Петроградской и других губерний северо-запада России даже середняцкие хозяйства казались богатыми. Последствия – насильственное изъятие продуктов, порки… Вооруженные выступления против продотрядов вспыхнули уже в январе 1918-го года.
Председатель Ревкома Самары Куйбышев уже с середины мая был встревожен и озабочен. С одной стороны, “взбунтовавшиеся”, по выражению Троцкого, чешские эшелоны с боями двигались в направлении Самары. Кое-как сколоченные красные части не могли противостоять хорошо вооруженным, дисциплинированным, с опытным командным составом, чехам и отступали под их натиском. Над городом нависла угроза занятия его чехами, а Куйбышев и его помощники отлично знали, что с ними шутки плохи. С другой стороны, Куйбышеву его сексоты доносили о какой-то антисоветской организации, состоящей, главным образом, из молодежи. Вдобавок к этому, в городе легально и нелегально проживало много членов Учредительного Собрания, почти все состоявшие в партии эсеров, ярых врагов Ленина, и ходили слухи, что и они ведут какую-то работу против советской власти. Но главное, конечно, были чехи. Из Москвы шли грозные приказы Троцкого задержать, обезоружить и вообще ликвидировать “взбунтовавшихся прихвостней Антанты”, но исполнить это было не так просто. Словом,
было над чем задуматься.


13


XI

Чехословацкий корпус был создан на территории России в 1916-1917-ых годах преимущественно из пленных славян австро-венгерской армии. Многотысячный корпус должен был служить ядром будущей армии независимой Чехословакии. После Брестского мира чехословаки просили отправить их через Владивосток на Западный фронт в составе французских войск, будучи патриотами своего народа, они мечтали о независимой Чехословакии, освобожденной от австрийского владычества и потому решительно
осуждали сепаративный мир, заключенный большевиками с Германией. Участвовать в русской Гражданской войне чехи не собирались, они ограничились заявлением, что “поддерживают русскую революцию”. Но немцы вовсе не желали усиления Антанты и потребовали от большевиков полного разоружения чехословаков и всеми правдами и неправдами удержания их в России. Англичане, напротив, настаивали на том, что чехам вовсе незачем совершать кругосветное путешествие, чтобы сражаться с немцами во Франции. Они вместе с японцами и русскими патриотами могут сражаться с ними на просторах России. Чехи, будучи в большинстве своем левых убеждений, не горели желанием вмешиваться в русский революционный хаос. Они предпочитали Россию покинуть, но сделать это им не удалось.
Исполняя указания германского Генерального штаба, Троцкий 24-го мая запретил продвижение эшелонов чехословаков к Владивостоку и приказал им или влиться в Красную армию, или превратиться в “трудовые батальоны” в тылу. Не подчинившиеся подлежали заключению в концентрационные лагеря. 25-го мая 1918-го года новым приказом Троцкий объявил, что “все советы под страхом ответственности обязаны немедленно разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на лини железной дороги, должен быть расстрелян на месте”. В это время 5 тысяч чехословаков уже находились во Владивостоке, 20 тысяч были между Владивостоком и Омском, а еще 20 тысяч – между Омском и Пензой. Будучи убеждены, что, разоружив, большевики выдадут их австрийцам, а те повесят своих бывших солдат как изменников, чехословаки приняли решение взять под контроль всю линию Транссибирской магистрали и силой прорываться во Владивосток. Когда красногвардейцы нападали на части Чехословацкого корпуса под Омском, чехи разогнали большевистские советы на всем протяжении Сибирской магистрали. 45-тысячный корпус был тогда самой крупной боеспособной единицей на территории России. Своим начальником чехи объявили капитана Р. Гайду, которому подчинялись беспрекословно.


XII

Радола Гайда родился в городе Катарро в Далмации (ныне Котор в Черногории)
14-го февраля 1892-го года. Чех. Фармацевт по образованию. Мобилизован в австрийскую армию в начале Мировой войны. Попал в плен в сентябре 1915-го года, перешел в

14

Черногорскую армию. После занятия австрийскими войсками Черногории переехал через Францию в Россию в феврале 1916-го года и вступил в Чехословацкий корпус во 2-ой полк. С июня 1917-го года командир 1-го батальона. 2-го июля 1917-го года за отличие в сражении у Зборова награжден орденом Святого Георгия 4-ой степени. 28-го марта
1918-го года назначен в чине капитана командиром 7-го стрелкового чехословацкого полка. 20-го мая 1918-го года избран на совещании в Челябинске руководителем Чехословацкого корпуса членом Временного исполкома легионов.


XIII

В конце мая советская власть пала в Пензе. Двигаясь через Пензу на Сызрань, чехи к началу июня нависли над Самарой. К этому времени один из наиболее активных членов антисоветской организации в Самаре подполковник Галкин сумел связаться с наступавшими чехами и получил от них сообщение, что они решили взять город 6-го июня. Заговорщики собрались небольшими группами по конспиративным квартирам,
ожидая атаки чехов, чтобы помочь им.
Подпольная офицерская организация подполковника Николая Галкина существовала в конце 1917-го года. В Самаре тогда было 5 тысяч офицеров, но в организацию эту почти никто из них не входил. Входили в нее между тем дружины социалистов-революционеров, которые полностью поддерживали цель организации – свержение большевиков и созыв Всероссийского Учредительного Собрания. Организация была малочисленная, оружия было мало, старших и опытных офицеров в ней практически не было и требовалось соблюдать большую осторожность, чтобы не обнаружить ее существование. В целях предосторожности молодежь была организована по системе “десятков” – знали друг друга по большей части только в своем десятке. Общих собраний не было – встречались группами, каждый раз в разных местах: в самарском яхт-клубе, в студенческих чайных, в саду кафедрального собора и так далее. Основные надежды возлагались на восставший чехословацкий корпус, который как раз тогда подходил к Самаре.
В Самаре среди большевиков началась паника: по улицам во всех направлениях, без всякого освещения сновали грузовики с каким-то имуществом, большая часть уходила на север, часть из них на стоявших под парами пароходах, которые, не задерживаясь, шли вверх по Волге.
7-го июня подошедшие чехи начали обстрел города и только на рассвете 8-го июня их передовые отряды числом не более батальона вошли в город. Красные почти не оказывали сопротивления. Члены офицерской организации заняли все наиболее важные пункты в городе. В 10 часов утра 8-го июня было объявлено о сформировании нового правительства, состоявшего из членов Учредительного Собрания.
Комитет членов Учредительного Собрания (Комуч) возглавил эсер В.К. Вольский. Комуч восстановил свободу слова, печати, собраний, органы местного самоуправления и большинство законов Временного правительства. В качестве государственного флага он

15

сохранил красный. Для заведования военной частью был назначен подполковник Галкин Н.А., тоже член партии эсеров.
К полудню по всем улицам города было расклеено воззвание о вступлении в народную антисоветскую армию. Здание женской гимназии, где производилась запись, было забито молодыми добровольцами. Население Самары, как казалось тогда, было воодушевлено созданием этой новой армии.


XIV

Советское правительство расценило действия чехословацкого корпуса главной угрозой Республике и начало направлять на борьбу с ними виднейших партийных деятелей и самых надежных и способных военных специалистов. В Поволжье и на Урале создавался новый советский Восточный фронт. В числе первых московских коммунистов был направлен на Восточный фронт М.Н. Тухачевский.
19-го июня Тухачевский выехал из Москвы в Казань, где размещался штаб фронта. Тухачевский был командирован в распоряжение главного Восточного фронта для исполнения работ по организации и формированию Красной армии в высшие войсковые соединения и командованию ими.


XV

Михайло Николаевич Тухачевский родился 16-го февраля 1893-го года в небольшом имении отца Александровском, Дорогобужского уезда Смоленской губернии (ныне около деревни Следнево, Садюновского района, Смоленской области). В Александровском прошло его раннее детство.
С 1904-го года учится в 1-ой Пензенской гимназии, с 1909-го года в 10-ой Московской гимназии в связи с переездом семьи в Москву. В 1911-ом году, успешно сдав вступительные экзамены, начал учебу в 1-ом Московском кадетском корпусе в Лефортово. Окончив кадетский корпус в 1912-ом году, поступил учиться в Александровское училище в Москве.
В 1914-ом году М.Н. Тухачевский успешно оканчивает училище, и ему присваивают звание гвардии поручика. Дальнейшее место службы он избирает лейб-гвардии Семеновский полк и назначается в столичный гарнизон.
М.Н. Тухачевскому не пришлось служить в столичном гарнизоне. Через несколько дней после его выпуска из училища началась война. Семеновский гвардейский полк прямо из Красносельского лагеря под Петербургом выступил на фронт, и Тухачевскому пришлось догонять его на марше.
В первые дни войны он был награжден орденом Владимира 4-ой степени с мечами. В последующие полтора года он еще получил пять орденов, все шесть от Анны 4-ой степени до Владимира 4-ой степени. В бою под Ломжей (Восточная Пруссия) 4-го марта

16

1915-го года Тухачевский попал в плен к немцам, из которого бежал только через два с половиной года (август 1917-ый), воспользовавшись предоставленной пленным прогулкой вне лагеря.
Добирался он в Россию через Париж, Лондон, Скандинавию.
12-го октября 1917-го года, за две недели до Октябрьского переворота, М.Н. Тухачевский прибыл в Петроград. Побыв в гостях у своих родных, которые в это время проживали в имении бабушки Софьи Валентиновны под Пензой, он возвратился в Петербург и явился в казармы своей части. До войны ему так и не удалось побывать в них. Теперь в казармах размещали запасной батальон гвардейского Семеновского полка. Сам полк по-прежнему находился на фронте.
В то время в казармах существовали новые порядки, были вольности у солдат в обращениях к офицерам. Однако Тухачевский не “гнушался” этими порядками, сближался с солдатами, которые его вскоре избрали командиром роты. После Октябрьского переворота старая армия пошла на слом, запасной батальон расформировали, а Тухачевского демобилизовали. Подпоручик старой армии М.Н. Тухачевский оказался не у дел, и он уехал к родным во Вражеское, где его мать и сестра жили в бывшем бабушкином имении, теперь исключительно своим трудом. Новые хозяева земли – крестьяне решением сходки оставили его семье дом, выделили приусадебный участок и все необходимое для хозяйственных работ. Так  в семье матери он жил до 1918-го года, и когда в Пензу пришло известие о декрете Совета Народных комиссаров республики (от 15-го января 1918-го года) о создании Рабоче-крестьянской Красной армии, он, не раздумывая, едет в Москву, чтобы вступить в ее ряды.
Но не так просто было бывшему дворянину и гвардейскому офицеру рассеять предубеждение и вполне понятную подозрительность некоторых работников, от которых зависело поступление его на военную службу. Он оказался удачлив: ему встретились настоящие коммунисты, обладающие большим политическим чутьем и опытом, стоявшими выше сословных предубеждений, умевшими видеть в человеке главное. Тухачевский вначале был принят сотрудником Военного отдела ВЦИК. Способствовал
этому назначению друг его юности Н.Н. Кулябко, который в то время был челном ВЦИК, но временно находился в Петрограде.
Тухачевский с большим усердием и увлечением взялся за работу в Военном отделе. Отдел занимался решением задач строительства Вооруженных Сил и укрепления обороны Советской Республики. Он вносил посильный вклад в это совершенно новое дело. Он много ездил по стране, контролировал и помогал на местах в организации Красной армии.
Радостным днем для Тухачевского был день 29-ое июля 1918-го года. В этот день СНК принял решение о широком привлечении на службу в Красную армию военных специалистов старой армии – бывших генералов, офицеров и военных чиновников. Постановление узаконило его работу в Военном отделе.
11-го марта Советское правительство переехало из Петрограда в Москву. Вернулся в Москву и Н.Н. Кулябко. Возобновились дружеские встречи, прерванные войной. Друзья говорили о революции, о политике большевиков. Михаил живо схватывал мысли товарища, стремился глубже понять суть революционных преобразований. В одной из таких бесед и размышлений о будущем России  Кулябко завел разговор о вступлении

17

Тухачевского в партию.
5-го апреля 1918-го года Хамовнический райком РКП (б) Москвы принял М.Н. Тухачевского в партию.
21-го мая 1918-го года непосредственный начальник Тухачевского А.С. Енукидзе обратился с письмом в Бюро военных комиссаров, в котором рекомендовал Тухачевского, как одного из опытных сотрудников отдела на должность губернского комиссара.
Приказом наркомведа от 27-го мая 1918-го года М.Н. Тухачевский был назначен военным комиссаром Московского района обороны Западной завесы, сменив на этой должности Н.Н. Кулябко.
Обстоятельства сложились так, что Тухачевскому пришлось поработать в новой должности менее месяца. Гражданская война, расширившаяся до Поволжья и Урала, требовала немедленное строительство кадровой Красной армии на месте. Решать эту задачу и было поручено советским правительством М.Н. Тухачевскому.


XVI

26-го июня М.Н. Тухачевский добрался до Казани. Тут же явился в Реввоенсовет Восточного фронта. Члены Реввоенсовета настояли на назначении М.Н. Тухачевского командующим войсками1-ой Революционной армии. Из Казани М.Н. Тухачевский направился в Инзу, где стоял штаб 1-ой армии и 28-го июня вступил в командование.
Настоящего штаба армии еще не было – всего он состоял из пяти человек.
Заслушав доклады работников штаба, М. Н. Тухачевский понял, что нет пока и самой армии, как оперативного объединения, никому не был известен точно ее боевой  состав. Почти все входящие в армию отряды жили в эшелонах и вели так называемую “эшелонную войну”.
Армия в основном состояла из добровольческих отрядов, действовавших в районе Симбирска, Сызрани, Самары. Это местные формирования – красногвардейские и рабочие отряды, боевые дружины названных городов. Всего насчитывалось таких отрядов до 80, в каждом от 20 до 250 активных штыков.
Отряды были разбросаны на широком фронте от Кузнецка до Бугульмы и вели разрозненные бои с чехословацкими и белогвардейскими войсками “Народной армии” Комуча. Не имея других транспортных средств, кроме железнодорожных эшелонов, отряды не могли оторваться от них и действовали только вдоль железных дорог.
М.Н. Тухачевскому пришлось реорганизовывать армию, не прекращая боев. Для
этого нужно было время и средства.


XVII

Восточным фронтом командовал “левый” эсер Муравьев.
Муравьев отличался бешеным честолюбием, замечательной личной храбростью и

18

умением наэлектризовывать солдатские массы. Теоретически Муравьев был очень слаб в военном деле, почти безграмотен. Однако знал историю войны Наполеона и наивно собирался копировать его, когда надо и когда не надо. Управлять войсками по-настоящему он не умел. Вмешивался в мелочи, командовал даже ротами. У красноармейцев он заискивал… Это был себялюбивый авантюрист и ничего больше.


XVIII

С приходом чешских частей в Самару начинается военная карьера Владимира Оскаровича.
Колоссальная нехватка квалифицированных офицерских кадров, характерная для Востока России в этот период, на Волге, пожалуй, была еще более острой. При этом не следует забывать об эсеровском характере власти, отпугивающем многих офицеров, предпочитавших следовать на формирование в сибирские части, что, несомненно, наносило ущерб общему делу борьбы с большевизмом. Офицеры Народной армии высказывали недовольство отношением к ним Самарского правительства, которое развело опять политику, партийную работу, скрытых командиров, путается в распоряжения командного состава: начало чехословаков втягивать во внутреннюю политику, проводя среди них то же, что Керенский проводил в 1917-ом году в Русской Армии для ее развала.
- Мы не хотим воевать за эсеров. Мы готовы драться и отдать жизни только за Россию, - говорили офицеры.
И поэтому желающих принять на себя бремя командования над только формирующимися частями в начале мая 1918-го года было немного.
В.О. Каппель оказался в формируемых войсках на должности помощника начальника Оперативного отдела Главного штаба. На этом посту Владимир Оскарович оставался менее суток. Численность первых добровольческих частей пара рот пехоты, эскадрон кавалерии, конная артиллерийская батарея (2 орудия) была ничтожной в сравнении с начинавшими нависать со всех сторон силами красных. Желающих командовать этими самарскими добровольческими силами никого не оказалось – все считали дело заранее обреченным на провал. Вызвался только один подполковник Каппель:
- Согласен. Попробую воевать. Я монархист по убеждению, но встану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно Комучу.
Каппелю шел 37-ой год, внешность его не соответствовала виду серьезного, большого начальника. Даже небольшая русая борода не делала его старше.


XIX

В это самое время Самарское правительство вело переговоры с чешским

19

командованием, упрашивая его задержать чешские части в Самаре, хотя бы на некоторое время, чтобы укрепиться, сколотить свою армию и быть в состоянии дать отпор красным, которые, безусловно, примут все меры, чтобы вернуть Самару. Чехи дали согласие, но при условии, если Самарское правительство пошлет свои войсковые части к Сызрани, где на чешские арьергарды наседали превосходящие их силы красных. Правительство на это согласилось, не зная обстановки, не учитывая сил, и вообще, как штатские люди не могли принять во внимание те факторы, которые крайне осложняли, а может быть, делали невозможным это предприятие.
Первоначально Каппель возглавил отряд добровольцев. В его распоряжении оказалось всего 350 человек. Эта горстка состояла из 90 человек - 2 роты пехоты (капитан Бузков), в том числе и роты чехов, 45 сабель (штабс-ротмистр Стафиевский), отдельная Волжская конно-артиллерийская батарея, около 150 человек при двух орудиях (подполковник Выропаев), подрывной команды, небольшой конной разведки и хозяйственной части. Отряд был назван 1-ой добровольческой Самарской дружиной и установленный день ее формирования 9-ое июня 1918-го года в Самаре. Начальником штаба дружины стал штабс-капитан М.М. Максимов. Ядром формирования отряда стали бывшие корниловцы-ударники, не пробившиеся на юг России и осевшие на Волге. Бросить такой отряд против красных, превосходящих его числом во много раз, казалось безумием.
Но приказ о выступлении на Сызрань, до которой из Самары около 100 верст, был отдан, и Каппель погрузил свой отряд в вагоны. И 11-го июня Сызрань, оставленная арьергардами чехами под давлением красных, была взята красными за 14 верст до Сызрани, на станции Батраки. Каппель выгрузил свой отряд и, обрисовав обстановку, дал каждому начальнику задание. В 18-ти верстах западнее Сызрани, на станции Забаровка, стояли красные эшелоны. По директиве Каппеля ровно в 5 часов утра 11-го июля главные силы – около 250 человек атаковали город в лоб. Кавалерия Стафиевского и батарея Выропаева должны были глубоким обходом с севера выйти на станцию Забаровка и, энергично обстреляв эшелоны и заняв станцию, ударить по городу с запада, разрушив по пути железнодорожное полотно. Разгром станции был назначен тоже на 5 часов утра.
Расчет, сделанный Каппелем, был математически правильным, и в 5 часов утра на эшелоны красных на станции Забаровка упали первые снаряды Выропаева. Эшелоны были разбиты, красноармейцы разбежались и вспыхнули цистерны с нефтью. Через два часа конница и артиллерия вошла с запада в город и встретила остальную часть отряда красных. Этой части отряда В.О. Каппеля пришлось гораздо труднее, так как красные упорно защищали город, но, услышав о разгроме Забаровки, тут же разбежались.
Когда отряды Каппеля занимали город, а подрывная команда взорвала в районе станции Батраки рельсы, вместе с которыми взлетел в воздух сдетонировавший эшелон с боеприпасами, в городе началась паника, так что Каппелю со своими парнями уже без особого труда удалось взять в плен несколько сот человек. В качестве трофеев ему достались эшелоны с боеприпасами, две батареи и большое количество вооружения.
Особенно мужественно действовала артиллерия. Несмотря на огонь превосходной артиллерии противника, вели огонь по его цепям и огневым позициям прямой наводкой, нанося большой урон и сбивая артиллерию врага с позиций… Красные вели огонь

20

плотный, но крайне беспорядочный, посему потери отряда невелики.
Переодевшись в женскую одежду, чехи подобрались к батареям красных и захватили орудия.
На улицах города были видны следы уличного боя – валялись убитые, разбросанное военное имущество. Красные отошли к Пензе, и из простых теплушек был немедленно составлен броневик, преследовавший их до города Кузнецка. На своих позициях красные бросали пулеметы и орудия, а военные склады полностью достались
Каппелю. Он был действительно душой операции, везде поспевая, все учитывая, все
предвидя. Это был головокружительный успех, и вся операция прошла с пунктуальной точностью, согласно распоряжениям Каппеля, создав сразу ему огромную популярность и окружив его имя ореолом победы. Если принять во внимание, что только на станции Забаровка стояло пять эшелонов, и в самом городе был сильный гарнизон, что превосходило силы Каппеля не меньше чем в 5 раз, понятен будет этот ореол.
Ровно в 12 часов того же дня в Сызрани состоялся парад Каппелевского отряда. Бесконечные рукоплескания населения, крики приветствий, цветы, толпы народа – все это еще больше подняло дух добровольцев. После парада их всех тащили по домам, угощали, благодарили. И вся эта молодежь стала с гордостью говорить:
- Нас ведет Каппель.
За всю операцию было утеряно убитыми 4 человека, тогда как потери красных были огромны. Под Сызранью Каппель первый раз применил элемент неожиданности и быстроты.
В отряд потянулись новые добровольцы, а захваченное военное имущество дало возможность формировать новые и пополнять старые части.
С этого дня официально белые части стали носить название Народной армии. Нужно добавить, что в то время чины армии погон еще не носили, и знаком отличия была белая повязка на левом рукаве.

XX

Наряду с решением сложных организационных задач Тухачевскому с первых же дней командования пришлось заниматься сложными оперативными задачами, связанными с подготовкой армии к наступлению против белых. Положение на Восточном фронте требовало незамедлительных наступательных действий, пока разрозненные группировки чехов не объединились и не обросли крупными силами белогвардейцев. Прекрасно понимал требования обстановки и сам Тухачевский.
Главные трудности для Тухачевского состояли даже не в том, что войска не были готовы к наступлению (с подобным явлением на войне приходится нередко мириться, если к этому вынуждают обстоятельства), а навязывание Командующим фронта Муравьевым готового плана операции, который, по убеждению Тухачевского, был совсем неприемлем. Тухачевский оказался перед необходимостью искать выход из положения и, так или иначе, вступить в конфликт с Командующим фронтом.
21

По замыслу Муравьева 1-ая армия должна была в рамках фронтовой операции выполнять главную задачу – наступать на Сызрань и Самару, где в то время концентрировались основные силы Поволжской группы чехов полковника С. Чечека и ее материальные источники ведения военных действий. При численности армии до 8 тысяч штыков наступление намечалось вести на фронте общей протяженностью около 300 км семью слабыми по составу, изолированными друг от друга колоннами. Главный удар должен был наноситься с севера на Самару силами до 800 штыков. Остальные колонны имели задачу вести отвлекающие действия. Соседние армии – Особая и 2-ая ударами из Саратова и Уфы должны были осуществить глубокий обход Поволжской группы с юга и востока, перерезать ее коммуникации и содействовать 1-ой армии в разгроме противника.
Перехват белых коммуникаций силами Особой и 2-ой армий являлся основной идеей замысла Муравьева. При этом он совершенно игнорировал тот факт, что самаро-сызраньская группировка полностью базировалась на местные средства и очень мало зависела от сообщений с Уфой, Оренбургом, Уральском. Действия соседних армий, по существу, не могли оказать никакого влияния на борьбу 1-ой армии против
превосходящей ее по силам (до 10 тысяч человек), собранной в кулак и хорошо
организованной Поволжской группы противника.
Тухачевский прекрасно понимал абсурдность плана Муравьева. С первых же шагов командования армией недавний подпоручик проявил достаточное понимание оперативного искусства, чтобы увидеть в плане Муравьева обреченность своих войск на поражение. В то же время он не мог начать свою деятельность с прямого отказа от выполнения поставленной задачи. Чтобы выйти из столь сложного положения, Тухачевский решил на свой страх и риск внести в план наступления 1-ой армии коррективы и поставить Муравьева перед свершившимся фактом. Таким образом, он брал на себя всю ответственность за судьбу операции, вполне сознавая, к каким последствиям в случае неудачи могло привести фактическое невыполнение приказа Командующего фронтом. Чтобы пойти на столь рискованный шаг, нужно было иметь не только большое мужество, но и глубокую убежденность в правильности своих действий.
Главным изменением в плане операции было то, что вместо удара “растопыренными пальцами” Тухачевский решил нанести по противнику удар “кулаком”. В состав ударной группировки он приказал перебросить два полка с сызраньского направления и усилить ее за счет соседних колонн. На главном направлении сосредотачивались артиллерия и инженерные войска. Для развития успеха командарм предполагал использовать дислоцированный в Симбирске броневой дивизион, который командующий фронтом обещал передать на усиление 1-ой армии.
Было изменено и направление главного удара. Муравьев решил нанести удар по кратчайшему направлению на Самару, “забыв”, что советские войска в то время не могли еще действовать в отрыве от железных дорог или речных коммуникаций, так как вовсе не имели гужевого транспорта. Командарм исправил и эту “ошибку”. Он перенес направление главного удара на Самару вдоль Волги, где обеспечивалось удобное сообщение и снабжение по реке. На этом направлении для поддержки главной группировки можно было с успехом использовать и подчиненный 1-ой армии отряд Волжской флотилии.

22

Для демонстрации предусматривалась атака на Сызрань.
В готовящейся операции Тухачевский большое значение придавал темпу наступления. Учитывая, что передовые части белых находились примерно на полпути между Симбирском и Самарой, Тухачевский решил до соприкосновения с белыми транспортировать основную массу войск на пароходах по Волге. Для этой цели в Симбирске наскоро оборудовались четыре парохода, а также несколько барж под артиллерию. Из добровольцев срочно организовались команды матросов. При наступлении в авангарде должен был идти отряд военной флотилии, а на уровне с ней по берегу – все имевшиеся бронеавтомобили и отряды пехоты на подводах.
Таким образом, для первой операции Тухачевского характерно не только стремление действовать сосредоточенными силами, но и вести наступление быстро и неожиданно для белых, именно в этом молодой военачальник видел залог успеха. Он с самого начала выступил приверженцем действий ударными группами, чего так не хватало Красной армии на первом этапе гражданской войны.
Однако свои замыслы Тухачевскому осуществить не удалось, хотя начало наступления было многообещающим.
Первые удары, нанесенные войсками армии на флангах, имели успех. В начале июля освобождены были от чехов Сызрань и Бугульма. Одержанные после продолжительных неудач победы вселяли бодрость и уверенность в войсках. Они почувствовали твердое управление со стороны нового командования и с нетерпением ждали известий из-под Самары, где несколькими днями позже должен был последовать главный удар.


XXI

В это время, отдохнув сутки в Сызрани, Каппель со своими частями вернулся в Самару и сразу же из вагонов эшелона погрузился на пароход “Мефодий”. Теперь в его задачу входило овладение городом Ставрополем (ныне Тольятти) и прилегающими селами, где, по сведениям разведки, были сгруппированы крупные красные силы при большом количестве пулеметов и сильной артиллерии. Не доходя 15 верст до Ставрополя “Мефодий” пристал к левому берегу Волги и части Каппеля выгрузились. Для быстроты движения к городу в ближайшей деревне для пехоты были временно взяты подводы, за которые по приказу Каппеля платили по 15 рублей. Эта быстрота движения давала всегда в руки Каппеля элемент неожиданности, а противнику не давала возможности выяснить силы белых частей. Имея впереди конные разъезды, отряды Каппеля быстро двигались вперед, и при  встречах с противником неутомленная переходами пехота неожиданно вырастала перед красными, внося с этим смятение в их ряды. Каппель, как правило, был всегда верхом впереди своей части.
Красные сгруппировали большие силы с артиллерией и пулеметами в 18 верстах Ставрополя, около деревни Васильевки.
Бой здесь затянулся, противник превосходил белые силы и количественно и силой своего огня. Белая пехота несла большие потери и залегла, у артиллеристов осталось
23

только 25 снарядов. Тогда Каппель приказал одному орудию Выропаева быстро выдвинуться насколько возможно вперед и обстрелять с предельной близости пулеметные позиции противника, а всей коннице широким аллюром пойти в обход правого фланга красных. Орудие карьером вынеслось вперед, и через несколько минут Васильевка была взята. Красные бросили там 28 пулеметов и 4 орудия. Пехота была посажена снова на подводы, и весь отряд стремительно двинулся дальше, преследуя красных. На плечах противника Каппель ворвался в город и занял его. Район был очищен от красных. Согласно приказу правительства Самары их отряд должен был после взятия Ставрополя вернуться обратно. Но во время погрузки на “Мефодий” захваченного в Ставрополе военного имущества к Каппелю явились крестьяне деревни Климовки, находящейся на правом берегу Волги, и просили освободить их район от красных. Сносясь по прямому проводу с Самарой, Каппель перебросил свои силы на правый берег и на другое утро, после короткого боя, занял Климовку. Остановившись здесь на дневку, отряд ночью подвергся нападению красных, подошедших к берегу на двух пароходах. На “Мефодии” Каппелем было оставлено два молодых добровольца, но, или они заснули, или приняли красные пароходы за свои, но отряду они ничего не сообщили. Красные их захватили и впоследствии их изуродованные тела были найдены в селе Новодевичьем. Крестьяне рассказывали потом, как этих двоих шестнадцатилетних мальчиков водили по улицам села, избивали, отрезали им уши и носы и, наконец, умертвили – их тела невозможно было узнать, так они были обезображены. То, что сделали большевики с мальчиками добровольцами, произвело тяжелое впечатление на отряд.
Но ночной налет красным не удался – привыкший к боевой обстановке отряд перешел сам в наступление, противник бросил пулеметы, был прижат к берегу и, быстро погрузившись на пароходы, отошел на север. Эти части прибыли из Сенгилея, где уже был сформирован штаб Сенгилеевского фронта, которым командовал бывший поручик Мельников.
В 18 верстах от Климовки было село Новодевичье, где, по сведениям разведки, было около двух тысяч красноармейцев, матросский полк в 800 человек, большое количество пулеметов и артиллерия. Село было сильно укреплено и являлось серьезным экзаменом для 400-500 добровольцев, считая прибывшую от атамана Дутова сотню
оренбургских казаков под командой есаула Юдина. Но так как к этому времени в представлении белых частей слова “Каппель” и “победа” стали синонимами, то никто не сомневался в удачном исходе.
В десять с половиной часов вечера белые части подошли к лесу в пяти верстах от села. В ближайшем овраге при огарке свечи Каппель с собранными им начальниками составлял диспозицию. По этой диспозиции белые части должны были свернуть с главного тракта, которым двигались, на проселочную дорогу, шедшую ближе к Волге, и, пройдя три версты от села, там, на перекрестке дороги, повернуть влево и, обойдя село с юго-запада, с рассветом атаковать его.
С рассветом все были на указанных местах.
Командир батареи подполковник Выропаев в ожидании приказа об открытии огня, присев, распечатал банку с мясными консервами. Но только он принялся за ее содержимое, как к нему подошел Каппель. При виде консервной банки глаза Каппеля

24

заблестели.
- Какой вы счастливый, - вырвалось у него.
Командир батареи предложил ему разделить завтрак и при помощи лучинок они очистили консервную банку. Оказалось, что Каппель, погруженный в разработку беспрерывных очередных операций, второй день ничего не ел.
По данным разведки, орудия красных стояли частью на окраине села, против отряда Каппеля, частью на берегу Волги, скрытые возвышенностью. На окраине села стояли пулеметы. Пехота Каппеля, скрытая местностью, двинулась в обход, во фланг пушкам противника. Белая батарея открыла огонь по селу и по подступам к нему. В результате вся артиллерия красных, все пулеметы и пять пароходов, стоявших на Волге, были захвачены Каппелем. Противник, для которого наступление белых было неожиданным, бросив все, бежал берегом Волги на север, успев увести только один пароход. Батарея красных, стоявшая на берегу, не успела сделать ни одного выстрела. На захваченных пароходах было взято много военного имущества. При соотношении сил обеих сторон нужно сказать, что эта победа Каппеля была особенно блестящей. Как и раньше он использовал умело элемент неожиданности и быстроты.
На другое утро разведчики белых севернее Новодевичьего неожиданно захватили в плен командующего красным Сенгилеевским фронтом, бывшего поручика Мельникова. И если в отношении рядовых красноармейцев Каппель проявлял мягкость и, как правило, обезоружив их, отпускал, то здесь показал себя неумолимым мстителем изменникам типа Мельникова. Был немедленно собран военно-полевой суд, и Мельников был приговорен к расстрелу. Каппель приговор подписал, и он был приведен в исполнение.


XXII

М.Н. Тухачевский еще 9-го июля выехал из штаба армии в Симбирск, чтобы на месте уточнить обстановку, ускорить сосредоточение главной группировки и непосредственно руководить ее наступлением. Но здесь случилось непредвиденное и наступление на главном направлении так и не состоялось. Вновь была оставлена Сызрань.
Когда утром 10-го июля Тухачевский прибыл на станцию Киндяковка, в его служебный вагон явился адъютант Муравьева. Тухачевский узнал от него, что командующий фронтом также прибыл в Симбирск и намерен лично руководить операцией, что с собой он привел часть Казанского гарнизона. Тухачевский вызвался для доклада на штабную яхту командующего фронта “Межень”, стоявшую у Волжского причала.
Направляясь к Муравьеву, Тухачевский еще не знал, что тот не менял свои
эсеровские взгляды, и по заданию ЦК партии “левых” эсеров поднял восстание. Муравьев определенно рассчитывал найти в Симбирске поддержку со стороны бывшего офицера Тухачевского и войск его армии. С этим он в немалой степени связывал надежды на успех своего мероприятия. И пока все шло по задуманному плану. Утром на митинге командующий фронтом выступил с горячей речью перед красноармейцами. Прикрываясь нужными словами о защите родины и революции, он убеждал красноармейцев в том, что
25

для спасения России необходимо снова объявить войну Германии и заключить соглашение с чехами. Ему поверили.
Муравьев встретил М.Н. Тухачевского на верхней палубе яхты, где был накрыт стол. Однако Тухачевский отказался от предложенного угощения и держался официально. Тут же он приступил к докладу об обстановке в полосе 1-ой армии, изложил свои выводы и выдвинул возражения против плана наступления и недопустимых методов управления войсками, применяемых командующим фронтом.
Доклад командарма явно не понравился Муравьеву. Он выслушал Тухачевского с деланной усмешкой, затем примирительно сказал:
- Ваш доклад, ваши тревоги и ваши выводы против меня уже неуместны. Введу в курс начавшихся новых исторических событий. Брестский мир разорван. Война с Германией стала фактом. Немцы заняли Оршу и наступают на Москву. Совнарком колеблется: капитулировать ли перед кайзером или начать революционную войну с Германией. В этот час мы с вами должны принять ответственные решения, диктуемые нам любовью к родине. Под вашим командованием самые надежные войска. Давайте вместе подумаем, что вам предпринять.
Потом Муравьев пытался оправдать высадку англичан и американцев в Мурманске и на Дальнем Востоке. Он утверждал, будто бы она проводилась в предвидении организованного отпора немцам в России, а спровоцированный на восстание чехословацкий корпус является авангардом объединенных сил Антанты.
Тухачевский не знал, насколько правдиво сообщение Муравьева о войне с Германией.
- Если война с Германией – факт, - отвечал он, - то наш с вами долг нанести сокрушительный удар по белогвардейцам и чехам, разгромив их прежде, чем на Волге появятся “союзники”, и тем более обезопасить тыл Красной армии.
И тут же предложил обсудить разработанный им новый план наступления на Самару. Тогда Муравьев отбросил дипломатию и повел игру в открытую:
- Поручик Тухачевский, вы же русский дворянин. Обещаю вам любой ответственный пост в войсках, которые я организовываю на Волге, объединив Красную армию с чехословаками.
Очевидно, он был совершенно уверен, что недавний подпоручик гвардейского Семеновского полка не может не согласиться с его предложением. Поэтому, не ожидая ответа, он предложил Тухачевскому вместе отшлифовать уже заготовленный приказ. Тем самым он как бы подчеркивал, что вопрос решен и дальнейшие объяснения не нужны.
Заготовленным приказом Муравьев окончательно раскрыл свои карты.
Прочитав приказ, Тухачевский непоколебимо сказал:
- Нам не о чем более с вами говорить. Вы изменник!
Муравьев тут же приказал арестовать Тухачевского. С сумасшедшими, горящими глазами Муравьев заявил:
- Я поднимаю знамя восстания, заключаю мир с чехословаками и объявляю войну Германии.
Муравьев посадил Тухачевского в свою автомашину и увез на станцию, в бронедивизион, на который рассчитывал опереться при захвате власти в Симбирске. В

26

дивизионе он выступил перед красногвардейцами и заявил, что Тухачевский и
Симбирский Совет хотели незаконно арестовать и расстрелять командира их дивизиона. Расчет его оправдался. Возмущенные красноармейцы потребовали немедленно расстрелять Тухачевского. Однако Муравьев еще надеялся склонить Тухачевского на свою сторону – если не уговорами, то страхом смерти. Он оставил его в вагоне под охраной латышских стрелков, сам же с бронедивизионом вступил в город, подъехал к зданию Симбирского комитета партии и губисполкома.
В первую минуту, после того как Муравьев уехал осаждать Советы, красноармейцы решили самостоятельно без суда и ожидаемых указаний сверху расстрелять Тухачевского. Вывели его из вагона, и на улице один старый коммунист-красногвардеец задал Тухачевскому вопрос:
- За что вас, мил человек, арестовали?
И был крайне удивлен ответом:
- За то, что я большевик.
Сопровождавшие были огорошены и отвечали:
- Да, ведь мы тоже большевики.
Началась беседа. Услышав о левоэсеровском восстании в Москве и получив объяснения поведения Муравьева, оставшиеся красноармейцы тотчас же избрали делегацию и отправили ее в броневой дивизион для обсуждения вопроса.
Вскоре красноармейцы освободили Тухачевского.
Руководители симбирских большевиков, узнав о поведении Муравьева, развернули кипучую деятельность, и Муравьев был объявлен вне закона.
Тем временем, Муравьев по соглашению с местными эсерами провозгласил “Приволжскую республику” и вел переговоры о формировании ее “правительства”.
В ночь на 11-ое июля Муравьев с эсеровской охраной явился на заседание губисполкома. Опьяненный мнимым успехом своего мероприятия, он, не подозревая о разоблачении, не знал, что большевики уже овладели положением.
Во время переговоров Муравьев начал смутно догадываться, что что-то готовится… На его лице уже не было ни улыбки, ни удали. Наконец, он заговорил:
- Я пойду, успокою отряд, - он повернулся и направился со свитой солдатским шагом к двери.
В дверях Муравьев был задержан засадой и в завязавшейся перестрелке был убит. Его свита разоружена.


XXIII

После уничтожения Муравьева Командующий Сибирскими войсками красных, ставленник Муравьева, эсер К. Иванов и его штаб почти целиком перешли на сторону белых.



27


XXIV

Неудавшееся выступление Муравьева дорого обошлось Восточному фронту красных. Телеграммы в войска о действиях Муравьева вызывали растерянность, местами у некоторых красноармейцев появилось недоверие к командному составу, особенно к военным специалистам. Эсеры и меньшевики подогревали эти настроения, распространяли ложный слух об отходах, изменах. Чехословаки и белогвардейцы, используя последствия муравьевщины, активизировали свои действия против Восточного
фронта. Во многих случаях советские войска стали отходить даже без боя.


XXV

После освобождения Ставрополя от красных пришел приказ из Самары снова двинуться на Сызрань, где местные формирования не могли справиться с наступающими красными.
10-го июля Каппель уже дал новый бой под Сызранью, занятой было вновь красными войсками, и нанес поражение Пензенской пехотной дивизии РККА под командованием Я.П. Гайлита и возвратил город под контроль Комуча.
Вслед за этим последовали бои в Бугуруслане и Бузулуке. А разгром Каппелем красных после тяжелого боя у станции Мелекесс (современный Димитровград) отбрасывает их к Симбирску, обезопасив этим Самару.
В скором времени из рядового подполковника Владимир Оскарович стал одним из самых знаменитых белых генералов на Восточном фронте. Большим уважением Каппель пользовался и у своих врагов – большевистская газета “Красная звезда” в 1918-ом году назвала его “маленьким Наполеоном”.
Большевистский штаб отдельным приказом назначил премии: за голову Каппеля – 50000 рублей, а также за командиров частей.
- Я очень недоволен – большевики нас дешево оценили... Ну да скоро им придется увеличить назначенную за нас цену, - сказал, читая приказ и смеясь, Каппель.
В летних боях 1918-го года Владимир Оскарович Каппель проявил себя не только как талантливый военачальник, он стал подлинным вождем добровольцев Поволжья, сроднился с рядовыми добровольцами, наравне с ними и другими руководителями отряда разделял все опасности и тяготы боев с ними, завоевав искреннюю любовь своих подчиненных. “Скромный, немного ниже среднего роста, военный, одетый в защитного цвета гимнастерку и уланские рейтузы, в офицерских кавалерийских сапогах, с револьвером и шашкой на поясе, без погон и лишь с белой повязкой на рукаве” – таким остался Владимир Оскарович в памяти современников.
В то время каждый командир, в том числе и Каппель, был в то же самое время и рядовым бойцом. На Волге Каппелю не раз приходилось залегать в цепь вместе со своими добровольцами и вести стрельбу по красным. Может быть, как раз поэтому он так тонко

28

знал настроение и нужды своих солдат.
Как было заведено, все чины отряда должны иметь винтовки или карабины. Каппель в этом отношении был самым примерным. Он не расставался с винтовкой даже тогда, когда был главнокомандующим армиями.
Питался отряд из общих солдатских кухонь или консервами. В кавалерии ни у кого из офицеров долгое время не было офицерских седел. Были у всех солдатские седла, как более удобные для вьюка.
Добровольцы отряда, видя своего начальника все время перед глазами, живущего с ним одной жизнью, с каждым днем все более и более привязывались к Каппелю. Переживая сообща радость и горе, они полюбили его и готовы были для него на все, не щадя своей жизни.


XXVI

1-ая армия красных отступала на Симбирск. Были снова оставлены Сызрань и Бугульма, отданы белым Мелекесс и Сенгилей. Непосредственная угроза нависла над Симбирском.
Тухачевский делал все возможное, чтобы спасти Симбирск. Известие о
катастрофическом положении на фронте застало его в Пензе. Он срочно выехал в штаб армии в Инзу. На своем пути он задержал и направил в Симбирск встреченный в
эшелонах 4-ый латышский стрелковый полк, туда же повернул отходивший от Уфы коммунистический инженерный отряд.
Мценскому полку, также встреченному в пути, поставил задачу двигаться на Киндяковку с тем, чтобы атаковать противника с тыла и войти в связь с Симбирской группой.
Однако собранные Тухачевским силы оказались недостаточными для спасения Симбирска.


XXVII

После дневки в Сызрани 17-го июля 1918-го года, усадив свою пехоту на подводы, Каппель двинулся главным трактом на Симбирск, до которого было около 140 верст. Отряд его состоял из: 2 батальонов пехоты, конного эскадрона, казачьей сотни и 3 батарей.
Слух о действиях Каппеля встревожил красное командование.
На это были у него веские основания. Все красные части, высланные в сторону Ставрополя, Сенгилея и Новодевичьего, были разбиты. Сызрань взять не удалось – везде, где появлялись отряды Каппеля, им сопутствовала победа.
Ожидая появления Каппеля на пароходах, красные сильно укрепили берега Волги под Симбирском. На них были установлены орудия и пулеметы, ночью прожектора

29

шарили по реке, высланные вниз по Волге наблюдатели и разведка зорко следили за рекой. Казалось, что взять город было невозможно. Но вышло совсем не так, как предполагал противник. На свежих перекладных подводах Каппель вел отряды по тракту.
Вздымают пыль по тракту копыта каппелевской конницы, едва выше и дальше по сторонам гнали свои колеса подводы пехоты, мчались далеко впереди разъезды - это без остановок вел Каппель своих добровольцев. Четыре раза сменял ночь день, четверо суток пылил Симбирский тракт. Разметал, разносил Каппель из лежащих на его пути сел красные части, таранил путь на Симбирск. Отмахиваясь от донесений, что где-то, может быть, недалеко от тракта стоит противник. Знал, что после занятия им Симбирска эти самые красные части сами уйдут или просто разбегутся. До предела используя человеческие силы добровольцев, Каппель влек их за собой. На похудевшем, черном отныне лице страшно горели волей и целеустремленностью серо-синие, забывшие о сне глаза, но рука крепко держала поводья, кобура нагана расстегнута. Что это? Вольница гражданской войны? Сумасшедший кавалерист, очертя голову, вспомнивший  Сеславина и Давыдова? Начальник, в пылу увлечений забывший основные законы тактики? Но с того самого часа, когда он встал в Самаре во главе добровольцев, неустанно и лихорадочно работает мысль, и он знает, что неожиданный победоносный удар по главным центрам деморализует вокруг них на сотни верст кругом силы противника. Он знал, что это война гражданская, где особая психика у бойцов обеих сторон, где путь к победе рассчитывается не в кабинетах генеральных штабов, а обеспечивается особыми факторами, может быть, не похожими. А главное, он знал, что он ведет своих, часто мальчиков, добровольцев на борьбу за Россию и что он зажег их, заразил их этой своей идеей.
Висела яркой радугой над добровольцами Каппеля вера в победу и, завороженные, зачарованные ею, они не думали, сколько друзей не досчитаются они, может быть, завтра, может быть, этой ночью. Они знали одно - он сказал, что нужно взять Симбирск – значит,
он будет взят, а зачем это нужно – знает Каппель.
И отъехав на обочину дороги, он пропускает их мимо себя и мучительно думает,
как больше сохранить их при штурме города, который нужно взять, во что бы то ни стало. И снова, дав шпоры коню, он вносится вперед отряда. Скорей, как можно скорей – только быстрота и неожиданность обеспечат победу и сохранят эти молодые жизни. Чуть трогает  горькая улыбка губы – а ведь ему самому недавно 36 лет минуло.
На момент вспыхивают в памяти лица жены и детей. Чуть тряхнул головой, отгоняя личное, свое… Свои идут сейчас за ним. Свое все кругом – и этот тракт, и окрестные деревни, да и те, кто, может быть, из-за ближайшего пригорка осыпет его сейчас пулеметным дождем – разве они не были бы с ним, если бы их не отравили ядом зла и лжи их московские вожди? Недаром он отпускает, обезоружив пленных красноармейцев, темных, отравленных, больных людей. Вспоминается расстрелянный Мельников. Лицо Каппеля жестоко каменеет – таким пощады нет. А пока вперед, скорей, как можно скорей!
С угрозой смотрели на Волгу жерла красных сибирских орудий, неприступный берег ожидал пароходы Каппеля. Красное командование заранее потирало от радости руки – наконец-то эта горсточка сумасшедших людей, возглавляемая таким же сумасшедшим начальником, будет уничтожена. Все предусмотрено, каждый квадрат реки

30

под обстрелом, и здесь должен погибнуть со всем своим отрядом белобандит, отъявленный контрреволюционер, царский офицер Каппель. Рисовались красным командирам увлекательные картины, как под градом снарядов загораются, рвутся, тонут в волжских омутах пароходы белых, дерзко вступивших в борьбу с рабоче-крестьянской властью.
И вдруг утром 21-го июня с юга и запада, откуда никто ничего не ожидал, на город с фланга и тыла обрушились артиллерийские залпы, вспыхнуло громкое беспрерывное “ура” и вихрем, гоня растерявшегося, ничего не понимающего противника, в Симбирск ворвались отряды, среди которых верхом на коне виднелся их командир, вокруг имени которого уже начали слагаться легенды. Бросив все военное имущество, орудия, пулеметы, не успев расстрелять арестованных в городе офицеров, противник уходил на север.
Опять победа.
В Симбирске Каппель в первый раз выступил публично. В переполненном городском театре на сцену вышел скромный, одетый в защитную гимнастерку, молодой офицер. Он, как будто устало, обратился с приветствием к собранию. Его речь была удивительно проста, но дышала искренностью и воодушевлением. В ней чувствовались порыв и воля. Во время его речи многие плакали. Плакали и спасенные им офицеры, только что освобожденные из большевистских застенков. Да и не мудрено – ведь он звал на борьбу за поруганную родину, за народ, за свободу. Каппель говорил, и не было сомнения, что он глубоко любит народ, верит в него, и что он первый готов отдать жизнь за свою родину, за великое дело, которое он делал. Действие его слов было колоссально, и когда он окончил речь, она была покрыта не овациями, а каким-то сплошным ревом и громом, о  которых дрожало здание.
С того дня отряд Каппеля быстро пополнился добровольцами. Все, кто верил в дело освобождения России и любил ее, брали винтовки и становились в строй. Рядом стояли и офицер, и рабочий, и инженер, и техник, и мужик, и купец – крепко держали они в руках национальный флаг, и их вождь объединял всех их своей верой в светлую идею освобождения родной страны.
Симбирск оборонялся превосходными силами красных (около 2000 человек и сильная артиллерия) под командованием ставшего известным впоследствии советского военного начальника Г.Д. Гая, плюс на стороне оборонявшихся было преимущество в
выборе позиции для обороны города.
Главнокомандующий Восточным фронтом РККА И.Н. Вацетис в своей телеграмме
от 20-го июля 1918-го года приказывал: “Симбирск оборонять до последней капли крови”.
Советский командующий Гай ничего не смог противопоставить внезапному фланговому маневру Каппеля, ранним утром 21-го июля сбившего красную оборону Симбирска и, перерезав железную дорогу Симбирск-Инза, с тыла ворвавшегося в город.
21-го июля 1918-го года Симбирск был захвачен сходу, благодаря блестящему маневру ограниченными силами. Каппель совершил марш бросок из Самары, не обращая внимания на угрозу своему правому флангу со стороны Сенгилея. Он затем умело организовал преследование бегущих красных. Его молниеносное движение по тракту не дало возможности ни одному красноармейцу из расположенных по пути сел опередить его

31

и предупредить симбирский гарнизон. Это произвело огромное впечатление по всей России. Сам Троцкий после этого объявил: “ революция в опасности”, призвал снять для борьбы с Каппелем части с германского направления. После этого красные начинают сосредотачивать на Поволжском фронте свои лучшие части.
Несмотря на попытки, в ближайшие дни после падения Симбирска красным этот город отбить не удалось. Во многом это объяснялось тем, что Каппель заблаговременно разрушил железную дорогу на большом расстоянии от Симбирска.
После взятия Симбирска у Каппеля начинаются трения с Самарским эсеровским правительством (Комуча).
Такая популярность Каппеля – царского офицера по убеждениям, монархиста – начала беспокоить Самарское правительство. Чтобы контролировать его действия, в штаб Каппеля назначаются представители Самарского правительства – Фортунатов и Лебедев, к слову сказать, оказавшиеся вполне порядочными людьми, и Каппелю никаких неприятностей не чинивших, и даже не раз участвовавшим в боевых операциях.
Об очередном успехе В.О. Каппеля было торжественно объявлено в приказе № 20 по войскам Народной армии Комуча от 25-го июля 1918-го года, а 24-го августа 1918-го года за победу под Симбирском приказом Комуча  № 254 В.О. Каппель был произведен в полковники. Уже 22-го июля 1918-го года Каппель был назначен командующим действующими войсками Народной армии, а 25-го июля приказом № 20 по войскам Народной армии его отряд – 1-ая добровольческая (Самарская) дружина полковника Каппеля была развернута в Стрелковую бригаду особого назначения из двух полков (1-ый и 2-ой Самарские полки), легкой гаубичной и конной батареей общей численностью в 3 тысячи человек.


