В этой главе, я бы хотел немного предаться детским воспоминаниям. О Детство, как ты скоротечно! Хотя, честно говоря, большинство подростков мечтают в детстве, чтобы Оно поскорей закончилось. Мир Взрослых так манящ и обманчиво свободен. Никто нас в школе не учил, что дальше всё будет совсем не так, как ты мечтательно чаешь. Как говориться, - много чаешь, да ничего не знаешь... И о чём же я так мечтательно чаял?.. Я чаял о Свободе, которой, у нас в СССР, будем честны, практически не было. Конечно же, какая-то относительная свобода уже была, и я рос не при Иосифе Виссарионовиче, о строгости которого я многократно слышал из споров взрослых. Мой папа любил о политике поговорить со своими друзьями. К нам частенько заходил его ближайший друг, - дядя Роберт, - он очень любил поговорить, и говорил он громко, и говорил он всё что думал. Мне очень нравилось его слушать. Его чистая эмоциональная русская речь радовала моё детское ухо, и я всегда радовался, когда он к нам заглядывал. Дядя Роберт очень любил поспорить, и они с моим папой спорили на очень разные темы, и если бы они жили при товарище Сталине, то их бы точно посадили за антисоветские разговоры. К моему счастью, мы жили уже при добром Леониде Ильиче Брежневе, и в лагеря за анекдоты уже не сажали. И можно было слушать вражеские радиоголоса, и обсуждать последние политические новости. И эти западные радиостанции слушало практически всё мужское население города Еревана, где я собственно и вырос…
Я был довольно закомплексованным, тихим и боязливым подростком. В школьные годы у меня не было подруг, и с девочками я очень мало общался. Можно сказать, что в школьные годы я не целовался с одноклассницами. Первый мой поцелуй с женщиной произошёл, когда мне было уже 19 лет. Опять же в Москве это произошло, и эта приятная во всех отношениях женщина была старше меня на 10 годков, и её звали Алла, и она очень любила слушать певицу Аллу Пугачёву, да и сама она немного была на неё внешне похожа. Алла была чистокровной татаркой, и работала завмагом. И ещё ей нравилось заниматься оральным сексом, и помню, мы танцевали в гостях у моей кузины Юли, где мы и познакомились, и Алла властно увела меня в соседнюю комнату, и сняла с меня брюки и таким образом, можно сказать лишила меня девственности. Хотя, с точки зрения сексуальной науки, это был скорей петтинг, чем полноценный половой акт. Дальше этого дело тогда не дошло, и я даже не извергнул своё юное семя. Нам что-то тогда помешало и подробностей я не помню. Я был тогда напуган её натиском, и боялся, что она меня на себе женит. Эта Алла уже была в разводе и искала нового жениха. Потом она мне постоянно звонила и описывала свои сексуальные фантазии по поводу меня, которых у неё было очень много. Она была явная нимфоманка. Возможно, что мне её послала Судьба. Я же, закомплексованный глупец, не разглядел своего Счастья. Мне же нравились романтичные и худенькие девушки, с ангельскими большими глазками и длинными волосами. Только через три года я встретил такую, и она то и, можно сказать, сделала меня «полноценным» мужчиной. Слово полноценный я забираю в кавычки, так как это не совсем так, ведь настоящий мужчина носит усы и бакенбарды, говорит громким грубым голосом, меняет женщин, как перчатки, и никогда им не позволяет собой управлять. В этом смысле, мне до этого было очень далеко, и я всегда страдал излишней мягкотелостью и уступчивостью, и даже неврастеничностью. У настоящего мужчины – нервы, как канаты, и он всегда спокоен. И всякое проявление нервозности – это тёмное женское начало в нём…
В детские годы, со стороны девочек, я не чувствовал какого-то к себе большого интереса… О, какую больную тему я тут затронул! Если бы я был на приёме у фрейдиста-психолога, то он бы попросил меня в этом месте замедлиться, не нервничать и говорить поточнее. Что именно я этим хотел сказать? Какой интерес я имею в виду? Сексуальный?.. И тут я бы замялся и ничего ясного бы не смог произнести, так как тема это очень тонкая и нежная. Ведь душа подростка подобна цветку. И свою бы душу я сравнил бы с нарциссом. Именно с бледно-жёлтым нарциссом... А если честно подумать, то много ли интереса получали советские подростки со стороны своих одноклассниц? Я думаю, что вряд ли. И я думаю, что спроси любого бывшего советского школьника, и он пожалуется, что ему недодали в детстве и внимания, и любви, и нежности. Возможно, такое было и не только в СССР, но и