XXVIII

Потеря 1-ой армией красных крупного города и узла дорог еще более осложнила ее положение. Наиболее боеспособная группа ее войск под командованием Гая оказалась отрезанной от основных сил в районе города Сенгилей, южнее Симбирска. Левый фланг армии был оголен, что открыло врагу путь на Инзу. Под угрозой оказался штаб армии.
По приказу командующего фронтом В.Н. Вацетиса М.Н. Тухачевский для обеспечения левого фланга и прикрытия Инзы навстречу белым выдвинул из Инзы и станции Чуфорово наскоро сформированный отряд под командованием М.Н. Толстого. С помощью отряда Толстого по приказу Вацетиса Тухачевский предпринял первую попытку выбить белых из Симбирска 23-го июля, сразу после его захвата. Других войск, способных в тот момент к активным действиям, здесь не было. Наступление, предпринятое небольшими силами и без должной подготовки, не имело успеха. По существу, оно вылилось в разведку боем, после которой отряд отошел в исходное
положение.
Вскоре после неудачной атаки Симбирска в районе станции Чуфорово прорвалась
из окружения группа Гая и соединилась с отрядом Толстого. Общими силами они
обеспечили прикрытие левого фланга и Инзы.
32

27-го июля Гаю было приказано реорганизовать свою группу в регулярную дивизию, которая составила основу Симбирской дивизии. Гай стал ее начальником.
Неудачи под Симбирском в конце июля 1918-го года вызывали естественное неудовольствие и упреки И.Н. Вацетиса в адрес М.Н. Тухачевского. Но вряд ли можно обвинить в них командарма. Сам Вацетис признавал, что обстановка в полосе 1-ой армии после муравьевской авантюры была особенно тяжелой. Численность армии была слаба, в рядах армии осталось около 3 тысяч человек.
Тухачевский находил забвение от постигших его бед в самоотверженной деятельности по укреплению 1-ой армии. Он был уверен в скором своем успехе. Однако не прошла еще горечь пережитого в связи с изменой Муравьева, а его ожидали уже новые неприятности. Частые отлучки командарма из штаба вызвали неудовольствие И.Н. Вацетиса. Он в резкой форме потребовал от него побольше находиться в штабе, а не болтаться по тылам. И снова Тухачевскому приходилось устанавливать взаимопонимание с командующим фронтом. На обидную телеграмму и на незаслуженные упреки он ответил сдержанно, с обычным достоинством: “… Большую часть времени я находился на передовых позициях, а в Пензу ездил, чтобы устроить бежавшие части и набрать артиллеристов и инженеров…”
После неудачной попытки вернуть Симбирск напряженность боев в полосе 1-ой армии несколько спала и Тухачевский смог со всей энергией взяться за повышение боеспособности войск и завершение их реорганизации. Одновременно он готовил новый удар на Симбирск, теперь уже в масштабе фронтовой наступательной операции, которая имела своей целью разгром всей Приволжской группы белых армий Комуча.
На 1-ую армию возлагалась задача активными действиями сковывать противостоящие войска белых. Главная же роль в операции отводилась вновь формируемым 5-ой и 4-ой армиям. Фланговыми ударами с севера на Мелекесс и с юга на Самару они должны были взять основные силы белых в клещи и, отрезав пути отхода, разгромить их. 2-ая армия должна была наступать на Бугульму, а 3-я на Екатеринбург.
Тухачевский разработал план, в основу замысла которого лежало концентрическое наступление на Симбирск с постепенным сокращением фронта. К моменту решающей атаки войска армии должны были глубоко охватить оба фронта сибирской группировки противника.
Главный удар должна была наносить Симбирская дивизия. Наступление Восточного фронта готовилось на середину августа. Но белые упредили советские войска и 1-го августа сами перешли в наступление. Ударом с юга на Казань, Нижний Новгород они рассчитывали соединиться с северной армией Миллера, а продвижением на юг на вольско-саратовском направлении – установить связь с Донской армией генерала Краснова. Чтобы парировать удары белых, И.Н. Вацетис приказал войскам Восточного фронта перейти с 3-го августа во встречное наступление, не дожидаясь полного сосредоточения сил противника.
По измененному плану 1-ая армия получила активную задачу – ударом на Симбирск разгромить сосредоточенную там группировку белых и отбросить ее за Волгу.
Тухачевскому пришлось второй раз предпринять наступление на Симбирск, когда войска армии не были еще готовы к активным действиям. Брошенная в наступление

33

Симбирская дивизия встретила упорное сопротивление белых и имела лишь незначительное продвижение. Однако настойчивые атаки привлекли крупные силы белых и задержали их прорыв на северо-запад и запад от Буинска, что имело важное значение в
общем ходе боевых действий на Восточном фронте. Вольская дивизия 1-ой армии, не выдержав удара противника, отступила на 40-50 км. После ожесточенных боев отошли и
оперативные группы 5-ой армии. Белым удалось захватить Казань.


XXIX

К отрядам Каппеля присоединился только что бежавший от большевиков Борис Савенков, и когда по приказу Каппеля рядовых пленных красноармейцев, обезоружив, отпускали, этот правоверный социалист, поборник добра, свободы, справедливости и прочих красивых слов, протестовал против таких мероприятий. Однажды, когда по приказу Каппеля полковник Выропаев отпускал пленного 16-ти летнего мальчишку красноармейца, то присутствующий при этом Савенков недовольно ему сказал:
- Эх, Василий Осипович, добрый вы человек, что вы с ним цацкаетесь? Расстрелять бы эту сволочь, и дело с концом.
Так строители и создатели земного рая царства справедливости и свободы, подобно Савенкову, осуждали за проявленную человечность русских офицеров, против “жестокости” и “дикого самодурства” которых они боролись всю жизнь.
А как рассматривал все это сам Каппель, рассказывает тот же полковник Выропаев. “В то время каждый командир, и сам Каппель, были в то же время рядовыми бойцами. На Волге не раз Каппелю приходилось залегать в цепь вместе со своими добровольцами и вести стрельбу по красным. Может быть, поэтому он так точно знал настроение и нужды своих солдат. Иногда где-нибудь на привале или дневке он охотно делился своими впечатлениями о текущем моменте, мыслями о гражданской войне и взглядами на будущее. Вкратце это сводилось к следующему: мы, военные, оказались застигнутыми революцией совершенно врасплох. О ней мы почти ничего не знали, и сейчас нам приходится учиться тяжелым урокам. Гражданская война это не то, что война с внешним врагом. Там все гораздо проще. В гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши. Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг, если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России активно или пассивно, но участвует в войне. В гражданской войне победит тот, на чьей стороне будут симпатии народа. Не нужно ни на одну минуту забывать, что революция совершилась – это факт. Народ ждет от нее многого. И народу нужно что-то, какую-то часть дать, чтобы уцелеть самому”.
Каппель говорил: “Победить легче тому, кто поймет, как революция отразилась на их психологии. И раз это будет понятно, то будет и победа. Мы видим, как население идет сейчас нам навстречу, оно верит нам, и потому мы побеждаем… И, кроме того, раз мы честно любим родину, нам нужно забыть, кто из нас и с кем были до революции. Конечно, лично я хотел бы, как и многие из нас, чтобы образом правления у нас была монархия, но
34

в данный момент о монархии думать преждевременно. Мы сейчас видим, что наша родина испытывает страдания и наша задача облегчить эти страдания”

XXX

После Симбирской победы приблизился кульминационный момент проявления военных дарований и славы Каппеля. Самарское правительство не знало, какую линию поведения провести в отношении Каппеля. С одной стороны, он укреплял своими
победами их положение и увеличивал территорию, с другой стороны, он был царским офицером, исповедующим иные взгляды, и, наконец, население знало его, ему верило,
шло за ним, а имена самарских министров Черновых, Авксеньтьевых и прочих большинству населения были даже неизвестны. Мелкое самолюбие министров, державшихся на штыках армии Каппеля, страдало. Одновременно и партийная программа последователей Керенского не позволяла им верить и честно поддерживать Каппеля, вышедшего из рядов “царских опричников”, которых они, эти министры, в свое время травили с таким увлечением и энергией.
И после Симбирска прямой провод передал в штаб Каппеля приказ Самары, пропитанный полумерами времени Керенского. Министры, видимо, вспомнили время выступления генерала Корнилова и предательство Керенского. Но отстранить Каппеля, как это сделал в свое время Керенский с генералом Корниловым, они не могли – сила была в его руках и сила, которая, наверное, такого их приказа не послушала бы. Объявить же его изменником было настолько нелепо, что к этому варианту они даже и не думали прибегнуть. Поволжье знало Каппеля, его имя стало символом освобождения, и керенствующим министрам оставалось смириться. Но подрезать ему крылья, как-то уменьшить его популярность было необходимо. И приказ Самары гласит, что после Симбирска Народная армия Каппеля может устроить только демонстрацию в сторону Казани не дальше, чем до Богородска. Военные соображения для самарских эсеров были важнее, чем сведение счетов с подозрительным Каппелем. Они отчетливо понимали, что взятие Казани поднимет имя Каппеля на небывалую высоту и в ее блеске окончательно растают, исчезнут их имена.


XXXI

Со взятием Симбирска операции Народной армии развиваются в двух направлениях: от Сызрани на Вольск и Пензу, от Симбирска – на Инзу и Алатырь и по обоим берегам Волги к устью Камы.
К началу августа 1918-го года “территория Учредительного собрания” простиралась с запада на восток на 750 верст (от Сызрани до Златоуста), с севера на юг - на 500 верст (от Симбирска до Вольска).
Под его контролем, кроме Самары, Сызрани, Симбирска и Ставрополя-Волжского

35

находились также Сенгилей, Бугульма, Бугуруслан, Белебей, Бузулук, Бирск, Уфа. К югу от Самары отряд подполковника Ф.Е. Махина взял Хвалынск и подступал к Вольску.
Чехи под командованием подполковника Войцеховского заняли Екатеринбург.


XXXII

Успехи Каппеля напугали большевистское руководство, да и падение Симбирска – родины “вождя мирового пролетариата” произвело огромное отрицательное впечатление в Москве. Троцкий требует подкрепления и лично прибывает на Волгу. Все возможные силы красных в срочном порядке начинают отправляться на Восточный фронт.
В итоге против Симбирска и Самары были развернуты следующие силы красных: 1-ая М.Н. Тухачевского в составе 7 тысяч штыков и 30 орудий, а также Вольская дивизия из состава 4-ой армии. В Казани же под личным руководством командующего Восточным фронтом И.Н. Вацетиса сосредотачивалась 5-ая советская армия в составе 6 тысяч бойцов, 30 орудий, 2 бронепоездов, 2 аэропланов и 6 вооруженных пароходов.


XXXIII

От Симбирска до Казани по тракту около 200 верст. Казань укреплена, там большой гарнизон, туда еще подтягиваются красные части. Но оттуда к Каппелю пришла от тамошней противобольшевистской организации горячая просьба наступать на город. Там хранит красное правительство золотой запас. Наконец, взятие Казани расчищает путь к дальнейшему наступлению – кто знает, может быть, до Москвы.
Только все проводить скорей, не терять ни одного дня. Раскладывать, разбрасывать встречные части противника, рваться вперед, на плечах красных непрестанно двигаться вперед, не давать опомниться, укрепиться. Серо-голубые глаза впились в карту, лихорадочно быстро работает мысль, твердо и четко прикидывает, взвешивает, вычисляет. Приказ? Но там, в Самаре, не понимают положения, не знают обстановки. А главное, всегда и во всем для него – Россия, а не отдельные лица. И откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, решает он твердо и неуклонно – вперед, на Казань! Победа будет – уверен в этом Каппель, и эта победа будет для родины. И вызванные им на совещание представители Самары Фортунатов и Лебедев, увлеченные его словами и планами, становятся на его сторону, взяв на себя всю ответственность за неисполнение приказа Правительства.


XXXIV

В Казани обстановка была неизмеримо более тяжелой, чем в Самаре. Большевики объявили под страхом расстрела немедленную регистрацию всех офицеров, однако,

36

несмотря на то, что огромное количество офицеров приказу подчинилось, часть офицеров ушла в подполье. Тайную офицерскую организацию возглавил генерал-лейтенант И.И. Попов, командовавший в конце Великой войны 32-ой пехотной дивизией. Но развернуть деятельность организации не удалось: генерал Попов был схвачен 22-го мая и расстрелян в Москве. На его квартире ЧК нашла списки членов организации. Начались аресты и расстрелы на месте.
Красное командование Казани было неспокойно. С одной стороны, нервировала весть о взятии Каппелем Симбирска, заставляла готовиться ко всяким неожиданностям. С другой стороны, имелись сведения, что арестованы не все члены организации Попова, поймать их всех никак не удавалось. Наконец, в городе проживало около тридцати тысяч офицеров, которым тоже верить нельзя. В городе же находилась академия Генерального штаба, недавно привезенная сюда из Екатеринбурга. Правда, академики старались уверить в своей лояльности, правда, начальник ее, генерал Андогский, внешне вел себя безукоризненно, но за этой лояльностью и безукоризненностью чувствовалось совсем иное.
- Хитрая лиса, - говорили про Андогского комиссары, и на всякий случай, разместили оба курса академии в трехэтажном здании, отведя им второй и третий этажи и разместив в первом каких-то своих верных курсантов.
К июлю в Казань прибыл испытанный боевой 5-ый латышский полк, и комиссары стали чувствовать себя спокойнее.
Красное командование знало, что Троцкий не щадит за неудачи, но в данном случае ситуация осложнилась еще и тем, что в городе хранился этот проклятый золотой запас, зачем-то сюда привезенный по приказу самого Ленина. Город укреплялся со всех сторон, охранение было вынесено далеко за его стены, казалось, были приняты все меры и
Троцкому слались самые успокоительные донесения, но на душе казанских хозяев все же было неспокойно. Этот сумасшедший, не признающий никаких преград, царский кавалерийский офицер Каппель, путал тут все карты. Для него не было больших расстояний, для него не существовало времени, его белые банды появлялись там, где их и не ждали, его маневр никогда нельзя было предугадать, наконец, его такие же сумасшедшие, как и он, отряды не знали ни чувства страха, ни создания невозможности при выполнении его приказов. И чуть слышным шепотом шелестело среди академиков:
- Слышали? Каппель.
А генерал Андогский, наверное, после очередного доклада комиссарам о настроении вверенной ему академии, старался вспомнить, кто же этот Каппель, тоже когда-то окончивший эту академию.
А где-то на конспиративных квартирах заговорщики горячо и страстно ждали человека, имя которого было овеяно постоянными победами. К этому легендарному белому вождю были посланы от организации свои люди и заговорщики, никогда не знавшие Каппеля, уже верили в его скорый приход.





37


XXXV

Выбор направления нового удара вызвал множество споров. Главный штаб в Самаре в лице полковника С. Чечетко, полковника Н.А. Галкина и полковника 
П.П. Петрова настаивал на нанесении главного удара на Саратов, навстречу Донской армии Петра Краснова, соединение с которым приводило к стратегической победе Белого движения. Полковник В.О. Каппель, А.П. Степанов, В.И. Лебедев, Б.К. Фортунатов отстаивали необходимость удара в направлении на Казань, указывая, что в Казани приготовлено восстание, а потому город, где были сосредоточены колоссальные материальные ресурсы, будет взят без труда.
В результате споров командующий  Народной армией Чечек категорически запретил Каппелю и Степанову наступать на Казань, разрешив только демонстрацию боевых действий до устья Камы, после чего они должны были со своими частями вернуться в Самару для дальнейшего наступления на Саратов. Однако же они проигнорировали этот запрет и решили взять Казань по своей инициативе. 
В результате намеченная командованием демонстрация превратилась во взятие города частями Каппеля и Степанова.
Начав 1-го августа движение из Симбирска на пароходах, флотилия Народной армии, предварительно разгромив в устье Камы вышедшую навстречу флотилию красных, 5-го августа уже создала угрозу Казани, высадив десанты на пристани и противоположном берегу Волги.
Каппель с тремя ротами направился на восток в обход города.
6-го августа серые дождевые тучи тянулись с юга на город. С полудня начал накрапывать дождь, превратившийся к вечеру в жестокий ливень. Ветер гнал тучи на север, и, казалось, им нет конца. Сквозь пелену ливня в десяти шагах ничего не было видно. Промокшее охранение, спрятавшись за стогами сена, под деревья, было спокойно – кто в такую непогодь будет наступать. Вздохнули облегченно и красные командиры.
И вдруг, когда дождевые сумерки окутали город, когда по всем вычислениям белые должны были быть еще далеко, и можно спать спокойно, над Казанью с ревом и гулом, заглушая шум ливня, пронеслись первые снаряды Каппеля. Раздалось яркое, беспощадное “ура”, и, расшвыривая, разметая красные части, на их плечах на улицы города ворвались люди с белыми повязками на рукавах.
В то время как чехи повели наступление на город от пристани, в середине дня Каппель вошел в город с тыла, вызвав панику в рядах обороняющихся большевиков.
Красные метались в страхе, смешанном с бешенством. Красные комиссары и промокшие командиры, останавливая бегущих в панике своих бойцов, но улица за улицей, под аккомпанемент пулеметных очередей, переходили в руки Каппеля, а в окруженных со всех сторон казармах – главная надежда красного командования – 5-ый латышский полк поднял руки и сдал оружие.
Тем не менее, сражение затягивалось из-за упорнейшего сопротивления
латышских стрелков (советский 5-ый латышский полк), начавших было даже теснить

38

чехов обратно к пристани.
Решающим оказался переход на сторону белых 300 бойцов Сербского батальона майора Благотича, размещавшихся в Казанском кремле, который в решающий момент нанес красным неожиданный фланговый удар. В результате сопротивление латышей было сломлено.
5-ый Латышский полк целиком во главе с его командиром сдался белым. Это был единственный случай за всю Гражданскую войну, когда латышские части сдавались.
Военно-полевой суд приговорил их, как иностранцев, взявшихся не за свое дело, к расстрелу.
Операцию Каппеля и чешских легионеров Степанова по взятию Казани поддержали с тыла партизаны поручика Г. Ватягина. Член офицерской организации Попова Ф. Мейбем, сумевший покинуть Казань, когда начались аресты, так описывает свое первое знакомство с отрядом Ватягина, в который попал с двумя товарищами-офицерами: “Поручик Ватягин приказал своему отряду строиться. Боже! Да это все только мальчики – кадеты, гимназисты, реалисты и юнкера казанского военного училища в среднем 16-17-летние. Спрашивается: где же их отцы? Где старшие братья?”
К сожалению, многочисленные офицерские организации Симбирска и Казани выставили сотни бойцов вместо тысяч. Ватягин повел мальчиков в штыковую атаку. Одновременно красных атаковала чешская кавалерия Степанова. Большевики побежали.
К утру все было кончено, и над городом вызывающе и гордо под прояснившимся небом реяли по ветру национальные русские флаги.
После двухдневных тяжелых боев, несмотря на численное превосходство красных, а также наличие серьезных укреплений у обороняющейся стороны, 7-го августа к полудню Казань была взята совместными усилиями самарского отряда Народной армии, ее боевой флотилии и чехословацких частей.
Трофеи не “поддавались подсчету”, был захвачен золотой запас Российской империи, украденный большевиками в Москве в ноябре 1917-го года. Потери Самарского отряда составили 25 человек.
Что касается оборонявшихся в Казани красных, то о них лучше всего доложил лично Ленину И.Н. Вацетис, командующий Восточным фронтом вместо убитого Муравьева: “… в своей массе они оказались к бою совершенно неспособными, вследствие своей тактической неподготовленности и недисциплинированности”. При этом сам командующий красным Восточным фронтом чудом избежал плена.
Значение взятия Казани войсками В. О. Каппеля: в противобольшевистский лагерь в полном составе перешла находившаяся в Казани академия Генерального штаба во главе с генералом А.И. Андогским; благодаря успеху войск Каппеля удалось восстание на Ижевском и Воткинском заводах; по реке Вятке ушли из Камы красные; советская Россия лишилась камского хлеба; были захвачены огромные склады с вооружением, боеприпасами, медикаментами, амуницией, а также с золотым запасом (650 миллионов золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, платины и другие ценности).
Бесконечными приветствиями, цветами засыпали каждого добровольца, и от края и до края города неслось одно слово:

39

- Каппель!
И рано утром, 7-го августа, генерал Андогский, явившись в академию, начал свое обращение к офицерам и курсантам словами:
- Господа офицеры, забрало сброшено.
А под распахнувшимся дождевиком на плечах генерала офицеры снова увидели погоны.


XXXVI

Но радость и торжество победы были для Каппеля сразу горько омрачены. Если казанские противосоветские организации сразу вошли в состав его отрядов, то большинство офицеров или остались инертными, или же, зная, что Каппель действует от Самарского эсеровского правительства, но не зная его взглядов и стремлений, причислило его тоже к этой партии и решило пробираться в Омск. Призыв Каппеля к Казанскому офицерству поэтому, остался почти без ответа и победитель, имя которого стало символом освобождения для волжан, тяжело и горько переживал это непонимание. Такое настроение поддержали еще генштабисты академии на своем совещании решением, что двигаться дальше нельзя, что нужно сперва основательно укрепить Казань, разработать детально дальнейший план действий и т.д., согласно законам ведения большой, но не гражданской войны. Разумеется, это решение было для Каппеля необязательным, но для той массы офицерства, которая оставалась инертной, послужило поводом для уклонения от призыва Каппеля. Это непонимание толкало даже некоторых на преступление с военной точки зрения. Так полковник (впоследствии генерал) Нечаев самовольно вывел из Казани и направил к Омску большую кавалерийскую часть. Телеграмма Каппеля с приказанием немедленно вернуться догнала его, когда он уже грузил свою часть в вагоны. Исполняя приказ, Нечаев вернулся в Казань, но свою часть отправил в Омск. В Казани он доложил Каппелю, что готов нести ответственность за свой поступок, но, что его часть верит Омску больше, чем Самаре. Нечаев был оставлен при волжской группе и впоследствии, разобравшись во всем, глубоко раскаивался, что лишил Каппеля своих кавалеристов. Все это не только отравляло радость победы, но и мешало проведению новых намеченных планов.
У государственного банка, где хранился запас, было немедленно после занятия города выставлено усиленное охранение. Каппель, учитывая неожиданности гражданской войны, решил вывезти золото в Самару. К вечеру к банку были согнаны все трамваи и в присутствии Каппеля добровольцы стали грузить на них ящики с ценностями. Было погружено 650 миллионов рублей в золотой валюте, 100 миллионов рублей кредитными билетами, запасы платины и другие ценности. С трамваев все это было перегружено на пароход “Фельдмаршал Суворов” и отправлено под охраной в Самару, а позднее перевезено в Омск, к адмиралу Колчаку. Невольно напрашивается вопрос: почему Каппель не отправил золотой запас прямо в Омск? Причин было две и обе вполне уважительные. Во-первых, путь до Омска был гораздо менее безопасен, чем до Самары, и, узнав об этом через своих агентов, Троцкий, наверное, приложил бы все силы, чтобы
40

вернуть ценности. Вторая была для Каппеля не менее уважительная – В Самаре сидели эсеры, в Омске еще не было Верховного Правительства, а было правительство Временное Сибирское, хотя и начавшее борьбу с Самарой, но состоящее из людей для Каппеля неизвестных и исповедующих тоже не его политические взгляды. У командующего, занятого чисто военными делами, просто не было возможности и времени разбираться в тонкостях разницы между Самарой и Омском.


XXXVII

Со взятием Казани последовала реорганизация Народной армии: в Поволжский фронт, которым командовал полковник С. Чечека, вошли все русские и чехословацкие войска.
Фронт разделился на войсковые группы: Казанскую под командованием 
А.П. Степанова; Симбирскую (под командованием полковника В.О. Каппеля); Сызраньскую; Хвалынскую; Николаевскую; Уральского казачьего войска; оренбургского казачьего войска и Уфимскую войсковые группы.
В Казани предполагалось развернуть Казанский отдельный корпус из двух дивизий.
Однако в Казани был сформирован только один конный отряд численностью около 600 сабель, командиром которого стал капитан Мейбом.
Добровольцы из татар, несмотря на то, что по халатности командования им долго не выдавали ни обмундирования, ни снаряжения, ни пищи, терпеливо ждали в казарменном дворе, пока их примут. Когда командир к ним вышел и отдал приказ строиться, поднялось несколько человек. Оказалось, что остальные не знали русского языка. Из нескольких сотен татар-солдат было человек двадцать, в унтер-офицерских чинах – четыре знающих русский язык человека. Необходимо было проводить с татарами строевые занятия, немедленно обучать их стрельбе и приемам штыкового боя, а времени было мало. Но когда татарам пришлось идти в бой, отряд проявил себя блестяще.
Сразу после взятия Казани Каппель приступил к разработке плана дальнейшего наступления на Москву через Нижний Новгород, ибо до Златоглавой оставалось всего около 300 верст, а долговременная позиционная оборона в ситуации, сложившейся сразу после взятия Казани, не представлялась возможной.
Каппель на собрании офицеров Генерального штаба в Казани настаивает на дальнейшем наступлении на Москву. План Каппеля основывался на полученных сведениях о готовности выступить против советской власти рабочих нижегородского Сормовского завода. О настроении и уверенности в своих силах Каппеля говорил также эпизод, имевший место 5-го августа, когда В.О. Каппель на все вопросы А.П. Степанова и “Возьмем ли Москву?”, отвечал утвердительно и тогда. Каппель предложил Галкину, Лебедеву и Фортунатову развить успех – с ходу взять и Нижний Новгород, а с ним и вторую часть золотого запаса России, что наверняка лишило бы Советское правительство “козырей” на переговорах с Германией: до подписания “Дополнительных соглашений” в Берлине оставалось всего 20 дней. Но штабная “тройка”, а также чехи, ссылаясь на
41

отсутствие резервов для обороны Самары, Симбирска и Казани, категорически воспротивились плану полковника, утверждавшего, что в гражданской войне побеждает тот, кто наступает (сторонником наступательной стратегии являлся и генерал А.И. Деникин, он считал, что в условиях гражданской войны принципиально важен порыв атакующих, а сильно укрепленные и даже вроде бы неприступные позиции не имеют столь решающего значения, какое они имели в первую мировую войну, в силу этого своего убеждения Деникин не уделил внимание созданию по ходу наступления во время похода на Москву войск Юга России оборонительных укрепленных рубежей, за которые в случае неудачи войска могли бы иметь возможность “зацепиться”).
Вместо наступления эсеры предпочли ограниченную оборону, что стало крупной стратегической ошибкой Комуча, ибо, несмотря на все призывы, приток добровольцев в Народную армию был слабым – даже преподаватели и слушатели академии Генштаба в Казани уклонились от мобилизации, продолжая соблюдать “нейтралитет”. Самара не дала дополнительных резервов, заявив, что Казань должна держаться своими силами… Решение эсеровского руководства “Сначала закрепить завоевания, а потом двигаться дальше” окончилось поражением, и смелым планам Каппеля не было даго шанса на реализацию.


XXXVIII

1-ая армия Тухачевского продолжала находиться под Симбирском. Основной причиной неудач Тухачевский считал незаконченность реорганизации войск и их неготовность к наступлению. Для усиления удара на Симбирск Тухачевский предположил срочно перебросить на левый фланг армии прибывшую из резерва фронта Курскую бригаду Азарха. Его решение не встретило возражений.
9-го августа 1-ая армия возобновила наступление. Тухачевский, учитывая важность выполняемой задачи, просил командование фронта активизировать действия под Казанью. Он настойчиво просил заставить противника ввязаться в бой в районе Казани всеми силами и лишить его свободы маневрирования. Одновременно он просил в ходе наступления 1-ой армии решительное содействие 2-ой армии наступлением на железную дорогу Симбирск-Уфа с целью прервать дорогу, прекратить сообщение и оттянуть силы белых.
Однако командование фронтом требовало от 1-ой армии немедленное освобождение Симбирска без всякого содействия других армий.
Возобновив наступление на Симбирск, войска армии в первые дни добились незначительных успехов. Тухачевский настойчиво проводил свой план, требуя от командиров дивизии и бригад своевременного и точного выполнения поставленных задач. Однако не все получалось так, как было задумано. Перегруппировка Курской бригады, на которую возлагались большие надежды, задержалась начдивом Инзенской дивизии. В полдень 9-го августа командарм потребовал от него немедленной переброски бригады в указанный регион: “Промедление на один час преступно. Для энергичного и смелого начальника не должно быть невыполнимого”.
42

К 11-му августа войска 1-ой армии вышли на подступы к Симбирску. Уточняя задачи соединениям, Тухачевский приказал Инзенской и Симбирской дивизиям охватить фланги вражеской группировки и штурмом освободить город, при этом отрезать путь отступления белым на юг и по железной дороге за Волгу и закрепиться главными силами на правом берегу реки. Развитие охватывающего маневра на левом фланге он возлагал на Курскую бригаду.


XXXIX

Конечно же, вместо похода на Москву уже через неделю после взятия Казани – 14-го августа – прямой провод из Самары передает в штаб Каппеля беспрерывно одно: “Спасайте Симбирск!”
Полным ходом, задыхаясь, несут волжские пароходы Каппеля с его армией к городу, под которым уже прославился красный командир, и шлет волну за волной свои войска на обреченный, казалось, город. Он отлично учитывает и понимает, что город нужно взять до прихода Каппеля, так как в противном случае задача будет значительно сложней. Задыхается, бьется белый гарнизон симбирцев, знает, что Каппель изо всех сил спешит на помощь, знают также, что если удержатся до его прихода, то будет победа, ибо с ним идет только она одна. Поэтому и Тухачевский гонит без пощады своих красноармейцев на город.
Но уже прямо с пароходов ведет в бой свои части 36-летний Каппель на озверевшие от неудач части 28-летнего Тухачевского. Огромный военный талант Каппеля, одухотворенный страстной любовью к родине, пропитанный высоким сознанием чести,
честности, жертвенности и долга, столкнулся с таким же огромным военным талантом Тухачевского, талантом, отравленным честолюбием, эгоизмом и беспринципностью. Жестоко защищается бывший поручик императорской Гвардии, продавший свою шпагу Кремлевским хозяевам, падают под его огнем добровольцы Каппеля, воины которого заражены верой своего вождя, его порывом и, оставшиеся еще в живых, идут вперед и вперед, и то там, то тут между их цепей мелькает фигура заколдованного от пуль Каппеля. И на третий день жестокого упорного боя Тухачевский вынужден был отойти и перенести свой штаб к Инзе, верст на 80 западнее Симбирска. Город был спасен, и опять по волжским просторам покатилось имя человека, знавшего только победы.
К 14-му августа войска ударной группировки армии продвинулись на 55 км и своим правым флангом перехватили Волгу. На левом фланге белых обходила с севера Курская бригада. И вдруг неожиданно все рухнуло. Белые контратакой офицерского батальона, прорвав фронт Курской бригады, разбили ее и стали развивать прорыв в направлении станции Охотничья, где находился штаб Симбирской дивизии. Тухачевский немедленно приказал выдвинуть на левый фланг бронепоезд, а сам отправился к Гаю, чтобы помочь ему восстановить положение. При всей своей горячности Тухачевский обладал замечательным качеством – не опекать подчиненных и не подавлять их инициативы. Под Охотничьей он не подменял Гая в командовании дивизией, а лишь сдерживал своим хладнокровием горячность начдива, стремился предупредить
43

возможные ошибки. Когда же на станции Охотничья возникла паника, он навел порядок среди бойцов, вдохновил их личным примером бесстрашия. Порядок на станции Охотничья удалось восстановить в тот же день. Однако общая обстановка в полосе Симбирской дивизии продолжала ухудшаться. Развивая успех контратаки, белые силами 1-ой дивизии Приволжской армии обошли новый фланг Симбирской дивизии. Ее части стали в беспорядке отступать. Несмотря на все усилия Тухачевского и Гая, положение спасти не удалось. 16-го августа войска 1-ой армии отошли в исходное положение. Прибывший на Восточный фронт Троцкий угрожал Тухачевскому трибуналом. В защиту выступил комиссар 1-ой армии В.В. Куйбышев, который добился у В.И. Ленина сначала привести армию в полный организационный порядок и только тогда приступать к решительным действиям. Это принесло свои плоды и позволило 25-го августа начать частые наступательные операции с целью занять более выгодное положение для удара на Симбирск.
Командарм стремился, прежде всего, обеспечить фланги ударной группировки. К этому времени две его дивизии – Инзенская и Симбирская – действовали на Симбирском направлении, а Пензенская была развернута против Сызрани. За левым флангом армии в большом отрыве от основных сил, в районе города Алатырь, образовалась небольшая Алатырская группа, прикрывавшая этот район со стороны Буинска. В ходе предшествовавших боев белым удалось вклиниться в центре полосы армии и создать угрозу обхода левого фланга Инзенской дивизии и правого фланга Симбирской. Над левым флангом армии с севера нависла группа белых, развернутая против Алатыря. Эти две наиболее опасные группы белых Тухачевский и решил разбить до начала общего наступления.
25-го августа Инзенская дивизия неожиданно атаковала вклинившуюся группу белых с фронта, а Витебский полк Симбирской дивизии ударом с севера вышел ей в тыл. Ошеломленные внезапной контратакой, белые были разбиты. Остатки их отступили к юго-востоку от станции Кузоватово. 28-го августа Инзенская овладела станцией и обеспечила тем самым наступление на Симбирск с юга.
Так же неожиданно атаковала белых Алатырская группа. И здесь Тухачевский искусно применил фланговый маневр. Оставив небольшой заслон с фронтом, он направил главные силы группы в обход белых с севера для удара во фланг и тыл. Задуманный
маневр был успешно осуществлен, угроза левому флангу устранена.


XL

Опасения Главного штаба в Самаре оправдывались: большевистское командование прикладывало все силы, чтобы вернуть Казань. В Свияжск, где укрепились отступавшие от Казани остатки разбитых красных войск, лично прибыл народный комиссар по военным делам председатель Высшего военного совета РСФСР Л.Д. Троцкий, развивший
там самую энергичную деятельность и применявший самые экстренные меры к установлению дисциплины в разрозненных и деморализованных красных войсках.

44

5-ая советская армия быстро получила подкрепление благодаря оставшемуся в руках большевиков стратегически важному мосту через Волгу и в скором времени Казань оказалась окруженною красными с трех сторон.
Из состава Балтийского флота большевистское руководство перебросило на Волгу 3 миноносца, а местные волжские пароходы красных были вооружены тяжелыми морскими орудиями. Преимущество на воде быстро перешло к красным… Силы добровольцев таяли, а красные, наоборот, усиливали свой напор, направив на Волгу свои лучшие войска – латышские полки.
В последующих неудачах Народной армии главную роль сыграло полное отсутствие резервов, не подготовленных руководством Комуча, несмотря на время, которое Каппель им дал своими первыми успехами на Волге, несмотря на те возможности, которые давали огромные территории, находящиеся под контролем Комуча в плане мобилизации.
Попытки полковника Чечека организовать снабжение и подготовку пополнений для Народной армии встречали противодействие со стороны Галкина и Лебедева. Путаницу в управлении Приволжским фронтом усугубило и то, что новый командующий подчинился не новой власти, а  командованию Чехословацкого корпуса, которое к тому же находилось в Сибири.


XLI

Не успев завершить операцию под Симбирском, едва приступив к разработке плана преследования отступающих красных войск Тухачевского, Каппель получил приказ срочно вернуться в район Казани. Там местные формирования были не в силах удержать город, так как прибывший на фронт сам Троцкий повел наступление на Казань.
Беспощадными мерами вводил Троцкий порядок и дисциплину в потерявшие дух красные части. “Революция в опасности”, - повторялось беспрерывно в его приказах, а если так, то все меры хороши. Уже больше 20 командиров красных частей расстреляно по его приказу. Из центра России беспрерывной волной тянутся красные подкрепления, и Троцкому удается, за время отсутствия Каппеля под Симбирском вклиниться между ним и Казанью.
В 50 км от Казани к югу, в районе Нижнего Услона, Каппель высадил свои части с пароходов и двинулся к Казани, обходя ее с запада через город Свияжск, занятый большими красными силами.
Прибегая к своим обычным правилам, Каппель выделил конскую группу с полковником Выропаевым и его батареей, которая должна была занять станцию Тюрельму и двигаться на Свияжск, а затем должен был на рассвете атаковать главные   
силы. Выступив вечером, полковник Выропаев занял Тюрельму, разгромил красный броневик и двинулся к Свияжску. Когда его батарея втягивалась уже в город, он заметил шедший ему навстречу автомобиль. Этот автомобиль внезапно резко остановился и два человека, выскочив из него, скрылись в каком-то дворе. Шедшие впереди белые разъезды успели захватить шофера. Оказалось, что убежавшими были сам Троцкий и его адъютант.
45

Но главных сил в городе почему-то не оказалось – он был занят красными, и полковник Выропаев был вынужден боковыми улицами выйти за город и только к вечеру присоединиться к своим. Оказалось, что в ночной темноте они спутали направление. Каппель после соединения всех частей решил взять город во вторую ночь. Но неожиданно
перед самым наступлением из Нижнего Услона от защищавших его сербов пришло донесение, что они не в силах дальше сопротивляться красным, и должны оставить город. Это оголило бы фланг. Каппель, оставив Свияжск, бросается на помощь сербам. Новые и новые красные волны бросает Троцкий на Нижний Услон.
Четыре дня без перерыва бились Каппель и сербы против превосходящих сил противника, но все усилия Троцкого разбивались о позиции Каппеля. Добровольцы несли потери за потерями, но с каждым часом крепился дух от сознания, что лавины противника бессильны занять их позиции, защищаемые Каппелем. Бригада Каппеля в это время состояла из двух стрелковых полков и конного эскадрона при трех артиллерийских батареях общей численностью до 2 тысяч человек при 10-12 орудиях.
В боях за Нижний Услон Каппелю первоначально сопутствовал успех – части его бригады ворвались на станцию, едва не захватив штаб 5-ой армии и личный поезд Троцкого – однако, как раз в это время к красным подошло подкрепление, и части 5-ой армии при поддержке корабельной артиллерии начали охватывать левый фланг бригады. Ввиду подавляющего превосходства противника, Каппелю пришлось отказаться от взятия Нижнего Услона, однако проводимая операция хотя бы на время облегчила положение Казани. Каппель настаивал на повторном наступлении на Нижний Услон, однако, как и ранее под Симбирском, ему не удалось завершить начатое – бригада в срочном порядке вызывалась к Симбирску, положение которого резко ухудшалось.
К началу сентября наступление Народной армии окончательно выдохлось. Северная группа оставила свое наступление под Свияжском, Хвалынская – под Николаевском.
Осенью 1918-го года Народная армия находилась в отчаянном положении: ее немногочисленные отряды на фронте уже не могли одержать многократно превосходившие их силы большевиков. В этой ситуации наиболее боеспособная бригада В.О. Каппеля играла роль своеобразной “пожарной команды”, являясь, по существу, единственным мобильным резервом Народной армии на огромном участке фронта от Казани до Симбирска.


XLII

Успехи 1-ой армии под Симбирском положили начало общему изменению обстановки на Восточном фронте в пользу советских войск и способствовало предпринятому 5-го сентября наступлению 5-ой армии на Казань.
Неожиданные удары 1-ой армии вынудили белых перебрасывать против нее часть сил с казанского направления и тем самым ослабить казанский участок фронта. 10-го сентября 5-ая армия освободила Казань. А днем раньше 1-ая армия начала Симбирскую операцию. Войска фронта перешли в общее контрнаступление.
46

В основу плана Симбирской операции 1-ой армии оставалась идея
концентрического наступления, которым, скорее всего, достигается обход и окружение
белых.
Первоначально командарм намечал нанести удар на Симбирск двумя дивизиями – Инзенской и Симбирской. Но затруднения в организации связи и снабжения привели его к решению - все предназначенные для удара войска под командованием начальника Симбирской дивизии Г. Д. Гая (пять стрелковых полков и полтора кавалерийских дивизиона из Пензенской и Инзенской дивизий) удержать в тылу. На остальные части этих дивизий он возлагал задачу сковать белых в районе Сызрани.
На главном направлении было сосредоточено примерно 5,3 тысячи человек (две трети сил армии). Это обеспечило почти двойное превосходство над белыми. Группа Гая охватывающими ударами с юго-запада и запада должна была разгромить противостоящие части белых и освободить Симбирск. Для глубокого обхода правого фланга белых и перехвата пути их отступления на север в район станции Алгани и далее на Ногаткино, выдвигались 5-ый Курский полк и отдельный армейский кавалерийский дивизион. Эти части одновременно обеспечивали левый фланг ударной группы армии. Ее правый фланг обеспечивала конница Инзенской дивизии. Ей ставилась задача овладеть селом Тереньча на большаке Сызрань-Симбирск и перерезать телеграфную связь между этими городами.
Фронт наступления ударной группы общей протяженностью 100 км к концу первого дня наступления должен был сократиться до 60 км, а в последующем сузиться еще больше.
9-го сентября 1918-го года, когда еще продолжались бои за Казань, 1-ая армия перешла в наступление на Симбирск. Для отвлечения внимания белых и достижения внезапности удара на главном направлении Тухачевский вначале предпринял короткую атаку на стыке Инзенской и Симбирской дивизий на Кузоватово. Овладев этим пунктом, он надежно обеспечил правый фланг ударной группы Гая.
Наступление на Симбирск велось энергично и стремительно.
С 9-го по 11-ое сентября ударная группа Гая, ломая сильное сопротивление белых, продвинулась на 70 км. Ее части перерезали дороги из Симбирска на Сызрань и Казань и отрезали симбирскую группировку белых от войск, действовавших в районе Сызрани и Буинска. Непрерывное обходное движение срывало все попытки командования белых остановить наступление советских войск. Начавшаяся паника вскоре перешла в отступление белых.


XLIII

11-го сентября командарм отдал приказ на штурм Симбирска. Это был приказ-инструкция о ведении уличного боя и поддержания в городе после овладения им строжайшего революционного порядка.
К вечеру 11-го сентября части ударной группы с трех сторон вышли к Симбирску и полукольцом охватили город, а 1-ый Симбирский стрелковый полк ворвался на его
47

южную сторону. Этим полком командовал бывший солдат царской армии П.Ф. Устинов. Ночью Устинов с помощью местных железнодорожников провел подразделение своего полка в тыл белых в районе одного из рабочих поселков.
Так же умело и отважно действовали части левого фланга ударной группы. Кавалерийские дивизии старого большевика П.М. Боревича первым оседлал дорогу Симбирск-Казань и отрезал белым путь отхода на север.
А Интернациональный полк под командованием Д. Варги разгромил учредиловцев у станции Охотничья и стремительным броском вышел к железнодорожному мосту через Волгу.
На половине пути от Казани на станции Тетюши Каппель вынужден был высадить свои части, достигшие уже трех тысяч человек на левый берег Волги и следовать дальше походным порядком. 12-го сентября он подошел к Симбирскому мосту, через который уже тянулись отходившие части и бесчисленные беженцы. Чтобы помочь отступающим, Каппель приказал своей артиллерии обстрелять юго-западные подступы к городу, откуда угрожал главный удар красных.
С рассветом 12-го сентября войска 1-ой армии начали общий штурм Симбирска. Для более оперативного руководства сражением Тухачевский переместил свой штаб на станцию Охотничья. Белые не выдержали одновременного удара советских войск с фронта, флангов и тыла, оставили Симбирск и ушли за Волгу. Части ударной группы армии на плечах белых ворвались в город и к полудню полностью им овладели.
1-ая армия захватила в Симбирске около 1000 пленных, 3 самолета, 100 орудий, обоз и другие трофеи. Из губернской тюрьмы были освобождены 1500 политических заключенных. Многие из них пополнили ряды 1-ой армии.
Овладение Симбирском командующий 1-ой армией считал лишь ближайшей задачей ударной группы Гая. Еще перед штурмом города он дал указание Гаю не задерживаться в Симбирске, а немедленно выводить войска к Волге и затем форсировать ее для завершения разгрома всей симбирской группировки белых. 12-го сентября эта задача была подтверждена директивой командующего фронтом.


XLIV

Потери Симбирска резко ухудшили положение белых войск. Наиболее удобный путь отступления из-под Казани вниз по реке Волге был закрыт. Командование белых, пытаясь спасти положение, быстро привело в порядок и усилило резервами, бежавшими за Волгу, войска и приказало им закрепиться на левом берегу. Уже 12-го сентября белые предприняли попытку вернуть железнодорожный мост. На следующий день они начали усиленный обстрел Симбирска. В самом городе оставшиеся белогвардейцы старались вызвать панику, подстрекали к мародерству.
Катастрофа белых на севере привела к резкому ухудшению положения на юге, несмотря на все попытки остановить наступление красных. 12-го сентября был оставлен Вольск, потом – Хвалынск. Оборонявшие их части 2-ой стрелковой Сызранской дивизии стягивались к Сызрани.
48

К Симбирску Каппель подошел от Казани лишь 12-го сентября, город к этому моменту уже эвакуировался. Упорные попытки его бригады вернуть город успехом не увенчались.
Теперь Каппелю предстояло решать сложную и трудную задачу другого рода: защищать направление на Уфу и Бугульму и одновременно прикрывать отступление из-под Казани Северной группы полковника Степанова. Эта задача была полностью выполнена, несмотря на тяжелую обстановку: скверная погода, упадок духа, несогласие с чехами, не налаженность снабжения продовольствием.
13-го сентября Тухачевский вынужден был отдать приказ о выводе всех войск из города, кроме предназначенных нести караул, и в городе навести строжайший порядок.


XLV

13-го сентября Тухачевский отдал приказ Гаю форсировать Волгу. Не обороной, а
наступлением он решил обезопасить Симбирск от атак белых и артиллерийского обстрела. Не имея переправочных средств, Тухачевский принял решение осуществить удар по белым через железнодорожный мост длинною более километра. Риск, несомненно, был велик. Мост через Волгу находился на виду у белых и простреливался пулеметным и артиллерийским огнем. Весь расчет строился на внезапности и быстроте атаки. Ошеломить противника своей дерзостью и лишить его воли к сопротивлению – таков был замысел командира.
Борьба за мост началась в ночь на 14-ое сентября. Однако воспользоваться ночной темнотой не удалось. Мост осветился ярким пламенем подожженных белыми барж с нефтью. В час полуночи через мост на полных парах был пущен паровоз без машиниста, с целью вызвать переполох, проверить путь и разбить бронепоезд белых, если бы таковой оказался на линии. Вслед за паровозом на мост на большой скорости выехал бронепоезд красных, а за ним устремилась пехота 2-ой бригады Симбирской дивизии. Сосредоточенные для поддержки атаки пехоты артиллерийские батареи открыли огонь по предмостным укреплениям белых. Отличался в операции полк под командованием П.Ф. Устинова.
Белые, пораженные неожиданной атакой, деморализованные огнем и атакой бронепоезда, открыли беспорядочный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь по железнодорожному мосту… Ближайшие к мосту части белых отступили… оставив на месте боя много пулеметов и орудий.
За два дня части Симбирской дивизии освободили Заволжский район, отбросив белых на 30-50 км от Волги. Однако 16-18-го сентября во фланг дивизии нанесла сильный контрудар группа полковника Каппеля, отходившая от Казани. Одновременно белые подтянули резерв из глубины, перешли в контрнаступление с востока.




49


XLVI

Белые пытались любой ценой вновь захватить Симбирск. Семь дней части Симбирской дивизии отражали непрерывные атаки белых. И город удержали.
Тухачевский поручил Толстому, назначенному начальником инженеров армии, разработать план создания вокруг Симбирска системы фортификационных сооружений, которые превратили бы город в укрепленный район. Однако главное решение проблемы Тухачевский и теперь искал в активных наступательных действиях. Он обратился к командующему фронтом с предложением привлечь к Симбирской операции Правобережную группу 5-ой армии, которая в это время перебрасывалась по Волге от Казани к Симбирску для смены 1-ой армии и совместными усилиями окружить и уничтожить войска Каппеля. Тухачевский предполагал высадить на судах Волжской военной флотилии десанты на фланги противника севернее и южнее Симбирска, обойти белых и отрезать им путь отхода на восток. Предложение командарма было принято. Командующий фронтом отдал приказ о проведении операции.


XLVII

24-го сентября к Симбирску подошла Правобережная группа 5-ой армии. Соотношение сил изменилось в пользу советских войск. Ночью на левый берег Волги севернее Симбирска, у Старой Майны, высадился 5-ый Курский полк, а южнее города, в районе Красного Яра – части Правобережной группы. В то же время 2-ая Симбирская
бригада под сильным огнем противника форсировала Волгу и атаковала его с фронта. Не
выдержав атак, под угрозой глубокого обхода флангов, группа Каппеля поспешно отступила к станции Черданлы. Однако с севера туда же выходили подразделения 5-го Курского полка. Они перехватили железную дорогу восточнее станции и отрезали каппелевцам путь отступления. К 28-му сентября окруженные войска белых были почти полностью уничтожены.
Симбирская операция завершилась разгромом симбирской группировки белых, в том числе прибывшей ей на помощь группы Каппеля. Их остатки отступили далеко на восток к Бугульме. Эта операция положила начало общему перелому в ходе боевых действий на важнейшем в то время Восточном фронте.


XLVIII

После отхода белых к Уфе Симбирская и Казанская группы Приволжского фронта находились под командованием Каппеля.
Каппелю удается наладить оборону на левом берегу Волги против Симбирска, присоединив к своей Симбирской группе все отступавшие от города части.

50

17-го ноября 1918-го года были переформированы в Сводный корпус (Самарская, Казанская и Симбирская отдельные бригады) в составе самарской группы. Войска корпуса оборонялись в тяжелейших условиях без пополнения боеприпасов, провианта, теплых вещей для войск. Несмотря на это каппелевцы постоянно контратаковали превосходящего в несколко раз противника.
21-го сентября Каппель наносит контрудар по переправившимся на левый берег красным войскам и сбрасывает их в Волгу. До 27-го сентября Сводный корпус Каппеля сумел продержаться на левом берегу, обеспечив этим возможность отходившим из-под Казани частям Народной армии соединиться с ним на станции Нурлат.
После 3-го октября объединенные в Симбирскую группу войск изрядно потрепанные части под командованием Каппеля начали с упорными боями медленно и в порядке отступать на Уфу. Общая численность войск полковника Каппеля к этому времени составляла 4460 штыков и 711 сабель при 140 пулеметах, 24 тяжелых и 5 легких орудиях.
Каппелевцы отступали к Уфе под натиском красных, превосходящих их более чем в 10 раз! Отступали, а когда было необходимо – останавливались и задерживались на неделю, две, три на одном месте, сдерживая врага и давая командованию других частей возможность выйти из-под угрозы окружения и уничтожения.


XLIX

Еще 14-го сентября, когда Симбирская дивизия вела ожесточенные бои против группы Каппеля, Тухачевский во исполнение директивы командующего фронтом от 12-го сентября 1918-го года отдал приказ Пензенской и Инзенской дивизиям и правофланговым частям Гая о наступлении на Сызрань. Совместно с правофланговыми соединениями 4-ой армии они начинали Сызрань-Самарскую операцию. После завершения боев под Симбирском в нее должны были включиться и главные силы Гая.
Всего в операции привлекалось около 16 тысяч штыков и сабель, 61 орудие, 263 пулемета, 7 вооруженных пароходов, плавучая батарея, 7 бронекатеров. Силы белых были примерно в полтора раза меньше.
Новая операция значительно превосходила Симбирскую как по количеству участвующих сил, так и по пространственному размаху.
По замыслу Тухачевского главный удар с севера должна была нанести Симбирская дивизия  с задачей выйти в тыл вражеской группировке, овладеть Александровским железнодорожным мостом через Волгу и изолировать ее от войск белых в районе Самары. Одновременно Инзенская, Пензенская и Вольская дивизии наступали по сходящимся
направлениям на Сызрань с запада и юга.
На первом этапе сызрань-самарской операции с 14-го по 26-ое сентября, когда в нее еще не включилась всеми силами Симбирская дивизия, войска 1-ой и 4-ой армий не добились существенных успехов. Наступление развивалось медленно, а на южном участке бои шли с переменным успехом. Белые стремились любой ценой удержать Сызрань и Самару – два своих последних опорных пункта на Волге – и сохранить за собой волжский
51

плацдарм. На дальних подступах к Сызрани белые подготовили сильную оборону и оказывали отчаянное сопротивление. В это время в состав Инзенской и Пензенской дивизий еще не вернулись части, переданные в ударную группу Гая, и силы красных были недостаточны.
Решительный перелом обозначился 28-го сентября, когда в наступление включились силы Симбирской дивизии. Чтобы ускорить ее маневр во фланг и тыл сызранской группировки белых Тухачевский приказал перебросить передовые части дивизии – Витебский и 2-ой Пензенский полки – на судах по Волге. С 28-го сентября по
1-ое октября они совершили 200-километровый переход и неожиданно для противника вышли к Сызрани с северо-востока. В то же время для глубокого обхвата с севера всей сызрань-самарской группировки белых Тухачевский переправил через Волгу 2-ую Симбирскую бригаду и двинул ее на Ставрополь, расположенный в 60 км от Самары.
Стремительный маневр Симбирской дивизии предрешил исход борьбы за Сызрань. Белые под угрозой потери путей отхода стали отводить свои войска на Самару. А в это время в их тыл с юга прорвался к железной дороге Сызрань-Самара Интернациональный полк Самарской дивизии. Белым пришлось с боем прорывать себе дорогу. Положение их еще более осложнилось, когда подразделения Симбирской дивизии 3-го октября овладели Александровским мостом. Охваченные паникой, белые вплавь, на плотах, лодках переправлялись на левый берег Волги. Большая часть их была уничтожена огнем симбирцев.
В тот же день Инзенская дивизия, разгромив войска противника западнее Сызрани, а Симбирская дивизия – севернее и северо-восточнее, вплотную подошли к городу и стремительной атакой во взаимодействии с прорвавшимися с юга на Волге кораблями Вольского отряда освободили его. Штурмом Сызрани непосредственно руководил Тухачевский.
В боях за город белые потеряли свыше 3 тысяч человек убитыми и ранеными – почти треть сызрань-самарской группировки. Войска 1-ой армии захватили большие трофеи.
С падением Сызрани Самара была обречена. Тухачевский повел стремительно преследование бегущего противника в самарской излучине Волги. С юго-запада на город наступали левофланговые соединения 4-ой армии. На них и было возложено освобождение Самары.
Днем 7-го октября восставшие рабочие Самары совместно с вступившими в город частями Самарской дивизии полностью очистили его от белых. Сразу за войсками 4-ой армии в Самару вошли и части 1-ой армии.
С освобождением Сызрани и Самары была возвращена красным главная водная коммуникация – волжский речной путь.
4-го января 1919-го года М.Н. Тухачевский отдал войскам 1-ой армии последний приказ, в котором объявил о сдаче командования Г.Д. Гаю, а сам убыл к новому месту службы – он был назначен помощником командующего войсками Южного фронта.




52

L

Осенние бои на Волжском фронте серьезно ухудшили положение правительства
Комуча в Самаре. 14-го сентября Северная и Южная группы объединились около Самары, рассчитывая удержать так называемую Самарскую лупу (изгиб Волги) и Сызранский мост. Командование принял чешский полковник Швец (один из немногих кадровых военных в составе руководства легиона). Самара осталась последним волжским городом, падение которого стало бы равносильным и падению самого Комуча.
Правительство становилось все менее популярным. В надежность Народной армии многие стали не верить: на армию падала тень недоверия к “партийному” эсеровскому Комучу. Многие офицеры с возмущением говорили, что не хотят воевать за эсеров, что Комуч мешает борьбе. Настроение населения было неопределенным.
7-го октября красные взяли Самару. Волжский фронт окончательно развалился. Остатки Народной армии отходили на Бугульму (каппелевцы) и Бугуруслан (чехи) по линии Самаро-Златоустовской железной дороги. Весь октябрь прошел в напряженных арьергардных боях. Сопротивление чешских частей слабело. Связь с уральскими и оренбургскими казаками была прервана, пали Оренбург и Уральск и теперь приходилось сражаться на два фронта – против красных войск, наступавших с Волги и из Туркестана. Создавалась реальная угроза захвата Уфы, и Директория 9-го октября переехала в Омск.
Народная армия во многом держалась, благодаря помощи чехов, но в рядах чешских легионеров уже не было прежнего энтузиазма. Чехи боялись, что теперь после поражения на фронте им не удастся пробить себе дорогу на родину в Европу. Среди них все больше проявлялась апатия к борьбе, разочарования в ней. Результатом стал самовольный уход с фронта отдельных солдат и офицеров и даже целых частей легиона в тыл. Полковник Швец тяжело переживал создавшееся положение, и когда его части во время сражения не исполнили приказа, он не выдержал – застрелился, не выходя из вагона, где был расположен штаб.
После того как 11-го ноября Германия заключила перемирие, удержать чехов на фронте стало невозможным, они были отправлены в тыл на охрану Транссибирской магистрали. Антибольшевистскому сопротивлению на востоке Росси теперь приходилось рассчитывать только на собственные силы.
Теперь единственный отряд, державшийся крепко и отступавший с боями, был отряд Каппеля.









46


Глава   вторая

I

Пока на Волге шли бои, в Томске 23-го июня на совещании областной думы под председательством адвоката П. Вологодского было образовано Временное Сибирское правительство, переехавшее потом в Омск. В отличие от Комуча у него не было всероссийских претензий.
Сибирское правительство наряду с хозяйственными образованиями начало строительство Сибирской армии. Строилась армия на началах строгой дисциплины, без комитетов и митингов. В Сибирскую армию к началу августа 1918-го года поступило 32 тысячи добровольцев. Но сформировать армию из одних добровольцев было невозможно. Был объявлен призыв на военную службу новобранцев двадцатилетнего возраста. Сибирская мобилизация дала 200 тысяч человек пополнения.
13-го августа в Екатеринбурге было образовано Украинское областное правительство из кадетов и правых социалистов.
К осени 1918-го года сложилось еще несколько правительств: кабинет при Временном правительстве России на Дальнем Востоке во главе с генерал-лейтенантом Д.Л. Хорвате, Оренбургское и Уральское казачье правительства. В июле 1918-го года в Туркестане образовалось Закаспийское правительство из эсеров. Все они строились по территориальному признаку, провозглашая независимость от “большевистского центра”, что отнюдь не означало отделение от будущей “свободной России”.
Этими правительствами на государственном совещании в Уфе была последняя попытка революционной демократии создать всероссийскую власть. Государственное совещание начало работу
8-го сентября 1918-го года. 200 делегатов представляли Комуч, Сибирское и Уральское правительства, 7 казачьих войск, национальные автономии, социалистические партии. Председателем совещания стал бывший глава “Предпарламента” Н.Д. Авксентьев. Целью работы объявлялось построение единой российской государственности.
Решено было возобновить работу Учредительного Собрания 1917-го года не ранее 1-го января 1919-го года при кворуме 250 депутатов. Если к указанному сроку кворум не набирался, то Собрание должно было возобновить работу при кворуме в 170 депутатов с 1-го февраля 1919-го года. И только потом предлагалось провести новые выборы.
22-го сентября 1918-го года Уфимским совещанием был утвержден список руководителей Директории в качестве российского правительства: Н.Д. Авксентьев (председатель), его заместители эсеры А.А. Аргунов, Н.И. Астров, член ЦК кадетской партии В.А. Виноградов, генерал-лейтенант В.Г. Болдырев (Верховный Главнокомандующий всеми Российскими Вооруженными Силами, впоследствии перешедший к большевикам), его заместитель генерал от инфантерии М.В. Алексеев, П.В. Вологодский (председатель Временного Сибирского правительства), его заместитель министр народного просвещения В.В. Сапожников, Н.В. Чайковский (народный

54

социалист, возглавлявший противобольшевистскую власть в Архангельске), его заместитель эсер В.М. Зензинов.
Всероссийское правительство, образованное на Уфимском государственном совещании, было признано единственным носителем верховной власти на всем пространстве государства Российского.
Таким образом, большевистский Совнарком был объявлен вновь вне закона. Директории формально подчинялись Сибирская и Народная армии, командование которыми принял генерал Болдырев.


II

Угроза захвата Уфы красными заставила Директорию переехать в Омск. Здесь решением руководства Директории от 6-го ноября 1918-го года ликвидировались все областные правительства. При Директории был создан Совет министров нового состава, включавший большинство министров Временного Сибирского правительства. Возглавлял его П. Вологодский, а военным министром стал вице-адмирал Колчак.
Сформированную в Омске армию посылать на фронт не спешили, ждали конца переговоров Омского правительства с Самарским правительством, кому возглавить объединенное правительство. Так была упущена возможность победить большевиков, тогда еще сравнительно слабых. Сговорились же только тогда, когда началось отступление.
Александр Васильевич Колчак родился в Петербурге 4-го ноября 1874-го года в семье потомственного военного – морского артиллериста. Образование начал в Петербургской классической гимназии, а с 1888-го года продолжил его в Морском кадетском корпусе. После окончания корпуса был произведен в мичманы, а через шесть лет в лейтенанты. Участвовал в северной полярной экспедиции, за которую получил орден Святого Владимира IV степени. С началом русско-японской войны был назначен в 1-ую Тихоокеанскую эскадру. Прибыв в Порт-Артур, поступил вначале вахтенным начальником на крейсере “Аскольд”, затем стал командиром миноносца “Сердитый”. После – снова служба на Балтике. Морской генеральный штаб, лекции в Николаевской морской академии, должность флаг-капитана в штабе Командующего флотом. Во время Великой войны Колчак стал капитаном 1-го ранга. В 1914-ом году на его счету постановка мин на Або-Аландской позиции. Как признание заслуг – орден Святого Георгия IV степени, Владимира III степени с мечами. В 1916-ом году Колчак производится в контр-адмиралы и получает минную дивизию, а затем становится вице-адмиралом и командующим Черноморским флотом.
После Февральской революции Севастопольский Совет отстранил Колчака от командования, и он возвращается в Петроград. Здесь Колчак получает приглашение от англо-американской миссии, и в качестве военного советника отбыл за границу, где он пробыл до 1918-го года. Последнее место пребывания за границей Япония. Там он принял решение пробиться на юг России к генералу Алексееву. Однако образование антибольшевистского Восточного фронта, создание Временного Всероссийского
55

правительства в Омске и воссоздание Российской армии делали необходимым его пребывание на востоке России.
В ночь на 18-ое ноября 1918-го года в столице Белой Сибири – Омске произошел государственный переворот. Полковники Сибирского казачьего войска Волков и Катанаев со своими казаками под предлогом “борьбы с противоправительственной агитацией” арестовали членов Директории эсеров Авксентьева, Аргунова и Зензинова. Чрезвычайное заседание Совета министров оказалось перед выбором: освободить арестованных и возобновить работу Директории или признать арест актом “распада Директории” и, взяв на себя ее полномочия, передать власть единоличному правителю. После непродолжительных прений Совет министров выбрал второй вариант. Совет министров объявил Колчаку о решении передать ему всю полноту власти. Вице-адмирал Александр Васильевич Колчак был объявлен Верховным Правителем России и Верховным Главнокомандующим ее Вооруженными Силами. Одновременно Колчак был произведен в полные адмиралы.
Были приняты указы о создании Российского правительства в составе действовавшего Совета министров во главе с Вологодским и Совета правительства во
главе с Верховным Правителем России. Эти изменения имели важное государственно-правовое значение. В соответствие с Основными Законами России 1906-го года (ст.41-52) Верховный Правитель назначается и Совет правительства создается, когда император не может по тем или иным причинам править (несовершеннолетие, тяжелая болезнь и т.д.). Верховный Правитель, таким образом, является регентом. После убийства Николая II, его брата Михаила и сына Алексея русский престол был пуст.
Указ 18-го ноября 1918-го года подтверждал тот факт, что новая власть продолжает историческую российскую государственность и создает верховную власть на основании ее Основных Законов, а, утверждая должность Верховного Правителя России, вновь открыл возможность восстановления монархии правомерным образом в благоприятный момент. События 18-го ноября 1918-го года иногда называют “переворотом”, но на самом деле это был поворот от революционной незаконности к русскому национальному правопорядку, поколебленному в феврале и разрушенному в октябре 1917-го года. Это был шаг к возрождению России. Сохранился и принцип преемственности с существовавшей ранее властью Директории, поскольку принятые ею законы не отменялись, но правовая полноценность актов Учредительного Собрания 1918-го года ставилась под сомнение. В политическом плане указ 18-го ноября 1918-го года означал отказ от коалиционной (“коллегиальной”) власти в пользу “единоличной диктатуры”, окончательно сформировавший политическую модель Белого движения.
Главной своей целью Колчак объявил создание боеспособной армии, победу над большевиками и установление законности в России.
Эсеры восприняли переворот с негодованием, были крайне возмущены недемократичным характером происшедшего. Однако практически все армии постепенно признали власть Верховного Правителя: сразу же пришли телеграммы с Дальнего Востока от контролировавшего край генерала Хорвата. О необходимости поддержать Колчака телеграфировал всем высшим войсковым начальникам и атаманам Иванов-Ринов, командующий Сибирской армией и атаман Сибирского казачьего войска. Признали

56

Колчака генералы Деникин, Миллер, Юденич. 29-го января 1919-го года архиепископ Омский Сильвестр привел к присяге на верность России адмирала Колчака и его министров.
Отказался поддержать генерала Колчака атаман Семенов и Калмыков, ставленники японцев, хозяйничавших в то время на Дальнем Востоке. Самостоятельно распоряжавшийся под Читою Семенов даже прервал телеграфную связь с Омском, начал задерживать грузы, предназначавшиеся для фронта, арестовывать пассажиров. Все это чуть было не привело к вооруженному столкновению между Колчаком и Семеновым. Вмешался атаман Дутов, который телеграммой убедил Семенова о его пагубных действиях и в скором времени конфликт между атаманом и Верховным Правителем был исчерпан: Семенов подчинился.
Арестованных “директоров” сразу же освободили, и они, получив денежные компенсации, выехали за границу. Арестовавшие их офицеры были даже отданы под суд, однако позже оправданы.


III

Волжская группа белых под руководством Каппеля должна была по Волго-Бугульминской железной дороге отойти до Уфы, до которой было более 400 километров и где были уже сибирские части создаваемой армии Колчака.
Любовь к родине Каппель доказал своим старанием за нее. Всегда, кто больше любит, тот и больше страдает и больше жертвует.
Летом 1918-го года в заложниках у большевиков оказалось его горячо любимая жена с двумя маленькими детьми. Красные требовали у Каппеля прекращения боевых действий, угрожая расправой с семьей. Он отказался. Зимой 1918-1919-го годов белыми частями семья была освобождена, но затем при отступлении уже одна Ольга Сергеевна опять попала в плен к красным. Дети жили со Строльманами в Екатеринбурге.
Этот отход от Симбирска осложнялся с самого начала двумя обстоятельствами: с одной стороны нужно было не дать красным отрезать себя. Красные части, двигаясь параллельно линии железной дороги, могли отогнать волжан и пересечь им путь, но, с другой стороны, от казанских формирований, покинувших свой город 10-го сентября, все время слали донесения с просьбой дождаться их подхода через город Лапшев. Одно положение исключало другое. Спасая отходящих казанцев, Каппель дал под Мелекессом большой бой, красные комиссары слали на позиции Каппеля волну за волной свои войска. Напряжение обеих сторон достигло предела, когда Каппель личным примером, увлекая своих добровольцев, бешеным рывком вперед отбросил, смел красные части, внес в их ряды дезорганизацию, вынудил их задержаться и выиграл необходимое ему время.
В районе Мелекесса Каппель соединился с остатками Казанского отряда Народной армии и с объединенными силами продолжал отступать на Уфу. Обе группы Приволжского фронта Сибирская и Казанская находились под командованием Каппеля. 23-го сентября 1918-го года Уфимским Государственным совещанием все силы Народной армии были сведены в бригады (Особая Самарская, Казанская, Симбирская) - всего 14500
57

штыков, 1500 сабель, 70 орудий. Каппель образовал из них особую Волжскую группу и, включив ее в Самарскую армейскую группу Войцеховского, осуществлявшую прикрытие основного направления по железной дороге Уфа-Златоуст.
В октябре 1918-го года Каппель занимал оборону между Симбирском и Бугульмой, оборонялся на реке Ик.
В октябре-ноябре 1918-го года начинается частичный отход белых войск Каппеля после ожесточенных боев на Уфу, где они были переформированы во 2-ой Уфимский корпус. В начале ноября 1918-го года его силы были оттеснены за реку Ик, после чего он сдерживал силы красных на линии Белебея. В это время он задерживался на любой удобной позиции, переходил в контратаки. За все время отступления ему в качестве помощи были присланы 1-ый польский полк, незначительное число оренбургских казаков, английский броневик. В начале ноября 1918-го года Каппель оказался в тяжелейших условиях, без пополнений, боеприпасов, провианта, теплых вещей для войск, а, следовательно, откатывался к Уфе. Несмотря на это, он постоянно контратакует красных, разбивая неоднократно превосходящего в несколько раз противника. Под начальством Войцеховского Каппель участвует в успешном отражении наступления красных на Уфу, Троицкое, Белебей 10-18-го ноября 1918-го года, находясь в центре позиций белых войск. В начале декабря 1918-го года белыми был оставлен Белебей, но Каппель, руководя только 1-ым польским полком и английским броневиком, отбил его обратно.
В ноябре 1918-го года Каппель признал власть Верховного правителя адмирала А.В. Колчака. В декабре 1918-го года Каппель был произведен в генерал-майоры последним приказом  Верховного главнокомандующего С. Г. Болдырева, вскоре уступившего свой пост А.В. Колчаку.


IV

Когда в районе Бузулука в декабре 1918-го года стало известно, что Каппель получил генерал-майора, то к нему приехал поздравить его полковник Выропаев. Каппель серьезно и искренне ему ответил:
- Я был бы более рад, если бы мне вместо звания генерал-майора прислали батальон пехоты.
В этих словах особенно ярко обрисовался облик Каппеля, отдавшего всего себя делу борьбы с коммунизмом.
В одном из писем полковника Выропаева на вопрос, какие награды имел
Каппель, Воропаев гордо ответил:
- Мы в то время об орденах не думали.
И на всех карточках на френче Каппеля видны только значки Академии и Николаевского кавалерийского училища и скромная георгиевская ленточка – ее не надеть было нельзя – остальные он не надевал никогда – он боролся не для орденов. Каппель, будучи немцем по национальности, являлся горячим русским патриотом и ненавистником большевиков.

58


V

Прошли сентябрь, октябрь, ноябрь и вступила в свои права зима, и под ее дыханием леденели рельсы дороги. А вдоль нее, упорно пробиваясь на восток, вел Каппель свою Волжскую группу. Вокруг было красное море. Распропагандированное население встречных станций и сел волком смотрело на полузамерзших добровольцев. Каждая деревня могла встретить пулеметным огнем, справа и слева были враги, сзади наседали красные части. Почти каждый день если не бой, то жестокая стычка, но непреклонно таранит путь Каппель и ведет за собой верящих в него людей.
Ледяным туманом окутаны белые бойцы, почти нет теплого обмундирования, до ста человек в день насчитывают обмороженными. Голодные, потерявшие счет дням и бессонным ночам, под почти беспрерывную музыку боя, они идут за Каппелем. Русские и татары, безграмотный крестьянин и приват-доцент Казанского университета, мальчик гимназист и старый бородатый старообрядец - они идут за человеком, который всегда впереди, за которым не идти нельзя. Черные пятна на обмороженных щеках Каппеля. В черных кругах запавшие глаза, все тело сковало стопудовой усталостью. Но напряжена до предела воля, беспощадным кнутом подхлестывает она мозг, не давая ему ни на минуту забыться, беспрерывно шепчет в уши о тех, кто идет за ним, кого он должен спасти, беспощадно гонит на новую и новую нескончаемую борьбу.
Куда-то исчезло, растаяло эссерствующее правительство Самары. В Омске, где бьется в поисках людей адмирал Колчак, про Каппеля плетутся искусные, полные лжи, а может быть, простой зависти слухи. Эти слухи ежедневно, осторожно и тоже искусно, докладываются Верховному Правителю и несчастный, принявший крест власти адмирал, уже теряется в догадках, кто же этот Каппель.
Еще в ноябре морозы усилились, но на все просьбы спасти добровольцев Омск ответа не давал. Чтобы как-то сдвинуть этот вопрос с мертвой точки, Каппель командировал в Омск полковника Выропаева. Добившись в Омске приема у главного интенданта, Выропаев услышал, что хотя теплые вещи и есть, но выдать ему их нельзя, так как Волжская группа вообще на учете не числится. Впрочем, интендант обещал выяснить этот вопрос у Верховного Правителя, для чего потребуется две-три недели. “Тыловые интриги делали свое каиново дело”.
На льду реки Ик встретил Каппель вернувшегося Выропаева. Один пролет железнодорожного моста был здесь взорван и лежал на льду реки. Эшелоны Волжской группы стояли под угрозой захвата красными. Чины штаба Каппеля и его инженеры доложили ему, что на починку моста нужно не менее двух недель. Это было равносильно гибели, так как Каппель располагал одним-двумя днями. Но кроме ученых инженеров у Каппеля были его добровольцы, для которых его слово было законом. Заведующий починкой моста, прапорщик Неретник, в дырявом полушубке, грязный и обмороженный,
доложил генералу, что поезда едва ли могут пойти раньше двенадцати часов следующего дня. Каппель протянул ему руку:
- Идите, работайте. Спасибо вам, - и лицо прапорщика просияло, руку ему пожал сам Каппель, а если так, то поезда пойдут завтра.
59

- Необходимо самому ехать к Верховному, - ответил Каппель Выропаеву.
Муравьями суетились на льду Ика добровольцы, а на обоих берегах реки стояли два паровоза, к которым были прикреплены какие-то блоки и тросы. Другие концы тросов были прикреплены к упавшему пролету. По свисткам и знакам прапорщика паровозы со скоростью часовой стрелки ползли в разные стороны, поднимая пролет, а под него тотчас же добровольцы подкладывали клетки из шпал. На другой день поезда пошли через Ик. Приказ Каппеля был выполнен.


VI

Части Каппеля отходили по Волжско-Бугульминской железной дороге, а южнее из-под Самары по Самаро-Златоустовской дороге отходили чехи и оставшиеся в Самаре части Народной армии. Недалеко от Уфы на станции Чишма обе дороги соединялись. Когда обе части армии находились уже недалеко от Чишмы, разведка доложила генералу Каппелю, что в Сергиевском Посаде, находившемся в вилке обеих дорог, накапливаются большие силы красных. Каппель разгадал их маневр: ударив из Сергиевского Посада на Чишму, противник отрезал бы обе белые группы от Уфы. Нужно было действовать быстро и решительно. И снова как на Волге, Каппель использует элемент быстроты и
неожиданности. Оставив на линии железной дороги только один броневик, он всеми своими силами обрушился на Сергиевский Посад. Как обычно, не ожидавший его противник, бежал, отдав в руки белых свою артиллерию. И снова в красной военной газете того времени “Красная звезда” появились статьи о Каппеле с истерическими выкриками: “уничтожить, раздавить гидру контрреволюции, наймита Антанты, царского опричника…”
Эта операция, типичная для Каппеля, лишний раз показала его неизменное искусство ведения гражданской войны. Его методы часто противоречили общепринятым законам тактики и стратегии, ибо Каппель понимал, что гражданская война – это война особая и применять при ее ведении опыт прошедшей Германской войны было бы ошибкой и нелепостью.


VII

Придя в Уфу, Волжская группа была заменена Уральскими частями. Казалось, можно было бы отдохнуть немного. Но и выйдя из сферы боевой обстановки, частям Волжской группы пришлось довольно долго двигаться походным порядком через горнопромышленный район Урала. Горные рабочие Южного Урала, не в пример северным ижевцам и воткинцам, были в достаточной степени распропагандированы и относились к волжанам враждебно. На заводе Аша-Балашовском штаб Каппеля остановился, пропуская части группы. Разведка донесла Каппелю, что накануне на шахте № 2 был митинг, на котором было постановление чинить Белым частям всяческие

60

 препятствия, а определенной группе рабочих было поручено провести покушение на самого Каппеля. Митинги продолжались ежедневно. Положение становилось тяжелым и сложным.
В штабе в углу комнаты на стуле молча сидел Каппель, крепко сжав пальцы рук и полузакрыв глаза. Вес знали, что когда генерал сидит в такой позе, лучше его не
беспокоить. Когда же в таком случае прерывали его мысли, он молча поднимал веки, и потемневшими глазами впивался в неосторожного. Для знающих, а знали это все, это было страшнее всего. В минуты страшного напряжения боя, когда жизнь каждого и его самого зависела от пролетающего с визгом куска свинца, выпущенного из вражеской винтовки, в решающие минуты борьбы под Симбирском с Тухачевским, в ураганном порыве под Сергиевским Посадом, в минуты, когда нужно было бросить людей к победе - тогда его глаза становились такими же страшными. Был еще один случай, когда к нему привели взятого в плен командующего красным Сингелеевским фронтом Мельникова. Почерневший от солнца, в выцветшей гимнастерке, запыленных сапогах, Каппель сидел на каком-то пне, когда к нему подвели пленного. Щегольски одетый, на лаковых сапогах звякают шпоры, на воротничках какие-то знаки отличия. Очень медленно Каппель поднялся на ноги, на побледневшем лице загорелись совсем черные, полные презрения и беспощадности глаза. Шаг, другой - он приблизился к Мельникову почти лицом к лицу, не отрывая от него глаза. Каменное, безжалостное выражение, страшный взгляд сказали Мельникову все. Быстро отвернувшись, бросил чуть охрипшим голосом:
- Военно-полевой суд. Немедленно… Изменнику.
И спокойной рукой подписал через полчаса смертельный приговор.
Зная это, его сейчас в Аша-Балашовском не беспокоили. А мысли его текли, сменяя одна другую, то загораясь злобой и гневом, то звеня тоской и жалостью. Расстрелять, разметать – дать хоть раз свободу сердцу. Уничтожить, растоптать, внушить ужас, заставить быть рабами… раз не хотят свободы… А потом? Загорается новая мысль – “А потом еще больше злобы, оправдываемой, а потом последовательные и логичные расстрелы. Говорят, у атаманов в Сибири так”.
Смягчающие тихие ноты начинают звучать в уставшем мозгу: “А если иначе? Если попробовать образумить, рассказать, объяснить?” Но новая мысль обжигает огнем: “Но ведь постановили убить. Значит, умереть так, не в бою, изуродуют труп”. В памяти всплывает генерал Духонин. “Также папиросу в рот затолкают”. В мозгу всплывает новое: “А все эти, что со мной? Без меня погибнут…” И вдруг последнее воскрешает непреклонную волю, бешеную энергию, веру в себя. Он чувствует, как душа наливается этой верой в себя, в Каппеля. Он уже знает, что победит бунтующих шахтеров, но не винтовками, залпами и не страхом, а тем влиянием, которому беспрекословно подчинялись сотни и тысячи. Победит он сам и один. Он знает, что делать.
Каппель быстро встает.
- Готовьте ужин – я скоро вернусь, хочу пройтись, - и к вестовому: - Шведскую куртку.
Глаза на момент останавливаются на лежащем на столе нагане. “Не надо… Не он поможет”. В шведской кожаной куртке, проходя через сени, кивнул одному добровольцу:
- За мной.

61

Во дворе дневальный татарин тянул свою тоскливую песню. Увидев Каппеля,
вытянулся, стараясь придать себе воинский вид.
- Поешь, князь? – бросил Каппель.
- Пою, батька генерал, - громко прокричал татарин.
Каппель с добровольцем вышел на улицу.
- Веди ко второй шахте.
Доброволец замер.
- Ваше… Ваше Превосходительство… Там… Там вас убьют… Не поведу!
Каппель повернулся к нему.
- Я что сказал?!
Доброволец съежился и покорно зашагал впереди генерала. Подходя к шахте, Каппель тоном приказа сказал:
- В шахте быть до конца.
Мелькнула мысль – “До конца? Какого?”, но сразу же растаяла в гордой уверенности – “Конец будет мой”.


VII

- Смерть царским генералам! Смерть белобандитам! – гремела толпа, собравшаяся на митинг в шахте № 2 Аша-Балашовского завода.
В шахте было довольно темно, и никто не обратил внимания на вошедшего человека, одетого в шведскую куртку. Ораторы с каждой минутой хмелели от собственных выкриков, атмосфера накалялась.
Каппель остановился у входа и наблюдал происходящее.
Один за другим выступали ораторы, призывающие к мести, уничтожению, борьбе. Обычные митинговые фразы, полные звонких слов, лжи, злобы покрывались аплодисментами и криками:
- Верно… Правильно!
Атмосфера накалялась все больше и больше.
- Товарищи! – крикнул председатель, обращаясь к двум или трем красноармейцам, стоявшим около трибуны. – Вы были захвачены белогвардейцами, но удачно спаслись. Расскажите товарищам, что вы видели у Каппеля, о его зверствах, расстрелах и порках!
Красноармейцы смущенно переглянулись.
- Не стесняйтесь, товарищи! – подбодрил их председатель: - Говорите прямо обо всем, что у них делается, как вы спаслись из кровавых рук царского генерала.
- Да как спаслись? – пожал плечами один из солдат. – Взяли у нас винтовки, а нас отпустили. Каппель, говорят, никого из нас не расстреливает, а отпускает, кто куда хочет…
Смущенное молчание повисло в шахте.
- Это, товарищи, только ловкий трюк! – объявил председатель: - Мозги нам запудривает. А вам, красноармейцы, даже довольно таки стыдно говорить так на митинге.

62

Какой-то молодой человек вскочил на трибуну и, покрывая своим голосом шум, стал читать популярные тогда стихи какого-то красного поэта:
- Мы смелы и дерзки, мы юностью пьяны,
Мы местью, мы верою горим.
Мы Волги сыны, мы ее партизаны,
Мы новую эру творим.
Пощады от вас мы не просим, тираны –
Ведь сами мы вас не щадим.
- Не щадим… Нет пощады… Смерть белобандитам! Смерть Каппелю! – раздался гром голосов.
В этот момент к трибуне подошел незнакомец в шведской куртке и попросил слова.
- Товарищи! – закричал, стараясь утихомирить собрание, надрываясь, председатель. – Слово принадлежит очередному оратору.
“Очередной оратор” быстро и легко вспрыгнул на трибуну. Никто еще ничего не понял и лишь у красноармейцев вдруг побледнели и вытянулись лица. “Очередной оратор” спокойно стоял на трибуне и ждал тишины. Наконец, она настала. Тогда громким и уверенным голосом он начал свою речь.
- Я – генерал Каппель. Я один и без всякой охраны и оружия. Здесь на вчерашнем митинге было постановлено чинить препятствия проходящим войскам и произвести покушение на меня. Вы решили убить меня. Я вас слушал, теперь послушайте меня вы.
И столько внутренней силы почувствовалось в этих словах, в самом тоне голоса Каппеля, что большинство присутствующих застыло, а некоторые из наиболее рьяных бывших ораторов стали незаметно пробираться к дверям.
- Останьтесь все! – резко и повелительно бросил Каппель. – Ведь я здесь один, а одного боятся нечего!
Красноармейцы влюбленными глазами впились в генерала.
Мертвая тишина повисла в шахте.
Просто и ясно стал говорить Каппель. Он рассказал, что несет с собой большевизм, обрисовал ярко и правдиво ту пропасть, в которую катится Россия, сказал, за что он борется:
- Я хочу, чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали и рабочие имели вполне приличное существование, - закончил он.
И если он своей волей покорял добровольцев, чаровал их всех своим духовным бликом, ведя на небывалые подвиги, то здесь, в темной шахте, среди толпы ненавидевших его людей, требовавших его крови, озверевших и буйных, он к концу своей речи стоял на трибуне как человек, имевший право повелевать всеми этими людьми, которые стали покорны ему. Силой своего обаяния, своей искренностью, своей верой в правоту идеи, за которую он боролся, своей любовью к России он не только покорил, но и переделал этих людей. И как когда-то в симбирском театре дрожали стены от приветствий после его речи, так и теперь в шахте № 2 Аша-Балашовского завода люди, требующие его смерти, рукоплескали ему, кричали “ура” и, бросившись к трибуне, подхватили его на руки и с теми же криками на руках понесли к штабу, где царила тревога из-за внезапного

63

исчезновения командующего, ушедшего “на прогулку” перед ужином в сопровождении одного из добровольцев.
Дневальный татарин на дворе смущенно разводил руками.
- Генерал на улице гуляй, - больше он ничего сказать не мог.
И когда издали донеслись крики и шум большой толпы, двигающейся к штабу, там еще больше встревожились. Но когда это гомонящее сборище людей приблизилось, то в темноте разглядели над ними знакомую фигуру, которую они несли.
В комнате при огарке свечи Каппель устало опустился на стул – напряжение было велико и для него. Серо-голубые глаза чуть мерцали. Но через минуту он снова усилием воли собрал, подтянул себя.
- Бедные русские люди, - тихо проговорил он. – Обманутые, темные, такие часто жестокие, но русские.


IX

Русские люди, русский народ, не партии, не именно это понятие было главным для Каппеля. Именно за русский народ вел он свою борьбу, не переставая верить в него, ни на мгновение не забывая, что даже там, по другую сторону фронта – тоже русские люди. Обманутые, помраченные, но все же русские, а значит, способные к возрождению, осознанию ошибок и возвращению на истинный путь. Владимир Оскарович видел всю задачу не просто в военной победе, не в том, чтобы уничтожить врага, но в том, чтобы обратить заблудшие души, в том, чтобы разбудить в замутненном интернациональном сознании родовую память, разбудить в русском человеке русского человека. Этим была вызвана всегдашняя мягкость генерала к рядовым красноармейцам.
Он отпускал на свободу обезоруженных красноармейцев. Он считал “гражданскую войну” особым видом войны, требующем применение не только орудий истребления, но и
психологического воздействия. Он полагал, что отпущенные красноармейцы могли стать полезными, как свидетели того, что белые борются не с народом, а с коммунистами.


X

Окончилась Мировая война (Германия капитулировала 11-го ноября 1918-го года). Чехи, недавние союзники белых, считая, что большевики и немцы им больше не угрожают, стали уходить с фронта. В ожидании отъезда домой их поселили в вагонах. Так как с отправкой союзники не спешили, им была поручена охрана Сибирской железной дороги, что дало им возможность захватить ее в свои руки. В дальнейшем, при отступлении, это создало для белых безвыходное положение.
Чехи в своем большинстве приход к власти адмирала Колчака не приветствовали – их симпатии были на стороне эсеров. Находясь за спиной белых армий и имея поддержку союзников, они интриговали, саботировали и помогали оставшимся, ушедшим в подполье

64

эсерам. Адмиралу Колчаку не только с чехами, а вообще с возложенной на его плечи непомерно трудной задачей, на несчастье России, справиться не удалось.


XI

С продвижением группы Каппеля на восток, в Омске все больше в некоторых военных кругах плелись против него интриги. Ставка адмирала была настроена против Каппеля. Все, более или менее связанные с ней, поддерживали ее. Это отчасти можно объяснить и понять. Самарский Комуч состоял исключительно из эсеров, причем вначале это были эсеры левого толка, мало отличавшиеся от большевиков. Позднее их, правда, заменил Авксентьев – правый эсер, но для русского офицерства все они принадлежали к партии Керенского, который за свое короткое, но роковое правление страной, бросил Россию в пучину великих бедствий, а русского офицера обрек на невиданные страдания. Керенский предал и погубил генерала Корнилова, и этого одного было достаточно. Поэтому и Каппель, как уже говорилось, вызвал к себе, если не недоверие, то настороженность. Правда, золотой запас, хранившийся в Омске, был захвачен у большевиков Каппелем, правда, Омское правительство произвело его в генералы, правда, в ставке имелись самые точные сведения о его работе и победах на Волге, правда, с ним шло несколько тысяч добровольцев, но за его спиной черной тенью стоял Самарский Комуч. Это или пугало, или заставляло задумываться. Эти соображения до известной степени могли быть оправданы. Но было и худшее, о чем скрывать не приходится. Как у генерала Деникина, так и в Омске, и в сибирском тылу было немало таких, которые укрывались от фронта, пристраивались на удобные, спокойные должности. Для людей такого сорта появление Каппеля в Омске было весьма нежелательно, ибо если он войдет в доверие у Верховного Правителя и получит какой-нибудь большой пост, то этим героям тыла придется расстаться со своими, часто фантастическими, должностями. Эти люди не стеснялись в распространении о Каппеле самых темных слухов. Трудно предполагать, но не исключена известного рода простая зависть в отношении человека, показавшего свою огромную талантливость военного. Адмирал Колчак, слушая доклады своих помощников по военной части о Каппеле, тоже стал проявлять в отношении его некоторые колебания. Но, знакомясь с его боевой работой на Волге, не мог не отдавать ему должное.
А Каппель все приближался. Почти не имея эшелонов, полузамерзшие добровольцы делили со своим вождем все тяготы этого пути. Не получая ни от кого ни
копеечки денег, обмундировываясь своими средствами. И только около Симского завода части были погружены в вагоны и направлены в район Кургана для отдыха и переформирования.


XII

Генерал Каппель был вызван в Омск к Верховному Правителю для личного
65

доклада. Утром того дня, когда был назначен прием Каппелю, Верховный Правитель был настроен особенно нервно. Причин было слишком много, и он был уже на пороге того состояния, когда в бешенстве ломал телефонные аппараты и резал ножом подлокотники
кресла. В это время ему доложили о прибытии Каппеля. Адмирал на минуту задумался. Предстояло принять человека, о котором говорили или очень плохо, или рассказывали легенды.
Колчаку докладывали, что якобы Каппель открыто высказывал недовольство Верховным Правителем. Золотой запас, взятый Каппелем у большевиков в Казани, находится в распоряжении Верховного Правителя. Этот очень большие деньги. Много из них тратится на оплату поставок из-за рубежа: поступает обмундирование, вооружение, а его части раздеты, без необходимого вооружения.
Был у интендантов Колчака представитель Каппеля полковник Выропаев, требовал снаряжение. Но таких представителей как Выропаев в армии много. И все просят. Ничего не получил представитель Каппеля. Не сам ли Каппель будет просить снаряжение у Верховного Правителя. А знал бы Каппель, что за каждую копейку он, Колчак, обязательно отчитывался перед Советом правительства, в этом вопросе он был крайне щепетилен.
Приняв строгий официальный вид, Колчак коротко сказал:
- Просите.
Дверь отворилась, и с таким же строгим видом, опустив глаза, он встал. Чуть звякнули шпоры и спокойный, звучный голос произнес:
- Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по Вашему повелению прибыл.
Адмирал поднял глаза и его горячий, страшный взгляд скрестился с лучащимся, спокойным взглядом синих глаз Каппеля. Несколько секунд продолжалось это и, до болезненности чуткий ко всему чистому и правдивому, адмирал облегченно вздохнул: “Лгали, все лгали”, - мелькнуло в голове и, быстро выйдя из-за стола, он протянул обе руки.
- Владимир Оскарович, наконец, вы здесь – я рад, я очень рад.
Адмирал по своей натуре не мог двоедушничать – и столько искренности послышалось в его голосе, что Каппель, предупрежденный о предубеждении Верховного Правителя, всей душой почувствовал, что это предубеждение рассеялось навсегда.
- Ваше Высокопревосходительство, - начал он, но Колчак поднял руку. – Меня зовут Александр Васильевич.
В приемной адмирала ждали, волновались те, кто нашептывал ему о Каппеле злые небылицы. Прошло полчаса, час, полтора часа. Двери в кабинет адмирала оставались закрытыми. А за ними возбужденный и взволнованный Каппель рассказывал адмиралу обо всем, что было. И слушая его, адмирал уловил, что, называя части, бывшие в делах на Волге и позднее их командиров, Каппель ни разу не упомянул о себе. Колчак прервал его рассказ:
- Но вы-то, вы сами, Владимир Оскарович?
Каппель смутился.
- Я? Я ничего, - смущенно ответил он.

66

Адмирал опустил голову и задумался – Каппель совсем не походил на окружающих
Колчака людей.
- Сколько вам лет? – спросил он.
- Тридцать семь, то есть тридцать седьмой.
- Тридцать седьмой, - задумчиво повторил Колчак. – Ну и как вы смотрите на то, что происходит? Как вы думаете, нужно бороться со всем этим?
И Каппель, почувствовав в себе прилив той энергии, что двигала его, вспомнив свои мысли о гражданской войне, которые он выносил и испытал на практике, начал говорить. Забыв на этот раз свою скромность, он начал со случая на Аша-Балашовском заводе, приведя его как доказательство правильности своих взглядов. Он вспомнил те случаи, когда отпускал пленных красноармейцев и расстрелял Мельникова. Он говорил о болезни России и о том, что к этой России нужно относиться, как к больной. Он говорил, забыв обо всем, открывая всю душу человеку, который был Правителем и которому он, Каппель, будет верно до конца служить.
Адмирал сидел за столом, опустив голову на руки. В кабинете легла тишина. Наконец, адмирал встал.
- Владимир Оскарович, спасибо вам. Мне бывает часто очень тяжело. Спасибо вам.
И потемневшим от волнения взглядом, Каппель тоже встал, впился в лицо адмирала.
- Ваше Высокопревосходительство, перед нами Россия – остальное неважно.
Ожидавшие в приемной Правителя вскочили со своих мест. Под руку с Каппелем вышел Колчак.
- Владимир Оскарович, еще раз спасибо вам за все – напишите, что вам будет нужно для вашего корпуса – все будет исполнено.
Каппель вышел.
Адмирал окинул взглядом всех присутствующих – “А ведь он ни  на кого не жаловался”, - мелькнуло в голове и в презрительной улыбке дрогнули губы. В этот день на приеме своих помощников, он был особенно строг и придирчив. Но о Каппеле ни один из докладчиков говорить не посмел.


XIII

После того, как присутствующие в приемной адмирала Колчака услышали, что Капель назначается командиром корпуса, отношение к нему со стороны многих, распускавших против него разные небылицы, резко изменилось в лучшую сторону, что было вызвано, конечно, не искренностью. Во всяком случае, внешне создалась другая картина. Но ставка адмирала, возглавляемая генералом Лебедевым, хоть и в более скрытой и осторожной форме, но отношение к Каппелю не изменила.
Несколько дней Каппель жил в Омске, весь поглощенный работой, порученной ему адмиралом. Развернуть свою Волжскую группу в корпус, дать своим соратникам заслуженный отдых, с новыми большими пополнениями ударить на врага, вести корпус от победы к победе, научить своих будущих подчиненных не только воевать и побеждать,
67

но, главное, воспитывать, прививать им веру в правду своего дела, зажечь в них большую любовь к России – все это, разработка этих проектов и планов не оставляли для Каппеля ни одной свободной минуты для себя. Он с утра до вечера ездил по разным учреждениям,
просил и требовал все необходимое для своего корпуса, подавал составленные планы, горел в этой работе, но уже здесь почувствовал, что часто за вежливыми обещаниями скрывается другое. Поздно вечером в своем вагоне он мрачно вспоминал прошедший день
и фактически он почти ничего за этот день не добился. Оставался один путь – обратиться
к адмиралу, но он сразу отбрасывал эту мысль – жаловаться и интриговать было не в его
натуре.
Нужно сказать, что в конце 1918-го года и весной 1919-го года у белых были большие успехи. Были взяты Пермь и Уфа, опять шло наступление на Казань. Оптимисты считали, что большевики уже разбиты и что их дни сочтены. Поэтому недоброжелатели Каппеля, имевшие влияние в штабе Колчака с формированием корпуса не спешили. На все запросы Каппеля отделывались обещаниями, но обещанных пополнений и снаряжения не присылали.
В кафе было полутемно, горела одна настольная лампа, мысли переплетались, текли в голове, рождались новые планы, карандаш без устали наносил на бумагу заметки.


XIV

В дверь осторожно постучали:
- Ваше превосходительство, Вы еще не ужинали, - и в ответ донеслись резкие раздраженные слова:
- Оставьте. Потом.
Наконец, когда было много обещано, но мало исполнено, Каппель вспомнил о себе. В Екатеринбурге со стариками Строльманами жили дети. Только дети… А та, которую когда-то зимним вечером увез в деревенскую церковь? Заныло, забило сердце. Стучит колесами вагон, несет его в Екатеринбург. Колчак разрешил ему отправиться в отпуск на несколько дней. Забрав стариков Строльманов и детей с собой, он прямо из Екатеринбурга, не заезжая в Омск, едет в маленький провинциальный Курган. Жена, Ольга Сергеевна, была арестована большевиками и содержалась в Бутырке в Москве, как заложница.

XV

Адмирал Колчак принял решение наступать одновременно на Самару (то есть двигаться на соединение с Вооруженными Силами Юга России для совместного наступления на Москву) и на Вятку для соединения с Северной армией генерала Миллера. Зима 1918-1919-го годов стало для Омска временем подготовки к решительному наступлению. 24-го декабря корпус Сибирской армии под командованием генерала 

68

А.Н. Пепеляева неожиданным ударом в трескучие морозы освободил Пермь и взял 20 тысяч пленных. В феврале 1919-го года сильные морозы остановили боевые действия по линии Пермь – Уфа – Оренбург - Уральск. Удерживая проходы через Урал, Колчак спешно
формировал новые части. Сибирская и Народные армии были упразднены, а войска разделены на отдельные армии: Сибирскую (на Пермском направлении с базой в Екатеринбурге), Западную на Уфимском направлении с базой в Челябинске и Оренбургскую (на южном направлении). Оренбургской армией командовал генерал Дутов, Западной – генерал Ханжин, а Сибирской - чешский генерал Гайда. В состав Западной армии вошла ижевская бригада, прикрепленная к 3-му уральскому корпусу – плохо одетые, не доедавшие ижевцы рвались в бой после долгого бездействия. Остатки Народной армии – Волжский корпус генерала Каппеля – отводились в тыл на переформирование.
Сибирская армия, державшая фронт на севере, была наиболее подготовленной,
многочисленной и хорошо снабженной. Именно ей предстояло нанести главный удар от
Перми на Вятку для соединения с войсками Архангельского фронта. Одновременно с этим планировалось нанесение удара в направлении на Волгу силами Западной армии генерала Ханжина. В ходе предстоящего весеннего наступления Белым армиям нужно было не только восстановить позиции, утраченные осенью 1918-го года, но и прорвать большевистский фронт по направлению к Москве.
Несколько месяцев без поддержки сражалось Уральское казачье войско, против которого с середины декабря большевики начали новое крупномасштабное наступление. Армия Колчака не смогла соединиться с Уральским войском, а помощь от генерала Деникина приходила нестабильно: между Уральской армией и Вооруженными Силами Юга Росси находился большевистский фронт. Уральск пал после жестоких боев в январе и казакам не удалось больше отбить его. В тех боях был смертельно ранен их командующий, генерал-лейтенант Мартынов. Большевики продолжали наступать, а моральный дух казаков был в значительной степени подорван: недовольные всем происшедшим, обескураженные растерянностью Войскового правительства, они начали расходиться по домам, фронт таял. К началу марта красные захватили уже больше половины территории Уральского казачьего войска. И чем дальше отходили казаки, тем очевидней становилась для них угроза голода – в нижнем течении  Урала не было запасов продовольствия. Тогда в надежде исправить положение Войсковой съезд принял решение
передать власть георгиевскому кавалеру полковнику Владимиру Толстову, кандидатура которого была поддержана большинством казаков. И. Толстов, человек выдающейся храбрости и вместе с тем очень жестокий, став атаманом Уральского казачьего войска, сумел укрепить дисциплину и поднять боевой дух войска.


XVI

Промерзшие колеса вагона со скрипом остановились. На небольшом здании вокзала вывеска “Курган”. Глазам больно смотреть на сверкающий под солнцем снег.
69

Снег белый, чистый, холодный – везде он укутал весь город. В шубе, покрытой солдатским сукном, подтянутый, в шапке с георгиевским темляком, Каппель спускается со ступенек вагона. На платформе обычная суета – бабы с узлами, местные купцы-богатеи, проходит вдоль поезда важный старший кондуктор. Навстречу спешат несколько
близких и знакомых людей. Рука в перчатке вскинута к папахе – старший из встречающих полковник Выропаев подходит с рапортом. Через несколько минут пара резвых сибирских лошадей несет в санях по тихим улицам города. Гнутся под инеем ветки деревьев, свежий чистый воздух без малейшего ветерка, мороз не убивает, и пьяный, как вино, под трубами домов высокими серыми столбами стоит дым, скрипит снег под полозьями, по тротуарам мелькают изредка фигуры жителей, в небе над городом висят церковные купола. Каппель чувствует, как в душе загорается огромная радость, он слышит, как ярким цветком расцветает энергия, прилив неуемной силы и воли. Синее яркое зимнее небо с пылающим диском солнца и серебряные искры в снегу – впереди творчество, работа, подготовка к последней борьбе, наверное, жестокой, но, наверное, же дарующей победу, а дальше потом Россия, настоящая, русская, освобожденная от темного зла. Просторы российские без конца и без края, которые нужно отобрать дорогой ценой крови лучших людей, оглушить эти просторы смертоносной музыкой боя, но без перерыва двигаясь вперед, пока вдали в небе не загорятся золотом купола Ивана Великого.
Здесь в Кургане по поручению Колчака Каппель должен заняться формированием стратегического резерва Ставки Верховного Правителя России – Волжского корпуса. Костяк корпуса должны составить остатки частей Казанской и Симбирской группы
Приволжского фронта, находившегося под командованием Каппеля с августа 1918-го
года. Каждая дивизия должна иметь в своем составе три стрелковых полка, егерский
батальон, стрелковый артдивизион, отдельную гаубичную батарею, отдельный конный дивизион, инженерный дивизион, артиллерийский парк, полевой лазарет с перевязочным отрядом и санитарным транспортом, а также дивизионный обоз. Волжская кавалерийская бригада должна развернуться в корпус из двух кавалерийских полков четырехэскадронного состава и отдельной конной батареи. В состав корпуса должны войти отдельная полевая батарея тяжелых гаубиц, телеграфная рота, подвижная артиллерийская мастерская, а также кадровая стрелковая Волжская бригада (три кадровых стрелковых полка, отдельная кадровая инженерная рота, кадровый артиллерийский дивизион и кадровый эскадрон).
Кучер, татарин-доброволец, лихо остановил сани у двухэтажного деревянного дома, другой доброволец широко распахнул двери – внизу помещение штаба, вверху личная квартира генерала и стариков Строльманов.
Окна кабинета выходили в сад – он весь заколдован зимней красотой. Каппель сбрасывает шубу, закрывает дверь и, все еще полный радужными надеждами, обращается к Выропаеву:
- Ну, теперь говори просто – без титулований. Выропаев с Каппелем в частной жизни на “ты”.
Выропаев стоит, опустив голову, молчит. Нетерпение и раздражение начинают звенеть в голове генерала:
- Да отвечай же! Что сделано? Что прислал Омск?