в ГДР, и даже в США. Везде в Мире, видимо, быть подростком очень тяжело и трагично, и всё он видит в чёрно-бело-красном цвете. Конечно же, хорошо, когда ты в детстве окружён девочками, и они с обожанием на тебя смотрят, и все хотят с тобой дружить и целоваться. Быть таким избалованным петушком среди курочек. И расти наглым и самодовольным, и не страдать от излишних мыслей о постыдных желаниях юной плоти и о неминуемой смерти. Когда я был подростком, то о смерти я думал постоянно и, видимо, поэтому девочки и не очень обращали на меня внимание. Я всегда был бледен и задумчиво-меланхоличен. Девочки любят розовощёких, весёлых, смелых и наглых мальчиков. И вообще, надо сказать, что природа подростковой сексуальности малоисследованна и табуирована, и слишком в эту тему углубляться я бы не хотел…
Разве что, мне симпатизировала и как-то выделяла наша учительница по географии, которая была, конечно же, далеко не девочкой, и она меня всегда хвалила и ставила мне пятёрки. Я очень аккуратно раскрашивал контурные карты, и мне это нравилось делать. Видимо, это и было моё призвание, и мне всегда нравилась география, и я мог подолгу листать Атлас Мира, разглядывая границы разных стран и читая название разных городов... Эта учительница мне тоже нравилась. Она была стройная и высокая. Тонкобровая. Брови она себе очень тщательно выщипывала, и у неё было красивое лицо, и нос с горбинкой и ярко накрашен губной помадой рот. И в ней было что-то такое властное и тигриное. При этом она не была строгой. Её звали Анжела Георгиевна. Ей было где-то чуть за 30 лет. Она нравилась многим моим одноклассникам и не только мне. И я думаю, что многие её фантазировали в своих порочных фантазиях. А какие могут быть у мальчиков фантазии? Честно говоря, мы не очень, между собой, откровенничали на эту сакральную тему. А что фантазировал лично я по поводу нашей учительницы по географии? Не помню, и сочинять не буду. Я не думаю, что я фантазировал что-то очень грязное и нехорошее. Хотя, подростковые фантазии могу быть крайне неприличны и навязчивы, и эти непристойные астральные образы могут окрасить светлый окружающий мир в тёмно-бардовые тона. И подросток начинает плохо учиться и, в лучшем случае, с головой уходить в чтение книг. Как это произошло у меня, когда начался пубертат, и невинное детство закончилось. А что происходит в худшем случае?.. Подросток начинает употреблять нецензурную брань, курить, играть в карты на деньги; и проводить вечера во дворе в дурной компании с полу-уголовными элементами, и подвергать свою жизнь разного рода опасностям, и сильно уважать разного рода воров-рецидивистов.
Будучи подростком, я учился в замечательной школе под номером №132, с четвёртого по восьмой класс, в 4д – 7д классах. Четыре года я в этом среднем учебном заведении пробыл, и эта школа считалась довольно престижной, и в ней училось очень много умственно-развитых детей, видимо потому что она была с математическим уклоном. К сожалению, наша строгая преподавательница по математики, которую звали Асмик Гургеновна, меня не очень залюбила, и мне ставила, в основном, тройки, а то и двойки. Ей не нравилось, что я на уроках читаю втихаря художественную литературу, и она частенько у меня эти книжки забирала, и вызывала моего папу в школу. Учился я не очень хорошо. Плохие оценки у меня также были и по русскому языку. Старенькая Галина Сергеевна меня тоже не очень миловала хорошими оценками, и я писал довольно безграмотно и диктанты, и сочинения. Хорошие оценки у меня были по физической культуре, так как я был спортсменом. Видимо, мне не хватало сил на учёбу, так как я, где-то начиная с седьмого класса, два раза в день тренировался в бассейне. Я уже не успевал делать домашние задания. Приходилось вставать очень рано, и ехать на первую тренировку, а потом бежать в школу, а потом быстро домой, небольшой отдых, и опять в бассейн. Режим был довольно суровый и, можно сказать, детство у меня закончилось где-то в тринадцать лет, но я совсем не жалуюсь, и слёз не лью, - могло быть и хуже. Одноклассники мои бегали, веселились, играли в разные игры, целовали одноклассниц, а я же был довольно вял, задумчив и меланхоличен. Иногда я даже сбегал с последних уроков, чтобы пораньше прийти домой, и там хотя бы немного поспать и побыть одному. К сожалению иль к счастью, в подростковом детстве у меня было очень мало свободного времени, - вполне возможно, что мне это пошло на пользу, и постоянные физические нагрузки не давали мне лишних сил на дурные порочные привычки и на пессимистические размышления, к которым я был всегда склонен…