70

И глухо, угрюмо звучат слова ответа:
- Ничего не прислал Омск… Да вряд ли и пришлет.
Прямым проводом связан Курган со Ставкой в Омске. И через несколько часов после приезда телефонист штаба корпуса связывает Каппеля с Омской Ставкой.
- Ваше Превосходительство, генерала Лебедева нет – он на докладе у Верховного Правителя, - звучит в трубке спокойный, бесстрастный голос.
- Когда будет?
- Не могу знать. Вечерами, часов в восемь, всегда бывает в Ставке.
И в восемь часов Каппель слышит тот же голос:
- Ваше Превосходительство, генерал Лебедев сегодня в театре. Докладывал ли ему о вашем вызове? Так точно… Он просил Вас позвонить ему завтра, часов в девять утра.
До трех часов ночи в кабинете командира корпуса идет совещание. Кто-то предлагал обратиться непосредственно к адмиралу, дабы ускорить формирование, но на свое предложение встречает такой взгляд генерала, что сконфуженно замолкает. Четко и ясно падают слова Каппеля:
- Мы здесь многого не знаем. Верить не могу и не хочу, чтобы Ставка мне мешала. Мы творим одно дело – может быть, уже все заготовлено, может быть, отправлено, – и, закуривая папиросу, кончает: - Но требовать буду, не просить, а требовать. И добьюсь.
В кабинете накурено, душно. Каппель достает из шкафа бутылку коньяка, предусмотрительно спрятанную там Выропаевым. Золотыми искрами загорается в рюмках жидкость и в тишине звучат слова:
- За работу, за успех, за победу, за Россию, за всех нас!
Стоя, все пьют спиртное – они верят этому человеку, приведшему их с Волги, они верят и ему и в него. И, ставя рюмку на стол, полковник Бузнов, забывая устав, тихо отвечает:
- Мы всегда с вами, с Россией, Владимир Оскарович.
Медленно, машинально считая ступеньки деревянной лестницы, поднимался Каппель из штаба к себе наверх. В детской постоял над кроватками детей – спящая Таня
была похожа на Ольгу Сергеевну. Тупая боль охватила душу. Перекрестив детей, прошел
к себе. Опустившись в кресло, вспомнил, что сам назначил к девяти часам прибытие в
штаб всем командирам частей. Часы показывали половину четвертого. А утром вестовой генерал доложил прибывшему в штаб полковнику Выропаеву:
- Генерал всю ночь не спал – все по своей комнате ходил.
Без четверти десять дежурный телефонист доложил Каппелю, что его вызывает Омск. Вкрадчиво и мягко звучит в трубке голос всесильного начальника Ставки Верховного Правителя. Лебедев приветствовал Каппеля с приездом и передает твердую уверенность адмирала, что такой прославленный воин сумеет создать грозную силу и поведет свой корпус от победы к победе. Что? Не выслано ни обмундирование, ни оружие, ни людские пополнения для развертываний корпуса?
- Но дорогой, Владимир Оскарович, - покровительственно звучит голос. – Это же пустяки. Отдохните сами, дайте вашим орлам отдохнуть. Все будет предоставлено, но подождите немного – недели две, три. Сейчас идет разработка плана весеннего наступления, согласно моему большому проекту. Нужно все прикинуть, учесть,

71

распределить, наметить. Понимаете сами, что быстро все это не провести. Частям на фронте нужно все дать в первую очередь. Требует Пепеляев, требует Гайда. Ваши все планы и требования я читал, и вполне с ними согласен, но повремените. Вся Ставка работает теперь у меня, чуть не круглые сутки, и скоро мы сможем удовлетворить и ваш
корпус. Мы – Верховный Правитель и я – не беспокоимся за ваш корпус – вы в неделю сделаете то, на что другим нужен месяц.
Успокаивающе и убаюкивающе звучит голос генерала Лебедева.
- Как устроились? У меня в Ставке смеются, что одним своим появлением такой герой и красавец, как генерал Каппель, покорит сразу половину населения на Кургане, особенно его женскую половину.


XVII

В тихом провинциальном Кургане, известная только близким, сгорала бурная жизнь Каппеля. Дни сплетаются в недели, недели в месяцы. Местное общество, зная о победах Каппеля на Волге, всячески пыталось познакомиться с ним и привлечь в свой круг. Курганские дамы и девицы томно вздыхали, когда видели, как красавец генерал проезжал верхом, направляясь в свои части. Но весь, отдавшись работе, Каппель знал только свой штаб и эти части.
Разрешить себе тратить время на личную жизнь не позволяло сознание долга, да он и забыл об этой личной жизни и вспоминал об этом тогда, когда вырывал несколько минут для встречи с детьми, что было не каждый день. Волжский корпус должен был состоять из трех дивизий и бригады. Это были уже не те отряды в несколько сотен человек, с которыми Каппель начал свою работу на Волге – здесь были тысячи, которых надо было обучить, обмундировать, вооружить, а главное, воспитать. Работы было очень много, но Капппель ее не боялся – было страшнее другое. Та настроенность против Каппеля, что была у верхов Омска до его приезда, приняв новые формы, по существу, осталась. Ореол, который окружал имя Каппеля, не только среди его волжан, многих раздражал. Раздражала и портила отношения та настойчивость, которую проявлял Каппель, требуя все необходимое для своего корпуса. Если Каппель в отношении самого себя не предъявлял никаких претензий, то людям, доверенным ему, он старался всегда дать все то, что полагается. На Волге было проще – от Комучем Каппель фактически не получал никакого снабжения, и все что добывал в боях, сам и распределял между частями. Все нити управления в этом отношении сходились к нему. Здесь он должен был просить.
Уже это одно слово нервировало Каппеля. Для людей, которые шли и скоро снова пойдут
на тяжкие переживания, может быть, на смерть ради родины, просить нельзя. Им должны
давать все необходимое, именно должны. Поэтому нужно требовать в случае затяжки или задержки, и те, которые должны дать его солдатам все необходимое, не имеют права обижаться на тон его требований, если понимают, хотя бы немного, что такое война и бой. Каппелю известно, что на складах в Омске лежит обмундирование, которого хватило бы на три таких корпуса, а его части все еще щеголяют в том подобии обмундирования, в

72

котором пришли с Волги. И недаром жители Кургана, глядя на них, сомнительно качали головами:
- Неужели эти оборванцы могли так воевать на Волге?
Кроме того, с формальной точки зрения, благодаря этому, просто невозможно было требовать всех внешних проявлений военной дисциплины, и это вызывало массу
недоразумений. Умеющие только воевать с большевиками, пришедшие с Каппелем татары, отдавали честь своим офицерам, а офицерам Курганского гарнизона не считали нужным, как им не внушали это. Татар арестовывали, вели на гарнизонную гауптвахту, из штаба корпуса кого-то посылали туда выяснять обстоятельства, татары плакали горькими слезами, размазывая по физиономии грязь.
- Наша с Каппелем вся Волга ходи и нас на гауптвахту? – вид их был совсем не воинственный в подобиях полушубков. Кроме того, нужно обмундирование для тех, что прибудут для развертывания корпуса после очередной мобилизации, а в цейхгаузах по полкам бегают только мыши. То, что прислал Омск, хватило бы на батальон. Внешне вполне уважительные ответы – отказы или просьбы обождать получал штаб корпуса, но все понимали, что причины были другие.
Выработанные на основании опыта и законов штаты трех пехотных дивизий и кавалерийской бригады были с самого прибытия Каппеля в Курган отправлены в Омск. Проведенная в начале 1919-го года мобилизация, должна была дать людей, но и их не было. Получалась тяжелая картина, когда части состоят из одного командного состава. Не было в достаточном количестве оружия, конский состав почти отсутствовал, хозяйственные части не имели самых минимальных запасов. Нужно было создать, творить, работать, но материала для творчества не было. Каждый вправе спросить, какие это другие причины, о которых говорилось выше. Первая – настроенность против Каппеля лично, усиливающаяся благодаря его законным, но иногда резким требованиям, и то, что он вышел из эсеровской Самары. Вторая кроется в том, что начальник Ставки адмирала Колчака - академик, георгиевский кавалер, молодой генерал Д.А. Лебедев, разрабатывая грандиозный план весеннего наступления с массой маневров, доступных только регулярной армии, а не армии гражданской войны, упустил из виду все особенности этой войны, психику мобилизационных солдат, и с головой ушел в эту разработку, отбросив все, что с ней не было связано. Молодой задор, самоуверенность, наконец, манящее имя победителя большевиков и российского Наполеона играли в подготовке плана едва ли не главную роль. Но надлежащего серьезного опыта ведения гражданской войны не было. Но Каппелю от этого легче не было. Формирование корпуса стояло на мертвой точке. Правда, за это время пришедшие с ним добровольцы отогрелись, отоспались, подтянулись, ежедневные строевые занятия придавали им надлежащий вид. Но Каппель знал, что у всех них живет в душе чувство горечи, которое испытывает и он. Эти люди чувствуют себя пасынками, но понять и объяснить причину этого не могут. Каппель видит их недоуменные и вопрошающие взгляды, но что он может сделать? Мысли текут непрерывной чередой, память рассказывает о том, что еще не сделано, воля заставляет идти без устали вперед. “Создавать нужное”, - бьется неотступно в мозгу.
По всему уезду и за его пределы направлены Каппелем верные люди. Он не жалеет денег, и за эти деньги его люди свозят в курган все, что необходимо для корпуса. По

73

деревням, после позорного конца 1-ой Германской войны можно купить все,
включительно до пулеметов. Каждый день интендант корпуса получает привезенное из
деревень имущество. Но это не снабжение, а его паллиатив. Недавно после долгих совещаний в штабе Каппель решил провести в уезде конскую мобилизацию, так как Омск определенно заявил, что лошадей для корпуса дать не может. И опять, превратив
мобилизацию в обыкновенную покупку, Каппель не жалеет денег. Маленькие, обросшие длинной шерстью, очень выносливые и очень злые лошади стоят в конюшнях будущей кавалерийской бригады, но их хватило бы на один эскадрон.


XVIII

Прошел январь, наступил февраль и все в тех же полушубках и шинелях щеголяют волжане. Зашили, как могли, починили, вычистили, но вид от этого стал немного лучше. До предела возможного вычистили старые, привезенные с собой, заржавевшие пулеметы и винтовки.
3-го января 1919-го года Сводный корпус был переименован в 1-ый Волжский корпус в составе Западной отдельной армии. С этого времени начались занятия. Устав внутренней службы и дисциплинарный многие из добровольцев, особенно татары, слышали впервые. Люди стали подтягиваться внешне. Каппель сурово требовал усиленных занятий, не давая этим возможности зарождаться в головах людей чувству обиды в отношении к Омску. Проверенные и утвержденные им расписания занятий в частях занимали почти весь день, не оставляя времени для праздности и праздных мыслей. Всю тяжесть переживаний пасынка он взял на себя. Мало того, он твердо, а иногда и резко, прерывал всякого из своих близких людей, которые заводили разговор о позиции Омска. Понятие о сущности дисциплины запрещало ему вести подобные разговоры, хотя он отлично знал, что все понимают положение вещей.
Почему-то выходило так, что Каппель говорил по прямому проводу с генералом Лебедевым всего два-три раза, а потом ему стали передавать, что начальника Ставки то нет в Ставке, то он занят чем-то неотложным, то уехал куда-то из Омска. И говорившие с Каппелем помощники генерала Лебедева каждый раз вежливо обещали все доложить своему начальнику, но сами без него никаких вопросов разрешить не могли. “Партизанский генерал” явно нервировал Ставку, а когда его доклады и требования стали противоречить правилам военного письмоводства и в них появились нотки резкости, то стало нарастать и озлобление.
И, выслушав очередного докладчика о требованиях Каппеля, генерал Лебедев сказал ему:
- Да, конечно, это все необходимо исполнить. Только нужно подробно разобрать этот вопрос. Просмотрите внимательно требования генерала Каппеля и изложите свои соображения. Позднее. Потом как-нибудь.
Требования Каппеля оставались “на “потом”. Но тут приходили из Кургана новые несносные бумаги.

74

- Видимо, наш блестящий Каппель думает, что только он один у нас “свет в окошке”, - говорили чины Ставки, вторя своему начальству.
А Каппель в это время горел в захолустном вагоне. Подходила весна, все знали о готовящемся большом весеннем наступлении, а корпус насчитывал в своих рядах тех, кто пришел с Волги.
Как когда-то в походах черные круги легли вокруг глаз Каппеля – мучительная, бесплодная работа днем и бессонные ночи были тяжелей, чем стоверстные переходы на Волге. Чувство бессилия впервые посетило его – оно, это чувство, ломало всякие его
понятия о чести, честности и правде людей. Иногда стало казаться, что люди, которых он
привел сюда, смотрят на него с укором. Это было очень тяжело страшно. Напрягая волю,
и сдерживал себя днем, стараясь казаться людям спокойным, но подходила ночь и,
оставшись один, он целыми часами сидел в кресле, сжав до боли пальцы рук и отыскивая способ, чтобы разбить окружающую его в Омске одиозность и исполнить дело, порученное ему адмиралом. Но к нему он обратиться не мог, не позволяли понятия о чести и порядочности. Ночь тянулась без конца и края, подходило утро, сна не было, и с терпкой, ядовитой горечью в душе Каппель спускался в штаб, чтобы опять казаться окружающим бодрым и спокойным.
А в это время в Омске докладывали Верховному Правителю, что формирование корпуса идет нормально, по намеченному плану.
Приказом начальника штаба Верховного Главнокомандующего № 155 от 27-го февраля 1919-го года 1-ый Волжский армейский корпус был фактически заново сформирован в составе тех стрелковых дивизий (1-ой Самарской, 3-ей Сибирской и 13-ой Казанской) и Волжской кавалерийской бригады (двухполкового состава).


XIX

Однажды утром, просматривая бумаги, Каппель вспыхнул, прочитав какой-то рапорт. Резким звонком вызвал ординарца:
- Полковника Выропаева немедленно ко мне.
Во всю силу лошадиных ног полетел ординарец за Выропаевым.
- Господин полковник, к командиру корпуса, - задыхаясь, пробормотал он. – Очень сердит!
Через двадцать минут Выропаев вошел в кабинет генерала. Стоя, резко и официально спросил Каппеля:
- Это ваш рапорт, полковник Выропаев? – и на утвердительный ответ также гневно продолжал: “В рапорте вы просите моего разрешения именовать нашу батарею именем Каппеля. Я не царской крови, чтобы это разрешить, - и, подумав, добавил: - И не атаман.
Пройдясь по комнате и немного успокоившись, добавил, возвращая рапорт:
- Возьми и порви – раз и навсегда так будет.
Обреченный, он не предполагал, что через год его имя будет носить вся белая армия Сибири.

75

А из Омска все ничего, кроме обещаний, не было. Бывшие с Каппелем в Кургане люди говорили, что именно в этом городе впервые в волосах генерала появились серебряные нити.
В конце февраля на обеде, устроенном офицерами батареи и на котором присутствовал и Каппель, один офицер произнес тост, ярко рисующий отношение волжан к своему командиру.
- Я прошу поднять бокалы и выпить за здоровье того, кто дал каждому из нас возможность смело смотреть в глаза всему миру, за того, кто дал нам гордое право сказать – я каппелевец.
Обед, который начался вечером, затянулся. Вставали и рисовались в тумане прошлого картины, полные подвигов и побед – это была она, семья, крепко сплоченная, в которой каждый принимал друг друга. Кончилась ночь, подходило утро. И, забывшись ненадолго в этой своей семье от томящих дум и переживаний, он снова возвращался к ним. Каппель, прощаясь, встал и сказал:
- В эту ночь мы пережили много незабываемых дружеских часов, и эта ночь еще больше сплотила нас общей тревогой о судьбе нашей родины России, перед народом
которой у нас есть один долг: напрячь и удвоить нашу энергию для ее освобождения.
Громкое “ура” не дало закончить ему этой фразы.


XX

В марте раньше обычного началась оттепель. В сопровождении ординарца Каппель ехал шагом в одну из своих частей. Выполнение расписания занятий, утвержденного им, он ежедневно проверял лично. Опустив глаза, крепко сжав поводья, он мучительно решал все одну и ту же задачу – как сдвинуть с места неразрешимый вопрос о формировании корпуса. На углу одной улицы он поднял голову, и глаза его встретились с черными, большими, как вишни, глазами молоденькой девушки, приветливо махнувшей ему рукой. Генерал тоже, улыбнувшись, приложил руку к головному убору. Он не знал, кто эта девушка, но его в городе знали все, и он не удивился ее приветливому жесту. Чистая, русская, миловидная молодость улыбалась ему, но на душе от этого стало еще тяжелее – “Что будет с ней и подобными ей, если мы уступим в борьбе?” В раздражении Каппель дал шпоры коню и крупной рысью поехал к казарме.
Но только он сошел с коня, как из дверей казармы быстро вышел дежурный офицер и, отдав уставный рапорт, добавил:
- Ваше Превосходительство, сейчас звонили из штаба корпуса – пришла телефонограмма о присылке пополнений, и просили вас вернуться.
Мелькали в бешеной езде дома города – генерал шпорил коня. Не останавливаясь, спрыгнул с седла, быстро вбежал на ступеньки, сбросил шубу, прошел в кабинет, лицо светилось радостью и жизнью. Откуда-то узнавши о сообщении из Омска, в штабе был полковник Выропаев. Каппель схватил телефонограмму – она была шифрованная. Опустившись на стул, вынул из кармана шифр, несколько минут расшифровывал. Откинулся на спинку стула, провел по лбу рукой, рассмеялся – странный был этот смех.
76

- Василий Осипович, они дают нам пополнение и большое, из Екатеринбурга, - он задохнулся в смехе: - пополнение – пленные красноармейцы.
Этот странный, нервный смех был тяжелой реакцией на все пережитое за последнее время и горькой болью-ответом на присылаемое пополнение.
Выропаев молчал, он тоже понимал, что такое пополнение не усилит, а ослабит корпус, так как непроверенная, не профильтрованная масса бывших красноармейцев
поглотит старые кадры и в момент боевой работы от нее можно ожидать всего, что угодно. Опустившись на стул, Каппель сжал голову руками. В кабинете царило молчание. Прошла минута, две, может быть, десять. Не изменяя позы, как будто говоря сам с собой, генерал тихо проговорил:
- За этими пленными красноармейцами я должен ехать в Екатеринбург и там их принять. Они, как здесь написано (он кивнул на телефонограмму), сами пожелали вступить в наши ряды и бороться с коммунизмом, но… - Каппель на минутку замолк, и тяжело вздохнув, закончил: - Их так много этих “но”.
И опять в кабинете воцарилась тишина. Сменяя быстро одна другую, в голове Каппеля мелькали мысли – они были тяжелые и мучительные – в поисках выхода из положения. Напряженный до предела мозг искал верный путь в дальнейшей борьбе и победе. И, бросив руки на стол, выпрямившись, Каппель поднял голову. Лицо и потемневшие глаза были спокойны и холодны. Медленно падали отрывистые резкие слова и трудно было понять, чего в них больше – горечи или веры в себя.
- Все равно, всех поделить между частями, - слушал эти слова Выропаев. – Усилить до отказа занятия, собрать все силы, всю волю – перевоспитать, сделать нашими – каждый час, каждую минуту думать только об этом. Передать им, внушить нашу веру, заразить
нашим порывом, привить любовь к настоящей России, душу свою им передать, если
потребуется, но зато их души перестроить.
Каппель уже ходил по комнате и вставший тоже полковник Выропаев слушал его
горячие слова.
- Их можно, их нужно, их должно сделать такими, как мы. Они тоже русские, только одурманенные, обманутые. Они должны слушать наши слова, заражаясь нашим примером, воскресить в своей душе забытую ими любовь к настоящей родине, за которую боремся мы. Я требую, я приказываю всей своей властью вам и всем моим старым помощникам забыть о себе, забыть о том, что есть отдых – все время отдать на перевоспитание этих красноармейцев, внушить нашим солдатам, чтобы в свободное время и они проводили такую работу. Рассказать этому пополнению о том, какая Россия была, что ожидает ее в случае победы над Германией, напомнить, какая Россия сейчас. Рассказать о наших делах на Волге, объяснить, что эти победы добывала горсточка людей, любящих Россию и за нее пожертвовавших своими, в большинстве молодыми, жизнями. Напомнить, как мы отпускали пленных красноармейцев и карали коммунистов. Вдохнуть в их души пафос победы над теми, кто сейчас губит Россию, обманывая их. Самыми простыми словами разъяснить нелепость и неожиданность коммунизма, несущего рабство, при котором рабом станет весь русский народ, а хозяевами – власть под красной звездой. Мы должны… - Каппель остановился, а потом, подойдя к Выропаеву, положил ему на плечи свои руки: - Мы должны свои души, свою веру, свой порыв втиснуть в них,

77

чтобы все ценное и главное для нас стало таким же и для них. И при этом ни одного слова, ни одного упрека за их прошлое, ни одного намека на вражду, даже в прошлом. Основное – все мы русские и Россия принадлежит нам, а там, в Кремле, не русский, чужой интернационал. Не скупитесь на примеры и отдайте себя полностью этой работе. Я буду первым среди вас. И если даст Бог, дадут нам три, четыре месяца, то тогда корпус станет непреодолимой силой в нашей борьбе. К вечеру будет написан полный подробный приказ
обо всем этом. Когда я их привезу, то с самого начала они должны почувствовать, что попали не к врагам. Иного выхода нет и, если мы хотим победы над противником, то только такие меры могут ее нам дать или, во всяком случае, приблизить. Да нас, наверное, спросят, за что мы боремся, и что будет, если мы победим? Ответ простой – мы боремся за Россию, а будет то, что пожелает сам народ. Как это будет проведено – сейчас не скажешь – выяснится после победы, но хозяин страны – народ и ему, как хозяину, принадлежит и земля. Это так, черновик – к семи часам собрать всех командиров и всех офицеров – тогда все и будет уточнено.
Утомленный нервным порывом, Каппель опустился на стул. Выропаев, поклонившись, направился к дверям. Но едва он взялся за дверную ручку, как снова услышал голос генерала и повернулся к нему.
- Василий Осипович, постой. Ты знаешь мои убеждения – без монархии России не быть. Так думаешь и ты. Но сейчас об этом говорить с ними нельзя. Они отравлены ядом ложной злобы к прошлому, и говорить об этом с ними – значит, только вредить идее монархии. Вот потом, позднее, когда этот туман из их душ и голов исчезнет, тогда мы это скажем, да нет, не скажем, а сделаем, и они первые будут кричать “ура” будущему царю и плакать при царском гимне. Вот и все. Вечером встретимся – можешь идти.


XXI

Вечером к семи часам, когда в штаб корпуса собрались офицеры, все высказанные отрывистые мысли Каппеля были систематизированы в точно и ясно выраженные в готовом написанном приказе.
- В 11 часов я еду в Екатеринбург за пополнением. Вернусь через три-четыре дня.
За это время вы обязаны объяснить положение вашим солдатам и внушить им, что они
тоже должны проводить в отношении бывших красноармейцев такую же линию. В
приказе этого не сказано, но эту свою волю я передаю вам на словах, - закончил Каппель это собрание.
В темноте зимнего вечера расходились офицеры по своим частям, и каждый ясно и отчетливо понимал, что иного выхода нет, и Каппель еще больше вырос в их глазах.
А через два часа после совещания в штабе паровоз в темноте зимней ночи, рассыпая искры, нес два вагона Каппеля в Екатеринбург.
В больших казармах на окраине Екатеринбурга было собрано больше тысячи пленных красноармейцев, выразивших желание служить в Белой армии. Сегодня утром не было объявлено, что в этот день приедет их будущий начальник для приема их в свои части. Фамилия его названа не была. По двору казармы на всякий случай прохаживались с
78

винтовками два часовых из местных белых частей. Такой же караул прохаживался и у внешней стороны ворот. Разговаривать с пленным было запрещено, но один из караульных на назойливые приставания бывших красноармейцев назвал им фамилию начальника:
- Генерал Каппель.
Узнавши это, молодые парни хлопнули себя по бедрам и пулей влетели в казарму.
- Товарищи, то бишь Каппель будет у нас, к нему нас определили.
Это имя, известное в то время всем, всколыхнуло всю казарму и наполнило радостным гулом: служить под начальством легендарного генерала было лестно, а один красноармеец, покрывая общий шум, завопил истошным голосом:
- Братцы, так он меня под Васильевкой из плена отпустил, пальцем не тронул.
Треща и фыркая, старый автомобиль подвез Каппеля к воротам казарменного двора. Подтянутый, стройный генерал быстро вышел из машины. Сквозь открытые ворота во дворе виднелась толпа его будущих солдат, но перед воротами стояло двое часовых и к нему, держа руку у головного убора, подошел с рапортом поручик, караульный начальник. Каппель принял рапорт и, сурово сдвинув брови, обратился к нему с вопросом, к чему приставлен его караул.
- К пленным красноармейцам, Ваше Превосходительство, - ответил в простоте душевной недогадливый поручик.
- К пленным красноармейцам? Каким? – еще строже спросил генерал.
- К тем, которые во дворе и в казарме – вот к этим, Ваше Превосходительство, - губил себя молодой офицер.
Каппель побледнел и страшными глазами впился в поручика.
- К моим солдатам  я не разрешал ставить караул никому. Я приказываю вам, поручик, немедленно снять своих часовых с их постов. Здесь сейчас начальник я, и оскорблять моих солдат я не позволю никому. Поняли? И, пройдя мимо окаменевшего поручика, быстро вошел во двор к замершей толпе, слышавшей весь этот разговор.
- Здравствуйте русские солдаты, - приложив руку к папахе, звонким голосом на весь двор, крикнул Каппель.
Ответный дикий рев толпы огласил двор. Каппель улыбнулся. Красноармейцы, сами понимающие нелепость своего ответа генералу, сконфуженно улыбались, переминаясь с ноги на ногу.
- Ничего, поучитесь, - произнес Каппель. – Не в том главное – важно Москву взять – об этом и будет сейчас речь, - добавил он, направляясь в казарму, куда, опережая его, кинулись красноармейцы, но когда он вошел туда, чей-то страшный бас уже совсем по-уставному рявкнул: - Встать, смирно!
И через три дня два эшелона с пополнениями для третьего корпуса двинулись из
Екатеринбурга в Курган, а вместе с этим беспощадно и неуклонно приближалась
последний акт трагедии генерала Каппеля.





79


XXII

После прибытия эшелонов в Курган третий корпус по тем временам стал численно
большой боевой единицей. В корпус входили, как уже говорилось, Самарская пехотная дивизия, которой командовал генерал Имшенецкий, Симбирская пехотная дивизия – начальник полковник Перхуров (брат главы Ярославского восстания), кавалерийская бригада – генерал Нечаев и отдельная Волжская батарея – полковник Выропаев.
Но если в батарею было зачислено сравнительно мало вновь прибывших людей и они растворились в старом батарейном составе, то в пехоте и кавалерии явление было обратное: прибывшие пополнения проглотили старый волжский состав. Если принять во внимание, что среди вновь прибывших людей многие были в достаточной степени пропитаны во время службы в Красной армии соответствующим направлением, то вполне понятно, что начальникам этих частей приходилось слишком много работать, чтобы перевоспитать их согласно приказу Каппеля, а во многих случаях и проверить их лояльность. Это требовало, прежде всего, времени, Но рассчитывая, что на полное формирование корпуса, проверку прибывших людей, знакомство с ними и организацию сильной боевой единицы будет дано достаточно времени, старшие и младшие начальники, не жалея себя, принялись за работу. Так как бывшие красноармейцы, хотя и вкратце, но познакомились со строевой службой, находясь в рядах Красной армии, то главное внимание было обращено на тщательную проверку облика прибывших и их перевоспитание.
Прошло три недели со времени прибытия пополнения. Каппель потерял представление о времени, о дне, о ночи, о том, что когда-то нужно спать или обедать. Из полка в полк, из роты в роту, с утра до вечера, часто по ночам – и все старые волжане знали его неуемную энергию по прежним походам, но и теперь с удивлением смотрели на своего генерала, не понимая, как может человек выносить такой нечеловеческий труд.
В этот вечер командир корпуса вернулся в штаб к 10 часам вечера. Пройдя в кабинет, он устало опустился на стул и закурил папиросу, потянувшись так, что затрещали суставы, и довольно улыбнулся. Результаты работы начинали постепенно выявляться – за три недели большего сделать было нельзя. Во всяком случае, корпус почти очищен от подозрительного элемента. И это было не так легко сделать – враг слишком хитер и среди добровольцев-красноармейцев оказались совсем не добровольцы.
В голове Каппеля мелькнула мысль, обращенная к высшему начальству, мысль-просьба, горячая и страстная:
- Еще три, ну хотя бы два месяца и корпус будет страшной силой, хотя бы месяц, - не просила, а молила мысль. Каппель тряхнул головой: - глупости лезут, заполняют мозг. Устал, поэтому понимает, что меньше этого срока нельзя.
В кабинете было тихо, уютно горела настольная лампа.
- Скоро Пасха, - шепнула другая мысль. – Все эти красноармейцы забыли о ней – напомним – ведь и Пасха, и они сами – русские.
Тело, уставшее до предела, требовало отдыха. Были планы для завтрашнего дня,

80

которые нужно проработать, но глаза слипались сами собой. Чуть звякнув шпорами, встал и перешел на кушетку.
- Немного отдохну – закончу, - путалось в голове, и сон темным одеялом отделил его от всего мира.


XXIII

Осторожный стук в дверь разбудил Каппеля. От неудобного положения затекли
ноги. С трудом встал, взглянул на часы – два часа ночи. Стук в дверь повторился.
- Войдите, - чуть охрипшим от сна голосом  бросил Каппель.
Вошел дежурный телефонист.
- Шифровальная телеграмма из Омска, Ваше Превосходительство, - произнес он, протягивая генералу листок, испещренный понятными лишь Каппелю цифрами и буквами.
Перед глазами плясали и качались стены, лампа, пол, потолок, шумело в ушах, пересох во рту язык и стал шершавым и твердым, в голове путался в сумасшедшем хаосе рой мыслей без начала и конца и, кажется, в первый раз в жизни дрожали похолодевшие руки.
“Комкору 3 генералу Каппелю. По повелению Верховного Правителя вверенному вам корпусу надлежит быть готовым к немедленной отправке на фронт. Подробности утром. Начальник штаба Ставки Верховного Правителя генерал Лебедев”.
Дежурный телефонист штаба 3-го корпуса, не переставая, вызывал Омскую ставку. В ответ было молчание. Телефонист, перепуганный и бледный, снова и снова давал вызов. Облокотившись на стол около аппарата, Каппель не двигался с места.
- Там должен быть кто-нибудь, какой-то дежурный что ли. Это твой аппарат не работает. Сидите в штабе, ничего не делаете. Завтра всех в строй пошлю, к черту. Вызывай, как знаешь… Понял? Обычная выдержка оставила Каппеля – слишком серьезное было положение. Телефонист включал и выключал аппарат и, наконец, около четырех часов утра услышал ответ. Каппель схватил трубку.
- Соедините немедленно с квартирой генерала Лебедева.
- Кто говорит?
- Генерал Каппель.
Он хотел разнести дежурного в Ставке, но тот оказался невиновным, так как с ним по прямому проводу говорил генерал Пепеляев, и прервать разговор было нельзя. Но и требование Каппеля он не мог не исполнить, так как генерал Лебедев вечером выехал из Омска и вернется только утром к восьми. Говорить дальше не было смысла, и Каппель снова вернулся в кабинет. О сне не могло быть и речи. Нужно было разобраться во всем, возможно спокойнее. Он сел за стол, развернул списки частей.
Кроме батареи, все списки были неутешительны, так как состав частей почти на 80% состоял из привезенных три недели назад пленных красноармейцев. Было ясно, что не только перевоспитать, но и как следует познакомиться с ними, командиры частей не могли. Верить этой чужой еще массе нельзя, тем более что было несколько случаев
81

обнаружения среди пополнения специально посланных коммунистов-партийцев. Сколько их еще находится в корпусе – неизвестно никому. Раньше бывали тяжелые, казалось, безнадежные моменты, но была глубокая вера в своих соратников. Теперь не было не только этой веры, но давило сознание, что корпус переполнен людьми, которым верить нельзя. Страшнее этого было другое – в этой чужой, непроверенной массе могут погибнуть те лучшие верные люди, которые в него верят и которых охранять он теперь не сможет. Жгло ум сознание, что всякий самый малый план нужно составлять с учетом почти полной ненадежности частей, иначе говоря, не быть уверенным ни в чем.
Каппель позвал дежурного офицера:
- Передайте сейчас же начальнику штаба, чтобы к половине седьмого был здесь.
Отправив ординарца, горько усмехнулся начальник штаба, талантливый боевой полковник Барышников, в мирной обстановке большой поклонник Бахуса. Правда, он
боялся, чтобы командир корпуса не увидел его в нетрезвом виде, но по бледному лицу и мутным глазам он безошибочно угадывал, что ночь у полковника Барышникова прошла довольно бурно. Этот порок искупался у него огромной работоспособностью днем, его глубоким знанием дела, часто очень дельными советами и только поэтому Каппель держал его около себя.
Часы на стене неуклонно отмечали минуты, ночь подходила к концу, но об этом в тяжелом ходе своих мыслей генерал забыл. Неизвестно в который раз пересекал он шагами свой кабинет. В доме было тишина, в передней дремали ординарцы, наверху спокойно спали дети, а он метался, не находя выхода, не веря своему корпусу. Приближался рассвет, окно из черного стало серым, обозначились на нем переплеты рам, но от этого становилось еще страшнее.
Оставалось одно – просить, доказывать невозможность, бесполезность, а может быт и вред отправки частей на фронт сейчас, в настоящем их виде, но это противоречило понятию о воинской дисциплине, такой для него привычной, так пропитавшей его.
- Ну, а если другого выхода нет? – проговорил про себя Каппель и опустился на стул.
Знавал на своем веку Каппель тяжелые ночи, когда уже дыхание смерти касалось его, но такой, как говорил позднее, ему переживать не приходилось. В каменную, тупую стену приказа уперлось теперь все, а за этой стеной была пустота и бессмысленная гибель лучших людей. Каппель сжал руками голову и застыл.
Стук в дверь привел в себя.
- Да, - хрипло бросил он.
Вошел полковник Барышников.
- По вашему приказанию, Ваше Превосходительство, прибыл.
Каппель обвел глазами комнату – утренний свет заливал ее. Взглянул на часы: была половина седьмого.
- Садитесь, - указал он на стул.
Барышников, на этот раз проведший ночь спокойно, сразу понял серьезность момента, взглянул на бледное лицо генерала.
- Что случилось, Владимир Оскарович? – тихо спросил он.
Каппель протянул ему листок с расшифрованной телеграммой. Прочитав ее,

82

Барышников опустил голову и надолго замолчал. Потом также тихо, глядя в пол, произнес:
- Владимир Оскарович, это гибель.
В половине восьмого вторая шифрованная телеграмма лежала перед Каппелем, она гласила о тех “подробностях”, которые упоминались в первой телеграмме.
“Комкору три генералу Каппель. С получением сего, вверенному вам корпусу надлежит немедленно отправиться в распоряжении командарма три. Начштаба Верховного Правителя генерал Лебедев”.
Вызвав немедленно всех командиров частей, Каппель прочитал им обе телеграммы.
Ответом была мертвая тишина. Взяв себя в руки, Каппель внешне спокойно, обратился по очереди ко всем пришедшим с вопросом о состоянии их частей.
Ответы были неутешительны. Тогда, опустив глаза, как бы стыдясь ответа, который должен был услышать, спросил:
- Вы верите в своих солдат – вы знаете их?
- Нет, - услышал он страшное короткое слово.
Выслав из телефонной дежурного, Каппель сам соединился с Омском. Спокойно и ясно, не скрывая правды, говорил он о состоянии корпуса начальнику Ставки. Лебедев слушал, не отвечая ничего. Каппель привел все имеющиеся у него доводы, доказывал бесполезность отправки корпуса на фронт в настоящем его состоянии, рисовал
катастрофу, которая может произойти. Под конец он увлекся, и стал говорить горячо и страстно, вкладывая в каждую фразу горечь и боль от безусловного и бесполезного разгрома корпуса, ожидавшего его на фронте - корпуса, переполненного непроверенными пленными красноармейцами, рассказал о случаях обнаружения в частях партийцев, наконец, просил дать хоть один месяц для приведения корпуса в надлежащий вид. Лебедев молча, не прерывая, слушал горячую речь Каппеля и, когда последний закончил, прямой провод принес короткие и ясные слова ответа:
- Генерал Каппель, вы получили приказ. Завтра корпус должен выступить в полном составе в распоряжение командарма три.
В трубке резко щелкнуло – разговор был окончен.















83


Глава   третья

I

4-го марта 1919-го года, не дожидаясь весенней распутицы, началось общее наступление объединенных Сибирской, Западной (бывшей Народной) и Южной (преимущественно казачьей) армий (около 150 тысяч бойцов) против войск Восточного фронта.
 Наступление развернулось от Глазова (под Вяткой) до Оренбурга и Уральска. Первой стремительно двинулась Сибирская армия под бело-зелеными сибирскими знаменами. Южные группы войск Колчака ударили по направлению Самары и Симбирска. Отчаянно сражались ижевцы в составе Уральского корпуса, наступающего по южному направлению.
Красные не выдерживали ни одного удара, если они были сильны с фронта, белые обходили их с фланга или в тыл, обычно по глубокому снегу, и решали исход боя в свою пользу. Во время атаки одной деревни батальон белых бросился в незамерзшую горную речку и по горло в ледяной воде атаковал противника. Только выбив красных из деревни, белые пошли в избы сушить одежду, обратившуюся в ледяную кору. Пленные красноармейцы говорили, что не могут понять, как белые способны так быстро атаковать по глубокому снегу. У них прошел слух, что белые движутся на паровых лыжах.
Вскоре была освобождена Уфа. Красные постепенно отступали на запад южнее железной дороги Уфа-Самара. Был освобожден Воткинск. За полтора месяца Уральские казаки вернули потерянные территории, освободили от большевиков приграничные районы Самарской и Саратовской губерний. Уральск и Оренбург прочно блокированы казачьими частями.
По плану общего наступления, принятого Колчаком к середине апреля, Сибирская армия должна была теперь выйти к Казани и далее двинуться на Вятку и Вологду для соединения с Северной армией генерала Миллера. Западная армия должна была выйти к Симбирску и Сызрани, а затем прорваться на соединение с Вооруженными Силами Юга России генерала Деникина.
Ижевцы рвались домой – командование обещало отпустить их сразу после освобождения Ижевска. Однако когда Симбирская армия Гайды освободила Ижевск, генерал Хажин не захотел расставаться с ижевской бригадой. Тогда ижевцы стали в полном порядке, рота за ротой, уходить домой. Все офицеры, тем не менее, оставались на своих постах.
Тем временем Западная армия уже громила тылы противника. Под Вяткой победоносно сражалась с красными башкирская дивизия В. Голицына. К концу апреля армия Верховного Правителя вышла на подступы к Казани, Самаре и Симбирску, освободив огромную территорию с важными промышленными и сельскохозяйственными ресурсами и населением свыше пяти миллионов человек. Перед армией открылась дорога на Москву.
Восточный фронт для советского правительства становился главным фронтом

84

Республики. На Восточный фронт стали направляться основные резервы, лучшие политические и командные кадры. Подвозились все новые красноармейские части.


II

Командовать 5-ой армией красных на Восточном фронте было поручено 
М.Н. Тухачевскому. Тухачевский знал о критическом положении 5-ой армии, но без колебания взял на себя ответственность за ее судьбу. 4-го апреля М.Н. Тухачевский прибыл в штаб 5-ой армии на станцию Кротовка (южнее города Сергиевск) и на следующий день вступил в командование, сменив на этом посту Ж.К. Блюмберга. Армия в ходе оборонительных боев потеряла почти половину своего войска. Ее 26-ая и 27-ая дивизии и ряд отдельных частей оборонялись на широком фронте против основных сил Западной армии Колчака – 2-го и 3-го корпусов. Войска были утомлены, деморализованы неудачами и длительным отступлением. Не хватало командного состава и политработников. Части армии беспорядочно отходили к Волге и потеряли связь с частями действующей правее 1-ой армией Г.Д. Гая. Между 5-ой и 1-ой армиями образовался разрыв. Создавалась угроза прорыва колчаковцев в тыл главным силам правого крыла Восточного фронта, которые оказались глубоко охваченными белыми с севера. Левый фланг 5-ой армии также был оголен. К северу от нее до реки Камы на протяжении почти 150 км не было советских войск.
В этой чрезвычайно сложной обстановке М.И. Тухачевскому предстояло остановить отход и восстановить боеспособность 5-ой армии, во что бы то ни стало задержать продвижение белых на главном самарском направлении. Командование фронта и Главком И.И. Вацетис предполагали ликвидировать прорыв, растянув фронт 1-ой армии с тем, чтобы восстановить ее непрерывную связь с 5-ой армией. Выдвигался и другой вариант – передать 1-ую армию целиком на помощь 5-ой армии для контрнаступления на самарско-уфимском направлении. Но оба варианта Тухачевский считал неудачными. Понравился ему третий вариант, предположенный командующим 4-ой армии М.В. Фрунзе о нанесении мощного удара сосредоточенными силами правого крыла фронта во фланг растянувшейся Западной армии белых. Фрунзе координировал в то время действия 4-ой и Туркестанской армий и считал возможным использовать для создания ударной группы часть их соединений, наиболее сохранивших боеспособность. Фронтовое командование и РВС Республики поддержали это предложение. Фрунзе было поручено взять на себя руководство всеми войсками фронта, находившимися южнее реки Камы: 4-ой Туркестанской, 1-ой и 5-ой армиями, которые составляли Южную группу Восточного фронта.


III

Михаил Васильевич Фрунзе родился 2-го февраля 1885-го года в киргизском
85

городке Пишпеке в семье отставного военного фельдшера.
Отец М.В. Фрунзе, Василий Михайлович, молдаванин, окончил Московскую фельдшерскую школу. Призванный на военную службу, был направлен в Туркестан, где затем осел и женился. Работал фельдшером в аптеке города Пишпека.
Мать М.В. Фрунзе, Мавра Ефимовна, из семьи переселенца из Воронежской губернии.
В 1896-ом году Фрунзе окончил городское училище, а в 1904-ом году Верненскую гимназию с золотой медалью.
В 1904-ом году поступил на экономический факультет петербургского политехнического института и в ноябре этого года отчислен из института за участие в демонстрации. Выслан в город Петровск Саратовской губернии.
В середине февраля 1905-го года Фрунзе срочно выехал в Москву, а оттуда в город Ивано-Вознесенск, где в то время имелись сильные и многочисленные революционные организации.
15-го июля 1905-го года Михаил Васильевич приезжает в Шую с четкой
установкой – наладить революционную ситуацию, активизировать  неповиновение властям, спровоцировать выступление рабочих.
Из Шуйских рабочих Фрунзе организовывает боевую дружину, вооружает ее краденым оружием, разрабатывает для нее устав, организовывает практические занятия по изучению материальной части и практической стрельбе по мишеням. В ночь на 30-ое октября 1905-го года он был арестован и выслан в Казань.
В ноябре 1905-го года возвращается в Шую. Принимает участие в революционных событиях в Шуе, Ивано-Вознесенске, военных событиях в Москве. Был делегатом 4-го съезда РСДРП в Стокгольме, где знакомится с В.И. Лениным.
В марте 1907-го года в Шуе Фрунзе был арестован за покушение на урядника и приговорен к смертной казни. Однако смертный приговор был заменен десятью годами каторги.
9-го августа 1915-го года при направлении этапным порядком в Иркутскую губернскую тюрьму М.В. Фрунзе и еще 13 ссыльных на последней остановке, в селе Оск, совершили побег. Так Михаил Васильевич обрел свободу.
С середины августа 1915-го года по март 1916-ый год Фрунзе под документами на имя дворянина Василенко работает агентом Забайкальского переселенческого управления.
В марте 1916-го года Фрунзе по паспорту Батурина нелегально выезжает в Москву, а в конце апреля 1916-го года с документами на имя М.А. Михайлова приезжает в Минск и устраивается на работу статистом в земский союз при 10-ой армии Западного фронта. В марте 1917-го года возвращается в Москву и по июль 1918-го года работает во Владимирской и Ивано-Вознесенской губерниях вначале в исполнительном комитете, а потом губернском военным комиссаром.
С августа по декабрь 1918-го года Фрунзе был военным комиссаром Ярославского военного округа, а с 26-го декабря 1918-го года по 4-ое марта 1919-го года – командующим 4-ой армией Восточного фронта.
5-го марта 1919-го года он был назначен командующим Южной группой войск
Восточного фронта.

86

IV

Итак, 5-го марта 1919-го года 4-ая и Туркестанская армии, объединенные в Южную группу ‘малого состава” под командованием М.В. Фрунзе, в марте еще сами вели активные наступательные действия. Однако в начале апреля в связи с событиями на фронте других армий  войск Южной группы вынуждены были отойти, а затем оставить Актюбинск и Лбишенск. Основной задачей группы стала оборона Оренбурга и Уральска, а также борьба с восстаниями, вспыхнувшими в тылу Советских войск. Эти восстания охватили некоторые уезды Симбирской и Самарской губерний. Были попытки восстания в районе Бузулука. В бывшей Уфимской губернии восстание поднималось середняками и националистическими контрреволюционными элементами в среде татарского и башкирского населения. Сравнительно крупные и наиболее опасные “чабанные” восстания произошли в начале марта 1919-го года в ряде сел Сингелеевского и Сызранского уездов Симбирской (Ульяновской) губернии и Самарского и Ставропольского уездов Самарской губернии.
Особенно большую работу по ликвидации крестьянских восстаний провел Фрунзе. Он принял самые решительные меры, для чего к Сызрани были посланы военно-полевой штаб и отряд в 1200 человек, а также другие части. Кроме того, была прислана помощь из Пензы и Кузнецка. Общее руководство этими силами было возложено на комиссара штаба 4-ой армии и его помощника.
Несмотря на широкое распространение восстания, оно также быстро прекратилось, как и началось. В 20-х числах марта 1919-го года восстание было подавлено.
В середине апреля 1919-го года Южная группа была усилена. Помимо 4-ой и Туркестанской армий, в оперативном отношении М.В. Фрунзе были получены 1-ая и 5-ая армии Восточного фронта, а также укрепленный участок реки Волги от Саратова до Сызрани.
Так Тухачевский оказался в подчинении Фрунзе. Михаил Васильевич получил в свое командование большие силы и средства, начал подготовку контрнаступления на Колчака. Разрабатывались планы предстоящих операций, переформировывались войска, усиливались артиллерией и пулеметами.
Одновременно были приняты жесткие меры по укреплению воинской дисциплины. Помимо разъяснительной, воспитательной и агитационной работы, предпринимались меры и другого характера. Так, 28-го апреля 1919-го года приказом по войскам Южной группы были организованы заградительные отряды для восстановления порядка на железной дороге с дезертирством на станциях участка Кинель-Сызранский мост включительно.
Наводился твердый революционный порядок и в тылу Южной группы войск, прежде всего, на железных дорогах. Все перемещения по железным дорогам должны были осуществляться по единому плану, утвержденному штабом Южной группы войск или штабами армий. Особым приказом Фрунзе от 2-го мая было запрещено начальникам эшелонов, команд и транспортов вмешиваться в работу железнодорожных служащих, а

87

коменданты станций должны были в свою очередь строго руководствоваться
полученными сверху указаниями.
Окончательный план контрнаступления против армий Колчака сложился не сразу. Он претерпел ряд изменений, зависевших не только от последовательности его разработки в трех настоящих – в штабе главного командования, командования Восточного фронта и командования Южной группы, но и еще оттого, что в каждой инстанции он разрабатывался со своей особой точки зрения.
Фрунзе пришлось столкнуться с большими трудностями как в период становления и уточнения плана, так и во время его реализации. Белые продолжали двигаться вперед и обстановка изменялась каждый день. Резервы только что подтягивались, а ждать было нельзя. Приходилось снимать части с фронта для создания ударной группы и этим самым ослаблять те или иные его участки, то есть идти на известный риск. Опасность положения под Симбирском и Казанью заставляла командование фронта направлять войска, предназначавшиеся для усиления Южной группы, в другие места.
По некоторым вопросам между Фрунзе, РВС фронта и главкомом возникли разногласия. Они касались, в частности, сроков начала контрудара. Командование Восточным фронтом одно время было склонно начать его после распутицы, тогда как Фрунзе настаивал на немедленных действиях.
С определенным недоверием к Фрунзе относился и председатель РВСР Л.Д. Троцкий, который не терпел никаких возражений по поводу своих указаний, а больше всего того, что командующий Южной группой войск Восточного фронта нередко по некоторым вопросам сносился напрямую с ЦК ВКП (б), минуя военное ведомство. Эти настроения подогревал в своих докладах командующий 5-ой армией М.Н. Тухачевский, который оказался в подчинении у Фрунзе, и постоянно докладывал Л.Д. Троцкому о всех действиях своего начальника, умышленно выпячивая и даже искажая некоторые факты.
Такая “работа” не могла не иметь свои последствия. Л.Д. Троцкий предпринимал попытку отстранить Фрунзе от руководства армиями Южной группы. 29-го апреля
1919-го года на объединенном заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б) он высказал сомнение в том, что Фрунзе сможет обеспечить разгром Колчака, и предположил послать
на Восточный фронт главкома И.И. Вацетиса, а командующего фронтом С.С. Каменева
направить для руководства войсками Южной группы. Предложение Троцкого большинством голосов было отклонено.


V

Командующий Южной группой отводил 5-ой армии особенно важную роль. Он поставил ей задачу, во что бы то ни стало остановить продвижение белых, не допустить прорыва их к Волге и тем самым обеспечить необходимое время для соединения ударной группы.
К двадцатым числам апреля Тухачевскому удалось добиться решительных перемен в состоянии войск 5-ой армии. Ее боеспособность была восстановлена. Этому способствовало и наступление в части нового пополнения. Войска 5-ой армии не только
88

сдержали напор белых, но к концу апреля были готовы сами перейти к наступательным действиям.
На Западную армию, продвижение которой к Самаре было наиболее угрожающим, был направлен первый удар: грозя окружением, Тухачевский начинает неуклонно теснить части генерала Ханжина на восток. Резервы белых были уже истощены. Только что начавший разворачиваться Волжский корпус, пополнившийся за последнее время пленными красноармейцами, получил приказ без промедления выступить на фронт.


VI

Приказ есть приказ, и неподготовленный и непроверенный корпус Каппеля двинулся на фронт. Еще по дороге Каппель получил приказ передать по прибытии на фронт кавалерийскую бригаду и отдельную Волжскую батарею в распоряжение генерала Волкова, командира казачьего корпуса. Таким образом, у Каппеля осталась пехота, состоящая почти сплошь из бывших красноармейцев.


VII

Вывод Фрунзе об истощении сил белых на уфимско-самарском направлении вполне соответствовал действительности. К тому же между корпусами Западной армии белогвардейцев в это время образовался разрыв в 50-60 км. Чтобы не упустить благоприятный момент, он решил начать контрнаступление, не дожидаясь полного сосредоточения ударной группы. Основная идея операции нанести удар в разрыв между корпусами в общем направлении на Бугуруслан-Заглядино-Сарай-Гир с целью окончательного разобщения этих корпусов и разгрома их по частям.
В операции важное место отводилось 5-ой армии. Своим правым флангом она должна была принять участие в контрнаступлении на главном направлении, а левым нанести вспомогательный удар. Главная группировка армии, в которую вошла 26-ая дивизия и две бригады, переданные в распоряжение Тухачевского из 25-ой дивизии, имела задачу наступать с юго-запада и запада на Бугуруслан и во взаимодействии с частями, наносившими удар с юга, разгромить бугурусланскую группировку белых. На левом фланге армии 28-ая дивизия должна была атаковать колчаковцев вдоль Волго-Бугульминской железной дороги, сковать их силы и охватить с севера бугульминскую
группировку.
28-го апреля началась Бугурусланская операция. В то время как ударная группа охватывала войска белых в районе Бугуруслана, с юга и востока правофланговые соединения Тухачевского нанесли удар по наиболее уязвимому месту белых – в разрыв между корпусами. Советские войска наполовину разбили 7-ую пехотную дивизию и 30-го апреля заняли станцию Бугуруслан. Для развития наступления на город командарм усилил правый фланг бригадой, переброшенной из состава 27-ой дивизии. 4-го мая наступающие

89

войск под сильным огнем неприятеля переправились через Большую Кинель и ворвались в Бугуруслан.
В то время как на правом фланге 5-ой советской армии успешно развивалось наступление, на ее левом фланге и в центре соединения 2-го корпуса белых продолжали теснить части 27-ой дивизии на Симбирск. Еще 26-го апреля белые овладели Сергеевском и продвигались на юго-запад от города, во фланг и тыл главных сил 5-ой армии. Под угрозой оказались и пути сообщения Южной группы с Самарой. Чтобы ликвидировать прорыв, командование фронта изменило направление главного удара Южной группы. Вместо развития наступления на северо-восток оно повернуло основные силы на север, на Бугульму. Это создало опасность для коммуникаций сергеевской группы противника и вынудило ее начать отход во всей полосе 5-ой армии.
В новой обстановке Фрунзе поставил перед Тухачевским задачу: завершить разгром белогвардейцев в районе Бугуруслана и уничтожить их сергеевскую и бугульминскую группы. Для этого соединения правого фланга армии должны были продвигаться от Бугуруслана в направлении юго-западнее Бугульмы и отрезать противнику пути отхода к этому городу.
Таким образом, главная тяжесть сражения перемещалась в полосу 5-ой армии. Командование группой передавало в распоряжение Тухачевского все имеющиеся резервы, перегруппировало части с других участков фронта, в том числе 25-ую Чапаевскую дивизию. Состав 5-ой армии удвоился. К ней перешла главная роль в разгроме Западной армии белых. Туркестанская и 1-ая армии продвижением на Белебей обеспечивали операцию 5-ой армии с востока.
Отходящая к Бугульме группа Войцеховского Западной армии имела к 4-му мая около 30 тысяч штыков и сабель и по мере отступления все более уплотняла свой фронт. В 5-ой армии к этому времени насчитывалось около 22 тысяч штыков и сабель. Тухачевскому противостоял многоопытный 50-летний генерал Ханжин, который командовал Западной армией. Он окончил артиллерийскую академию, имел немалый стаж преподавательской работы в высшей офицерской школе, участвовал в русско-японской и мировой войнах. Тухачевский знал о достоинствах своего противника и численном превосходстве его армии. Однако рассчитывал превзойти генерала в оперативном искусстве и использовать для достижения успеха наступательный порыв своих войск, сражавшихся за честь и свободу родины.
В соответствие с общим замыслом командующего Южной группой командарм решил ударами фланговых соединений 5-ой армии с юга и запада в общем направлении на Бугульму охватить фланги главных сил Западной армии белых, окружить их под Бугульмой и уничтожить. 25-ой дивизии он приказал стремительно продвигаться от Бугуруслана к станции Дымка (юго-западнее Бугульмы) и отрезать белым отступление к Бугульме. Навстречу ей с запада, отрезая белым путь отхода на север, должны были наступать на Бугульму 27-ая дивизия и бригада 35-ой дивизии. Войскам центра армии – 26-ой и 2-ой дивизиям – славилась задача вести фронтальное наступление также в общем направлении юго-западнее Бугульмы.



90


VIII

Начало операции намечалось на 6-ое мая. Тухачевского очень беспокоила задержка с подходом переданных армии новых частей и соединений. Однако время не ждало. Противник мог ускользнуть из готовящегося мешка. Недостаток сил командарм потребовал восполнить смелыми и решительными действиями сжатых в кулак ударных групп.
Войска 5-ой армии, выполняя поставленные задачи, освободили Сергеевск и нанесли тяжелое поражение частям 2-го корпуса. Противник начал постепенно отходить от Сергеевска к Бугульме. В изменившейся обстановке Тухачевский 7-го мая уточнил направление наступления 25-ой и 26-ой дивизиям, составлявшим ударную группу армий. Чтобы перехватить пути отхода неприятеля, их удар смещался несколько к востоку. Одновременно от 2-ой и 27-ой дивизий командарм потребовал “устроить энергию” и наступать со скоростью необходимого движения, лишая врага возможности маневрирования и сбивая его левофланговыми частями к железной дороге “в заготовленный мешок”. Вновь прибывшей 2-ой бригаде 35-ой дивизии было приказано форсированным маршем выдвигаться со станции выгрузки на левый фланг 27-ой дивизии и наступать вдоль железной дороги Мелекесс-Бугульма, чтобы не допустить отхода белогвардейцев на север.
Своевременное изменение Тухачевским направления действий ударной группы позволило избежать флангового контрудара, предпринятого противником 9-го мая южнее Бугульмы. Неожиданно для белых контрудар превратился во встречное сражение с советскими войсками, и они потерпели неудачу. В ожесточенных боях, продолжавшихся до 11-го мая, 25-ая и 26-ая дивизии наголову разбили лучшие колчаковские соединения – 4-ую Уфимскую дивизию, Ижевскую и Оренбургскую казачью бригады. В плен было захвачено свыше 2 тысяч человек. В качестве трофеев советским войскам достались 3 орудия, много пулеметов и другого оружия.
Для того чтобы завершить окружение остатков Западной армии, сбитых в район Бугульмы, Тухачевский 12-го мая приказал 27-ой дивизии ускорить продвижение к городу с запада, а 25-ой дивизии – овладеть районом железнодорожного моста на реке Ик, восточнее Бугульмы, и там соединиться с 27-ой дивизией. Командарм знал о трудностях этой дивизии, на помощь которой так и не подошли обещанные фронтом части, и обратился к чувству долга ее бойцов и командиров. Он советовал начдиву внушить всем подчиненным, что 13-го мая 27-ая дивизия решает участь операции и уничтожение противника.
13-го мая 27-ая дивизия вышла к Бугульме, с ходу атаковала и освободила город. Однако соединить фланги 25-ой и 27-ой дивизий и полностью замкнуть кольцо окружения не удалось. Уцелевшие войска белых, опередив 25-ую дивизию, бежали за реку Ик. Тем не менее, в результате проведенной операции основные силы Западной армии Колчака оказались разгромлены.
Войска 5-ой армии в ходе контрнаступления Южной группы продвинулись до 150 км и 13-го мая вышли на реку Ик. Они внесли решающий вклад в одержанную
91

блистательную победу, которая привела к коренному перелому хода борьбы на колчаковском фронте.


IX

Поражение Западной армии белых определило весь дальнейший ход контрнаступления Южной группы и всего Восточного фронта. Фрунзе, развивая достигнутый успех, развернул наступление силами Туркестанской и 1-ой армии на направлении Белебей-Уфа. 5-ую армию еще до завершения бугурусланской операции новый командующий фронтом А.А. Самойло вывел из состава Южной группы и поставил ей самостоятельную задачу. Она нацеливалась для удара в северном направлении – в тыл Сибирской армии Колчака.
Александр Александрович Самойло, бывший генерал-майор царской армии, вступил в командование Восточным фронтом 9-го мая 1919-го года. До этого с ноября 1918-го года он возглавлял 6-ую отдельную армию и успешно руководил разгромом в январе 1919-го года белогвардейцев под Шенкурском. Его назначение на Восточный фронт состоялось ввиду несогласия Каменева с Главкомом по поводу планов ведения боевых операций.
Новый командующий фронтом, выполнив указания Главкома И.И. Вацетиса, решил перенести направление главных усилий Восточного фронта к северу от Камы, против Сибирской армии Колчака. Это и послужило поводом для вывода 5-ой армии из подчинения Южной группы. К тому времени она имела в своем составе шесть дивизий и являлась основной силой группы. Фрунзе решительно возражал против решения командующего фронтом. Он справедливо считал, что резкое ослабление Южной группы могло надолго затянуть окончательный разгром Западной армии, на восстановление которой Колчак выдвигал из резерва корпус Каппеля и многочисленные маршевые пополнения. Фрунзе был в принципе не согласен с распылением сил фронта и требовал отмены решения командующего. Его целиком поддерживал Тухачевский.
Ко всему этому Самойло, еще не вошедший по-настоящему в курс обстановки на Восточном фронте, в первые дни несколько раз менял боевую задачу 5-ой армии. Его непоследовательность внесла неразбериху и вызвала естественную нервозность у командарма, работавшего до того в полном взаимопонимании с Фрунзе.
Тухачевский 25-го мая направил командующему фронтом телеграмму. Он докладывал, что, начиная с 10-го мая, его армии было поставлено пять задач, каждый раз отменяющих одна другую, и просил командующего соблюдать 19-ую статью Полевого устава 1918-го года, в котором говорится, что боевые распоряжения должны быть хорошо обдуманы, прежде чем отданы к исполнению.
Естественно, что “поучения” недавнего подпоручика вызвало гнев бывшего генерала. Самойло потребовал привлечь командира к ответственности за дискредитацию вышестоящего начальника. РВС фронта, учитывая, что Тухачевский не отказывался от выполнения приказов, а лишь предъявлял обоснованные претензии к нечеткости в

92

постановке задач, не поддержал Самойло.
Были и разногласия Самойло с Фрунзе, которые дошли до Ленина, который вернул Самойло обратно в 6-ую армию, а командующим фронтом вновь поставил Каменева.
Чтобы сохранить ударную силу Южной группы на бельбековском направлении, в распоряжение Фрунзе передавались из 5-ой армии 2-ая и 25-ая дивизии. Однако сама армия оставалась в подчинении фронта.
20-го мая Тухачевский получил задачу частью сил продолжать совместно с Южной группой наступление в общем направлении на Уфу, а две дивизии выдвинуть к низовью реки Белая и приступить к подготовке форсирования ее для последующего наступления на север, в тыл Сибирской армии Колчака. Однако обстановка сложилась так, что 5-ая армия вплоть до завершения контрнаступления Южной группы взаимодействовала главным
образом с ней, а Тухачевский оставался в тесном, личном контакте с Фрунзе. К объединению усилий Южной группы и 5-ой армии склонялся и вернувшийся 25-го мая на Восточный фронт Каменев.
После поражения Западной армии белым удалось отойти за реку Белую и там закрепиться. Колчак собирался на этом рубеже не только защищать Урал, но и сосредотачивал резервы, чтобы ударить по флангам, разбить наступающие на уфимском направлении войска Туркестанской и 5-ой армий. Между тем, военно-политическая обстановка настоятельно требовала быстрее покончить с Колчаком и перебросить часть сил Восточного фронта против Юденича и Деникина.
Для того чтобы открыть ворота на Урал, красным необходимо было прорвать оборону противника на реке Белая и разгромить наиболее сильную уфимскую группировку Западной армии. С этой целью Фрунзе еще 25-го мая начал силами Туркестанской армии Уфимскую операцию. К участию в ней привлекалась и 5-ая армия. Ей ставилась весьма скромная задача: обеспечить операцию с севера наступлением 26-ой дивизии на реке Белая южнее Бирска, овладеть переправой и воспрепятствовать передвижению по реке вражеской флотилии. В действительности роль 5-ой армии в разгроме противника на Белой оказалась несравненно большей. И это явилось следствием решительных и инициативных действий командарма Тухачевского.
Еще на подступах к реке 27-го мая левый фланг 5-ой армии был внезапно атакован заранее сосредоточенным ударным корпусом противника. Колчаковцы рассчитывали выйти в тыл и разгромить армию. Однако на фланговый маневр противника командарм ответил столь же неожиданным контрманевром. Он зажал ударный корпус в клещи силами 27-ой и 35-ой дивизий. Стремительными атаками на флангах советские войска нанесли врагу огромные потери и обратили его в бегство. За два дня боев ударный корпус потерял половину своего состава, а в последующей борьбе за предгорья Урала уже не играл никакой роли. А именно на него колчаковское командование делало главную ставку в планах разгрома советских войск в Предуралье.


X

Командование Западной армии назначило место выгрузки корпуса Каппеля город
93

Белебей, вероятно, он был указан по халатности, так как город был уже занят красными. Следовательно, корпусу пришлось выгружаться поэшелонно, в непосредственной близости к противнику и очень часто под сильным ружейным и пулевым огнем, входя сразу в бой. Необученные и непрофильтрованные части, состоящие почти сплошь из бывших красноармейцев, переходили к красным, уводя с собой офицеров. Набранный из принудительно мобилизованных крестьян Бугульминский стрелковый полк при первой возможности в полном составе перешел на сторону красных. В последующих боях подобные случаи не повторялись, однако сам по себе этот эпизод произвел на личный состав корпуса крайне удручающее впечатление. Свои же надежные каппелевские части, если не уничтожались, то несли громадные потери, и отходили вместе с уральцами и сибиряками. Таким образом, корпус, на создание которого было потрачено столько сил и энергии, в короткое время, хотя и не был совсем уничтожен, но был сильно потрепан и не представлял собой той силы, которой он мог бы быть, если бы все было проведено планомерно.


XI

После больших усилий Каппель собрал измотанные и полууничтоженные части корпуса на реке Белой, куда красные подтянули свежие резервы и почти ежедневно производили яростные атаки. Высшее командование приказало держать корпус на рубеже реки Белой еще несколько дней. Волжане, измотанные беспрерывными ежедневными атаками со стороны красных, еле держались на ногах и совершенно не спали по нескольку суток. На успех трудно было рассчитывать. Каппель приказал Уржумскому полку подтянуться из резерва к месту прорыва и атаковать красных с севера, Выропаеву приказал прибыть тоже к месту прорыва и, объединив всю артиллерию (три батареи, кроме Выропаевской) содействовать наступающим частям в центре. Прибыв на указанное место и связавшись с батареями, Выропаев им в назначенный час открыть интенсивный огонь по деревне, где скопились только что переправившиеся через реку красные. До этого эта деревня переходила из рук в руки четыре раза, пехота белых в этих атаках была измотана до последней степени, и становилось ясно, что таким частям атаковать врага нельзя и что из этой затеи ничего не выйдет. Трещали пулеметы, настойчиво била артиллерия, но красные продолжали расширять занятый ими участок на стороне реки, занимаемой белыми. За десять минут до атаки, на взмыленном коне, прискакал с одним ординарцем Каппель и остановился у небольшой рощицы, почти в лини пехоты. Весть о его появлении прошла по рядам пехоты, как электрический ток. Все сразу оживились. Оставив коня за рощей, Каппель пошел вдоль цепей, шутил с солдатами, задавал им разные вопросы. За небольшим пригорком собралась кучка бойцов. Он объяснял, как будут наступать.
- А с севера и с нашего правого фланга ударят уржумцы, - как бы вскользь бросил он.
Правда, это было все, что у него было в резерве, да и от Уржумского полка осталось только восемьдесят человек. И когда наступил срок атаки, Каппель крикнул:
94

- С Богом!
Пехота, как один человек, выскочили из своих укрытий и бросились на красных. Каппель ушел вдоль линии. Скоро оттуда прибежал батарейный наблюдатель Беляев и доложил Выропаеву:
- Господин полковник, возьмите генерала куда-нибудь в укрытие – убьют его там.
Выропаев побежал к Каппелю и предложил ему присесть в небольшом окопе боковых наблюдателей. Огонь противника стал стихать. Пехота входила в деревню. Переправившихся красные бойцы опрокидывали в реку, и поэтому большинство из них не попало на переправу. Более двухсот красных было взято в плен. Было захвачено 27 брошенных красными пулеметов, много винтовок, патронных двуколок и другого военного имущества. Каппель тут же собрал начальников отдельных частей, поблагодарил их, просил благодарить бойцов за доблестную атаку. Рассказал задачу на будущее, сел на коня и уехал в штаб.
Решающие события разыгрались в 17-ти км севернее Уфы, у Красного Яра. Со стороны красных здесь действовала легендарная 27-ая Чапаевская дивизия. Переправившись через Белую, большевики захватили небольшой плацдарм на левом берегу. Пытаясь сбросить красных в реку, каппелевцы снова и снова бросались в штыковые атаки, но всякий раз откатывались обратно.
В какой-то момент счастье, казалось, улыбнулось каппелевцам. Единственный “максим” красных внезапно замолк. Один из лежащих у пулемета бойцов был убит, другой ранен в правую руку. Положение спасла медсестра Мария Попова. Закрыв от ужаса глаза, она открыла огонь из “максима”, а раненый пулеметчик здоровой рукой
направлял ствол в нужную сторону. В результате “психическая” атака белых вновь захлебнулась…
9-го июня красные заняли Уфу. Корпус Каппеля начал отходить к Уральским горам. Здесь войска Фрунзе едва не взяли его в окружение. Блестящим маневром В.О. Каппель сумел выскользнуть из ловушки.
Невольно возникает вопрос – какой силой, каким гипнозом действовал Каппель на солдат? Ведь на таком большом участке прибывшие резервы – остатки Уржумского полка нормально не могли бы ничего сделать. Части же, стоявшие на этом участке, имели в продолжение четырех дней беспрерывный бой и в течение этого времени были почти без сна. Потом, после боя, много было разговоров офицеров с солдатами на эту тему. Из разговоров можно было заключить, что огромное большинство их слепо верило, что в тяжелую минуту Каппель явится сам, а если так, то должна быть и победа.


XII

Выбиваясь из последних сил, цепляясь за каждый пригорок, Западная армия, в состав которой входили и остатки каппелевского корпуса, отходили на восток. Тыл и Ставка явно обнаружили свою несостоятельность. Каппель видел, что Ставка потеряла инициативу, не имея твердых планов на будущее, и часто предоставляла большим

95

соединениям действовать самостоятельно, в разброд, не связывая эти действия с положением соседних частей. Получалось безначалие. Ставка, работавшая по военным законам нормальной жизни, равняясь на кадровую армию, выронила вожжи из рук, так как все происходившее и все меры, которые нужно было принять, не подходили под эти законы. Требовалось экстренно что-то новое, что Ставка просто не знала.
Надо добавить, что стало неспокойно и в тылу. С одной стороны, появились партизанские отряды, с другой стороны, тяжелым грузом легла развившаяся в тылу атаманщина, считавшаяся с Верховной властью постольку-поскольку.
Сибирские крестьяне тяготились мобилизацией и реквизициями. Борьбу адмирала Колчака с большевиками они не считали своей, и потому солдат и хлеб давали ему неохотно. Тем более что не знали большей частью, какова она на деле – советская власть. А большевистские агитаторы убеждали сибиряков, что адмиралы и казачьи атаманы ведут борьбу за свои привилегии против народной свободы. Многие им верили, тем более потому, что при мобилизации и реквизициях белым нередко приходилось прибегать к силовому принуждению, а атаманы, не подчинявшиеся Колчаку, особенно Григорий Семенов и барон Унгерн фон Штернберг в Забайкалье, насилия, конфискации и даже убийства крестьян совершали, нарушая государственные законы (даже военного времени) и приказы Верховного Правителя России. Простые же люди не всегда могли разобраться, где законная власть, а где атаманская вольница.


XIII

Войска 5-ой армии, стремительно преследуя белых, 4-го июня вышли на реку Белая. Чтобы сохранить высокий темп наступления, командарм требовал от соединений безусловного выполнения поставленных задач и своевременного выхода на указанные рубежи. Вместе с тем, поощряя инициативу командиров, он разъяснял: “Назначение рубежа для достижения к известному сроку я совершенно не считаю запрещением переходить его, если обстановка позволяет увеличить энергию наступления. Вообще
инициатива начдива должна всегда широко проявляться, но, конечно, при условии выдержки данного направления и преследования поставленной задачи”.
В ночь на 5-ое мая Тухачевский приказал 26-ой дивизии захватить плацдарм на правом берегу реки у селения Старая Баскаковка, в 60 км к северо-западу от Уфы. Батальон 230-го Старорусского полка неожиданно для противника под прикрытием темноты переправился на подручных средствах через реку и накрепко вцепился в противоположный берег. Все попытки сбросить храбрецов в реку были отражены. Начальник дивизии - ее командовал теперь Матиясевич – отлично организовал переправу и бой за расширение плацдарма. Опытный командир, полковник старой армии, он не придавал значения тому, что оказался в подчинении недавнего подпоручика, поддерживал молодого командира и четко выполнял его приказы.
Одновременно с 26-ой дивизией на правом берегу Белой захватили плацдарм подразделения левофланговой 25-ой дивизии Туркестанской армии. Именно здесь, спустя несколько дней, чапаевцы отражали психическую атаку офицерских частей Каппеля.
96

Сколь велико было значение захваченных плацдармов, можно судить по тому, что Фрунзе изменил направление главного удара в Уфимской операции. Он перенес его с правого на левый фланг Туркестанской армии. В конечном счете, это сыграло решающую роль в успехе наступления.
Вслед за броском 26-ой дивизии через Белую Тухачевский начал готовить форсирование реки главными силами в целях наступления на Бирск. Для переправы 27-ой и 35-ой дивизии он избрал излучину реки южнее Бирска, где противоположный берег образовывал полуостров, вдававшийся в сторону советских войск. Возможность простреливать его перекрестным и фланговым огнем с левого берега создавала большие выгоды, как при огневой подготовке форсирования, так и в борьбе за удержание захваченного плацдарма. Именно это и определило выбор командарма.
Для того чтобы отвлечь внимание белых от избранного для переправы участка, командарм приказал приготовить демонстрацию форсирования реки под Бирском.
7-го июня главные силы 5-ой армии успешно преодолели Белую и развернули наступление на Бирск. В тот же день 26-ая дивизия освободила город. В быстром падении Бирска немалую роль сыграл переход на сторону советских войск батальона 21-го Челябинского полка белых. Под влиянием большевистской агитации об ошеломляющих успехах Красной армии на ее сторону все чаще переходили колчаковские подразделения.
Для того чтобы завершить разгром бирской группировки, Тухачевский 10-го июня приказал 27-ой дивизии стремительно наступать ей во фланг и тыл, а кавалеристам – отрезать противнику путь к отступлению. Это вынудило белых к поспешному отходу от Белой на бирском направлении. Войска 5-ой армии к двадцатым числам июня продвинулись на 50-60 км восточнее Бирска, и вышли к реке Уфа. Они надежно обеспечивали с севера Уфимскую операцию Южной группы и внесли крупный вклад в ее успех. К 19-му июня уфимская группировка была полностью разгромлена. После жестокого поражения ударного и каппелевского резервного корпусов Западная армия уже не могла восстановить свои силы. Остатки ее укрылись за Уральским хребтом.
Победа Южной группы и 5-ой армии на реке Белая не только открыла путь к Южному Уралу, но и оказала решающее влияние на ход боевых действий севернее реки Камы. В связи с отступлением Западной армии за Урал Сибирская армия Колчака была вынуждена прекратить активные действия на кавказском и вятском направлениях и начать перегруппировку сил для обеспечения открытого левого фланга, над которым угрожающе нависла с юга 5-ая армия. Это создало благоприятные условия для контрнаступления 2-ой и 3-ей армий Восточного фронта. В двадцатых числах июня они также выдвинулись к предгорьям Урала.


XIV

Отыскивая выход из создавшегося положения, Каппель пришел к выводу, что нужно составить какой-то новый план, который задержал бы наступление красных и дал возможность белым частям где-то задержаться, отдохнуть, пополниться и стать снова крепкой силой. В череде бесконечных боев, тяжелых переходов и общей подавленности,
97

он выносил, продумал этот план и представил его в Ставку. План этот был основан на том, как у белых, так и у красных, все боевые части были брошены на фронт и в тылу остались только слабые, нетвердые формирования. Кроме того, Каппель знал, что если неспокойно в тылу белых, то ничуть не лучше в этом отношении и у красных, так как население там в достаточной мере испытало все ужасы военного коммунизма. На основании этого  Каппель и составил свой план, состоявший в том, что он с двумя тысячами всадников, пройдя незаметно сквозь линию фронта, уйдет со своим отрядом в глубокие тылы красных и начнет там партизанскую работу. Так как этот план предвидел самую широкую работу в тылу красных, которая вызвала бы острую тревогу, то для ликвидации ее необходимо было снять с красного фронта какие-то части, что в свою очередь ослабило бы его и облегчило положение белых. Каппель имел точные сведения о недовольстве населения в красном тылу и если бы дать возможность вспыхнуть этому недовольству, то неизвестно, как повернулась бы дальнейшая судьба красных. Но он знал и другое, о чем сказал тем, кого хотел взять с собой. Сознавая серьезность возможного конца в случае неудачи, он говорил:
- Может быть, суждено погибнуть.
Если каппелевцы готовы были идти на смерть, то другое мнение было по этому поводу Ставки. Ее ответ: “Ставка не располагает такими ресурсами, чтобы рисковать двумя тысячами всадников”.
Каппелю было отказано в осуществлении задуманного плана.


XV

Впереди был Урал с его богатейшими недрами, столь необходимыми заводам, с его многочисленной армией рабочих. Уральцы под руководством большевиков вели активную борьбу в тылу Колчака и с нетерпением ожидали прихода советских войск. Однако Главком Вацетис, вопреки горячим возражениям Фрунзе, считал необходимым остановить наступление войск Восточного фронта у предгорий Урала, чтобы перебросить часть его сил на другие фронты. Спор разрешил Ленин, который указал, что наступление на Урал нельзя ослаблять, его наоборот нужно усилить, ускорить, подкрепить пополнениями.
Войска Восточного фронта начали штурм Урала.
Для наступления на Урал предназначались 5-ая, 2-ая и 3-я армии. Главная роль отводилась 5-ой армии. На нее возлагалась задача овладеть ключом к Южному Уралу – Златоустом. Армия усиливалась 24-ой дивизией и рядом свежих частей. К началу наступления она имела 22 тысячи штыков и сабель, 90 орудий и 500 пулеметов против 27 тысяч штыков и сабель, 93 орудий и 370 пулеметов Западной армии белых. Белые имели только численное превосходство.
Белые укрепились за рекой Уфа. На пути 5-ой армии к Златоусту лежал скалистый хребет Каратау, не имевший на участке 80 км ни одной дороги. Обойти его можно было с юга вдоль железной дороги Уфа-Златоуст, и с севера по Бирскому тракту, выводящему к

98

Златоусту.
Тухачевский знал, что на обоих направлениях отдаленные друг от друга на 100 км белые ожидают наступления советских войск и попытаются задержать их в горных переходах. В то же время наступающие группировки, разделенные горами, не смогут помочь друг другу. И он принял до дерзости смелое решение: наряду с наступлением по двум направлениям в обход Каратау прорваться через горы в тыл противника по реке Юрюзань.
Не одну бессонную ночь провел командарм у карты. Но не нашел на них ни дорог, ни троп, которые вели бы к Златоусту по Юрюзани. Однако красноармейцы из местных жителей рассказали, что пешеходная тропа есть, это река, неглубокая у берегов, дно твердое, каменистое. А коль так, посчитал Тухачевский – его войска пройдут. Он хорошо знал поучение Суворова – где пройдет олень, там пройдет и русский солдат.
Замысел Тухачевского сводился к тому, чтобы фронтальным ударом одной бригады 26-ой дивизии и отдельной кавалерийской бригады по кратчайшему направлению на Златоуст вдоль железной дороги на Уфу сковать противника, а главными силами 26-ой и 27-ой дивизий нанести глубокий охватывающий удар по правому флангу Западной армии вдоль Бирского тракта и реки Юрюзань. Сквозь ущелья Юрюзани должны были пробиться части 26-ой стрелковой дивизии Г.Х. Эйхе и совместно с 27-ой дивизией окружить и уничтожить Волжский корпус белых. С юга операция обеспечивалась наступлением 24-ой дивизии на Белорецкий Троицк, с севера – ударом
35-ой дивизии на Уикурду.
План операции был совершенно неожиданным для белых. Именно на это и рассчитывал Тухачевский. Весь расчет строился на достижение внезапности.
Армия начала наступление на день раньше запланированного.
24-го июня войска 5-ой армии нанесли одновременно удары по всему фронту. На главном направлении части 26-ой и 27-ой дивизий в ночь на 2-ое июля форсировали Уфу и преодолели укрепление белых на левом берегу. Смяв оборонявшиеся в первом эшелоне белогвардейские полки Волжского и Уральского корпусов, войска армии стали усиленно продвигаться в горы.
Особенно трудное испытание выпало на долю 228-го Карельского полка 26-ой дивизии, которым командовал В.К. Путва. Его полк, сформированный из питерских рабочих и уже давно прославивший себя в боях, шел в авангарде дивизии, прокладывая путь главным силам через долину Юрюзани. Встречая на пути расщелины, бойцы валили высокие деревья и сооружали временные мосты. Поперек перекинутых через расщелину деревьев укладывались жерди и хворост, и по этому прогибавшемуся и угрожающе скрипящему мосту шли люди, переправляя повозки, артиллерийские орудия. Часто красноармейцы перетаскивали их на руках. При возможности расщелины и скалы обходили вброд по реке.
За трое суток в невероятно трудных условиях две бригады 26-ой дивизии прошли 120 км и оказались в глубоком тылу белых. 2-го июля они вышли на Уфимское плоскогорье, к населению Насибаш, где неожиданно столкнулись с частями 12-ой дивизии резервного Уфимского корпуса белых. Появление советских войск было настолько неожиданным, что они застали один из белогвардейских полков на строевых занятиях.

99

Красноармейцы без выстрела атаковали его в штыки и наголову разбили. Однако растянувшиеся на марше по горной тропе части дивизии сами оказались в невыгодном положении. Командующий Западной армией генерал Ханжин понимал степень угрозы, создавшейся для его войск, и бросил против советских частей все силы 12-ой дивизии и половину 4-ой дивизии Уфимского корпуса. 1-ая бригада 26-ой дивизии оказалась под угрозой окружения. Но красные бойцы, проявив исключительную отвагу, сами атаковали врага и заставили отступить.
5-го июля в районе боев 26-ой дивизии по Бирскому тракту подошла 27-ая
дивизия А.В. Павлова. Разбив на своем пути части вражеского Уральского корпуса, она вовремя подошла на помощь 1-ой бригаде. Его головной 240-ой полк с ходу атаковал 4-ую колчаковскую дивизию. Ошеломляющим ударом полк опрокинул противника, и при содействии подтянутых других частей дивизии разбил его. Совместными усилиями  соединений Эйхе и Павлова вражеский резервный корпус, нацеленный для контрудара и готовивший ловушку советским войскам, наступавшим в обход хребта Каратау, в боях со 2-го по 6-ое июля был полностью разгромлен.
Тухачевский своим неожиданным маневром в самом зародыше сорвал план Ханжина, использовать резервный корпус для действий по внутренним операционным линиям. Остатки его вместе с разбитыми частями Уральского корпуса отошли за реку Ай на подступы к Златоусту. Туда же, избегая окружения, поспешно отступил Волжский корпус.


XVI

Время шло, армия отходила.
Главнокомандующий, старый, боевой, опытный генерал Дитерихс, видя и понимая полную несостоятельность работы Ставки, объехал всех командующих армиями – генералов Пепеляева, Лохвицкого и Сахарова и, убедившись в полной невозможности удержать красную лавину, доложил Верховному Правителю о необходимости эвакуации Омска и отвода всех частей глубоко в тыл на заранее подготовленные позиции, чтобы задержаться там до весны, и тогда, отдохнув и переформировавшись, снова перейти в наступление. План этот был генералом одобрен, и стали приниматься соответствующие меры.


XVII

На рубеже реки Ай белые предприняли последнюю попытку остановить войска
5-ой армии и отстоять Златоуст. Однако Тухачевский быстро подтянул отставшие на горных переходах части ударной группировки армии, создав два мощных кулака, и 10-го июля начал наступление на Златоуст. Неотразимыми ударами 26-ая и 27-ая дивизии прорвали оборону белых на реке Ай и устремились с севера и юга к городу. Маневр был

100

осуществлен настолько быстро, что появление советских войск под городом оказалось полной неожиданностью для белых. Когда было получено сообщение о том, что войска
5-ой армии в двух километрах от Златоуста, в городе проводился смотр частей гарнизона. 13-го июля части 26-ой и 27-ой дивизий одновременно с трех сторон ворвались в Златоуст и освободили его. Они взяли в плен более 3 тысяч солдат и богатые трофеи: 8 орудий, 32 пулемета, бронепоезд, 3 бронеавтомобиля, 30 паровозов, около 600 вагонов и главные колчаковские продовольственные склады. В них оказалось 2 миллиона пудов хлеба, 200 тысяч пудов гречневой крупы и много другого продовольствия. На златоустовских заводах белые оставили более 3 миллионов пудов чугуна и стали, 2 миллиона пудов угля, 20 тысяч пудов меди.


XVIII

После овладения Златоустом Тухачевский, выполняя приказ командующего
фронтом, развернул наступление главными силами на Челябинск, а 24-ой дивизией – на
Троицк. Севернее, в общем направлении на Тюмень, вела наступление 3-я армия.
Командование белых стремилось любой ценой преградить советским войскам выход с Урала на бескрайние равнины Сибири и готовилось под Челябинском дать решающее сражение 5-ой армии. Это был их последний узел обороны на Южном Урале, закрывавший дорогу в Сибирь. Отведя разбитые войска Западной армии на линию озер севернее и южнее города Миасс, белые рассчитывали задержать здесь, на горном кряже, продвижение 5-ой армии и выиграть время для подготовки контрнаступления. Белогвардейские генералы задумали завлечь армию Тухачевского в огромную котловину под Челябинском и внезапными ударами по ее флангам окружить и уничтожить. С этой целью к северу и югу от города скрытно сосредотачивались ударные группировки, которые и должны были “завязать” подготовительный мешок. После разгрома 5-ой армии Колчак надеялся перейти в общее контрнаступление и отбросить советские войска на Урал.
За счет выдвижения стратегических резервов и новых мобилизаций белым удалось восстановить численность своих войск. К моменту решающего сражения его все три армии имели в сумме 27,6 тысяч штыков и сабель, около 116 орудий, 345 пулеметов. Главные силы Западной армии противника сосредоточились против 5-ой армии Тухачевского, наступавшей на важнейшем направлении – вдоль Сибирской железнодорожной магистрали. Пока Западной армией белых командовал Сахаров. Не веря в солдат, мобилизованных из рабочих и крестьян, он попытался укрепить боевой состав войск путем мобилизации интеллигенции.
5-ая армия к началу Челябинской операции также пополнила свои силы. Несмотря на тяжелое положение на других фронтах, Республика делала все возможное, чтобы сохранить ударную мощь Восточного фронта. Массовые мобилизации коммунистов и членов профсоюзов, приток в армию нескольких тысяч уральских рабочих добровольцев еще более укрепили качественный состав 5-ой армии и ее боевой дух. Из расформированной 2-ой армии в распоряжение Тухачевского была передана 5-ая дивизия.
101

Численность армии  возросла до 32 тысяч штыков и сабель, 100 орудий, 713 пулеметов. Она впервые достигла численного превосходства над белыми.
Преследуя отходящих от Златоуста белых, войска 5-ой армии к 17-му июля вышли к оборонительному рубежу белых у города Миасс, и в четырехдневных боях с ходу прорвали его. Серьезную помощь советским войскам оказали местные рабочие – братья Н.Ф. и Д.Ф. Торбеевы и С. Байдин. Ночью они провели группу из 50 добровольцев 26-ой дивизии в тыл колчаковцев, на огневые позиции артиллерии корпуса Каппеля. Внезапной атакой красные захватили девять орудий. Каппелевцы, оставшись без артиллерийской поддержки, не выдержали натиска 26-ой дивизии южнее Миасса и обратились в бегство.
В это время командующим Восточного фронта становится М.В. Фрунзе вместо С.С. Каменева, назначенного Главнокомандующим Вооруженными Силами Республики.
23-го июля войска 5-ой армии вышли главными силами к Челябинску, охватывая город широким полукольцом. На следующий день утром 243-ий Волжский и 242-ой Петроградский полки 27-ой дивизии вступили в город, который оказался в руках вооруженных отрядов челябинских рабочих, организованных большевиками для помощи Красной армии. Белогвардейцы оставили город без серьезного сопротивления, расценивая Челябинск как ловушку для 5-ой армии. С рассветом 25-го июля они нанесли удар с севера по ее левому флангу, в стык между 27-ой и 35-ой дивизиями. Северная группа
генерала Войцеховского численностью около 16 тысяч человек имела почти двойное превосходство над советскими войсками по пехоте и артиллерии и четырехкратное в коннице. Ей удалось потеснить 27-ую и правый фланг 35-ой дивизии и перерезать
железную дорогу Екатеринбург-Челябинск. Создалась угроза прорыва противника в тыл армии.
Опасность еще более увеличилась, когда двумя днями позже правый фланг 5-ой армии атаковала южная группа Каппеля численностью до 10 тысяч человек. Нападением на станцию Политаево она пыталась перехватить главную коммуникацию 5-ой армии – железную дорогу Уфа-Челябинск и отрезать советские войска от баз снабжения. В то же время в центре белые перешли в наступление непосредственно на Челябинск.
Резко обострившаяся обстановка на фронте 5-ой армии потребовала от командарма принятия срочных решительных мер, чтобы избежать катастрофы и не позволить белым перехватить инициативу. Он правильно определил направление главного удара белых и быстро выдвинул на помощь 27-ой дивизии два полка из Челябинска. Как делалось уже не раз, они для ускорения марша передвигались на подводах. Одновременно западнее Челябинска командарм стал собирать сильную ударную группу для контрманевра. Положение ее позволило одинаково быстро выдвинуться как к левому, так и к правому флангам армии. 26-ой дивизии ставилась задача любой ценой отразить натиск белых, обеспечить правый фланг армии и продолжать активные действия.
Успех замысла командарма во многом зависел от стойкости и активности 26-ой дивизии, а также от удержания Челябинска. Полки 26-ой дивизии огнем и встречными ударами сдержали напор белых. Когда кончались патроны, бросались в штыки. Правый фланг армии устоял. Не добились белые успеха и в центре. Их остановили в восточном предместье города. Большую помощь красным войскам оказали рабочие отряда Челябинска и Копейска.

102

Отражение контрударов белых на правом фланге и в центре обеспечило командарму свободу маневра для разгрома главной ударной группировки, атаковавшей левый фланг 5-ой армии.
29-го июля после перегруппировки красные выдвинулись навстречу белым в составе восьми полков. Одновременно во фланг его атаковали 27-ая и 35-ая дивизии, а с севера в тыл выходила 5-ая дивизия.
Еще глубже обходила противника с севера 21-ая дивизия 3-ей армии. Она была направлена 30-го июля по приказу Фрунзе для перехвата Сибирской железной дороги – единственного пути отхода белогвардейцев из района Челябинска.
Вместо задуманного окружения 5-ой армии красных Западная армия сама оказалась под угрозой окружения.
Восстановив положение на левом фланге, Тухачевский возобновил наступление. К 4-му августа белые были отброшены на 25-30 км к востоку от Челябинска, а 24-ая советская дивизия, действовавшая в отрыве от главных сил, совместно с партизанами освободила от белых город Троицк.
Тухачевский блистательно выполнил задачу, поставленную перед ним командованием Восточного фронта.
Челябинская операция завершилась победой 5-ой армии. Ее войска сорвали попытку Колчака перехватить стратегическую инициативу и нанесли белым сокрушительное поражение. Только в плен было захвачено 15 тысяч колчаковских солдат и офицеров – более половины общего состава Западной армии. Советским войскам достались огромные военные трофеи, в том числе 32 паровоза и 3500 вагонов с военными грузами и продовольствием. Стратегический фронт Колчака оказался расчлененным на две части. Его войска, отходившие в Сибирь, были лишены всякой оперативной связи с войсками, противостоящими Южной группе Восточного фронта в районах Уральска и
Оренбурга.


XIX

Разбитая под Челябинском армия генерала Сахарова поспешно отходила к реке Тобол – важному естественному оборонительному рубежу на пути вглубь Сибири.
Во исполнение директивы фронта Тухачевский отдал приказ преследовать белых с полным напряжением сил.
Вместе с 5-ой армией, севернее ее, к реке Тобол продвигались войска 3-ей армии. К середине августа они достигли водного рубежа. Перед ними стояла задача не дать белым закрепиться и в ходе дальнейшего наступления полностью покончить с Колчаком.
Командующий советским Восточным фронтом В.А. Ольдеротте ошибочно полагал, что сопротивление белых войск окончательно сломлено. 16-го августа он отдал приказ о форсировании Тобола и продолжении преследования белых 5-ой армией на Петропавловском направлении, а 3-ей – на ишимском. Наступление не было подготовлено в организационном и материальном отношении. Одновременно он потребовал от

103

Тухачевского вывести одну дивизию в резерв фронта для отправки на юг. С Восточного фронта отводились и другие части.
Тухачевский возражал против ослабления 5-ой армии. На нее возлагалась главная роль в завершении разгрома Колчака.
20-го августа войска 5-ой армии форсировали реку Тобол и совместно с 3-ей армией начали Петропавловскую операцию. За десять дней части Тухачевского продвинулись на 180 км, и вышли на дальние подступы к Петропавловску. Но здесь белые 2-го сентября ввели в дело стратегически резервы и предприняли контрнаступление. Почти все силы командование белых использовало для удара по флангам 5-ой армии, оставив против 3-ей армии только прикрытие. С юга главные силы Тухачевского охватывали войска Западной армии, а с севера – соединения других армий. Основной удар, как и ожидал Тухачевский, белые нанесли по правому флангу. Сибирский казачий корпус стремился здесь обойти советские войска с юга, прорваться в глубокий тыл и отрезать их от переправ через Тобол.
В течение сентября в междуречье Тобола и Ишима не затихали ожесточенные бои. Войска 5-ой армии, отражая контрнаступление противника, сами предпринимали непрерывные встречные удары. Активной обороной они обескровили белых. Только Западная армия белых потеряла до 15 тысяч убитыми и ранеными. В ходе боя советские войска захватили свыше 30 орудий. Однако и 5-ая армия была также вконец потрепана. Войска Восточного фронта перешли к обороне. Армия Колчака также стала неспособной продолжать активные действия. Их контрнаступление и попытка перехватить стратегическую инициативу сорвались.


XX

Летом-осенью 1919-го года ценой гибели значительной части личного состава переформированного, но брошенного Ставкой Колчака в бой Волжского каппелевского армейского корпуса, наступление Красной армии было временно задержано, однако затем частям Каппеля снова пришлось отступать. При этом каппелевцы неоднократно контратаковали противника, нанеся красным ряд тактических поражений (в частности, в районе Уральских гор и реки Белой), несмотря на то, что против них воевали наиболее
боеспособные соединения Красной армии.
12-го сентября 1919-го года за эту операцию Каппель получил звание генерал-
лейтенанта и орден Святого Георгия 3-ей степени, на что он ответил, как и в первый раз, когда ему присвоили генерал-майора, что лучшей наградой для него были бы подкрепления.


XXI

В течение первой половины октября командование 5-ой армией пополняло и

104

перегруппировывало войска, подтягивало тылы. Были сформированы несколько новых
бригад и кавалерийская дивизия.
14-го октября 5-ая советская армия уже превосходила численно Западную белогвардейскую армию. 14-го октября 5-ая армия нанесла неожиданный для белых удар на Петропавловск. Четырьмя днями позже перешла в наступление и 3-я армия.
Для разгрома наиболее сильной в полосе наступления 5-ой армии уральской группы белых, собранной под Курганом и имевшей в своем составе 8500 штыков и сабель, Тухачевский сосредоточил 16500 штыков и сабель. На это же направление он выдвинул свой резерв – 4600 человек. Создание решительного превосходства в силах для достижения быстрого успеха на главном направлении лежало в основе замысла операции.
В первые три, четыре дня наступления 26-ая и 27-ая дивизии охватывающими ударами южнее и севернее Кургана разбили главную группировку белых. Не менее успешно наступала 35-ая дивизия. Она отбросила превосходящие силы неприятеля на восток вдоль Звериноголовского тракта и нависла над ее флангом, вынудив к поспешному отходу. С 21-го октября белые, понесшие большие потери, начали общее отступление по всему фронту.
Для усиления отходящей группы, Тухачевский выдвинул на Звериноголовский тракт переданную фронтом в его распоряжение 54-ую дивизию.
Обходной маневр сыграл решающую роль в полном разгроме Западной армии белых.
29-го октября части 35-ой дивизии вышли к реке Ишим, с ходу переправились по горевшему мосту на противоположный берег и ворвались в Петропавловск. На следующий день после жаркого боя они овладели городом. Подошедшие 26-ая и 27-ая дивизии помогли отразить контратаки и закрепить успех.
Сокрушительное поражение Западной армии не оставило белым никакой надежды на возвращение стратегической инициативы. Они оказались не в состоянии  даже организовать оборону по реке Ишим. Используя успех 5-ой армии, к 4-му ноября на Ишим вышли части 3-ей советской армии. После 250-280-километрового стремительного продвижения от Тобола до Ишима советские войска с ходу преодолели Ишим и по приказу командования фронта без всякой передышки устремились к Омску – “столице” ставки Колчака. При этом делался расчет на помощь сибирских партизан, которые все шире развертывали народную войну в тылу врага.


XXII

Когда части Западной армии переправились через Иртыш, перешел туда и штаб Каппеля. Медленно, шагом, с адъютантом поручиком Бржезовским и полковником Выропаевым ехал Каппель по улицам умирающего Омска. Какие-то военные части всех
родов оружия, мечущееся по улицам население, сани, лошади – все смешалось в один нелепый клубок. Какая-то женщина с растрепанными волосами, в одном платье, увидев
Каппеля, кричала диким голосом:

105

- Генерал, помогите – последнюю лошадь забрали.
В другом месте, по всей видимости, интеллигентный человек, в шубе с каракулевым воротником и в очках, со злобой крикнул вслед:
- Генерал… Догенералились.
Дальше какой-то мастеровой юркнул в калитку, и отчаянный разбойный свист прорезал воздух. Бледный от бессонных ночей, с застывшим лицом, почерневшими глазами, Каппель судорожно сжимал поводья. “Догенералились”… - мелькнул в уме недавний крик. Но в эти минуты в выгоревшей душе не нашлось ответа. Тупые, непонимающие, бредящие карьерой, не почерпнувшие ничего в страшные дни революции для борьбы с ней, люди сами подготовили поражение и гибель. Мелькнул в памяти безумный приказ Сахарова о защите Омска. Каппель отмахнулся внутренне – таких приказов было много и без Сахарова. Чуть не на всех заборах Омска виднелись расклеенные огромные приказы Сахарова о том, что город превращен в неприступную крепость, взять которую врагам не удастся.
Прочитав этот приказ, Каппель чуть пожал плечами.
На станцию Омск направлял Каппель коня, чтобы связаться с тылом. Чтобы не прибавить горечи, которой и так было много в душе, он старался не смотреть на отступающие части. “А ведь могло совершенно иначе”, - прошептала мысль, и он снова отмахнулся, - “О чем говорить?” Он уже подъезжал к вокзалу.


XXIII

22-го ноября, прямо в вагоне, Колчак подписал постановление о назначении Пепеляева В.Н. председателем Совета министров. Вызвал Пепеляева к себе в вагон, дал прочитать ему бумагу с еще не высохшими чернилами и спросил напрямую:
- Что намерены делать? Ваша программа?
- Прежде всего – всех примирить, - не задумываясь, ответил Пепеляев. – Совмин с городскими думами Сибири, земство с армией, союзников…
- … с партизанами, - усмехнувшись, оборвал его Колчак.
Пепеляев сделал вид, что выпада Верховного не заметил.
- В конце концов, создадим правительство общественного доверия.
- Кого же вы в него включите? – спросил Колчак.
Пепеляеву очень хотелось назвать первым своего брата Анатолия Николаевича, но вместо этого он задумчиво протянул:
- Ну-у… Наверное, Червена-Водами, Шумиловского, Ларионова, Клафтона…(все четверо были расстреляны большевиками), - Пепеляев вопросительно глянул на Колчака, ожидая, какая же последует реакция.
Колчак молчал. Лишь неприятно, по-боксерски, словно после нокаута, двигал нижней челюстью и молчал.
- И еще… еще надо, Александр Васильевич, созвать земский собор, - сказал Пепеляев. – От этого очень много зависит. Очень, - повторил он с выражением, видя, что Колчак молчит.
106

Раз молчит, значит, колеблется.
- Как вы относитесь к генералу Сахарову? – неожиданно спросил Колчак.
- Отрицательно. – В голосе Пепеляева появились резкие, почти визгливые нотки.
Он знал, что Сахаров находится во враждебных отношениях с его братом, и это раз и
навсегда определило отношение Пепеляева к Сахарову. – Бездарно сдал Омск. Сейчас
бездарно отступает.
- И что же вы советуете с ним делать?
- Арестовать!
- Кого на его место?
Пепеляев вновь хотел назвать имя своего брата и вновь не решился. Промолчал.
- Ясно, - произнес Колчак угрюмо: он все видел, он все прекрасно понимал, - Сахарова пока не трогайте.
- Хорошо, - пообещал Пепеляев старший (разница в возрасте братьев составляла семь лет), но первое, что он сделал, когда встретился с Сахаровым, приказал арестовать его.
Колчаку ничего не оставалось делать, как назначить на место Сахарова Владимира Оскаровича Каппеля. Каппель был единственным человеком, которого доколчаковская Директория произвела в генералы, вторую генеральскую звезду он получил уже из рук Колчака.
Хоть и было Каппелю всего тридцать семь лет, а Колчак считал, что этому выпускнику академии Генерального штаба России – самого аристократического учебного заведения – генеральское звание присвоили слишком поздно.
Когда Колчак понял, что с братьями Пепеляевыми ему вряд ли сварить кашу – братья обведут его вокруг пальца, поскольку понятия о чести у них отсутствует вовсе, он по прямому проводу связался с Каппелем.


XXIV

В наступлении на Омск 5-ая советская армия снова наносила главный удар. Ее части продвигались к городу по кратчайшему направлению вдоль железной дороги. Впереди на острие удара шли 26-ая и 27-ая дивизии. 35-ая и кавалерийская дивизии наступали южнее, степями, глубоко охватывая левый фланг белых. 54-ая дивизия обеспечивала правый фланг армии со стороны Кокчетова. Войска использовали при наступлении, как железную дорогу, так и гужевой транспорт, и продвигались до 30 км в сутки.
Наступление советских войск было настолько стремительным, а разложение колчаковской армии стало необратимым, что не только под Исилькулем, но и под Омском белогвардейцы не сумели оказать организованного сопротивления. Намерения Колчака стянуть для обороны Омска уцелевшие части всех трех армий, и отстаивать город до последней возможности, были опрокинуты. Колчак был вынужден отказаться от обороны и 12-го ноября вместе со своим правительством бежал из Омска.

107

Когда до Омска оставалось 100 км, Тухачевский, чтобы ошеломить противника, предпринял стремительный марш-бросок к городу. Собрав весь гужевой транспорт, он посадил головную 27-ую дивизию на сани. 100 км они преодолели за сутки. А ночь на 14-ое ноября части дивизии с ходу переправились через Иртыш и вошли в город.
Полная неожиданность появления советских войск на улицах Омска характеризуется таким интересным эпизодом. Утром красноармейцы остановили выходящего из дома на службу начальника артиллерийских складов колчаковской армии генерал-лейтенанта Римского-Корсакова. Генерал был крайне удивлен случившимся, так как по расчетам его командования советские войска ожидались под Омском не ранее как через трое суток.
Замысел Тухачевского, рассчитанный на внезапность, превзошел все ожидания.
30-тысячный гарнизон Омска, застигнутый врасплох, оказался неспособным к
сопротивлению и сдался без боя. Белые не успели даже выполнить категорический приказ
Колчака о взрыве складов с боеприпасами.
Тухачевский с оперативной группой штаба прибыл в Омск сразу же вслед за передовыми частями и разместился в пригороде Коломзино. Он лично допрашивал Римского-Корсакова. И как уже не раз случалось, молодость командующего вызвала забавное недоразумение. Пленный генерал спокойно отвечал на вопросы пожилого красного командарма. И когда ему задал вопрос Тухачевский, он не счел нужным отвечать. Узнав, что это и есть знаменитый командарм, он крайне удивился:
- Вы командарм? Да сколько же вам лет?.. Простите, я вас принял за адъютанта.
В ходе омской операции советские войска менее чем за две недели наступление продвинулись на 300 км, взяли в плен свыше 30 тысяч солдат и офицеров, большие трофеи (3 бронепоезда, 41 орудие, более 100 пулеметов, 500 тысяч снарядов, 5 миллионов патронов и другое военное имущество).
Всего же за месяц непрерывного наступления от Тобола до Иртыша 5-ая армия прошла с боями 600 км.
Армия Колчака практически потеряла способность к дальнейшему организованному сопротивлению.


XXV

Принять все дела от генерала Сахарова Каппель не мог, так как эшелон штаба фронта и сам генерал Сахаров находились уже на станции Тайга. Оставляя Омск, генерал Сахаров назначил своим заместителем Каппеля. Но в этом приказе не было указано, какие части и в каком направлении находятся, и какие склады и с чем именно находятся в Омске. Отходивший в арьергарде Каппель, у которого был на учете каждый час, так как противник был в непосредственной близости, не мог тратить время на разыскивание этих складов. Да и приказ штаба фронта требовал скорейшего оставления Омска. Отмененная генералом Сахаровым эвакуация, доставила противнику огромное военное имущество. Не сдав своего поста Каппелю, генерал Сахаров разослал приказ, в котором подробно

108

разработал план, как под Ново-Николаевском будут разбиты красные партизаны, но, какими частями будет проведена эта операция, указано не было. Двигаясь на восток, штаб Западной армии и Каппель никак не могли догнать эшелон штаба фронта, так как пути были забиты до предела. Приказ о назначении генерала Каппеля главнокомандующим генерал Сахаров имел, и было бы вполне естественно задержать свой эшелон для сдачи дел, но почему-то это сделано не было, и когда Каппель прибыл на станцию Ново-Николаевск, то там ни поезда, ни Верховного Правителя, ни эшелона штаба фронта уже не было. Нужно сказать, что накануне Каппель получил от Верховного Правителя телеграмму о желании личного свидания на станции Ново-Николаевск. Но здесь ждала его другая телеграмма такого же содержания с назначением встречи на станции Тайга. Только к вечеру вагону генерала Каппеля удалось выбраться из Ново-Николаевска, но, прибыв утром на станцию Тайга, он узнал, что поезд адмирала убыл дальше на станцию Судженка, в 37-ми километрах от Тайги. Тут на станции Тайга, от которой отходит ветка на Томск, Каппель снова столкнулся с уродливой и зловещей гримасой гражданской войны. Эшелон генерала Сахарова, которого, наконец, догнал Каппель, был оцеплен частями Сибирской армии и по приказу ее командующего генерала Пепеляева вход и выход из вагонов эшелона был запрещен. Старый главнокомандующий по приказу Пепеляева был арестован. Даже в истории гражданской войны, где возможно всякое, часто недопустимые положения, такого антидисциплинарного случая не было. Уставший, с изможденными нервами, тяжело переживая создавшееся положение, Каппель сразу
осознал недопустимость и преступность такого акта. Кавалер двух офицерских Георгиев,
лично безумно храбрый, любимый своими частями, 28-летний генерал Пепеляев был, по выражению Верховного Правителя, “революционным генералом”. В свое время он одерживал блестящие победы на Урале, его имя знал каждый сибиряк, но явная молодость, неуравновешенность, неумение бороться с первым впечатлением и анализировать события и, собственно, поступки во время отступления толкали его на ошибочные, ложные шаги. После же того, как его брат В.Н. Пепеляев стал председателем Совета министров, голова у молодого генерала закружилась еще больше.
Весь внутренне трясясь от негодования, но с совершенно спокойным лицом, холодным и официальным, Каппель направился в вагон Пепеляева. Оба брата Пепеляева о чем-то горячо и взволнованно говорили, когда Каппель вошел в их вагон. Генерал Пепеляев сидел за столом с расстегнутым воротником и без пояса. Молча, не говоря ни слова, Каппель, всегда подтянутый и строгий к себе и своей внешности, стоя у дверей, вцепился глазами в Пепеляева. Так как приказ о назначении  Каппеля Главнокомандующим был объявлен во всех частях, то знал его и Пепеляев, только что арестовавший старого главнокомандующего. “Революционный генерал”, человек момента, признававший законы дисциплины постольку поскольку. Каппель был один, у Пепеляева были свои части, но, увидев страшные глаза Каппеля, обессиленный той волей, что горела в них, Пепеляев надел пояс, молча затянул воротник, встал из-за стола, и во время пребывания Каппеля в вагоне не проронил ни слова. Диалог между Каппелем и министром Пепеляевым был короток.
Вначале поздоровавшись с министром, Каппель задал ему вопрос:
- По чьему приказу арестован главнокомандующий фронтом?

109

Министр Пепеляев довольно возбужденно начал объяснять Каппелю:
- Вся Сибирь возмущена таким вопиющим преступлением, как сдача в таком виде Омска, кошмарная эвакуация и все ужасы, творившиеся на линии железной дороги повсюду. Чтобы успокоить общественное мнение, мы решили арестовать виновника и увезти его в Томск (где стоял штаб Сибирской армии) для предания суду.
Генерал Каппель, взволнованный, не дав ему закончить, резко прервал его:
- Вы – подчиненные, арестовали своего главнокомандующего? Вы даете пример войскам, и они завтра же могут арестовать и вас. У нас есть Верховный Правитель и генерала Сахарова можно арестовать только по его приказу. Вы меня поняли?
Резко повернувшись, не ожидая ответа, Каппель вышел из вагона.
Морально разбитый всем происходящим, Каппель ушел в свой вагон. Что будет дальше, он просто не знал. Вызвать какие-то части Западной армии и силой принудить генерала Пепеляева понять, что такое дисциплина, он не мог технически, а, кроме того, заводить новые распри не позволяли ни душа, ни ум. С другой стороны, горячий и экспансивный Пепеляев мог арестовать и его самого. Каппель в полном изнеможении закрыл глаза. Стук в дверь привел его в себя.
- Ваше Превосходительство, генерал Пепеляев просит вас принять его, - доложил ординарец.
- Проси, - коротко бросил Каппель, вставая с холодным и строгим лицом.
Порывистый, быстрый, молодой и красивый Пепеляев вошел в купе Каппеля.
- Арестовать Главнокомандующего можно действительно только по приказу Верховного Правителя, и мы просим вас достать этот приказ. Владимир Оскарович, только на вас одного теперь вся надежда. Оцепление с эшелона генерала Сахарова было снято, но после свидания Каппеля с адмиралом Верховный Правитель теперь уже Каппелю отдал приказ доставить генерала Сахарова в Иркутск, где военная комиссия с генералом Бутурлиным должна была вести следствие и разбор всей деятельности генерала Сахарова на посту Главнокомандующего.
Стремясь как можно скорее выполнить приказ адмирала о личной встрече, Каппель, не приняв дел от генерала Сахарова, поздно ночью двинулся на Судженку.


XXVI

Сквозь замерзшее окно вагона мелькали паровозные искры, вагон качался и скрипел, колебалось пламя свечи на столе. Каппель, не снимая шубы, только расстегнув ее, сидел на скамейке. Мысли плели затейливый, мудреный узор. Было ясно, что адмирал спросит его, прежде всего, о планах на будущее – это был вопрос тяжелый и страшный. Вчерне ответ у Каппеля был готов, которым он делился с полковником Выропаевым.
Каппеля особенно раздражали солидные начальники, применявшие старинные методы, как будто это была не гражданская война, а старое, доброе время. Многие из них посвятили когда-то свою жизнь служению Родине и даже в свое время были на своем месте, принося много пользы. Но теперь гражданская война, и кто ее не понимает, того учить некогда. Нужно дать возможность работать в деле освобождения родины не тем, кто
110

по каким-то правилам или за выслугу лет имеет право занимать тот или иной пост, а тем, кто может, понимает и знает, что нужно делать. Большинство, будучи не знакомы с политической жизнью государства, попали впросак и многим очень трудно  в этом разобраться. Революция – это мощный неудержимый поток и пытаться остановить его – сплошное безумие. Нужно знать, что этот поток снесет все преграды на своем пути, но дать этому потоку желаемое направление было бы не так трудно. Это никто не хочет понять.
Паровоз остановился на каком-то полустанке. Каппель вышел на платформу. Ночное небо горело яркими, зимними звездами, мороз щипал щеки. Медленно от паровоза к вагону, от вагона к паровозу ходил Каппель. Почему-то вспомнилась первая встреча с адмиралом в Омске, и чувство глубокой жалости и преданности к взнесенному капризом истории на недосягаемую высоту Колчаку охватило душу генерала. Должно быть это было толчком – в усталой душе пробудилась вновь несгибаемая воля и неуемная энергия и, вскакивая на ступеньку уже тронувшегося вагона, он снова был тем Каппелем, который не знал поражений.
В морозном тумане, утром, 3-го декабря покрытый инеем вагон Каппеля остановился на станции Судженка. Почему-то на станции было тихо – на запасных путях стояли два-три эшелона, но ни шума, ни беготни, столь обычных на встречных станциях, здесь не было. Сквозь морозную мглу было видно, что около одного эшелона прохаживаются несколько офицеров. Каппель и Выропаев направились к ним, чтобы узнать, где стоит поезд адмирала. Когда они подходили к этой группе, то до них донесся чей-то голос.
- Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?
Каппель вздрогнул – он узнал голос Верховного Правителя. Ускорив шаг, он подошел к адмиралу и, приложив руку к головному убору, сказал:
- Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему приказанию прибыл.
Колчак протянул к нему обе руки.
- Слава Богу, наконец, - и, видя только одного Каппеля, спросил: - А где ваш конвой, Владимир Оскарович?
И спокойно и уверенно прозвучал ответ?
- Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать этим путь и так забитой железной дороги.
Адмирал несколько минут молчал.
- Да, как вы не похожи на других, - тихо сказал он.
Колчак внимательно смотрел на Каппеля, но, как и в Омске, видел открытые серые
глаза и спокойное лицо, отражавшее волю и ум.
- Пойдемте в вагон, - быстро бросил он и, обращаясь к кому-то из своих спутников, добавил: - сейчас я никого не принимаю.
Каппель поднялся за адмиралом в вагон.
Три часа продолжался разговор между двумя людьми, к которым уже вплотную подошла смерть. Естественно, что разговор шел, главным образом, о военных вопросах, но надо предполагать, что часто он переходил и на темы личного характера. Потерявший

111

веру почти во всех своих помощников и союзников, адмирал, как и первый раз в Омске, под обаянием своего нового Главнокомандующего, наверное, не раз открыл ему свою измученную душу.
Выропаев ждал Каппеля около вагона. Было очень холодно, после недавнего тифа он чувствовал слабость, у него кружилась голова, но идти, по приглашению спутников адмирала к ним в вагон, он отказался, ожидал выхода Каппеля на платформу. Наконец, дверь открылась, и Каппель спустился на перрон. В одном френче, с белым крестом на шее, провожавший его Колчак не спускал с него глаз. Приложив руку к головному убору, Каппель стоял у вагона, и его взгляд скрестился со взглядом Колчака. Адмирал спустился на одну ступеньку и протянул Каппелю руку.
- Владимир Оскарович, - сказал он тихо, на секунду замолк, а потом, отдавая Каппелю последнюю веру в человека, добавил те же слова, что вчера сказал Пепеляев: - Только на вас вся надежда.
Неразговорчив был Каппель, возвращаясь после своего свидания с адмиралом обратно на станцию Тайга. Видно, это свидание было настолько драматично и слова, которые там говорились, были так значительны и тяжелы, что даже с Выропаевым он почти ничего не говорил. С раздражением он показал Выропаеву приказ, подписанный адмиралом, об аресте Сахарова.
- Все не так, все не то, - мрачно произнес он.
Отрывистыми фразами он сказал, что советовал адмиралу быть ближе к армии, быть с армией, но тот ответил, что находится под защитой союзных флагов.
- Союзники… - горько протянул Каппель и снова замолк.
Потом, немного погодя, добавил, что Верховный Правитель предлагал ему взять несколько ящиков золота из стоящего в Суджинке эшелона с золотым запасом. Каппель отказался, говоря, что золото его только стеснит и потребует особой охраны. Но все это были только мелкие кусочки из трехчасового разговора. Больше Каппель ничего не передал Выропаеву. Он слишком был предан адмиралу, слишком высоко ставил его, чтобы передавать кому бы то ни было его слова, личного, интимного характера.
Не говорил он также о разбиравшихся в вагоне Колчака военных вопросах.
Вдали замаячили огни Тайги и поезд, скрипя, остановился. И Каппель, и Выропаев, ничего не евши со вчерашнего дня, были голодны. Вестовой генерала Каппеля, остававшийся на станции Тайга, вскочил в купе.
- Ваше Превосходительство – гусь жареный, – быстро и радостно проговорил он.
- Ты пьян? С ума сошел? Какой гусь? – взорвался Каппель.
- Ваше Превосходительство, у одной бабы гусь жареный есть, я его до вашего приезда задержал – сто рублей просит.
Каппель понял и сконфуженно полез в карман – там была какая-то мелочь.
- Василий Осипович, у тебя деньги есть?
Василия Осипович тоже вытащил какую-то мелочь, но в общей сложности ста рублей не набралось. Главнокомандующий был вынужден отказаться от гуся и остаться голодным. Это может показаться нелепым и странным, но факт - денег у Каппеля не было.
В свое время изнуренному тифом и еще не вполне оправившемуся Выропаеву, Каппель не мог поручить строевую должность. Он поручил Выропаеву заняться его

112

личной перепиской, так как частных писем накопилась гора. Большей частью это были письма о помощи, от жен и родственников, потерявших связь с ушедшими в Белую армию бойцами. И многим Каппель оказывал помощь из личных средств – получаемого им жалованья, которое он расходовал до копейки, никому не отказывая. Среди писем Выропаев нашел письмо от его семьи, уехавшей в Иркутск. Она была зачислена на военный паек, получаемый в небольших размерах, и переносила настоящую нужду. Писала мать жены генерала, которая присматривала за внучатами. Письмо было от 2-3-го ноября. Выропаев составил телеграмму командующему Иркутским военным округом сделать распоряжение о выдаче семье генерала Каппеля десяти тысяч рублей и подал Каппелю на подпись. Он пришел в ужас и никак не хотел согласиться на такую большую сумму, не видя возможности в скором времени вернуть ее обратно. Пришлось уменьшить наполовину, и только тогда Каппель дал неохотно свою подпись. И это было при условии, что сибирские деньги были очень обесценены, и простой гусь стоил сто рублей.
Каппель по возможности мог оказывать помощь только родственникам жены и детям. Жена – Ольга Сергеевна в мае 1919-го года была арестована и содержалась красными в Бутырской тюрьме в Москве, как заложница. Каппелю доложили о том, что его жена находится в застенках ВЧК и что красные требуют от него сдаться и прекратить вооруженную борьбу с большевиками, иначе они расстреляют Ольгу Сергеевну. Владимир Оскарович ответил:
- Лучше иногда человеку умереть, чем терпеть пытки красных. Пусть красные расстреляют Ольгу – она будет счастлива погибнуть за правое дело.























113


Глава   четвертая

I

Колчак одним из последних покинул Омск. Колчак покинул Омск за два дня до его падения. Красные напирали, белые не могли их сдерживать: бои шли уже едва ли не на окраине города. Через Омск, не задерживаясь, проносились казачьи части – покинув фронт, казаки уходили к атаману Семенову – считали, что он будет воевать удачливее адмирала Колчака.
Канцелярия, правительство, штаб, охрана, сам Верховный Правитель заняли пять эшелонов, которые двинулись на восток, под литерами А, В, С, Д, Е. Колчак ехал во втором эшелоне, под литерой Б – угрюмый, бледный, погруженный в себя. С ним шел и груз, к которому сейчас тянулись руки очень многих людей – и Семенова, и Гайда, и даже Жанена – золотой запас России. Жанен, тот вообще, требовал сдать золотой запас под охрану союзников, но Колчак отказался – понимал, что тогда этот запас Россия уже никогда не увидит.
Колчак эшелонами направился к месту новой столицы Иркутск.
После отступления Белой армии отказался оставить свою паству владыка Сильвестр, он остался в Омске. Большевики сразу же после взятия города арестовали архиепископа. В течение двух месяцев его истязали, требуя” раскаяния” и отречения от Бога. Ничего не добившись, безбожники подвергли его жестокой и мучительной смерти. Прибив его руки гвоздями к полу и, таким образом распяв, долгое время раскаленными шомполами прижигали его тело и в заключение раскаленным докрасна шомполом пронзили сердце.
В 2000-ом году архиепископ Сильвестр был причислен к лику святых.
В то время, пока Колчак находился в пути и его правительство в Иркутске, местная общественность готовилась их принять неприязненно. От Колчака требовали “демократизации режима”, созыва представительных органов власти. Он готов был идти на уступки. Назначил новым премьером видного деятеля КДП В.Н. Пепеляева (брата генерала А.Н. Пепеляева). Однако эсеровское подполье, поддержавшее белых летом
1918-го года, теперь требовало полной ликвидации “реакционной диктатуры” и перемирия с большевиками. Инспирированные эсерами восстания вспыхнули в ноябре во Владивостоке (чешский генерал Р. Гайда), в январе в Красноярске (генерал Б.М. Зиневич) и в Иркутске (эсеровский Политцентр).


II

Едва поезда Колчака покинули Омск, как уткнулись в последний вагон чехословацкого поезда, состоявшего из пяти-десяти вагонов, набитых барахлом, с очень сильной охраной, вооруженной пулеметами. Драться с чехами было бесполезно – из

114

дверей каждого вагона торчали пулеметные стволы.
Уступать дорогу либо отдавать награбленное чехи не желали – все двадцать тысяч вагонов они намеревались перегнать во Владивосток и там перегрузить на корабли. И англичане, и французы были готовы им в этом помочь.
Но Гайда, командующий Сибирской армией Колчака, возглавлявший до этого Екатеринбургский участок фронта, чешский генерал, и те, кто находились рядом с ним, прекрасно понимал, что до Владивостока они могут и не добраться – красные окажутся
быстрее, перережут дорогу впереди, подопрут сзади, возьмут в мешок и завяжут горловину. А не лучше ли попытаться найти общий язык - договориться с красными, чтобы пропустили эшелоны с чехословацким корпусом и трофеями, а за это получат ценный дар – живого Колчака? Вместе с его штабом и необоротистыми генералами.
Так собирался Гайда благодарить Верховного Правителя за его доброе отношение к нему и предоставленную возможность выдвинуться.
Второй причиной такого поведения чехов был, конечно же, золотой эшелон. Пока Колчак на воле, пока он командует, к золотому запасу никого не подпустят, но как только за золотом не станет Верховного пригляда – золотой запас можно будет взять голыми руками. Вместе с охраной.
От грандиозных планов у Гайды начала даже болеть голова. Было от чего заболеть “бестолковке”. Продумывая варианты со сдачей Колчака красным, он велел как можно дальше придерживать пять литерных поездов.
- Но ведь это же все-таки Верховный Правитель России, - возразил Гайду генерал Гирса. – Стоит ему дунуть в трубу, как у нас с шинелей пуговицы полетят!
- И кто способен это сделать? – с иронией поинтересовался Гайда. – Кто сбреет с наших шинелей пуговицы?
- Генерал Каппель, например.
- У Каппеля не такие длинные руки, как представляется с первого взгляда. Есть более серьезная сила – генерал Сахаров, но он сам в опале у Верховного за оставление Омска, и ему не до того, чтобы в настоящее время вызволять Колчака. Есть генерал Пепеляев, родной брат бывшего министра внутренних дел, ныне премьера, но я с ним провел несколько душещипательных бесед, и он тоже не придет к адмиралу на помощь.
Гирса с откровенным восхищением посмотрел на Гайду.
- Ясно, золотой эшелон мы также будем вынуждены отдать красным. Но предварительно мы несколько облегчим его.
Гирса улыбнулся.
- Вы, Радола (имя Гайды), хороший едок, - похвалил Гирса.
- На аппетит не жалуюсь, - пробурчал Гайда.
- В таком разе – приятного аппетита.
- Это хорошо, что вы поддерживаете мою идею, - Гайда мстительно улыбнулся, губы у него сделались тонкими, жесткими, будто два телефонных шнура сжались в одну прямую линию: вот и наступает пора, когда он разделается с Колчаком за те унижения, притеснения – за все, словом.
- Поддерживаю, - подтвердил Гирса. – Но что скажет на это Жанен?
- Жанен спит и видит, как вставить этому мореплавателю перо в задницу. Чтобы он

115

не только плавал, не только бегал по земле, но и летал. Как ангел.
- Хорошо, - довольно произнес Гирса. – Ну, а Сырового я возьму на себя. Он нас поддержит. Он тоже недоволен Колчаком.
Так адмирал Колчак был предан собратьями по борьбе – своими союзниками. Впрочем, не только союзниками. А Пепеляев все чаще и чаще выступал против адмирала, он стремился к тому, чтобы брата своего В.Н. Пепеляева сделать преемником Колчака на посту Верховного Правителя. И опять, судя по всему, не последнюю роль играл тот же золотой запас – Пепеляеву также хотелось распоряжаться его судьбой. Естественно, по старой, хорошо известной арифметической формуле “один пишем, восемь в уме”.
Кольцо вокруг Колчака сжималось.


III

После возвращения на станцию Тайга Каппелю снова пришлось столкнуться с генералом Пепеляевым и его братом. Несмотря на привезенные им приказ адмирала Колчака об отправке генерала Сахарова в Иркутск для проведения следствия, Пепеляевы все же решили отвезти Сахарова в Томск для предания его там суду. Каппель понимал, что живым оттуда генерал Сахаров не вернется, а главное, такой поступок генерала Пепеляева был глубоко антидисциплинарным нарушением приказа высокой власти. Как говорилось выше, Каппель на станции Тайга был в расположении Сибирской армии и ничем, кроме своего авторитета, помешать этому акту не мог. Буйный генерал Пепеляев мог поступить так, как подскажет ему в данный момент его настроение. Но тут буйство младшего брата и озлобленность старшего столкнулись с большой человеческой волей Главнокомандующего. Холодно и официально, не спуская глаз с министра, Каппель произнес несколько коротких фраз:
- Генерал Сахаров будет отправлен в Иркутск согласно приказу Верховного Правителя. Я, как Главнокомандующий, приказываю немедленно отменить распоряжение об отправке генерала Сахарова в Томск. Я приказываю, - возвысил он голос.
С бесстрашным холодным лицом он поймал, наконец, взгляд глаз министра из-под пенсне, кажущегося расплывчатым и неясным. И когда это произошло, министр немного съежился – его волю парализовали страшные глаза Каппеля. Генерал Пепеляев, сидевший за столом, опять встал и вытянулся.
- Вы поняли, господа, мой приказ? – совсем тихо уронил Каппель. И буйный революционный генерал Пепеляев, сломленный и покорный огромной внутренней силой Каппеля, четко и ясно ответил:
- Так точно, Ваше Превосходительство.
А министр сбивчиво и нечленораздельно пробормотал:
- Ну да… конечно… приказ… нужно исполнять.
Приняв после возвращения со станции Суджинка дела штаба фронта от генерала Сахарова, Каппель включил свой эшелон в общую ленту эшелонов, и стал медленно двигаться на восток.

116

При этом он часто задерживал свой поезд, чтобы поддержать живую связь с армией и находиться в непосредственной близости фронта. Каждый день, а иногда и не один раз, Главнокомандующий то на автомобиле, а чаще верхом, оставив поезд, он отправлялся к передовой линии фронта. В той путанице частей и обстоятельств, которые сопровождают отступление, он один знал все мелочи текущего дня, часто исправлял положение, казавшееся безнадежным. Основная мысль – вывести армию за рубеж, который даст возможность отдохнуть и переформироваться, владела им. Но для этого нужно было, прежде всего, ввести порядок в отступавшие части, научить командиров этих частей понятию дисциплины, выработать порядок движения, по возможности сменяя арьергардные части, искоренить своеволие в отношении населения, снабжать из встречных на пути интендантских складов бойцов, думать о двигающихся с армией семьях, вдохнуть дух бодрости, чтобы отступление не обратилось в бегство, строго следить за офицерским корпусом, и все это и многое другое проводить с учетом небывалых трудностей и мертвого мороза сибирской зимы. Поначалу, сидя в вагоне, Каппель уходил глазами в карту. Тысячи километров лежат между ним и Забайкальем, о котором он думал сначала. Но синей лентой вился по карте Енисей, черной точкой отмечен на нем Красноярск.
Там, по имеющимся сведениям, большой свежий гарнизон во главе со старым
боевым генералом Зиневичем. И при дрожащем пламени свечи рождался новый план
спасительного рубежа на Енисее. Но и туда еще сотни километров – их нужно пройти и пройти так, чтобы к моменту подхода к Красноярску армия была скована в мощную силу. Поэтому и нет ни дней, ни ночей, а одна бескрайняя работа, когда нужно быть всюду и везде, все знать, все учитывать, все видеть.


IV

В тот день, о котором будет речь, Каппель из эшелона штаба выехал на участок Степной группы. Мороз в этот день был особенно крепок и скоро воротник шубы Главнокомандующего, его усы и борода покрылись белым налетом инея. Приехав в расположение Степной группы, Каппель приказал шоферу везти его в штаб. Но сколько тот не расспрашивал встречных офицеров и солдат о местонахождении штаба, никто указать дорогу не мог. Ледяной ветер рвал георгиевский флажок на радиаторе машины, время шло, но где находится штаб группы, так никто и не мог указать. Наконец, какой-то полковник, вытянувшись, как мог, перед Главнокомандующим, доложил ему, что штаба группы здесь нет, а находится он как все, примерно, в восьмидесяти или ста километрах от фронта, и оттуда присылают распоряжения и приказы. Начальником Степной группы был недавно всесильный начальник Ставки адмирала генерал Лебедев.
- Обратно в штаб, - резко бросил Каппель шоферу.
До предела раздраженный, он тотчас же послал генералу Лебедеву телеграмму с приказанием немедленно явиться в штаб фронта для дачи объяснений. Прошел день, другой, а на третий ординарец доложил Каппелю, что с востока движется какая-то

117

воинская часть. К штабу фронта ехал в сопровождении конвоя, по тем временам целому полку, генерал Лебедев. Каппель побледнел.
Дверь открылась, и в вагон вошел генерал Лебедев.
- Владимир Оскарович, вы меня вызывали? Здравствуйте, - начал он.
Бешеный удар кулака по столу прервал его. Почти шепотом, страшный в своем гневе, Каппель обратился к нему:
- Генерал Лебедев, вас вызывал не Владимир Оскарович, а Главнокомандующий.
Не привыкший к такому обращению, генерал Лебедев вытянулся и отрапортовал:
- Ваше Высокопревосходительство, генерал Лебедев по вашему приказанию прибыл.
Со все возрастающим гневом, стоя сам и не приглашая сесть Лебедева, Каппель бросил ему фразы, годные для обвинительного акта в военно-полевом суде:
- Прибыли? Откуда? Из своей группы? Или находясь от нее за сто километров? Прибыли? Приказ был послан три дня назад, явились вы сегодня. Вы знаете положение вашей группы? Вы знаете, в чем нуждаются ваши офицеры и солдаты? – почти задохнувшись от бешенства, Каппель бросил страшные слова: - Вы знаете, где сейчас ваша группа? Почему вы не делите с ней ее боевую страду? Я, Главнокомандующий, каждый день провожу на передовой линии, а вы? Или управлять вверенной вам частью легче, находясь от нее за сто километров?
Каппель на момент замолк, а потом, впившись глазами в Лебедева, сам белый, как полотно, добавил оскорбительные слова:
- А может быть, безопаснее?
Вся кровь бросилась в лицо Лебедеву, и он сделал шаг вперед.
- Ваше Высокопревосходительство, - начал он и смолк – его взгляд встретился со взглядом Каппеля.
Как сквозь сон донеслись до него слова:
- Генерал Лебедев, приказываю вам немедленно со своим конвоем отправиться к
своей группе. Конвой включить в число бойцов частей. Оставлять группу без моего особого разрешения категорически запрещаю. О прибытии в группу мне немедленно
донести. Время военное и ответственность за неисполнение боевого приказа вам известна. Вспомните генерала Гривина. Можете идти.
И как загипнотизированный, Лебедев повернулся, вышел из вагона и через минуту со своим конвоем двинулся назад к своей группе.
С минуту, после ухода Лебедева, Каппель продолжал стоять, а потом опустился на стул, сжал голову руками. Полковник Выропаев, бывший при всей этой суете, увидел, как у Главнокомандующего задрожали плечи. Он бросился за водой.
- Не надо. Оставь, - сквозь сжатые зубы пробормотал тот. А потом, облокотившись о спинку стула, добавил: - Стыдно. Пойми, Василий Осипович, за него стыдно. И за себя стыдно, что не сумел это предупредить, не доглядел. А может быть, сам слабым, недостаточным примером служу.




118


V

А время шло, сжигая минуты, часы и дни. Медленно двигаясь на восток, эшелон штаба фронта прибыл на станцию Мариинск, которая находится в трех верстах от одноименного города. Согласно полученным сведениям, Каппель узнал, что гражданская власть эвакуировалась из города и теперь всем районом Мариинска управляет вновь сформированное представительство от земства, довольно левого уклона, склонное к сотрудничеству с большевиками. Разведка донесла, что в пять часов вечера новые правители устраивают собрание. В пять часов вечера, когда уже темнело, от эшелона штаба фронта вылетела запряженная парой лошадей кошелька. В ней сидели два человека – Каппель и Выропаев. По пустым, вымершим улицам Мариинска неслась пара лошадей. Каппель молчал. Он знал, что в городе имеются большие склады военного имущества, которые находятся сейчас в руках если не коммунистов, то, во всяком случае, людей, склонных к какой-то кооперации с ними. Взять силой эти склады не стоило никакого труда, так как у земцев никакой реальной силы не было, но, следуя своему постоянному правилу, Каппель на этот шаг не пошел. Также как и на Аша-Балашовском заводе, он решил доказать земцам, что имущество складов принадлежит и жизненно нужно армии и заставить их официально передать ему эти склады. А главным мотивом служило нежелание еще больше озлобить население против власти адмирала. Каппель знал о левом направлении земцев и о том, что от них можно ожидать чего угодно. Поэтому он и молчал угрюмо во время пути. Но знал и то, что достаточно сказать ему этим земцам хоть несколько слов, и они, поддавшись его обаянию, сделают все, что он им скажет. Конечно, мог быть роковым первый момент его появления, но чувство страха было им забыто с детских лет.
К небольшому каменному дому подкатила кошелька, и Каппель и Выропаев поднялись на крыльцо, быстро вошли в дом. В зале, за столом, сидело человек пятнадцать. Они удивленно глядели на вошедших незнакомых им военных. И тут опять повторилась картина, как на шахте № 22, один из вошедших подошел к столу и представился:
- Я генерал Каппель.
Все собравшиеся вскочили со своих мест и некоторые из них бросились к двери. Кое-как их удалось задержать. Каппель сел, закурил папиросу, а потом стал спокойно говорить. Он, прежде всего, поблагодарил земцев за то, что, взяв власть, они поддерживают порядок в городе. Земцы удивленно переглянулись – они ждали не этого. Далее он объяснил, что сейчас подходит армия и понятно, что управление переходит к
военным властям. Он рассказал, в каком состоянии двигаются отходящие части, как в
сибирские морозы они идут в старых шинелях, голодные, полуживые, ведя с собою сотни тифозных и раненых. Он говорил просто и ясно, без громких фраз, но в тоне его голоса чувствовалась такая боль за этих людей, что в зале была мертвая тишина. Но он не просил
и не требовал.
- Вы русские и те, кто в армии, тоже русские – а дальше думайте сами, - закончил он и, попрощавшись, уехал в штаб фронта.

119

А на другое утро земцы, еще вчера ожидавшие красных, явились к Каппелю с хлебом-солью и списком всего военного имущества, находящегося на складах, для передачи его армии. И пока штаб фронта стоял в Мариинске, все проходящие части были снабжены продуктами и теплой одеждой, в чем они так нуждались.


VI

Все в больший беспорядок приходили части отходящей армии. Отсутствие единоначалия, бунты некоторых, правда, немногочисленных частей, отсутствие общего плана, потеря связи со штабом фронта – результат трагического оставления Омска и главнокомандования генерала Сахарова. Занятый чуть не круглые сутки работой по приведению армии в надлежащий вид, Каппель одновременно разрабатывал план дальнейшей борьбы после того, как удастся задержаться на каком-то рубеже. На отдельных листах заносились мысли, предложения, планы, фамилии. Глаза Главнокомандующего внимательно исследовали каждый миллиметр карт и все чаще останавливались на Красноярске, где Енисей мог быть необходимой естественной преградой. Кроме того, в Красноярске стояла егерская бригада генерала Жеймо, в которой было много надежной молодежи, юнкеров, и окончивших Екатеринбургскую инструкторскую школу. Но и туда было немало километров… “Там видно будет”, - подумал устало Каппель, откидываясь на стул.
Армия отходила вдоль линии железной дороги и штаб фронта, эшелон Главнокомандующего, двигаясь медленно и задерживаясь чуть ли не на каждом полустанке, не выходил из сферы движения войск, поддерживая с ними постоянную связь и руководя ими. Посещая попеременно все части, Каппель знал положение не по донесениям начальников частей, а видя все собственными глазами. Так, медленно двигаясь на восток, штаб фронта прибыл в следующий за Мариинском город Агинск.
Эшелон фронта стал на восток от центра города. Немного сзади середины города  стояли три цистерны с бензином. Через несколько путей к северу от цистерн, в самом центре стоявших эшелонов, стояли два вагона с черным порохом, ранее предназначенных для камчатских охотников. Цистерны стояли от штаба фронта примерно на расстоянии 20 вагонов.
Выропаев шифровал телеграмму на небольшом столе около окна. К Главнокомандующему приходили с очередными докладами начальники проходящих воинских частей и чины штаба. Был обычный для того времени день штаба. Но в 12 часов дня Выропаев услышал короткий гул, а затем один за другим два громовых раската, отчего толстые стекла салон-вагона разбились в осколки, вылетели внутрь с рамами. Выропаев силой влетевшего от взрыва воздуха был, буквально, втиснут лицом в стол. Первое, что он услышал сквозь грохот и лязг летевших обломков, был спокойный голос Каппеля:
- Василий Осипович, ты жив? Дай мою винтовку.
Выропаев взял винтовку и, перешагивая через лежавшие на полу обломки окон, передал ее Каппелю, который уже выходил из вагона. Спустившись с высоких ступеней
120

вагона, они увидели как сверху, с большой высоты, летели тяжелые двери теплушек и
обломки вагонов. Им пришлось плотно прижаться к стенке их вагона, чтобы быть не раздавленными. Двери товарных вагонов, падая углом на промерзшую землю, взрыхлили ее на аршин и более.
Жар от ревущего пламени, устремившегося на несколько метров к небу, заставил их вернуться к задней части их эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромождены в несколько рядов горящие вагоны, набитые корчившимися от огня еще живыми людьми – тифозными и ранеными. От горевших вагонов загорелись и другие, уцелевшие от взрыва. Конвой штаба, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб. Из всего их состава уцелело всего 17 вагонов. Генерал Каппель сразу же дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы и вывести их из сферы всепожирающего пламени. Был ли этот взрыв работой большевиков или произошел по чьей-нибудь собственной небрежности – неизвестно, но он внес расстройство в только что налаживающуюся работу и лег еще лишним грузом на плечи Каппеля.


VII

Усугубляя тяжесть создавшегося положения, на имя Каппеля начали поступать телеграммы со станций железной дороги о безобразиях и небывалой жестокости чехов. Имея в своих руках силу, они отбирали паровозы у эшелонов с ранеными, и иногда и просто выбрасывая из вагонов этих раненых и эвакуировавших женщин и детей. Украшенные зелеными еловыми ветками, их поезда вывозили не только чешские воинские части и военное имущество – в вагонах можно было видеть все, до пианино и мягкой мебели включительно – все, что удавалось достать предприимчивым “братьям” во встречающихся городах и станциях. Ими, “несчастными возвращающимися домой пленными” было вывезено, как выяснилось потом, около 30 тысяч вагонов благоприобретенных грузов, никакого отношения к армии не имеющих. А в эшелонах без паровозов или на снегу гибли тысячи русских раненных, женщин и детей. Описать эту страшную картину могли бы классики русской литературы, как Л. Толстой, Тургенев или Гончаров. Выропаеву лично пришлось видеть на одном из полустанков три вагона платформы, загруженных высоко трупами замерзших людей, сложенных как штабеля дров. Эти штабеля были связаны веревками, чтобы не развалились, и среди защитных форм погибших мелькали и женские платья и тела детей. А дальше ему приходилось замечать около линии железной дороги и какие-то небольшие мешки, чем-то заполненные. В мешках находили замерзших русских женщин в легких платьях. Это были те русские женщины, которые связали свою судьбу с кем-либо из чехов и которым они надоели. Несчастная женщина заталкивалась в мешок, завязывалась веревкой и выбрасывалась из вагона на снег. Всего не описать. Все проделки чехов на железной дороге ложились на плечи Каппеля.



121


VIII

15-го ноября чехи заявили официально – раньше таких заявлений не было – что им совершенно нет дела до России, до Сибири, до революции и белого движения, они немедленно возвращаются домой.
Эшелоны Колчака – литерные, которые по всем законам дороги надо было пропускать в первую очередь, не задерживая ни на минуту, стояли. Даже эшелон В, в
котором ехал Правитель. Единственный, который белочехи желали бы пропустить, а
потом подрезать ему хвост, был эшелон Д. В нем находился золотой запас России. Но Колчак этот эшелон держал подле себя, не отпуская.
На линии Новониколаевск-Агинск шли сильные бои: было много раненых, обмороженных. Когда началась эвакуация пострадавших, чехи поснимали с санитарных
эшелонов все паровозы и поставили на свои поезда.
А так как в русских теплушках тем временем умирали люди, Колчак лично направил несколько телеграмм Жанену и Сыровому. Он просил: обеспечить паровозами хотя бы эшелоны с ранеными. Сам он готов был подождать. Ни Жанен, ни Сыровой на эти телеграммы даже не отозвались, словно Колчак перестал существовать для них, он уже не был Верховным Правителем.


IX

21-го декабря на железнодорожной магистрали началось восстание: учителя, гимназисты, телеграфисты, чумазые паровозники – рабочие, ремонтирующие подвижную технику, порченную войной, ржавью и морозами (усталая сталь ломалась на пятидесятиградусном морозе, как гнилой картон), лесорубы, охотники – все схватились за берданки. Им было безразлично, кого бить. Особенно охотникам: хоть чехов, хоть японцев, хоть Каппеля, хоть самого Колчака – главное было нажимать на спусковой крючок, а кто окажется в прорези прицела – безразлично. За оружие схватились даже крайне осторожные, действующие по принципу “семь раз отмерь, один – отрежь”, земские деятели. Эсеры, меньшевики, анархисты, большевики выступили против Колчака одним фронтом. Избрали свой “Совмин”, назвали его Ревкомом. С большой буквы.
Чехи немедленно послали в Ревком свою делегацию со сливовой водкой и самодельной чесночной колбасой – имелись в их эшелонах мастера и по производству водки, и по производству колбасы. На переговорах было достигнуто соглашение: друг друга не трогать.
Собственно, большего чехам и не надо было: главное для них сейчас - вырваться из проклятой России.
Поезда Колчака все еще находились в пути – адмирал был спеленат как ребенок. Сидя в вагоне, Верховный Правитель не мог организовать никакого сопротивления.


122

X

27-го декабря литер В, обойдя стороной Красноярск, около которого шли сильные бои, прибыл в Нижнеудинск.
На станции полыхало несколько домов. Крышу низкого кирпичного пакгауза украшали два тупорылых заиндевелых пулемета.
- Что случилось? – поинтересовался Колчак у адъютанта.
Сегодня ночью власть в Нижнеудинске захватило политбюро.
- Это что еще такое – политбюро? – поморщился Колчак. Всякие новые незнакомые словечки вызывали у него зубную боль.
- Так называется местный ревком.
Что такое ревком, Колчак уже знал, снова сморщился.
- Ну и звали бы его ревком, только с маленькой буквы. А то – политбюро. Натощак даже опасно выговаривать: слово может застрять в желудке, как рыбья кость.
Над пулеметом поднялся стрелок в заиндевелой папахе и в обтянутом тканью
полушубке, зло глянул на колчаковский поезд – глаза у него были как гвозди, неприятные глаза, повернулся, что-то сказал людям, лежавшим на крыше, сделал рукой резкий жест, будто хотел их вогнать в эту крышу, и снова лег.
Было слышно, как охрана открыла в колчаковском вагоне тамбур и в свою очередь
также выставила пулемет.
- Надо двигаться дальше, - с зажатым вздохом произнес Колчак – здесь вот-вот начнется стрельба. – Он боялся, что попадет под пули. – Не гостеприимный город! – В груди Колчака послышался храп, над левым глазом задергалась мышца.
- Ехать пока нельзя, Александр Васильевич, - сказал адъютант. – Надо разобраться, что происходит на дистанции. Иначе угодим в капкан. Чехи ведут себя, как проститутки: и нашим дают, и вашим дают. И щупальца, как осьминоги, во все стороны раскинули, ничего мимо себя не пропускают. А на пулеметы, поставленные на крыши пакгауза, не обращайте внимания. Это наши пулеметы.
Действительно, тамбур в колчаковском вагоне вскоре захлопнули, “максим” с заправленной в чрево патронной лентой, откатил к противоположной двери.
- Почему нельзя ехать? – Колчак нервно пощелкал пальцами. – Из-за возможности капкана? Это мы сможем узнать только в пути. Если будет капкан – разберемся. Я сам, в конце концов, возьмусь за винтовку.
Но поезд Колчака прочно застрял в Нижнеудинске. Вскоре к нему присоединился второй поезд – премьера Пепеляева. Пепеляев времени не терял и обзавелся своим поездом. Целым составом. Аппетит у него оказался недурной.
Вечером пришла телеграмма из Иркутска то генерала Жанена. Жанен сообщал, что согласно договоренности с политбюро Нижнеудинск объявлен нейтральной зоной, и трем составам – Колчака, Пепеляева и “золотому эшелону” ввиду их безопасности (так и было написано) следует оставаться в Нижнеудинске.
Это уже походило на арест, пока еще негласный.

123

Дома на станции благополучно догорели, остались лишь остовы, которые страшными черными стволами смотрели в небо, словно готовились стрелять. Стропила ближайшего сгоревшего дома перечеркивали небо тюремной клеткой.
Неожиданно на них опустились две толстые, грязные вороны с огромными железными клювами-гвоздодерами – те самые, могильные, преследовавшие Колчака. Напряжение нарастало.
Колчаку казалось, что к вечеру они обязательно двинуться дальше и опасный, уже надоевший нижнеудинский перрон останется позади, а они уйдут в ночь, в зимнюю морозную чистоту, к промерзлым звездам, но не тут-то было. Колчаковский поезд, как и пепеляевский, вынуждены были оставаться ночевать на нижнеудинском вокзале.


XII

Пока же самыми боеспособными, самыми организованными войсками в колчаковской армии оставались войска Каппеля. Русские эшелоны продолжали стоять – чехи не пускали их, перекрывали дорогу, оставляя на съедение противнику. В эшелонах было много раненых и больных, не способных двигаться людей.
24-го ноября Колчак послал командующему чехословацким корпусом телеграмму: “Продление такого положения приведет к полному прекращению движения русских эшелонов и гибели многих из них. В таком случае я буду считать себя вправе принять крайние меры и не остановлюсь перед ними”.
Едва телеграмма ушла, как к Колчаку явился Пепеляев, новый премьер.
- Слишком вы с чехами, Александр Васильевич, - заявил он. – Нельзя так.
- Можно! – Колчак повысил голос. – Я возрождаю Россию и для достижения этой цели не остановлюсь ни перед чем. И уж тем более перед тем, чтобы силой усмирить чехов, наших бывших военнопленных.
Но усмирять чехов ему было нечем. Ни сил, ни оружия – ничего уже не было.
Положение оказалось унизительным. Колчак иногда слышал, как у него в груди что-то
затяжно, мокро хлюпало – это хлюпали слезы.
Все его поезда, в том числе и главные, под литерами В и Д продолжали стоять. Конфликт с чехами разрастался.
Пепеляев предпочел отцепить свой вагон от поезда Колчака и прицепиться к другому составу. Главное для него было сейчас добраться до своего брата – тогда он жизнь и себе сохранит и – что было главнее жизни – портфель, так удачно свалившийся на него.
Узнав об этом поступке Пепеляева, Колчак выразился коротко и очень определенно:
- Гнида!
Когда адмирал произнес это слово, залязгали железные суставы поезда и огромный, синий, недобро мерцающий своей макушкой город снега, находившийся напротив окон вагона Верховного Правителя, дрогнул, пополз назад, макушка его тихо двинулась куда-

124

то вниз, и в образовавшемся провале Колчак увидел двух больших клювастых ворон, жадно глядевших на него.
Все птицы в этот гнетущий мороз исчезли – ни воробьев, ни синиц, ни клестов – только эти жирные, похожие на телят вороны… Они почему-то остались. Похоже, это было их время – время жирных ворон. Колчаку сделалось неприятно, и он задернул шторку.


XIII

Используя все возможности, Каппель слал бесчисленные телеграммы чешским командирам. Многих из них он знал лично еще с Волги. Но ничего не помогало, бесчинства продолжались. Он лично сам ездил к некоторым из них, и этого было мало. Бороться же с чехами военными мерами у него не хватало сил. Теперь, кроме чисто военных вопросов, над Каппелем навис и этот, и он не знал, который важнее. Сколько было возможности, он помогал этим жертвам “братьев” чехов, но это была капля в море, так как железная дорога была фактически в их руках. И, наконец, как предел всего, телеграфист штаба фронта прислал телеграмму Верховного Правителя из Нижнеудинска, в которой говорилось, что чехи силой забрали два паровоза из эшелона адмирала, который просил, чтобы Каппель повлиял на чехов, заставил их прекратить эти бесчинства. Телеграмма пришла в двенадцать часов ночи. Всю ночь метался Каппель, отыскивая выход. За чехами стояли французы, англичане, американцы, хотя и немногочисленные, но представлявшие союзников. Были канадцы, румыны – кого только не было, и всеми ими командовал французский генерал Жанен, не скрывавший своей антипатии к адмиралу, после того, как тот отказался отдать охрану золотого запаса союзникам. Всякое выступление против чехов с оружием еще более ухудшило бы положение адмирала, а армию поставило бы в безвыходное положение – с востока бы появился чешский фронт, а с запад шли красные. Ночь шла медленно и тяжело, а к утру Каппель понял, что у него остался один выход – пожертвовать собой, чтобы спасти адмирала. И, придя к этому выводу, уже совсем спокойно написал телеграмму и приказал передать по указанным адресам. Телеграмма гласила следующее:
“Генералу Сыровому (командующему чешскими войсками), копия Верховному
Правителю, Председателю совета министров (Пепеляеву), генералам Жанену и Ноксу, Владивосток Главнокомандующему японскими войсками в Забайкалье генералу Оой, командирам 1-ой (Сибирской), 2-ой (Западной) и 3-ей (Южной) армий, командующим военных округов – Иркутского генералу Артемьеву, Приамурского генералу Розанову и
Забайкальского атаману Семенову.
Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов, задержан на станции Нижнеудинск поезд Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего всех русских армий с попыткой отобрать силой паровоз, причем у одного из его составов даже арестован начальник эшелона. Верховному Правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз, и этим нанесено оскорбление всей Русской армии. Ваше распоряжение о не
125

пропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов Русской армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными и раненными, больными, женами и детьми сражающихся на фронтах офицеров и солдат. Русская армия, хотя и переживает в настоящее время испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных и благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью, стоя не раз перед лицом смерти от большевистских пыток. Эти люди заслуживают общего уважения и такую армию и ее представителя оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий армиями Восточного фронта, требую от вас немедленного извинения перед Верховным Правителем и армией за нанесение вами оскорбления и немедленного пропуска эшелонов Верховного Правителя и Председателя совета министров по назначению, а также отмены распоряжения об остановке русских эшелонов. Я не считаю себя вправе вовлекать измученный русский народ и его армию в новое испытание, но если вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми вы вместе выступали и, уважая друг друга, дрались в одних рядах во имя общей цели, решились нанести оскорбление Русской армии и ее Верховному Правителю, то я, как Главнокомандующий Русской армией, в защиту ее чести и достоинства требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной.
№ 333 Главнокомандующий армиями Восточного фронта, Генерального штаба, генерал-лейтенант Каппель”.
Когда кто-то из чинов штаба выразил сомнение в том, что Сыровой примет вызов, Каппель взорвался:
- Он офицер, он генерал – он трусом быть не может.
Так рассуждал рыцарь долга и чести, не представлявший, что в Сыровом, как в офицере, этих качеств не было никогда. Прошел день, другой, третий, бесчинства чехов продолжались, но ответа Каппель от Сырового не получил, как не получил его и от атамана Семенова, заявившего, что он заменит Каппеля у барьера, если исход дуэли будет для того роковым.


XIV

Не было от чехов Каппелю ответов, но и не тронулся колчаковский состав и в день подачи телеграммы и на следующий день. Он словно примерз колесами к железной колее Нижнеудинска.
- Сколько же мы будем здесь стоять? – спросил Колчак по телеграфу генерала Жанена.
- Пока не убедимся, что вам ничего не угрожает, - вежливо ответил Жанен.
Колчак обессилено порвал телеграфную ленту.
Застряли только три эшелона – его, пепеляевский и “золотой”, остальные
благополучно ушли на восток.
- Что в Иркутске? – спросил Колчак у Жанена.
- Восстание, - односложно ответил тот. Потом, понимая, что такой ответ звучит идиотски, добавил: - С восставшими мы ведем переговоры.
126

Насчет переговоров Жанен не лгал, он действительно вел переговоры – сдавал
Колчака восставшим по всем правилам игры. За это он сам хотел выйти из мясорубки целым, вывести из нее легионеров и в первую очередь – чехословацкий корпус, а заодно и “золотой эшелон”.
Переговоры были половинчатыми. Политцентр соглашался за Колчака пропустить к морю всех иностранцев, что воевали здесь, грабили Сибирь, дать им вывезти наворованное добро – двадцать тысяч вагонов только у одних чехов, это же чуть не вся Россия! – дать возможность беспрепятственно выехать иностранным миссиям, но не пропускать “золотой эшелон”. Жанену же очень не хотелось отдавать “золотой эшелон”, больно уж сладким был кусок.
Коса нашла на камень. Колчаковский литерный поезд продолжал мозолить глаза нижнеудинским дружинникам. Они уже несколько раз прорывались на станцию, но, узнав о числе пулеметов, охранявших Колчака, откатывались назад.
- Погодьте, погодьте! – кричали они в сторону вагонов. – Мы скоро мортиру прикатим, на прямую наводку поставим, живо стекла повышибаем.
Один раз им с крыши дали очередь ночью. Взрыхлили снег, в воздух полетела серая ледовая пыль. Пыль рассеялась – на перроне ни одного дружинника. Все попрятались за уголь здания. Выглянули оттуда напугано один раз, другой и затихли.


XV

Армия продолжала свой крестный путь. Ее взоры были обращены к Красноярску, где измученных людей должен был ждать отдых. Медленно, но упорно, пробивалась армия вперед среди взбаламученного моря сошедшей с ума Сибири, она шла вперед. Что их ждет  впереди, об этом никто не думал, так как знали, что за них за всех думает тот, за кем они идут, кого каждый день видели среди своих рядов. А он все пристальнее всматривался в тот квадрат карты, где синей краской отмечен Енисей, проходил около отмеченного черным кружком Красноярска, думал об отдыхе войска. Но судьба сулила иначе – Красноярск будет той последней гранью, у которой будет испытание на верность, упорство, доблесть и честь. У Красноярска армии придется держать последний кровавый экзамен, после которого в ее рядах останутся те, кто до последнего дня был верен идее борьбы с поработителями России, верен заветам Каппеля.
Уже на полпути от Ачинска до Красноярска в штаб фронта стали приходить темные, глухие слухи о тревожных событиях в городе. И страшным укором упало известие, что генерал Зиневич, комендант города Красноярска изменил и перешел на сторону красных. Молча, с застывшим лицом прочел Каппель это донесение. Встал, подошел к окну, долго стоял. Молчали чины штаба. Нависла гибель, казалось, неизбежная – сзади, не отрываясь, шли красные полчища, впереди путь был прегражден свежими войсками изменника Зиневича и партизанского отряда Щетинкина.
Чины штаба собрались в вагоне Каппеля.
И невольно глаза всех устремились на фигуру Главнокомандующего, стоявшего у покрытого морозными узорами окна. От него одного зависело теперь все дальнейшее. Все
127

понимали, что силы неравны – численно двигающиеся части были сильнее, но они были измотаны до предела, части же изменников, давно стоявшие в Красноярске, были
свежими и более боеспособными, а, кроме того, у них была артиллерия, которой у армии
белых фактически не было. Кроме того, было известно, что под влиянием усталости и безусловной тайной агитации большевиков на некоторые части положиться нельзя. Летучки из Красноярска, написанные обычным красным стилем, призывали к миру, окончанию гражданской войны, мирной жизни, по которой истосковались все. В одной из летучек говорилось: “Братья, протянем друг другу руки, кончим кровопролитие, заживем
мирной жизнью. Отдайте нам для справедливого народного суда проклятого тирана Колчака, приведите к нам ваших белобандитов, царских генералов, и советская власть не только забудет ваши невольные заблуждения, но сумеет отблагодарить вас”.
Каппель все стоял у окна вагона. В голове огнем пролетали мысли – решение должно быть вынесенным сейчас же, но для этого нужно было учесть все обстоятельства, которых было так много. Каппель стоял перед фактом страшным, почти непреодолимым, но он понимал, что этот факт нужно преодолеть, с ним шли люди, доверившие ему свои жизни, и это было главное. Борьба подошла к крайней степени, и в этой борьбе, которой он отдал всю жизнь, он требовал неумолимо от самого себя отыскать выход, который не дал бы торжествовать изменникам. О Зиневиче он позабыл – просто с гадливостью отбросил от себя всякие мысли о нем.
Наконец он повернулся от окна. Лицо было спокойно, но глаза стали совсем черными. Он подошел к столу, сел. Молчал еще минуту, потом совсем тихо стал говорить:
- Идти вперед, должны и будем. Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше – это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Слабые отпадут – их нам не нужно. Крепкие пойдут со мной – их я спасу, или погибну с ними. Но если это суждено, то я буду с войсками до конца и своей смертью среди них докажу им свою преданность. – Подумав минуту, он продолжил: - Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем. Тем, кто останется со мною, и я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть, гибель. Но если останется хоть только горсть, я и ее поведу в Забайкалье к атаману Семенову. Красноярск мы должны будем обойти. Наперерез нам будут, конечно, брошены красные части – мы прорвемся. Мы должны прорваться, - голос его зазвенел. – Вы поняли – мы должны прорваться.
Все поняли, что в это решение вложена вся воля, вся вера Каппеля в верность исповедующей им идеи, и, попав под гипотетическое обаяние этой воли, чины штаба, некоторые старше Каппеля годами, с каким-то детским восторгом глядели на него, а поручик Бржевский, молодой адъютант Главнокомандующего, не выдержал и, вскочив, крикнул:
- Прорвемся! Обязательно прорвемся!




128


XVI

Медленно штаб фронта двигался к Красноярску. Связь с востоком и Верховным Правителем была прервана Красноярском, городом-изменником. Армия белых оказалась в эллипсе окружения противника. Длинные стороны эллипса постепенно сокращались и, когда эшелон штаба фронта подошел к станции Минино, недалеко от города, эллипс обратился в круг. Сзади была красная армия, впереди Красноярск, с боков же на сотни километров расстилалась снежная пустыня, таившая в себе неизвестность, может быть, села и деревни, тоже перешедшие на сторону противника. Телефонная связь с городом прервана не была, но телефонисту штаба делать было нечего. Каппелю, конечно, не о чем было говорить с Зиневичем, а последний также молчал. И вдруг телефонист вздрогнул –
аппарат дал позывные из Красноярска. К аппарату вызывали генерала Каппеля. Он поручил полковнику Выропаеву принять телефонограмму. Аппарат, хрипя и щелкая, передал фразу: “Когда же вы наберетесь мужества, и решитесь бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире”.
Зная, в какое возбуждение придет Каппель от этой телефонограммы, полковник Выропаев смущенно пошел к Главнокомандующему и встретил его вопросительный взгляд, молча протянул телефонограмму. Каппель прочел и поднял на Выропаева тяжелый взгляд воспаленных от бессонных ночей глаз. Отбросив в сторону стул, он смял в руке телефонограмму, швырнул ее на пол, растоптал ногами, и под бешеным ударом кулака по столу подпрыгнула и опрокинулась чернильница. Задыхаясь, машинально хватаясь за кобуру, бросил фразу:
- Если бы он был здесь!
Выропаев понял, что было бы с Зиневичем, если бы он сейчас встретился с Каппелем.
Звеня шпорами, бросился он в телеграфное отделение. Аппарат с городом не был разъединен и щелкал впустую.
- Пиши, передавай! – крикнул перепуганному телеграфисту. – Скорее, сейчас – я буду диктовать, - и опять, как после сцены с генералом Лебедевым, Выропаев увидел, как у Каппеля задрожали плечи.
Смысл и приблизительные слова ответа:
- Вы, взбунтовавшиеся в тылу ради спасения собственной шкуры, готовы предать и продать своих братьев, борющихся за благо родины. И прежде чем посылать делегатов для переговоров о мире, нужно иметь их согласие – захотят ли они мириться с поработителями России.
У Каппеля перехватило дыхание, в глазах плыли черные пятна, и он схватился за край стола – сказались бессонные ночи и работа сверх сил.
- Все! – резко уронил он и, взяв себя в руки, отошел от стола. Но снова бешенство и презрение к изменникам охватили силой, от которой кружилась голова.
- Нет, не все, - сказал, возвращаясь к телеграфисту. – Добавь – с изменниками
родины я не разговариваю.
129


XVII

Наиболее верные части Западной армии еще не подошли к Минино – связь с ним была прервана, а время не ждало – нужно было выполнить приказ Колчака.
Получив от Колчака телеграмму с приказом уничтожить бунт Зиневича, Каппель решил штурмовать Красноярск. Наступление вести вдоль железнодорожного полотна 2-ой армии генерала Войцеховского, которому Каппель поручил выбить из города взбунтовавшийся гарнизон.
Войска были двинуты тремя колоннами, но ни одна из них до города не дошла. Было ясно, что штабной поезд через Красноярск не пропустят, оставив вагоны, служащие штаба пересели на сани.
Медленно навстречу атакующим вышел из города броневик. В туманном морозе было с трудом видно, что ветер рвет на нем  красный флаг. Захлебнулась атака и откатилась. Позднее выяснилось, что броневик был польский под бело-красным флагом (поляки шли в хвосте чешских эшелонов).
Поляки огня не открывали, они были верными союзниками, и поддерживать
изменников не стали бы, но явились лишь предлогом для отмены атаки.
На другой день, 5-го января, Каппель решил сам руководить наступлением.
Из Красноярска, для преграждения наступлению Каппеля, была выслана полурота с пулеметами, которая заняла высоты к северо-западу от города верстах в трех от него. На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящими на них белыми. Тут же находился верхом на коне Каппель и с ним несколько всадников. Прогнать красноярскую полуроту можно было обходом влево и ударом в лоб. Однако ни один солдат их саней выходить не пожелал. Тогда посылается рота офицерской школы, она открывает огонь вне дальности выстрела. Красные, конечно, из-под такого огня не уходят и тоже продолжают палить в воздух. Наконец, обе стороны замирают друг против друга до темноты и ночью все, кто хотел, свободно прошли в обход Красноярска и даже через самый город. Таковых оказалось вместе с Западной армией около двадцати тысяч человек, получивших впоследствии наименование “каппелевцев”. Примерно такое же число сдалось добровольно красноярскому гарнизону, не по убеждению, разумеется, а потому, что устали бесконечно отступать и двигаться в неизвестность.
В это самое время, как была двинута вперед офицерская рота, чтобы отогнать красных, в тылу у последних находилась кавалерийская дивизия белого князя Кантакузина, прошедшая мимо Красноярска несколько раньше. Несмотря на то, что дивизия состояла всего из 300-350 всадников, ей ничего не стоило прогнать красную полуроту, хотя бы только обозначением атаки в тыл. Но такая активность даже в голову не пришла начальнику дивизии.
Постепенно в Минино и Заледеево подошли все части армии. В одиночку, группами, целыми командами уходили в город с разрешения Каппеля, все слабые и не желавшие больше драться. И когда армия очистилась от них, когда в ней остались только те, кто решил бороться до конца, Каппель двинул их в обход с севера и юга города.

130

Двигаться дальше эшелону штаба фронта было нельзя и Каппель, пропустив последние части, приказал чинам штаба выгружаться и включаться в общую колонну. Это произошло в последнюю минуту, когда генерал уверился, что сзади не осталось никого. Но на задержавшийся с выгрузкой штаб уже налетели передовые части красных. Уехавший верхом с последней частью Каппель избежал встречи с врагами, большинство штаба успело спастись и только поручик Бржезовский, крикнувший “Прорвемся”, попал в плен. Большая часть документов штаба, личные вещи и документы Каппеля были захвачены противником.
После Красноярска, в деревне Чистоостровской, Каппель созвал совещание начальников отдельных частей. Было выяснено, что железная дорога на восток от Красноярска захвачена красными. Было решено сделать обход севернее, по льду замерзшего Енисея. Этот обход затруднялся стычками с местными партизанами, но Каппель вел армию вперед и вывел к деревне Подпорожной, лежавшей у впадения в Енисей реки Кан. Здесь Каппель снова созвал совещание начальников для решения вопроса о дальнейшем движении. На этом совете мнения разделились. Каппель считал, что нужно дальше двигаться по реке Кан, но другая группа начальников считала, что безопаснее двигаться на север по Енисею, почти до Енисейска, а оттуда по Ангаре идти к Байкалу. Это удлинило путь больше чем на тысячу верст и частям пришлось бы идти по почти безлюдной снежной пустыне. Каппель, учитывая это, горячо отстаивал свой вариант, но так как в обоих случаях над частями висела опасность гибели, то разрешил своим оппонентам вести свои части по намеченному ими пути. Этим путем двинулся Барнаульский полк с полковником Богословским, отряд Томской милиции с поручиком Трухаловичем и другие немногочисленные части, а Каппель с оставшейся частью армии начал свой последний поход по Кану.


XVIII

Таким образом, белым пришлось отступать в зимних условиях тремя колоннами через тайгу. Южная устремилась по тракту Барнаул-Кузнецк-Минусинск. Средняя двигалась вдоль Транссибирской магистрали. Северная отходила вдоль рек севернее
Транссиба.
Большевики перешедшего на сторону эсеров “народно-революционного” генерала Б.М. Зиневича расстреляли, а личный состав гарнизона – около 60 тысяч – поместили в концентрационный лагерь под Красноярском, где три четверти из них погибли от холода, голода и эпидемий.


XIX

Части во главе с генералом Каппелем стали спускаться по крутому, почти отвесному берегу порожистой и местами  не замерзшей еще реки Кан, зажатой между

131

отвесными ущельями гор, покрытых непроходимой дикой тайгой. Обычно зимой таежные охотники проезжали по льду реки до первой деревни Барги в девяноста километрах от Поднорожной. Передовым частям, с которыми следовал и Каппель, представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покрова, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Снег с водой, переносимый ногами лошадей при 35-градусном морозе, превратился в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти комья лошади портили себе ноги и выходили из строя. В аршин и более толщины снег был мягок, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медленным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно, с долгими остановками, двигалась бесконечная лента повозок и саней, наполненных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми. Незамерзающие пороги реки приходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой тайге. Через 4-5 верст пути по Кану проводники предупредили генерала Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя вследствие высоких, заросших тайгой сопок. Каппель отправил приказание в тыл движущейся ленте, чтобы тяжелые сани с большими и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не оказаться в ловушке, если порог окажется непроходимым.
При гробовой тишине пошел снег, не перестававший падать почти двое суток. От него быстро темнело, и ночь тянулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, двигающихся вперед со скоростью одна, полторы версты в час. Идущие кое-как, прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, опускались на снег. Намерзший на валенках лед делал их невыносимо тяжелыми, ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и оставались сидеть навсегда, засыпаемые хлопьями снега. Последние дни, часы Каппеля отсчитывала судьба. Спускаясь по скалистому берегу Кана, на его предательский лед, Каппель вел армию, спасая ее и приближаясь к гибели сам. То верхом, то, ведя коня на поводу, он делил с армией ее труд и боль, армией, которая прорывалась в бесконечных стычках и боях, полуживая, шла за ним, потому что ее вел он. В туманном сорокаградусном морозе, как в бреду, шли люди, забывшие, что такое изба, спутавшие день с ночью, утолявшие голод
горстью муки или куском мерзлого сырого мяса, отрубленного клинком, с обмороженными черными лицами, люди, готовые каждую минуту схватить заржавевшую винтовку, страшные в своих разношенных валенках и уродливых разномастных шубах, удивленно озиравшиеся, если кругом было тихо и морозный воздух не резали пулеметные очереди и винтовочная трескотня – люди-призраки, до идолопоклонства верящие в того, кто их вел.
А он, с каждым шагом приближавшийся к своему концу, худой, с покрытыми
инеем бородой и усами, такой же голодный и промерзший, уставший еще более их, неумолимо требовал сам от себя только одного – спасти тех, кто пошел за ним, кто в него верил. Это стало его большой идеей, главным смыслом жизни, это заставляло двигаться вперед усталое тело, он старался казаться бодрым, когда сами собой закрывались глаза.

132

Каппель старался улыбаться и шутить, когда в его душе была мучительная боль. И как древние полководцы или русские князья вели свои рати, возглавляя их, находясь впереди всех своих воинов, так шел этим проклятым путем впереди всех Каппель.


XX

Приближался новый 1920-ый год. Но предстоящий праздник ничего радостного не сулил.
В канун Нового года Колчак пришел в вагон офицеров охраны. Приказал:
- Соберите солдат!
Солдат было много – пятьсот человек, и они не могли поместиться в один вагон.
- Тогда пусть явятся представители, один от десяти человек, - велел Колчак.
Это было можно. Офицеры молчали – понимали, что Колчак должен сказать что-то очень важное. Колчак тоже молчал, угрюмо поглядывал в окно, ждал, когда соберутся все.
Солдаты приходили тихо, подавленные, ин одного громкого возгласа, ни одной бодрой нотки в разговоре.
- Я собрал вас затем, чтобы поблагодарить за верную службу, - сказал Колчак и замолчал. Слова ему давались с трудом, он почти не мог говорить, в горле что-то застряло, мешало дышать, из груди доносились хрипы. Он поморщился. – Наверное, каждому из вас я мог бы сказать что-нибудь хорошее и слова бы для каждого нашел свои, но не могу, нет сил. Простите меня!
Собравшиеся молчали.
- Вы видите, что происходит, - продолжал Колчак, - мы очутились в кольце. Одни. Недалеко от нас находится генерал Каппель, но он вряд ли сумеет пробиться к нам. Связи с ним почти никакой…
Колчак пробовал говорить быстрее, обычным своим голосом, без срывов и хрипа, но это у него не получалось, к секущей боли в спине добавилась боль в сердце, он тяжело вздохнул и замолчал.
Собравшиеся тоже молчали.
- Я не хочу, чтобы вы попали в молотилку вместе со мной. Молотилка может быть жестокой, они не пощадят никого, ни правых, ни виноватых. – Колчак покосился в темноте на затянутое инеем окно. В вагоне сильно запахло керосином. Наверное, какой-то неуклюжий криворукий солдат заправлял фонарь и пролил драгоценную влагу. С керосином было плохо в колчаковском поезде. – Все свободны, - сказал Колчак, опять замолчал и после паузы заговорил вновь: - Я освобождаю вас от всяких обязательств передо мною. В штатном вагоне есть несколько ящиков водки. Заберите ее, чтобы было с чем встретить новый тысяча девятьсот двадцатый год. Пусть он будет для вас лучше года уходящего, тысяча девятьсот девятнадцатого.
Собравшиеся продолжали молчать. Лица у людей были подавленными.
- Еще раз спасибо вам за все, - сказал Колчак и тяжело, по-старчески держась за поясницу, поднялся.

133

Вагон офицеров охраны он покинул в таком гнетущем молчании, что у некоторых даже зашевелились волосы на голове: все хорошо понимали, что происходит.
Честно говоря, Колчак думал, что охрана, получив свободу, все-таки останется с ним – ведь, кроме его индульгенции, есть еще и совесть, а совесть должна была
приказывать солдатам остаться. Но утром выяснилось, что вагоны охраны пусты. С Колчаком остались только офицеры.
Это было ударом. Более того, подействовало так, что к вечеру следующего дня Колчак поседел окончательно. Седина была у него и раньше, но не густая, а сейчас он поседел сильно, сплошь.


XXI

Каппель находился в пути – его армия совершила так называемый Ледяной поход – охваченная тифом, голодом, преследуемая по пятам частями 5-ой армии красных – она уходила на восток пот глубоким снегам, по бездорожью, по старому сибирскому тракту.
К железной дороге Каппеля не допускали вооруженные до зубов чехи: они хорошо понимали, что может сделать регулярное войско, и Каппель матерился, но с чехами не связывался – все-таки союзники…
По мере возможностей Каппель наезжал на станции железной дороги, чтобы по телеграфу соединиться с Верховным Правителем, доложить положение дел.
Однажды в такой поездке, после соединения с Верховным Правителем и доклада, Колчак отстучал ему по телеграфу:
- Владимир Оскарович, я намерен снять с себя полномочия Верховного Правителя.
- Очень сожалею, - прямодушно ответил Каппель, - кроме вас, я не вижу ни одного человека, который мог бы занять это место.
- А я вижу.
- Кого?
- Вас.
Некоторое время Каппель молчал. Старенький телеграфный аппарат как будто умер. Наконец, Каппель ожил.
- Благодарю вас, Александр Васильевич, но я не готов принять столь лестное предложение. Я отказываюсь.
- В чью пользу?.. – вновь перебил его Колчак, и по тому, как он, обычно осторожный, старающийся не обижать людей резкими словами или излишней поспешностью, повел себя, было понятно, в каком состоянии он находится.
- В вашу, Александр Васильевич!
На  том  вязь оборвалась. Каппель двинулся дальше. Он пробивался к Байкалу. Морозы жали все сильнее и сильнее, от них лопались деревья, и не только они – с пушечным грохотом, опасно стреляя каменной шрапнелью, разваливались старые скалы. Каменные зубья, с языческих времен сидящие в здешней земле, которым поклонялись все, кому не лень, даже солдаты, рассыпались. Исчезли птицы и звери: они либо гибли, либо ушли в теплые места, либо затаились, зарывшись в снег, в землю, сами сделавшись
134

землей, ее плотью, корнями деревьев – главнее было выжить, и для этого можно было притвориться кем угодно. Только одни люди не могли стать землей, они хрипели, плевались кровью, оставались лежать на дороге. Присел вроде бы человек малость перевести дыхание, скорчился на корточках, а в следующую секунду, глядь, его уже нет –
ткнулся головой в ледяной заструг и затих – остальные шли дальше на восток.


XXII

То верхом, то ведя коня в поводу, Каппель шел или впереди всех за проводниками,
или в первых рядах авангарда. Проехав верхом некоторое время, жалея коня, он спешился и, дождавшись первых рядов, бросил какую-то штуку, пошел вместе с ними, не думая, что проходит последние считанные шаги. Это было 23-го января. Одетый в бурочные сапоги, он месил ногами вместе со своими бойцами глубокий снег. И вдруг, провалившись в этот снег по самый пояс, он резко остановился. Промерзшие ноги вдруг обожгло, как огнем, и когда он стал выбираться из снега, бурки стали страшно тяжелыми. К нему бросились, помогли выйти из сугроба – промокшие бурки через несколько минут покрылись пленкой льда и сжали ноги. До Барги оставалось больше семидесяти верст. “Конец”, - мелькнуло в голове, но тотчас же он отбросил эту мысль: - “У них у многих то же – однако, идут”. И он шел, не показывая вида, а ноги коченели, теряли чувствительность в бурках, твердых, как железо, неумолимо жавших, ледяных. Но ум не хотел смириться, протестовал против того, что это может быть началом конца, подхлестывал идти, подгоняла воля, шептала, что спасение только в движении, а над всем этим царило сознание долга перед тем, кто шел сзади него. Бросив кому-то поводья, с трудом переставляя не гнувшиеся ноги, он шел. И вдруг на другой день снег для него стал вдруг розовым, лиловым, зеленым, в глазах замелькали черные пятна, и всему телу стало тепло, а потом жарко. Каппель расстегнул воротник шубы, но от этого не стало холоднее, а потом в уме, который шептал одно слово “Вперед”, вдруг поплыли сбивчивые, неясные картины – выплывала на миг тяжелая шахта Аша-Балашовского завода, ее сменили оглушительные приветствия Симбирского театра, загорелись страшные глаза адмирала, а потом все заволоклось серым непроглядным туманом. Он сделал по инерции еще два, три шага и упал. Но прикосновение к лицу холодного снега сразу привело в себя. С трудом поднявшись с помощью других, он хрипло прошептал: “Коня”. Идти уже не было сил. Но в седле охвативший его жар сменился жестоким ознобом, от которого стучали зубы и мысли текли помимо его воли, выхватывая  моменты прошлого.
Сознание меркло все больше и идущие за ним вдруг увидели, что он склонился головой на гриву коня и стал падать с седла. Когда его сняли с коня, он был без сознания, и пока откуда-то сзади подъезжали сани, окруженный самыми близкими людьми, на снегу лежал как всегда подтянутый и стройный, уже прикоснувшийся к чаше смерти, Главнокомандующий. Щитами, шинелями, одеялами укрыли в санях Каппеля, и он опять, уже без сознания, двинулся впереди своих частей.
Но судьба караулила его и смерть отступать не хотела.

135

Через несколько верст, на какой-то остановке, полозья саней провалились в глубокий снег и, попав в протекавшую под снегом воду, сразу примерзли ко льду. В это время Каппель пришел в себя – он освободил голову из-под шубы и резко, коротко бросил:
- Вперед в Баргу – там будет лучше всем! – но снова закрылись глаза, и бред охватил измученное тело.
Примерзшие сани оторвать было невозможно. Тогда к ним подвели коня, несколько человек посадили Каппеля в седло, а сбоку его встал богатырского сложения доброволец. Он охватил генерала за талию, чтобы тот не упал с коня и шагом двинулся с ним опять вперед растянувшейся ленты армии.
Дикие берега смотрели на этот предсмертный марш Каппеля и черные сосны
Западного Кана провожали того, кто видел широкие Волжские просторы и знал блеск
ослепительных побед.


XXIII

Новый, 1920-ый год, Колчак встретил в вагоне, в том же промерзшем литерном
салоне, все там же, в опостылевшем Нижнеудинске, под прицелом двух пулеметов, которые изменившая Колчаку прислуга разворачивала то в одну сторону, то в другую, чтобы пулеметы окончательно не вмерзли в крышу.
Казалось, что по движению пулеметных стволов можно было понять, как идут переговоры генерала Жанена с восставшими, в чью сторону склоняются весы.
Ночью 1-го января 1920-го года чехи громогласно объявили, что берут Колчака под свою защиту. Это означало арест.
К Колчаку незамедлительно явились несколько офицеров охраны – те, что решили остаться с ним до конца. Лица этих молодых людей были обеспокоены.
- Это ловушка, Александр Васильевич, - заговорили они горячо сразу в несколько голосов, - надо бежать.
- Куда? – устало и безразлично спросил Колчак.
- В Монголию! Только туда. Граница недалеко, кони есть, оружие есть. А, Александр Васильевич?
- Нет, - произнес Колчак после некоторых раздумий.
- Мы вас переоденем в рядовой конвой, в солдата, все сделаем так, что комар носа не подточит… А, Александр Васильевич? Вы же видите, здесь оставаться нельзя.
- Вижу, но покинуть эшелон не могу. И Пепеляев свой вагон не покидает.
- Пепеляев – ничтожество, - горячо проговорил один из офицеров. – Для того чтобы это понять, не надо быть проницательным.
- Нет, все равно не могу покинуть эшелон, - вновь произнес Колчак и почувствовал, как у него нервно задергалась щека, прижал к ней холодные, подрагивающие пальцы и отрицательно покачал головой.
Офицеры ушли от него раздосадованные.

136

Впрочем, у Колчака были кое-какие свои наметки, о которых он не сообщил офицерам. Он все еще рассчитывал на Каппеля, тот был верным человеком.
У Колчака появился командир первого батальона 6-го чешского полка майор Кровак, лихо козырнул и на чуть замедленном русском языке произнес:
- У вас тут очень тепло.
- Как в Африке, - недружелюбно подтвердил Колчак.
Майор предложил Колчаку перейти в другой вагон – он назвал его “отдельным” – необжитый, холодный, предложение было сделано поспешно, и у Колчака сложилось впечатление, что его личный вагон срочно кому-то понадобился.
- Зачем все это? спросил Колчак.
- Для вашей безопасности, господин адмирал.
Старая песня. И снова в ней старая музыка.
- Хорошо, - наконец произнес Колчак, хотя ничего хорошего в предложении Кровака не было. Если раньше Колчак находился под арестом, так сказать, домашним, негласным, то сейчас условия ареста стали более жесткими. Вагон прицепили к чехословацкому эшелону, украсили его будто новогоднюю игрушку союзническими флагами: американским, английским, французским, японским и чехословацким. Потом, подумав, добавили к этой “знаменщине” еще один флаг – белый, но косой, перечеркнутый синими полосами – андреевский. По замыслу эта расцветка должна означать, что вагон
находится под защитой иностранных государств.
Но восставшим было глубоко наплевать на то, под чьей защитой находится этот вагон.
К эшелону первого чешского батальона был прицеплен и вагон Пепеляева.
Вскоре эшелон бодро, на завидной скорости, покатил на восток, к Иркутску.
А в Иркутске тем временем заканчивались переговоры генерала Жанена с восставшими. Предметом переговоров - точнее говоря, торга, - по-прежнему была голова Колчака.
Последний этап этого торга начался 2-го января и шел несколько дней.
Восставшие требовали сдать им Колчака, Пепеляева и “золотой запас”, взамен они обещали беспрепятственно пропустить составы с союзниками на восток. Обещали даже не заглядывать в вагоны с награбленным.
- Мы это дело очень точно понимаем, - говорили представители восставших, - военный трофей есть военный трофей.
Положение было уже практически безнадежным. Отступление продолжалось. Колчаковское правительство, которое находилось в Иркутске, разделилось. С одной стороны, восставшими командовал Политцентр (бывшее Политбюро, с большой буквы), куда входили эсеры и меньшевики, председателем Политцентра стал эсер Ф.Ф. Федорович, который провозгласил свержение правительства Колчака и создание в Восточной Сибири, вплоть до самого океана, демократического государства, вполне возможно, буферного – Федорович был согласен и на это, а с другой – большевики, во главе которых стоял Революционный военный штаб.
Политцентр был пока сильнее штаба, большевики заняли выжидательную позицию, они выбирали удобный момент, когда власть можно будет выбить одним

137

ловким ударом.
Условия переговоров  с Жаненом насчет обязательной сдачи Колчака, Пепеляева и “золотого запаса” совпадали с условиями Политцентра. От имени правительства Колчака переговоры вел кадет А.А. Червен-Водали, вместе с ним – генерал М.В. Ханжин и Н.М. Ларионов. Эти три человека и  образовали чрезвычайную тройку. Члены тройки были, пожалуй, единственными людьми, которые пытались заступиться за Колчака. Что же касается Жанена, то он палец о палец не ударил, чтобы хоть как-то защитить адмирала. Хотя был обязан это делать по долгу службы.
Чрезвычайная тройка затягивала переговоры – надеясь, что вмешаются японцы, а также втайне рассчитывали на успех семеновцев (не Каппеля, а семеновцев), которые на востоке от Иркутска стали вести активные боевые операции, и эти операции очень тревожили и эсеров, и меньшевиков, и большевиков.
Но атаман Семенов надежд не оправдал, максимум, на что он был способен – сдувать каждое утро пыль со своих генерал-лейтенантских звездочек. Голодные и холодные красные, почти без патронов, державшиеся только на одной злости, крупно и больно надавали Семенову по морде.
И Семенов, привыкший действовать нагло, безнаказанно, стих и, говорят, даже начал подумывать о том, а не замириться ли ему с большевиками. События тем временем раскручивались с быстротой невероятной. Беспокойное время легко превращало героев в неудачников, трусов делало храбрыми, проигравших возносило на гребень победы, судьбы людские тасовало, как колоду затрепанных карт с подлинно шулерской бездумностью, с ловкостью необыкновенной.
3-го января чрезвычайная тройка от имени Совмина отправила Колчаку телеграмму с требованием отказаться от власти.
Колчак, находившийся в своем поезде в Нижнеудинске, получил следующего содержания телеграмму: “Нижнеудинск, поезд Верховного Правителя. Создавшаяся в
Иркутске политическая обстановка повелевает Совету Министров говорить с вами
откровенно. Положение в Иркутске после упорных боев заставляет нас в согласии с командованием решиться на отход на восток. Непременным условием вынужденных переговоров об отступлении является ваше отречение, так как дальнейшее
сосуществование в Сибири возглавляемой вами российской власти невозможно. Совмин единогласно постановил настаивать на том, чтобы вы отказались от прав Верховного Правителя, передав их генералу Деникину, и указ об этом передать через чешский штаб предсовмину для опубликования. Это дает возможность огласить идею единой всероссийской власти, охранить государственные ценности и предупредить эксцессы и кровопролитие, которые создадут анархию и ускорят торжество большевизма на всей территории. Настаиваем на издании вами этого акта, обеспечивающего от окончательной гибели русского дела”.
Колчак эту телеграмму даже читать не стал – не теми фамилиями подписана, да и не указ они ему.
Хотя мысль отказаться от власти уже давно не давала ему покоя. Жаль, что Каппель, честный человек, отверг пост Верховного Правителя… Достойная была бы замена. Другого кандидата на свое кресло Колчак не видел. Если только Деникина… Да,

138

да, Деникина! Колчак приказал нести ему телеграмму, присланную чрезвычайной тройкой.
Вяло шевеля губами, как у луня, он прочитал текст, бросил телеграмму на пол.
Через полчаса к нему заглянул дежурный адъютант, прикомандированный к службе секретарей.
Колчак сидел на вагонной скамье, вытянув шею и откинув голову назад. Глаза его были закрыты. Телеграмма чрезвычайной тройки продолжала валяться под ногами.
- Принесите мои бумаги, - не открывая глаз, потребовал Колчак от адъютанта.
Тот принес стопку бумаги, походную чернильницу и потертую деревянную ручку. С тех пор, как их переселили в этот вагон второго класса, у них не стало даже хорошей “канцелярии”, все ушло с эшелоном В невесть куда. Даже бумаги, более-менее сносной, не говоря уже о “верже”, не было.
- Пишите крупно, сверху: “Указ”, - приказал Колчак.
Адъютант повиновался, написал, поднял глаза на адмирала - понял, что присутствует при свершении исторического акта, шмыгнул по-мальчишески сочувственно: ему было жаль адмирала… Колчак сидел в прежней позе, откинувшись назад и закрыв глаза. Лишь кадык у него на шее дергался, ходил вверх-вниз крупной гирькой. Лицо Колчака было бледным.
“Может, принести лекарства? – мелькнуло в голове адъютанта, он засуетился, отложил бумагу в сторону, но Колчак поднял руку, остановил его, произнес жестко, почти не разжимая губ:
- Поменьше суеты, поручик! Вы не на занятиях по верховой езде.
- Извините, ваше высокопревосходительство, - сконфуженно пробормотал адъютант.
- Пишите. Пункт первый: “Всю полноту военной и гражданской власти передаю генерал-лейтенанту Деникину Антону Ивановичу”, - Колчак умолк, послушал несколько мгновений, как адъютант скрипит ручкой. Усмехнулся про себя: ему было хорошо понятно смятение молодого человека. Напрасно он выговорил ему… Попросил извиняющимся тоном: - Если я что-то сказал не так, не стесняйтесь поправить меня, поручик. В голове полная мешанина, - пожаловался он, - смесь боли, звона, обрывков невеселых мыслей, свиста.
Адъютант молчал, у него словно пропала речь, и он стал безъязыким.
- Может быть, даже следует написать вот так. – Колчак покашлял в кулак: - Не всю
полноту власти, а “верховную власть в России передаю Деникину Анатолию Ивановичу”.
В общем, это надо подредактировать, обрамить соответствующими словами…
Адъютант послушно наклонил голову.
- Пункт второй, - продолжал Колчак. – “Всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной окраины передаю…” – Колчак вздохнул и замолк. Было слышно, как у него что-то хрипит в легких. Колчаку очень не хотелось называть имя человека, которое он сейчас собирался назвать. Но надо было быть объективным: сильнее этого человека – к сожалению, не самого лучшего – сейчас на Дальнем Востоке не было никого…
Адъютант готово вытянулся, он ждал, когда Колчак назовет фамилию. Адмирал

139

молчал. Сидел он, по-прежнему не открывая глаз.
- Передаю генерал-лейтенанту Семенову Т.М., - наконец, произнес Колчак.
Он не произнес ни имени, ни отчества Семенова, только инициалы.
Уйдя к себе, адъютант отстучал последнее распоряжение Колчака одним пальцем на машинке и принес на подпись адмиралу. Тот подписал, не читая. Спросил только:
- Здесь все верно?
- Все верно, - поспешно подтвердил адъютант, и Колчак отдал ему бумагу.
Так Колчак перестал быть Верховным Правителем, превратившись в обычного гражданина России, больного и уязвленного.



































140


Глава   пятая

I

Медленно, шагом, вел умирающий Главнокомандующий армию, которую должен был спасти. Верстах в двадцати от  Барги он пришел в себя. Сначала охваченный жаром мозг не мог разобраться в происходящем – генерал видел себя на какой-то высоте, кто-то крепко держал его за талию, и впереди и сзади в темноте ночи чуть виднелась черная лента саней. Потом он понял, что сидит верхом, успел подумать – “Верхом, значит, лучше”, и снова его охватил серый туман. Недалеко от Барги, где дорога стала лучше, его снова положили в сани. В теплую, большую избу в Барге внесли генерала. Быстро сняли шубу и, с трудом разрезав, стащили примерзшие к ногам бурки. От колена до ступни ноги были белые и одеревенели. Пока разыскали врача, шедшего с какой-то частью, несколько человек оттирали снегом отмороженные ноги. Икры постепенно стали отходить и становиться розовыми, но пальцы и пятки к жизни не возвратились. Каппель метался в бреду, что-то приказывал, что-то требовал. Наконец, запыхавшийся доктор прибежал. Одного взгляда было достаточно:
- Пятки и часть пальцев сейчас же ампутировать, - и после этих слов врач безнадежно развел руками – произвести операцию было нечем – все инструменты пропали где-то в походе. Весь трясясь от слабости после перенесенных тифов и сумасшедшего перехода, полковник Выропаев тихо спросил врача:
- А иначе?
Доктор опустил голову.
- Иначе гангрена и конец, - шепотом произнес он.
И вдруг взгляд доктора упал на лежащий на столе кухонный нож. Он неуверенно взял его в руки, осмотрел, задумался, а потом, привыкшим к приказам в госпиталях голосом, распорядился:
- Спирту – скорее.
В топящейся печке докрасна накалили нож, протерли спиртом, и доктор склонился к ногам Каппеля.
Весь день и следующую ночь бредил Главнокомандующий, но на утро пришел в себя. Узнав об операции, он на минуту задумался, а потом, приподнявшись на постели, приступил к организации порядка движения, вызвав к себе начальников частей, и отдал необходимые приказания. Так прошел день. Больному становилось то лучше, то хуже, но сознание он не терял. На другое утро, наладив движение и убедившись, что большая часть армии уже прошла Баргу, Каппель решил двинуться дальше и сам. В Барге у богатого лесопромышленника нашли большие удобные сани, в которые хотели уложить больного оперированного генерала. Услышав это, он удивленно взглянул на окружающих:
- Сани? Это напрасно – дайте мне коня.
Все переглянулись, думая, что он снова бредит, но, повысив голос, тоном строгого приказа Каппель повторил:

141

- Коня!
Очистившийся от бреда мозг сказал ясно и определенно, что его появление верхом успокоит встревоженные его болезнью части и поднимет дух – свое влияние на армию он знал хорошо. Сжавшего зубы то боли, бледного, худого, страшного генерала на руках вынесли во двор и посадили в седло. Он тронул коня и выехал на улицу – там тянулась его армия и, преодолевая мучительную боль, общую слабость, разгоняя туман, застилавший мозг, Каппель выпрямился в седле и приложил руку к папахе. Он отдал честь тем, кто не
сложил оружия в борьбе. И с закутанными одеялом ногами он двинулся с армией, совершая свой последний путь. Стоять и ходить он не мог. На ночлег его осторожно снимали с седла и выносили на руках в избу, где, чуть обогревшись, он лежал в кровати, приступал снова к своим обязанностям Главнокомандующего, вызывая отдельных начальников, отдавая приказания, направлял движение. Так продолжалось более недели, Каппель боролся со смертью, но она подходила все ближе. Состояние генерала снова ухудшилось – жар не спадал, пропал аппетит, временами он терял сознание. Измерить температуру врачи не могли, так как термометра не было. Сосредоточив внимание на обмороженных ногах, врачи не обратили внимания на появившийся у генерала кашель. Силы покидали, держаться в седле он уже не мог, и его снова уложили в сани. У него развилось двухстороннее крупозное воспаление легких.


II

Верстах в тридцати от Нижнеудинска был большой бой, в ходе которого партизаны и Восточно-Сибирская армия были отброшены благодаря советам Каппеля. Руководить лично боем Каппель уже не мог, но когда доложили ему о результатах, он чуть улыбнулся:
- Иначе быть не могло, - чуть слышно проговорил он.
В селе Ук умер от тифа начальник Самарской дивизии генерал Имшенецкий, вышедший на борьбу с красными со всеми своими сыновьями. И когда об этом доложили Каппелю, у него потекли из глаз слезы.
В Нижнеудинске 22-го января 1920-го года Каппель собрал на совещание начальников отдельных частей. Температура у него была высокая и, одеваясь перед совещанием, он опять потерял сознание. Придя в себя, он провел это совещание, где было решено ускорить движение войск к Иркутску 2-мя колоннами, взять его с ходу, освободить Колчака и золотой запас, после чего установить связь с атаманом Семеновым и создать новый боевой фронт. По предложенному им плану 2 –е колонны белых войск должны были соединиться у станции Зима и здесь подготовиться к решающему броску на Иркутск. После этого совещания Каппель обратился к крестьянам Сибири с призывом одуматься и поддержать белых, говоря, что они получат от красных не свободу и землю, а рабство и гонение за веру.
В обращении, в частности, говорилось: “За нами с запада продвигаются советские войска, которые несут с собой коммунизм, комитеты, бедность и гонения на веру Иисуса Христа. Где утверждается советская власть, там не будет трудовой крестьянской
142

собственности, там в каждой деревне небольшая кучка бездельников, образовав комитеты бедноты, получит право отнимать у каждого все, что им захочется. Большевики отвергают Бога и, заменив Божью любовь ненавистью, вы будете беспощадно истреблять друг друга. Большевики несут вам заветы ненависти к Христу, новое, “красное” Евангелие, изданное в Петрограде коммунистами в 1918-ом году.


III

После Нижнеудинска движение армии шло параллельно железной дороге, часто подходя вплотную к ней. Эшелоны, большей часть чешские, двигались сплошной лентой. Чехи хорошо знали Каппеля по Волге и относились к нему с большим уважением, правда, это относилось к отдельным небольшим начальникам, но отнюдь не к Сыровому и его
штабу. Полковник Выропаев не раз подъезжал к этим эшелонам и чехи, узнав о состоянии здоровья Каппеля, предлагали вывезти его, гарантируя секретность и безопасность, давали место для сопровождающих его двух-трех человек.
Однако на все эти предложения Каппель отвечал:
- В такой тяжелый момент он не оставит армию, а если ему суждено умереть, то он готов умереть среди своих бойцов. Ведь умер генерал Имшенецкий среди своих, и умирают от ран и тифа сотни наших бойцов.
Уговаривать Каппеля перебраться в чешский эшелон, было бесполезно.
21-го января 1920-го года Каппель, чувствуя, что его оставляют последние силы и что бороться со смертью он уже не может, отдал свой последний приказ о назначении Главнокомандующим армиями Восточного фронта генерала С. Н. Войцеховского. Вместе с властью над войсками Каппель передал ему также орден Святого Георгия, сняв его со своей груди.
И в последнюю очередь он подумал о своей семье: снял свое обручальное кольцо и вручил его тоже генералу Войцеховскому, просил передать своей жене. С.Н. Войцеховский вступил в должность только после смерти Каппеля.
Однако Войцеховскому, участнику Гражданской войны в России, не удалось встретиться с женой Каппеля.
После гибели Каппеля Ольгу Сергеевну, которая до этого находилась в застенках ВЧК, выпустили  из Бутырской тюрьмы и предложили оформить официальный развод. Из Москвы она возвратилась в Пермь к детям. В печально известном 1937-ом году 30-го декабря органами НКВД Ольга Сергеевна снова была арестована, заодно арестовали и ее 20-летнего сына Кирилла. Ее объявили японской шпионкой и постановлением Особого совещания НКВД СССР от 4-го марта 1940-го года приговорили к пяти годам лагерей. В 1942-ом году срок был продлен. Она отбывала наказание в Сольлаче и освободилась только 12-го июля 1944-го года. В 1956-ом году была реабилитирована и умерла в 1960-ом году. Похоронена в Перми.
Судьбы сына генерала Каппеля Кирилла Владимировича Строльман, 1915-го года рождения, его дочери Татьяны, 1909-го года рождения. Остаются неизвестные.

143

Отец семейства Строльманов, Сергей Алексеевич Строльман умер в 1937-ом году своей смертью.


IV

После назначения Войцеховского Главнокомандующим армии Каппель уже почти не приходил в сознание, бредя армией, охранением флангов. На исходе ночи он на мгновение пришел в себя, позвал Выропаева, и наклонившемуся к нему Выропаеву, прошептал:
- Как я попался. Конец…
Это страшное слово не побоялся произнести человек и воин, прощаясь с жизнью, еще совсем короткой (ему было 37 лет) бесстрашно и спокойно, ибо совесть его была чиста – как солдат, уходящий в иной мир среди своих соратников, разделив с ними и радость победы, и горечь поражений, нанесенные не по его воле.
На улице было еще совсем темно, но полковник Выропаев, не выдержав всего происходящего ужаса, бросился к стоявшему около остановки румынскому эшелону. Всю первую германскую войну, все ужасы гражданской войны видел он, пережил гибель многих близких друзей-соратников, очерствел, потерял способность, как самому казалось, тяжело переживать какие бы то ни было потери, но теперь, бегом направляясь к румынскому эшелону, чувствовал, что набегающие слезы туманят глаза. В теплом,
уютном купе разыскал он врача К. Донец. Имя Каппеля было известно и румынам и,
захватив нужные инструменты, Донец с Выропаевым направились к дому железнодорожного сторожа, где лежал Каппель. Быстро осмотрев и прослушав лежащего в бреду генерала, врач отвел Выропаева в сторону и шепотом ему сказал:
- Он умрет через несколько часов.
По определению доктора у Каппеля было двухсторонне крупозное воспаление легких – одного легкого уже не было, а от второго осталась лишь часть. Больной генерал был перенесен в румынский лазарет. Поезд скоро тронулся. Когда в 11 часов 50 минут утра, 26-го января 1920-го года румынский эшелон подходил к разъезду Утай (около станции Тулун города Нижнеудинска), сердце Каппеля остановилось.
В армии, получившей имя Каппелевской, передавали, что последними словами генерала были: “Пусть войска знают, что я им предан был, что я любил их и своей смертью среди них доказал это”.
Умирающий Главнокомандующий имел полное право сказать именно так – против этого спорить никто не будет. Кто знает, какие мысли жгли в бреду мозг Каппеля в его последние часы, но что они текли на фоне бесконечных снежных просторов Сибири с прочертившей их черной лентой, которую нужно спасти, не щадя себя – это тоже бесспорно, так как он весь был пропитан этим своим высоким, единственным среди белых вождей, служением.
В деревянном, наскоро сбитом гробу с почетным конвоем, продолжал путь со своей армией скончавшийся Главнокомандующий.

144

Как на самую большую ценность, как на символ неутихающей ни на миг борьбы, смотрели полузамерзшие люди на этот гроб и не хотели, не могли верить свершившемуся.
И вдруг вспыхнул, родился невероятный слух – Каппель жив, его больного увезли в эшелоне чехи, или румыны, или поляки. А в гробу положено золото, которое Каппель получил от адмирала. Шепотом передавали друг другу это самоутешение, самообман – здесь должна быть строгая конспирация, чтобы красные не потребовали от чехов, румын или поляков выдачи генерала.
Смириться с его смертью люди не могли. А рядом с гробом в санях нес неотступно несменяемый караул верный соратник генерала полковник Выропаев.


V

Вагон с Колчаком, бултыхавшийся поначалу на рельсах с приличной скоростью, скоро потерял свою прыть, чехословацкий эшелон останавливали также часто, как и литерный В. Но на станции Зима и Иннокентьевская, все горело, горело и Черемхово – там с белыми сражались восставшие дружинники. Поговаривали о готовящихся взрывах тоннелей на Круглобайкальской железной дороге. Обстановка накалялась.
В Черемхово в вагоне Колчака появились дружинники – восемь молчаливых, прокаленных стужей человек, которыми командовал некий командир партизанского отряда В.И. Буров.
- Хоть одним бы глазком взглянуть на Колчака этого, - заинтересованно просиял один из дружинников – пятнадцатилетний, вконец простуженный мальчишка в гимназической шинели, туго натянутой на телогрейку.
- Жди, сейчас покажут, - зло фыркнул Буров, - дадут и еще добавят. Вот установим свою власть, тогда ты, как заслуженный партизан, и увидишь Колчака.
Дружинников внутрь вагона не пустили, разместили их в тамбуре. В вагоне, перед дверью, сели два офицера из конвоя с обнаженными маузерами. Мало ли что – вдруг стрелять придется.
А Колчак сидел сейчас у себя в купе и думал о том, что ему следует застрелиться
“Жизнь – омерзительная штука, торг, лавка, цепь предательств. За все в ней надо платить. Даже за чужой проступок, за чужую измену. Не говоря уже о чужой боли. Обидно только своей жизнью оплачивать чужие счета, отвечать за то, в чем не виноват…”
Но, если понадобится уйти из жизни, он уйдет, не задумываясь, цепляться за нее не будет.
Оставалась надежда на Каппеля – вдруг Владимир Оскарович подоспеет – и на союзников, в первую очередь, на англичан, на Нокса. На Жанена с Гайдой надеяться нельзя – эти уже предали его.
Расставив все по полочкам, Колчак сразу сделался спокоен, сосредоточен, хотя чувствовал, что почему-то все время усиливается эта досадная горечь, становится мучительной и думал: откуда она происходит, где ее корни?
Как Божий день понятно, почему его предали чехи, почему он в качестве “почетного гостя” прицеплен вместе с вагоном к чехословацкому эшелону. Он еще в
145

Омске заявил, что не допустит вывоза чехословаками огромных ценностей, которые те нахапали, пользуясь безнаказанностью, и дал телеграмму на Дальний Восток об обязательной проверке всех чешских эшелонов, всего барахла, которое те сумели рассовать по своим концам. Хапуги! Никто из союзников не ведет себя так, как чехи. Хотя по корням своим они должны были быть ближе всех к русским – славяне все-таки! Но, к сожалению, они совсем позабыли, что такое честь.
Ночью, на одном из перегонов, к Колчаку в купе пришел начальник штаба генерал-лейтенант М.И. Зиневич, человек рассудительный и добрый.
- Александр Васильевич, надо бежать, - шепотом проговорил он, - осталась единственная возможность, последняя… Больше не будет.
Колчак вспомнил офицеров охраны, уже приходившим к нему с подобным предложением, и, сухо поблескивая воспаленными глазами, покачал головой:
- Нет!
- Вы прекрасно понимаете, что будет дальше, Александр Васильевич… Надо бежать. Умоляю вас!
Колчак снова отрицательно покачал головой.
- Нет. Я не Керенский, чтобы бегать по эшелонам в женском платье. Да и потом, знаете… - он усмехнулся. – В заснеженную тайгу ведь придется уходить на лошадях – в женском платье неудобно ездить верхом…


VI

Эшелон первого батальона 6-го чешского полка продолжал двигаться к Иркутску. У Колчака до последней минуты теплилась надежда, что союзники не выдадут его.
Дело шло к вечеру, когда эшелон на маленькой скорости втянулся в серые иркутские пригороды. Дома были завалены снегом, в нескольких местах сугробы поднимались едва ли не до самых труб, скрывали целиком крыши, и из сугробов, похожих на горы, струились кудрявые, взметывающиеся прямо к высоким облакам дымы. Было холодно. Иногда из сугробов вылезали люди, глазели на эшелон, прикладывали руки козырьком ко лбу – они словно знали, что в эшелоне находится Колчак – и снова проваливались в жесткий бездонный снег.
Кое-где снег отступал от железнодорожной колеи, и тогда были видны темные, будто вываленные в золе, избушки, крытые по амбарному. Косо, с тусклыми маленькими оконцами: большие окна, как известно, плохо держат тепло, а в бедных домах этого тепла вообще кот наплакал, а иркутские окраины считались бедными.
Колчак был спокоен, он устал переживать, устал нервничать, устал ждать, он вел
себя сейчас как лист, упавший с дерева в воду – куда течение вынесет, туда и вынесет. Ему уже все было безразлично. И в голове уже ни звона суматошного нет, ни жара в висках, ни теснения в затылке.
Иногда люди возникали у самого полотна, в трех шагах от рельсов – темнолицые, с винтовками и красными повязками, они угрюмо провожали эшелон взглядами – похоже, знали, что в каком-то из этих вагонов скрывается человек, который им ненавистен: они
146

боролись с ним, драли глотки на ветрах, идя в атаки, мерзли так, что даже зубы от холода обледеневали, не могли стучать, рот запечатывало снегом и морозной крошкой – они и дышать не могли, и слезы сдерживать не могли, только шамкали от боли, казалось, что жизнь в них поддерживает только одна штука – ненависть к Колчаку.
Но вот какая деталь – они никогда не видели Колчака. И неведомо им было, что невысокий, широкий человек, совершенно седой, с темным, будто бы печеным лицом и угасшим горьким взглядом, стоявший у окна одного из вагонов, и есть тот самый проклинаемый ими Колчак.
- Передайте командиру батальона, что я хочу переговорить с ним, - попросил Колчак чехов, когда до иркутского вокзала оставалось всего ничего – километра три.
Командир батальона видеться с Колчаком отказался. Колчак усмехнулся.
- Я помню, что он майор, а фамилии не помню…
- Майор Кровак.
Они все были достойны друг друга, братья-чехи – Гайда, Кровак, Сыровой, все одним миром мазаны. Военнопленные словом. Ему подумалось, что человек, побывавший в плену, имеет смиренную психику – ее вырабатывали сами условия уничтожения, издевательства плена. Выходит человек из плена обязательно надломленным, с покалеченной волей, даже если он имеет генеральское звание. Лагерь для военнопленных – он не только генералов-маршалов ломал, они теряли все человеческое, что имелось в них. Так и Гайда с Сыровым. И майор Кровак. История, конечно, запомнит эти фамилии, но толку-то…
- А ваша как фамилия? – Колчак посмотрел на чешского офицера, жадно пожирающего его выпуклыми круглыми глазами – как кошка свежую рыбу.
- Боровичка! – чех склонил перед Колчаком набриолиненную, пахнущую одеколоном голову.
“Надушился, будто баба”, - поморщился Колчак.
Иркутский вокзал тем временем приближался, до него оставалось совсем немного. Колчак, словно что-то почувствовав, прижал ладонь к сердцу, оглянулся, ища Анну Васильевну, та поспешно приблизилась к нему, он подхватил своими холодными, почти ледяными пальцами ее руку, поцеловал… Анна Васильевна неожиданно тоненько, задавленно всхлипнула.
- Все меня бросили, все, - прошептал Колчак, наклонившись к ней, - кроме вас, Анна Васильевна.
Анна Васильевна всхлипнула вновь.
Вскоре эшелон остановился. Под окнами, скрипя сапогами, пробежал плотный, перетянутый ремнями чешский офицер. Колчак узнал его – это был майор Кровак.
Кровак спешил к начальству доложить, что задание он выполнил и за это полагается благодарность не только словесная.
Через двадцать минут майор Кровак вернулся в вагон. Прислонив руку ко рту, он подышал в усы.
К нему подошел Зиневич.
- Ну что?
Кровак смущенно отвел глаза в сторону и перестал дышать.

147

- Ничего хорошего.
- Это не ответ, майор.
- В семь часов вечера произойдет передача  Колчака и Пепеляева представителям Иркутского политич… Иркутского революционного правительства, - названия официальных властей менялись в Иркутске едва ли не каждый день, запутаться было немудрено.
Зиневич сжал кулаки:
- Это же… Это же подло! Это предательство!
Майор раздраженно приподнял одно плечо:
- Не мое это дело, генерал! Я получил приказ союзного командования!
- Когда вы говорите, это произойдет?
- Сдача назначена на семь вечера.
- Мерзко как! Бр-р-р! – Зиневич окинул Кровака брезгливым взглядом и вышел из вагона.


VII

Передача состоялась в семь вечера, а в девять вагон, цветисто украшенный флажками союзных держав, оцепили дружинники. Грохоча промерзлыми сапогами и оскальзываясь на ступенях, в вагон поднялся капитан Нестеров. Небрежно вскинув руку к голове, представился:
- Заместитель командующего войсками…
Через несколько минут Колчака и Пепеляева вывели на перрон.
Пепеляева было не узнать – лицо расплылось, стало плоским, как блин, губы дрожали, он всхлипывал. Колчак, напротив, был спокоен. Анну Васильевну никто не задерживал, но она не пожелала оставаться на воле и добровольно, вслед за Колчаком, пошла в тюрьму.
Был морозный вечер 15-го января 1920-го года.
То, что гуляло в воздухе, было у всех на устах, но во что не хотелось верить – как вообще не хотелось верить в низость человеческой натуры – произошло. Союзники - и чехи, и Жанен – окончательно предали Колчака. Собственно, другого от них и ожидать было нельзя.
Камера номер пять губернской тюрьмы, которую отвели Колчаку, была маленькая: восемь шагов в длину, от зарешеченного тусклого оконца, в котором никогда не мыли стекло, и четыре шага в ширину, от стенки до стенки.
Пахло в камере пылью, мышами и пауками, из нор в углах тянуло сыростью и плесенью, судя по размеру дыр, там обитали крысы.
Колчак, глянув на эти норы, почувствовал, как к горлу подступила тошнота. К одной стене была привинчена жесткая железная кровать, у которой вместо сетки была поставлена плоская ленточная решетка, скрепленная болтами, больно впивающимися в тело. У другой стены находился грязный железный столик и врезанный ножками в пол камеры неподвижный табурет. Над столом, криво съехав в одну сторону – но не
148

настолько, чтобы с нее шлепалась посуда – висела “кухонная” полка. В углу стояла параша – обычное мятое ведро с гнутой ржавой ручкой, а также таз и кувшин для умывания.
В тяжелой железной двери было прорезано окошко с задвижкой – для передачи пищи. Судя по блеску задвижки, камера эта не простаивала, в ней постоянно находились люди.
“И где же они теперь? – устало и равнодушно подумал Колчак, садясь на жесткую
железную койку. – В каких местах обитают, где их души?” Напряжение, в котором он
находился весь последний месяц, спало окончательно, остались лишь спокойствие и
полное равнодушие к своей судьбе. Он уже не удивлялся тому, что сделали с ним союзники. Союзники спасали свои шкуры и награбленное, ставя удачно добытое добро выше собственной чести и головы Колчака. Собственно, иными они быть и не могли.
Над окном для передачи пищи темнел тусклый стеклянный глазок-волчок, чтобы наблюдать за заключенным. Колчак вздохнул и отвернулся от волчка. Через несколько минут погас свет. Вообще-то свет в тюрьме гасили рано – в восемь часов вечера, но на этот раз задержались с отключением рубильника – ради “высокого гостя”.
Колчак остался один в кромешной темноте, совсем один – в камеру не проникал самый малый лучик света, густая страшная темнота выдавливала глаза, холодным обручем стискивала лоб, затылок. Колчак застонал.
В камере было холодно, и Колчак не стал снимать с себя шинель. Шинель у него тоже была холодная, солдатского покроя, правда, сшитая из хорошего сукна, Анна Васильевна лишь недавно утеплила ее. У Колчака от прилива нежности, благодарности зашевелились губы, глаза сделались влажными.
Чем, каким аршином измерить беду, в которую он попал, как, каким способом отодвинуть катастрофу, небытие, надвигающееся на него. Впрочем, ему было все равно, раз на роду написано умереть – он умрет.
По коридору, просвечивая себе фонарем, с грохотом пробежал тюремщик, сапоги его гулко впечатывались в пол. Колчак отер глаза ладонью, прислушался. Тюремщик начал что-то кричать. Слова были смятые, невнятные, но все равно Колчак разобрал, что тот кричал:
- Готовьтесь, белые суки, к своему последнему часу. Всех вас пустим на корм собакам. А Колчака вашего – в первую очередь.
Все повторяется. В Севастополе озлобленные матросы тоже звали его Колчаком, и этот отесок туда же. Холодный обруч сжал голову сильнее, чернота же немного разрядилась – к ней привыкли глаза.


VIII

Утром Колчака вызывали на первый допрос. День коротенький, как воробьиный скок, совсем зажатый, съеденный зимой, неприметный в иные разы, увеличивался, будто резиновый, набухал болью и кровью, свет в нем делался красным, всякое движение вызывало боль, внутренний протест, стоны, нежелание жить. Это, наверное, может знать
149

только тот человек, который хоть раз сидел в тюрьме и был подвергнут допросам. В гражданской войне военнопленных, в общем-то, не бывает, бывают лица совсем иного пошиба, к которым противоборствующая сторона ни за что не снизойдет, не помилосердствует – в гражданской войне противника, попавшего в плен, не милуют, а уничтожают.
Тем она и страшна гражданская война.
И особенно она страшна в России.
Допрашивала Колчака чрезвычайная следственная комиссия, возглавляемая главным иркутским чекистом С.Г. Чудновским.
Первый допрос был непродолжительным, но он показался Колчаку безмерно длинным, как тот короткий день – он тоже показался очень долгим.
Самое любопытное и загадочное, что через три дня после ареста Колчака по красноармейским штабам и ревкомам было разослано специальное телеграфное послание. Называлось это послание так: “Телеграмма Сибирского ревкома и Реввоенсовета 5-ой
армии всем ревкомам в Восточной Сибири об аресте Колчака”. Под посланием стояла
дата – 18-ое января 1920-го года.
Телеграмма гласила: “Именем революционной Советской России Сибирский революционный комитет и Реввоенсовет 5-ой армии объявляют изменника и предателя рабоче-крестьянской России врагом народа и вне закона, приказывают вам остановить его поезд, арестовать весь штаб, взять Колчака живого или мертвого. Перед исполнением этого приказа не останавливаться ни перед чем, если не можете захватить силой, разрушьте железнодорожный путь, широко распубликуйте приказ. Каждый гражданин Советской России обязан все силы употребить для задержания Колчака и в случае его бегства обязан его убить. Председатель Сибревкома Смирнов, Реввоенсовет 5 Грунштейн, (ВРИД) командарма 5 Устичев”.
Стиль и язык документа, как принято говорить в таких случаях, сохранены. Нарушить аромат и “образованность” времени нельзя. История за такие шалости может жестоко наказать.
Но вернемся к телеграмме. Послана она была 18-го января. Колчак же был арестован 15-го января, а 18-го он уже сидел в губернской тюрьме. Что за всем этим кроется? Разгильдяйство, нежелание иркутян делить с кем-либо лавры, обычная неосведомленность, тупость, хитрая игра?
Но председатель Сибревкома И.Н. Смирнов, он-то точно знал об аресте Колчака. В то же время на должность коменданта Иркутска заступил некий Блатлиндер, более известный под фамилией Бурсак. У Блатлиндера в памяти 17-ое января отложился очень хорошо – именно 17-го он докладывал Смирнову о том, как проходят допросы Колчака и Пепеляева.
Откуда в Иркутске взялся этот самый Бурсак, мало кто знает – то ли он местный был, родившийся где-то на Нерчинских рудниках, то ли приезжий – никому не ведано. Пред тем, как стать комендантом города, он служил комендантом тюрьмы и в Иркутском централе чувствовал себя как дома. В жизни Колчака он сыграл зловещую роль. Внешне Бурсак был ладный, тонконогий, в кожаной куртке, для изготовления которой пошла обивка кресел из особняка купца первой гильдии. Из поспешно ободранной с трех кресел

150

кожи новоиспеченному иркутскому коменданту сшили роскошную куртку. Запомнился он еще тем, что любил покрикивать на подчиненных.
В тюрьме Бурсак бывал каждый день по несколько раз, присутствовал на всех допросах – ироничный, с улыбкой, прочно припечатавшейся к губам, элегантный, этакий законодатель революционной моды, очень выгодно выглядевший на фоне тяжеловатого, тугодумного Чудновского.
Допросы велись неспешно, с общими рассуждениями, с экскурсами в историю и сверкой оценок различных событий, произошедших в недавнем прошлом. Иногда казалось, что сидят рядышком два давних знакомых – Колчак и Чудновский, о чем-то неспешно беседуют, прощупывают друг друга, иногда улыбаются, и не только улыбаются – смеются. И эта словесная игра идет на равных, в конце концов, они оба встанут со стульев и, довольные друг другом, мирно разойдутся.
Но, видимо, слишком затяжными, слишком утомительными были эти разговоры, раз собеседники долго не могли подняться со стульев, и седая голова Колчака от напряжения иногда дергалась, хоть сам он был спокоен. Чудновского и членов чрезвычайной следственной комиссии интересовали порою вещи, не имеющие никакого отношения к омскому периоду жизни адмирала. Например, часто ли в Сингапуре идут дожди? Или – не обращал ли он внимания на то, что командующий Балтийским флотом адмирал Непенин иногда хромал? И правда ли, что Колчак умеет хорошо танцевать? Какова его версия гибели “Императрицы Марии”?
Колчак понимал, что в этих безобидных вопросах может таиться ловушка, но
ловушки не было, на вопросы Колчак отвечал спокойно и охотно, словно его ни в чем и не
обвиняли. Впрочем, его действительно пока ни в чем не обвиняли, но он кожей своей,
измотавшейся душой, болью, засевшей в мышцах, чувствовал: обвинение, которое предъявят ему, будет жестоким. В том числе его обвинят и в преступлениях, которых он не совершал.
Допросы по времени увеличивались, стали совсем затяжными, в камеру номер пять он возвращался разбитым, усталым, думал, что здесь сможет отдохнуть от издергавшей тело и душу говорильни, но когда он оставался один, усталость делалась удушающей, он изматывался еще больше, падал на койку и слушал самого себя: звук собственного сердца его оглушал, рождал боль и неверие – неужели все кончилось?
Иногда его выводили на прогулку в тесный тюремный двор, где он в одиночестве ходил по кругу по тропинке, оставленной заключенными с предыдущей прогулки, и думал о жизни.
Мысли эти были невеселыми.


IX

Приведенные в порядок Каппелем после Красноярской драмы части шли на восток. Молодой георгиевский кавалер генерального штаба генерал Войцеховский, которому Капель пред смертью вверил армию, вел ее. Отсчитывали промерзшими валенками версты, сотни, тысячи верст и вот, наконец, где-то недалеко замаячили огни Иркутска.
151

Там в камере с зарешеченным окном находился предательски выданный чехами, с ведома и разрешения генерала Жанена, адмирал Колчак. Генерал Войцеховский решил взять Иркутск. Но от замещающего Сырового начальника 11-ой чешской дивизии полковника Крайчига на имя генерала Войцеховского пришла телефонограмма, что он ни в коем случае не допустит занятия Глазкова (предместье Иркутска). Начались переговоры чехов с Войцеховским. Чехам хотелось, чтобы без боя Войцеховский обошел Иркутск. Генерал Войцеховский соглашался, только под условием, что адмирал Колчак будет немедленно освобожден.
Колчаку в тюрьме сообщили о том, что к Иркутску подходят каппелевцы, что они уже предъявили красным ультиматум: немедленно освободить Колчака! В противном случае каппелевцы будут штурмовать Иркутск. Колчак понял: это конец. Красные ни за что, никогда не отдадут его.
Он узнал также, что самого Каппеля уже нет в живых. Войсками же Каппеля командует генерал-лейтенант С.Н. Войцеховский, человек, как и Каппель, преданный Колчаку.
Адмирал хорошо представлял, что испытала армия Каппеля в своем страшном походе, сколько людей оставила лежать в снегу, будучи не в состоянии похоронить их по-человечески, как и положено у православных, прося у них прощения, хрипя и выбулькивая из простуженных глоток невнятные покаянные слова и устремляясь дальше на восток. Чехи, сытые, хорошо вооруженные, с лопающимися от нагульного сала рожами, не допускали каппелевцев к железнодорожным путям. Чтобы зацепиться хотя бы за пару шпал, надо было положить половину армии, поэтому каппелевцы углублялись в снега, вгрызались в них и шли, шли, шли, шли к Иркутску.
Наверное, это и не армия уже была.
Колчак находился недалеко от истины. Под началом Войцеховского находились не более  семи тысяч человек, около половины из них были больны, но и больные они готовы были следовать за своим командиром. Обмороженные легкие, тиф, лица, с которых страшными черными скрутками слезала кожа, ампутированные ноги, нечеловеческая
усталость – вот что представляла из себя к той поре армия Каппеля.
А в районе Иркутска только одних партизан собралось шестнадцать тысяч, плюс
регулярное красное войско – 5-ая армия… Ничего генерал Войцеховский со своими людьми не сможет сделать.
Увы. Адмирал был обречен.


X

Слух о том, что Колчак будет расстрелян, прошел по заключенным еще 5-го февраля – об этом из камеры в камеру передавали перестуком-морзянкой, вполне возможно, кто-то пробовал достучаться и до камеры номер пять, но Колчак не знал азбуки Морзе и из стука ничего не понял.
В камере было холодно, по углам, просачиваясь сквозь потолок, спускалась вниз

152

блестящая шерстистая струйка: иней – не иней, снег – не снег, лед – не лед, но очень жгучая, способная умертвить человека на расстоянии, струя холода.
Эта шерстистая струйка, казалось, стремится дотянуться до его горла, все норовила вцепиться в теплую живую плоть, вышибала кашель, будила ревматические боли, затаившиеся в нем. На полу тоже поблескивали красивые серебристые звездочки – и тут проступала стужа. Шинель хотя и была заботливо утеплена Анной Васильевной, а не спасала – Колчак страдал от холода.
Первое время из какой-то ледяной лунки выскакивала крохотная темная мышка, попискивала робко, прося у человека еду, но потом она пропала – то ли замерзла, то ли переместилась в другое место, более теплое.
Согревался Колчак только лишь во время допросов – комната, где без устали трудились члены “чрезвычайки”, призванные погубить его, отапливалась, как “стратегический” объект, который ни в коем разе не должен был вымерзнуть. В тяжелую чугунную буржуйку, именуемое как хлипкое жестяное сооружение, готово каждую минуту вспыхнуть, будто бы склепано из бумаги, постоянно что-то подкидывали: то смолистые полешки, то калорийный черемуховый уголек, то прессованный сокропель-торф. Печушка в ответ весело ухала, стреляла мелкими, жгучими угольками, когда кто-нибудь открывал створку, дышала жаром. Она умела голосом своим, уютным гулом снимать с души печаль и переживания.
Допросы продолжались.


XI

7-го февраля тюрьму заполнили красноармейцы – все как один тепло одетые, при оружии. За неимением свободных мест в помещении охраны их разместили в камерах.
Без слов было понятно, для чего они тут появились.
Ультиматум Войцеховского, как и предполагал Колчак, иркутские большевики всерьез не приняли. Остатки каппелевской армии им вряд ли что могли сделать, а и чехословацкий корпус уже здорово “покраснел”. Белочехи перестали быть белыми, они скорее стали красночехами. Но на всякий случай из Иркутска они отправили телеграмму в Москву: вдруг тамошние умные головы придумают что-нибудь оригинальное.
“Умные головы”, сидящие наверху, придумали: расстрелять Колчака без огласки и без суда поскорее.
Последний допрос Колчаку не предвещал ничего хорошего. Чудновский смотрел в
упор на Колчака. От такого взгляда Колчаку невольно становилось холодно. Чудновский
улыбнулся и Колчак понял, что обозначает такая улыбка, однако старался быть спокоен.
Колчак похудел, щеки всосались в подскулья, лицо сделалось совсем татарским,
незнакомым, кожа от холода шелушилась.
В комнате допросов часто присутствовал Бурсак, наряженный в роскошную купеческую шубу, отнятую у какого-то богатого владельца меховых лабазов – он носил ее поверх кожаной куртки, громогласный, уверенный в себе, с резкими размашистыми движениями.
153

- У вас много друзей, которые хотят вас выручить, - сказал Чудновский, по-прежнему не сводя глаз с Колчака.
- Кто? – спросил Колчак.
- Капель, например.
- Насколько я знаю, Владимир Оскарович мертв.
- Верно, - помедлив, отозвался Чудновский. - А известно вам, как он умер? А? – Чудновский сжал глаза в узкие щелки и, заметив, что спокойное лицо Колчака, среагировавшее на жутковатые нотки, возникшие в голосе Чудновского, торжествующе рассмеялся: - Мы его загнали в снега и там заморозили. Каппелю отрезали ноги, а вот мерзлые легкие вырезать не могли, и он скончался. Неплохо для белого генерала, а?
Внутри Колчака вспыхнула боль, потянулась вверх, к горлу, перекрывая дыхание, сердце заколотилось жалостливо, громко, заглушая ее, но лицо уже никак не реагировало на слова Чудновского – оно было спокойным.
- Я знаю, что он скончался на станции Утай. – сказал Колчак.
Смех Чудновского угас.
У вас в тюрьме имеются надежные источники информации, - произнес он с усмешкой – вы даже знаете название станции, где похоронен Каппель. Откуда такие сведения?
- Слухом земля полнится.
- Слухом-то слухом, но не настолько. Вы знаете, что означает приближение каппелевцев к Иркутску?
- Догадываюсь, - на лице Колчака на этот раз не дернулся ни один мускул. – Это моя смерть.
Чудновский засмеялся вновь. Смех его был легким, как у мальчишки, получившего в церковно-приходской школе хорошую оценку за прилежание.


XII

Ночью в Иркутск поступила телеграмма от  председателя Реввоенсовета 5-ой армии: “Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске настоящим приказываю вам: находящегося в заключении у вас адмирала Колчака, председателя Совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить”.


XIII

Поскольку существовало распоряжение Ленина скрыть причастность Москвы к расстрелу Колчака, то тогдашние отцы Иркутска решили взять на себя всю ответственность за его убийство.


154

Больше всех старался Чудновский. По его словам выходило, что именно он вынес на заседании Иркутского ревкома предложение о расстреле Колчака и Пепеляева, и
ревком утвердил это предложение.
Впрочем, не менее Чудновского старался Бурсак. Он носился по Иркутску на грузовом автомобиле, в кузове которого ежились пробиваемые железным ветром красноармейцы. Бурсак брал с собой красноармейцев специально, важно было, чтобы иркутяне видели: в городе есть хозяин, который все видит, все знает, за все болеет и виновным в промашках и нарушении революционной дисциплины спуску не дает.
За машиной волочился длинный, вкусно попахивающий шлейф черного дыма. Горючего в Иркутске не было, поэтому Бурсак наловчился заправлять мотор грузовика самогонкой – ничего, машина привыкла к первачу. Вначале чихала, выпукивала из выхлопной трубы какой-то смрад, черные козьи катышки размером в дробь, но Бурсак пару раз врезал по капоту, накричал, как следует, на капризный автомобиль, ударил ногой по колесу и грузовик быстро поумнел, дело сдвинулось: машина стала бегать.


XIV

Первым из камеры Бурсак вывел Пепеляева. Тот все понял, но не хотел поверить в то, что его ведут на расстрел, и все пытался дотронуться до руки Бурсака, скулил, заглядывал ему в глаза:
- Куда это мы, а? Товарищ, куда это мы?
- Гусь тебе со свиньей товарищ! – не выдержал, оскорбился Бурсак.
Пепеляев, не услышав его, продолжал жалобно вопрошать:
- Куда это мы, а, товарищ?
Камера Пепеляева находилась на втором этаже, на лестнице у Виктора Александровича начали подгибаться ноги, его подхватили с двух сторон красноармейцы. Он висел у них на руках и продолжал жалобно вопрошать:
- Куда это мы, товарищи?
Следом вывели Колчака. Его камера находилась на первом этаже.
По коридору среди солдат вели адмирала. Он был спокойный, бледный, одетый в шинель.


XV

Ночь выдалась морозная, в черном небе праздничным, сверкающим светом рассыпались звезды, луна слепила – была она огромная, прозрачно-яркая, с косо обрезанными краями. Странная луна! Разве могут быть края у луны обрезаны? Но что было, то было.
У ворот тюрьмы стояло несколько широких саней-розвальней, в стороне дымил, вкусно сдабривая ночь самогонным выхлопом, грузовой автомобиль Бурсака. Бурсак в

155

сторону своего “персонального” авто даже головы не повернул.
Место для расстрела выбирал он сам – объездил половину Иркутска, даже пешком прошел по ангорскому льду, стараясь найти площадку поудобнее, и нашел такую площадку: в устье реки Ушаковки, впадающей в Ангору, недалеко от Знаменского монастыря.
Что хорошо было – под монастырем, в Ушаковском льду, была вырублена большая квадратная прорубь, откуда монашки брали воду, производили здесь постирушки с
полосканием – не боялись морозов, соблюдали чистоту. Эта прорубь, по замыслу Бурсака, и должна была стать последним пристанищем адмирала.


XVI

Колдовской лунный свет со змеиным шипением падал на землю, на снега, на темные, расплывающиеся в воздухе башенки недалекого монастыря, шевелился, как живой, вызывал недобрые мысли, стрелял холодом. Он должен был хотя бы немного согреть людей, но ледяной свет не грел, совсем наоборот – всасывал в себя последнее тепло. Лунные лучи, отраженные от снега, подрагивали в пространстве, устремлялись вверх, к черному разверзнувшемуся пологу неба и исчезали там. Чем-то уставшее, горькое, заезженное было сокрыто в природе, в небесной бездони, в дымовом шевелящемся свете, в голосах, неожиданно начавших раздаваться из-под земли.
У красноармейце, усаживающихся в розвальни, от неожиданности по коже побежали мурашки.
Было холодно, но яркий, словно опрокинутый свет луны, устремляющийся не от неба к земле, а от земли к небу, предвещал холода еще более сильные. Мороз будет рвать в клочья и воздух, и снег, и ледовые глыбы на Байкале, не говоря уже о живой плоти, о человеке и зверье. Колчак глянул в небо, в яркий, шевелящийся, косо срезанный с краев диск луны, и неожиданно улыбнулся: ну будто дверка просверлена посреди неба, и льется в нее могильный свет, похожий на растопленный мороз, слепит, дышит льдом, лишает человека тепла и надежды.
Колчак прислушался к себе, но внутри ничего не было, только холод и спокойствие, будто страшная луна эта все из него высосала: всю кровь, всю боль, всю усталость. Краем уха он слышал крики Пепеляева, обращенные к нему:
- Александр Васильевич! Александр Васильевич! – однако, Колчак среагировал на них лишь, когда Пепеляев смолк от отчаяния – будто захлебнулся воздухом, голос угас, вместо него начало раздаваться какое-то странное бульканье. Колчак повернул голову, посмотрел на Пепеляева спокойно и сочувственно
Думал ли он, что город, в котором он когда-то венчался с Софьей Федоровной, станет последним в его жизни, что здесь все беспокойства и закончатся?
Снег под полозьями визжал противно, как стеклянный, вызывая на зубах боль. Говорят, перед кончиной человек видит всю свою жизнь, проходит ее вновь от начала до конца, ничто, ни одно событие из прожитой жизни уже не является главным, все они – второстепенные. Колчак подумал о том, что он тоже должен был бы сейчас увидеть вновь
156

всю свою жизнь, пройтись по ней, как по страницам книги, вспомнить людей, которых уже нет, и попрощаться с теми, кто есть, но ничего такого не было – абсолютно ничего. Колчак усмехнулся.
Над ним неожиданно вскинулся Бурсак – страшный: с черными провалинами вместо глаз, в центре которых поблескивали сатанинские огоньки – будто гнилушки фосфоресцировали – выхватил из рук бородатого в волчьем треухе красноармейца кнут, и огрел им лошадь.
- Но, трухлявая!
Бородатый красноармеец пробубнил под нос:
- Пошто обижаешь лошадь, товарищ комиссар? Нечего обижать бессловесную скотину.
Бурсак захохотал, ткнул кнутом сидящего рядом Чудновского:
- Самуил, слышал?
Чудновский нехотя кивнул. Он недолюбливал и побаивался Бурсака, его
сумасшедших выходок, непредсказуемости, морщился от скрипа кожи его модной тужурки, от которой сильно воняло сапожной ваксой - Бурсак, чтобы тужурка выглядела поновее, пошикарнее, каждое утро драил ее ваксой. Чудновский этого запаха терпеть не
мог и отворачивался в сторону: “Дух, как от кожевенного завода”. А к кожевенному заводу, где в чанах гниют, мокнут, киснут шкуры для выделки, как известно, ближе, чем на километр, лучше не подходить.
- А, Самуил? – вновь воскликнул Бурсак.
Чудновский пошевелился, подышал в воротник шубы, отозвался неохотно и едва слышно:
- Да.
На соседних санях с комендантом тюрьмы В.И. Ишаевым, везли Пепеляева. Пепеляев корчился, колобком валился на санях то в одну сторону, то в другую, красноармейцы его поддерживали, будто барышню, спина Пепеляева вздрагивала.
Чудновский приподнялся, глянул на соседние сани и удрученно покачал головой:
- Пепеляев совсем расклеился.
Отрешенный, ни на что не реагирующий Колчак, неожиданно ожил, посмотрел на Чудновского:
- Неведомо еще, как бы вы повели себя в этой ситуации, господин… - у Колчака вылетела из памяти фамилия Чудновского, да и зачем было ему ее запоминать, и он закончил спокойно, почти равнодушно: - Господин хороший.
- Во, Самуил, ты уже не комиссар, ты – господин хороший, - Бурсак оглушительно захохотал.
В горле Чудновского что-то захлюпало – то ли смеялся он, то ли негодовал – не понять.
Дорога шла под самыми стенами Знаменского монастыря. Он навис над скорбным, сонным поездом, как дремлющий город, вознесся вверх, в небесную бездонь и, когда Бурсак скомандовал “Стой”, поезд застыл там.
Красноармейцы кольцом окружили сани с пленниками – одна группа окружила Колчака, другая Пепеляева. Бойцов было много – полновесный взвод. Колчак легко

157

выпрыгнул из саней, вновь поднял бледное лицо к небу, к яркой луне, сунул руки в карманы, замер, будто его вывели в тюремный двор на прогулку. Пепеляева из саней пришлось вытаскивать, он расклеился вконец, губы у него приплясывали с шумом, лицо тряслось, ноги подгибались, разъезжались в разные стороны. Наконец он выбрался из саней, двое красноармейцев стали по бокам, поддерживая его.
Недалеко залаяла собака, всколыхнула своим лаем ночь. Собака явно была монастырская. Только там, в монастыре, пес мог сохраниться – остальных его собратьев в ту лютую бойню либо постреляли, либо съели. И люди ели собак, и волки.
Вот так, под собачий лай, и заканчивалась жизнь адмирала Колчака. Он ощутил, что у него задергался уголок рта, поморщился с досадою – еще не хватало, чтобы окружающие поймали его на слабости, и решил, что лучше всего думать о чем-нибудь постороннем.
Он глубоко затянулся морозным воздухом, опалил себе горло – не миновать бы после таких затяжек красноты в глотке, насморка и хрипучего кашля. Вздохнул.
Собака залаяла вновь.
Красноармейцы выстроились в шеренгу. Было их много, на льду вырос целый забор. Надо отвлечься от того, что он видит, заставить себя думать о чем-нибудь постороннем, незначительном.
Собака. Собака… Чего же она лает, дурочка? Собака прикована к человеку, к месту, которое тот обжил – уйти в лес она не может: обязательно разорвут волки. Некие остряки считают, что виною всему “дамский” вопрос: волк ненавидит пса за
“многоженство”, за ветреность, за то, что тот не имеет своей семьи – оплодотворил суку и был таков. А следом за ним на нее залез уже другой кобель.
Волк же - однолюб, он может с одной и той же волчихой прожить всю жизнь до
конца, и воспитать несколько поколений волков. Может, конечно, и сменить волчиху, если не сошелся с нею характером… Он вспомнил что-то о себе, и усмехнулся. Он вообще вел себя так, как вел бы в любой другой жизненной ситуации, был спокоен, словно не замечал готовно выстроившейся шеренги красноармейцев с винтовками наперевес.
Волков же, которые ведут себя как собаки, собратья по стае презирают, а собак, не ведающих, что такое семья, раздирают на части. Мясо не трогают – брезгуют.
С неба сорвалась блестящая звездочка, понеслась вниз – вначале она шла почти неприметно, оставляя после себя тонкий проволочный след, но потом длинная гибкая нить вспушилась огнем и дымом, след стал крупным – звезда плавно, по дуге, огибала небесный свод, порождала невольное ощущение боли, некоего недоумения: зачем? Зачем бросаться вниз, в преисподнюю, на проклятую землю, когда она могла пожить еще, могла радовать людей, но нет – разбилась, сгорела.
К Колчаку, четко впечатывая сапоги в снег, приблизился Бурсак.
Адмирал только сейчас заметил, что тот обут в роскошные меховые сапоги. “У нас таких, когда мы ходили в полярные экспедиции, не было, - невольно отметил он. – Не удосужились. А вот новая власть удосужилась – и обула, и одела себя…”
- Ваша звезда упала, между прочим, - сказал Бурсак.
- Вижу.
- Пора на тот свет, адмирал, - Бурсак не выдержал, снова захохотал.

158

Колчак спокойно переждал его смех, произнес твердым недрогнувшим голосом:
- И это вижу.
Глаза завязывать будем?
- Нет.
Бурсак потерся щекою о воротник шубы, было в этом движении что-то ущербное, холопское. Колчак это заметил и отвернулся от него.
Небо опять прочертил длинный огненный хвост, по дороге неожиданно споткнулся и сделал прыжок в сторону, заискрился дорого, по-новогоднему ярко, быстро отгорел и обратился в тонкую жидкую струйку, серую и невыразительную.
- А это – звезда Пепеляева, - не замедлил высказаться Бурсак.
Похоже, у этого человека отказали некие сдерживающие центры. В следующую минуту Бурсак заторопился, подал команду:
- Взво-од, приготовиться!
“Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная”, - возникло в мозгу тихое, печальное, прекрасное, и Колчак едва сдержался, чтобы не запеть романс вслух, пошарил в кармане шинели, достал портсигар. Там оставалось еще несколько папирос – старых, душистых, омских – Колчак щелкнул крышкой, достал папиросу.
- Можно? – спросил он, ни к кому не обращаясь.
- Последнее желание мы уважаем, - громко произнес Бурсак. – Курите.
Колчак зажег спичку, прикрыл ее ладонью, подождал, когда разгорится жиденькое, зеленое пламя – фосфорная спичка дурно завоняла, испортила своим запахом морозный воздух – потом прикурил папиросу. Затянулся дымом.
Горький душистый дым показался ему сладким. Будто курил он не табак, а яблочный, либо медовый кальян – дорогое увлечение мужчин Востока.
“Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная”, - снова возникло в мозгу тихое, настойчивое. Губы адмирала шевелились вместе с зажатой в них папиросой, жесткое лицо обмякло, проступило на нем что-то незащищенное, детское, вызывающее у глазастого Бурсака недоумение: разве ведут себя так люди перед расстрелом? Они должны ползать
на коленях, кататься по земле, носом ширяться в снег, мокрить его слезами, как это делает Пепеляев. А Колчак? Колчак суетливого коменданта Иркутского гарнизона не замечал.
Тот подскочил к Чудновскому:
- Самуил, пора!
- Погоди, - осадил Чудновский своего ретивого напарника. Чудновский все-таки был старшим в этой группе, он возглавлял губернскую ЧК, самую могущественную после ревкома организацию, а Бурсак был всего-навсего гарнизонным офицером, только и мог, что разъезжать по городу на грузовике да отчитывать выстроенных в ряд дедков-партизан. Хотя Чудновский Бурсака побаивался. – Пусть папиросу выкурит.
- Холодно, Самуил! – Бурсак притопнул ногами по тугому, будто дерево, снегу.
- Я же тебе сказал – погоди!
“Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда”, - продолжали звучать в мозгу Колчака слова, которые еще совсем недавно грели ему душу. А сейчас разве не греют?
Сейчас уже не греют. Все, кончился запас тепла. Он продолжал курить папиросу, пускал в чистый, неожиданно начавший пахнуть свежими, только что с ветки сорванными

159

яблоками – как на Рождество в Петербурге – воздух дым и перебирал в памяти людей, с которыми следовало попрощаться.
“Звезда любви волшебная, звезда прошедших лучших дней, ты будешь вечно незабываемая в душе измученной моей…” Колчаку казалось, что он наяву поет этот романс. Слова вплетаются в чистую, проникновенную мелодию, уносятся в пространство, в которое через несколько минут унесется и он сам, и это оттуда, с небесной высоты к нему сейчас прилетает серебряный отзвук мелодии, уже вышелушенный, без слов.
Бурсак вновь хромоногим вороном, боком, притопнув обувкой и обив один сапог о другой, подскочил к Чудновскому.
- Пора!
- Погоди, - с досадой отмахнулся от коменданта Чудновский, продолжая с интересом наблюдать за Колчаком, - хочу знать, много ли у него форса осталось?
Спокойно, не торопясь, будто обдумывая очередную операцию, Колчак докуривал папиросу, щурил глаза от этого лунного света.
“Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена, умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда”, - тихое серебро, звучащее в мозгу, в ушах, усилилось, но в следующую минуту смолкло, неожиданно прибитое громким горьким аккордом.
Действительно пора, слишком задержался он на этом свете, не то носатый, в скрипучих меховых сапогах комендант совсем извелся – не терпится ему махнуть рукою, подавая команду молчаливым сосредоточенным красноармейцам: “Пли!” Пора. Колчак погасил папиросу о торец серебряного портсигара, окурок отшвырнул в сторону, портсигар отер пальцами, счистил с него след пепла, увидел среди красноармейцев матроса – в распах бекеши у того была видна тельняшка, хотел, было, отдать портсигар ему, но потом, вспомнив, что творили революционные матросы в Севастополе, сделал шаг вперед, и положил портсигар на снег.
- Возьмите. Пригодится кому-нибудь.
Глянул в последний раз в небо, в лик не по-сибирски огромной, неземной луны, подумал о том, что мороз завтра прижмет еще круче, снял с себя шинель, аккуратно свернул ее, нежно огладил пальцами меховую подкладку, и положил шинель на снег.
Выпрямился. Спокойно глянул в лицо людям, которые должны были сейчас расстрелять его, и произнес фразу, которая для большинства собравшихся прозвучала загадочно:
- А Славику моему передайте: я его благословляю!
Строй красногвардейцев колыхнулся, кто-то хмыкнул недоуменно, скрипнул зубами, зажимая рвущийся наружу возглас. Колчак понял, что эта загадочная фраза может
так и остаться здесь, на толстом льду речушки, название которой он не знает, и поправился:
- Жене моей передайте в Париж, что я благословляю своего сына.
Краем глаза отметил, что рядом с ним поставили Пепеляева, и в ту же секунду услышал сбоку резкий, очень неприятный крик Бурсака:
- Взво-од!
Примкнутые к стволам винтовок штыки шевельнулись, уткнулись острыми своими концами в Колчака и Пепеляева.

160

- Вот и все. Вот и окончен бал, вот и посвечены свечи.
- По врагам революции – пли! – Бурсак перенапрягся, сорвал голос, команда “пли” прозвучала на петушиной ноте.
Ежиная щетка штыков окрасилась оранжевым светом, в лицо Колчаку полыхнул жаркий огонь, он услышал, как рядом застонал Пепеляев и, прежде чем умереть, успел подумать о том, как же, по какому принципу разделалась эта расстрельная шеренга, кто целит в него, а кто в Пепеляева? По принципу симпатии – кто кому нравится, тот в того и стреляет? Или, наоборот – по принципу антипатии? Впрочем, это одно и то же.
Резкий удар откинул его назад, сбивая с ног, но Колчак на ногах удержался, запрокинул голову, увидел далеко-далеко вверху, в жуткой выси, небольшую яркую звезду, неотрывно глядевшую на него.
“Вот она, моя звезда… Чего же этот дурак в меховых сапогах говорил, что моя звезда закатилась? Вот она, моя звезда…”
Ноги больше не держали его, Колчак мягко просел, опустился коленями на лед, ощутил, как горло ему забило чем-то соленым – может быть, слезами, может быть, кровью, внутри раздался тихий щенячий скулеж, словно Колчак вернулся в далекое далеко, в собственное детство – он действительно на минуту ощутил себя ребенком, удивился, какое же маленькое у него тело, сморщился жалобно и ткнулся головой в собственные колени.
Через несколько секунд Колчака не стало.


XVII

- По расстрелянным надо сделать еще два залпа, - сказал Бурсак Чудновскому, - прямо по лежачим. Ради страховки. По залпу на каждого.
- Не возражаю, - сказал Чудновский, поднял со снега портсигар Колчака, ногтем сковырнул ледяную кляксу, прилипшую к боку, поскреб пальцем по рисунку и одобрительно хмыкнул:
- Забавная штукенция. В чем, в чем, а в этом барам надо отдать дань – со вкусом у них все в порядке. Хы!
- Заряжай! – скомандовал Бурсак взводу.
Первым стреляли в лежащего Колчака, потом в Пепеляева. Выпалили по залпу. Потом погрузили оба тела на сани и повезли к проруби, откуда Знаменские монахини брали воду для питья, для стирки, для свершения церковных обрядов, для молитвы и освящения своих келий…


XVIII

Так как на рассвете 7-го февраля Колчак был расстрелян, то отпал главный смысл
переговоров – адмирала Колчака не было в живых. Генерал Войцеховский, жалея своих

161

людей, решил в бой не вступать, и в ночь на 9-ое февраля, не предупреждая чехов, обошел Иркутск. Обход произошел без препятствий и потерь. Дальше через два дня каппелевцы
перешли через Байкал и оказались на территории оккупированной японцами, то есть в недосягаемости красных.
Гроб с телом Каппеля двигался непосредственно за головным отрядом волжан под командой молодого генерала Сахарова, однофамильца бывшего Главнокомандующего. Плохо подкованный конь, везший сани с гробом, несколько раз падал на гладком льду и, наконец, отказался вставать после одного такого падения. До Мысовской, куда шли каппелевцы, оставалось около 50 километров. Вокруг саней столпилась группа людей, не знавших, что делать дальше. Кто-то робко предложил опустить гроб под лед, но все остальные резко запротестовали. Оставить тело Каппеля было психологически невозможно. И вдруг доброволец – волжанин Самойлов, ехавший верхом на маленькой забайкальской лошадке, спрыгнул с седла и повел ее к саням.
- Запрягайте, - сказал он коротко, не спуская глаз с гроба.
На рассвете каппелевцы вошли в Мысовскую, поход был окончен. На другой день была отслужена первая панихида по воине Владимире, и многие из тех, кого он вывел, увидев в гробу мраморное лицо вождя, не могли удержаться, и плакали, как дети, огрубевшие, видевшие не раз в глаза смерть, не верившие в него до конца.
Почетным караулом, рыдающими плачущими маршами встретила Чита тело Каппеля и сам глава Забайкалья, атаман Семенов, преклонился перед гробом на колени.
Так был закончен героический отход каппелевцев от Омска до Байкала, более 3000 километров, названный “Сибирским ледяным походом”.
Здесь Забайкалье встретило каппелевцев исключительно тепло и радушно. Для больных и раненых уже стояли наготове поезда, которые отвозили их в тыл и там размещали их по госпиталям. Бойцы тоже были отведены в тыл и там получили заслуженный отдых. Атаман Семенов, как видно, всеми силами старался загладить свои большие грехи по отношению к адмиралу Колчаку и его армии.
Однако это ему не зачлось. Конец Семенова был тоже трагичен. В 45-ом году, когда Харбин был занят советскими войсками, Семенов не успел оттуда эвакуироваться, был увезен в Москву и там повешен.


XIX

После смерти генерала Каппеля было принято решение не хоронить его тело на месте его смерти во избежание поругания его большевиками. Отступающие войска везли положенное в гроб тело генерала с собой в течение почти месяца, пока не достигли Читы, где Каппель и был похоронен в Кафедральном соборе Александра Невского (чуть позже его прах был перенесен на кладбище Читинского женского монастыря).
В день похорон в Чите творилось что-то невероятное. Не только храм, но и все прилегающие к нему улицы, были заполнены самым разнообразным по своему виду народом, не говоря уже о прекрасных забайкальских военных частях, стройно шедших во

162

главе с оркестром, игравшим похоронный марш. Такого скопления народа на похоронах Чита ранее не видела.
В Чите весной 1920-го года каппелевцы в последний раз столкнулись с генералом Сыровым (чешские эшелоны, пройдя Иркутск, еще продолжали двигаться через Забайкалье, направляясь во Владивосток). Этот финальный инцидент произошел в штабном вагоне Сырового.
У вагона штаба Сырового остановился конный вестовой. Вестовой прошел в вагон
с казенным пакетом в руках и на желание адъютанта, капитана Скеделя, принять от вестового этот пакет, тот молодцевато ответил, что ему приказано передать пакет лично в руки Его Превосходительства Главнокомандующего Чешскими Войсками генералу
Сыровому.
Генерал Сыровой поднялся и принял пакет. Отдав честь по-воински, вестовой удалился. Сыровой вскрыл пакет… и к удивлению всех присутствующих из пакета посыпались серебряные монеты. То бледнея, то краснея, Сыровой прочел содержимое бумаги. Там было написано следующее:
“Командующему Чехословацкими Войсками генералу Сыровому.
Офицеры и солдаты Ижевской и Боткинской дивизий посылают генералу Яну Сыровому тридцать серебренников – цена крови Иуды предателя”. Дальше следовали подписи.


XX

Каппелевцы недолго отдыхали. В конце апреля они были брошены против партизан Восточного Забайкалья. В июле 1920-го года японцы заявили, что они покидают Забайкалье и в августе начали эвакуацию своих войск. Собственные силы атамана Семенова не представляли надежной опоры. Вся оборона огромного Забайкальского фронта легла на плечи каппелевцев. Генерал Войцеховский был даже назначен временно командующим объединенных каппелевских и семеновских войск. Но все-таки сил не хватало, и в конце октября Чита была оставлена.
Перед отходом из Читы каппелевцами был вывезен гроб с останками их Главнокомандующего, и в конце осени 1920-го года был перевезен в Харбин (северный Китай) и там погребен в ограде военной церкви Иверской Божьей Матери у алтаря. Над могилой потом был поставлен большой черный гранитный крест, у подножия охваченный терновым венком. На похоронах поэтом Александром Котимкин-Савинским было прочитано стихотворение: “На смерть Каппеля”. Здесь у могилы каждый год 28-го июля (праздник каппелевцев) совершалась панихида об упокоении раба Божьего воина Владимира. Потом за обедом собравшихся каппелевцев во главе стола по традиции каждый год оставалось пустое место с прибором, перед которым ставили букет белых роз.
В 1945-ом году Харбин был занят советскими войсками. Эти первые пришедшие могилу не тронули, только в 1955-ом году по приказу советского консула в Харбине памятник над могилой был снесен.

163

Есть основания предполагать, что разрушение могилы Каппеля было санкционировано секретными директивами КГБ.


XXI

На белом фоне наружной стены церковного алтаря резко вычерчивал свой профиль черный гранитный крест. Терновый венок обвивал подножие креста, а ниже, на бронзовой доске, буквы сплетались в имя, которое носили многие тысячи тех, кто шли когда-то безотказно, веря в того, кто лежал теперь под гранитным крестом. Непримиримые бедняки, убивавшие свои силы часто на непомерно тяжелой работе, часто голодные, не знавшие, что их ждет завтра, часто с больным израненным телом, они по грошам собирали деньги, чтобы над могилой вождя воздвигнуть этот крест с терновым венком. Они не могли, не имели права перед своей собственной совестью сделать иначе. Здесь у
церковного алтаря спал вечным сном тот, кто вдохнул в них пафос непримиримой борьбы на далеких берегах Волги, кто вел их по заснеженным просторам обледенелой Сибири и кто, спасая их от бешеных ударов красного шквала, упал обессиленный без
сознания на лед дикого Кана. Он стал для них той животворной идеей, которая давала смысл их искалеченной жизни, тем вечным для них огнем, который питал пламя их непримиримости.
Проплывали в своем извечном, беспощадном движении над памятником годы.
Своеобразным снегом изукрашивала его зима, песней воскресающей жизни приветствовал его апрель, яркие блики летнего солнца сплетали над ним свой узор, золотом маньчжурской осени окрашивали окружающие его деревья.
Но все те годы жарким июльским днем во Владимиров день молчаливые люди стояли у креста. Единственное в мире панихидное пение, православно русское, плыло над этими людьми. Чуть видными клубами дымился кадильный ладан. Спасенные молились о душе спасшего их.
В 1945-ом году Харбин был занят советскими войсками. У креста на могиле Каппеля стали появляться новые люди. В военной форме, с погонами на плечах, они внимательно осматривали памятник и качали головами.
- Так вот он где, - задумчиво говорили они.
Но пока они были в городе, они, враги, ни разу не оскорбили памятника и того, кто под ним лежал и когда-то боролся с ними. Может быть, им, как военным, импонировала военная слава и легенды, крепко связанные с именем спящего под гранитным крестом. В 1955-ом году они ушли. А вскоре около креста появилась группа одетых в штатское платье людей. Они громко смеялись, тыкали в надпись на доске палками. Уходя, один из них бросил:
- Завтра же.
И завтра утром ломы, топоры и кайлы рабочих-китайцев вонзились в тело памятника. Расколотый на куски упал гранитный крест, рассыпалось сплетение тернового венка, и пинком ноги отбросил далеко китаец бронзовую доску. На доске надпись – “Генерального штаба генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель”.
164

Есть основания полагать, что разрушение могилы Каппеля было санкционировано секретными документами КГБ.










































165


Заключение

В рамках программы бело-красного примирения, чтобы продемонстрировать эволюцию правящего режима в сторону национальных интересов в 2001-ом году по инициативе Иркутского казачьего войска в районе станции Утай в Иркутской области на месте смерти Каппеля был установлен четырехметровый памятный крест. Весной 2005-го года в кафедральном соборе Читы был установлен уникальный киот святому равноапостольскому князю Владимиру – небесному покровителю Владимира Каппеля.
В городе Белеве Тульской области установлена мемориальная доска на доме, где проживала семья Каппеля, его отец служил в городе Белеве по жандармской части. На Троицком кладбище города Белева установлен крест на символической могиле Каппеля (считается, что его отец был похоронен на этом кладбище).
В 2003-ем году информационное агентство “Белые воины”, занимающиеся освещением русской  истории 19-20-х веков, выступило с инициативой по организации процесса переноса останков генерала Владимира Каппеля в Россию.
С этого момента началась долгая и кропотливая работа по организации эксгумации и перезахоронения останков, в которой приняли участие представители светских и духовных организаций России и Китая.
Непосредственное участие в извлечении из земли гроба Каппеля принимали протоиерей Дмитрий Смирнов, китаевед  Дмитрий Непара, судмедэксперт Сергей Никитин, продюсер первого канала Андрей Кирисенко и руководитель информационного агентства “Белые воины” Александры Аликаевой. Раскопки проводились ровно 12 часов.
17-го декабря в 16 часов 11 минут по пекинскому времени останки генерала Каппеля были отправлены поездом номер 19 Пекин-Москва, все хлопоты по оформлению проезда взял на себя Дмитрий Непара.

166

С о д е р ж а н и е


Вступление   _____________________________________      4

Глава первая   ____________________________________     5

Глава вторая   ____________________________________   46

Глава третья   ____________________________________    83

Глава четвертая   _________________________________  113

Глава пятая   ____________________________________    140

Заключение   ____________________________________    165