На эротические фантазии лишнего времени не было, хотя, это совсем не означало, что я об этом не думал, и ничего там себе запретного не воображал. Об этом я, конечно же, думал, и, как и все другие порочные подростки, время от времени, эту накопившуюся тёмную энергию стыдливо сбрасывал, каждый раз удивляясь этому процессу. Как правильно сбрасывать, про это нас в школе никто не учил, и здесь каждый был предоставлен самому себе, и каждый сам делал свои маленькие открытия. Лично меня возбуждали разного рода советские журналы мод и собственное отражение в зеркале, но не буду излишне углубляться в эту полу-запретную тему, ибо тема эта крайне неприлична. Мои эротические фантазии, конечно же, подпитывались чтением книг, и в особенности французской литературы XIX века, и среди авторов я бы выделил двух Титанов, так сказать, эпистолярного жанра, - мсье Ги де Мопассан и мсье Эмиль Золя. У Золя я даже нашёл вполне порнографические кусочки, которые проглядела наша пуританская советская цензура. Там одна нежно-белокожая дворянка вступает в спонтанную половую связь с простым грубым рабочим, в каком-то грязном подвале, и для неё это было крайне унизительно, и при этом она сильно возбудилась, и отдалась своим низшим инстинктам, потеряв голову и аристократическую честь. А он, быстро сделав своё мерзкое дело, с презрением потом плюнул на неё и гнусно рассмеялся, а ей стало безумно стыдно после своего падения на это звериное дно человеческих страстей. И возможно, она потом пошла по наклонной, и стала продажной женщиной, и сгинула… молодая и красивая, но этого я уже не помню, и не помню название романа… Мопассан же, таким натурализмом, читателя не баловал, но зато в его рассказах было много мистических сюжетов про кладбища, и про неминуемую смерть. И у него был рассказ, где в поезде, в отдельном купе, едут голодный парижский студент и деревенская пышногрудая кормилица, и её грудь болит и ноет от скопившегося молока, и всё кончается тем, что студент избавляет её от этих мучений самым естественным образом, став на короткое время младенцем... К сожалению, таких лёгких эротических рассказов Мопассан написал крайне мало, и он печально кончил, сойдя с ума от сифилиса, да и Золя тоже печально кончил, отравившись угарным газом. А произведения их продолжают жить, и радовать юного читателя.
С одноклассниками я на эти непристойные темы не общался, и не помню каких-то откровений от них. Разве что от одного своего школьного дружка, которого звали Боря, и это был очень живописный, циничный и хулиганистый мальчик. Боря рос в богатой семье, и его папа был каким-то важным начальником. Они переехали в Ереван из города Баку, и Боря был такой же наполовину русский метис, как и я. Учился же он намного хуже меня, и в школу он ходил без большой радости. С этим двоешником Борей, я где-то два года дружил, пока его не перевели в другую школу, так как учиться он совсем не хотел. И этот Боря активно использовал в своей речи нецензурные слова, и он совсем не комплексовал перед нашими девочками. Боря был у нас в классе самый высокий и самый красивый мальчик. Худощавый Боря всегда носил дорогие джинсы, и у него были довольно длинные и постоянно взлохмаченные волосы. Меня же мой папа всегда коротко стриг, и не позволял моим волосам непозволительно удлиняться. И вот, этот «нехороший» Боря мне рассказывал разные страшные истории, от прослушивания которых, у меня учащался пульс, и на щеках моих появлялся стыдливый румянец. В Боре был талант рассказчика, и эротического фантазёра. Фантазии его были циничны и они, я бы даже сказал, носили немного, говоря по-научному, садо-мазохистский характер. И откуда в этом советском мальчике жили такие бездны? И зачем я с ним дружил? По всей видимости, он мне нравился тем, что он был какой-то безбашенный и весёлый пофигист, и в нём был некий Дух Свободы. И, конечно же, он на меня «дурно» повлиял, своей этой честной открытостью в отношении низменных желаний, о которых я практически ничего не знал. Что стало с этим анархистом Борей в дальнейшем, я не знаю, но не думаю, что он смог вписаться в наш социум. Хотя, с богатым папой и большими связями его могли принять в хороший институт, а возможно даже и в компартию. Правда, потом вскоре вся эта система разрушилась, и Боря мог стать бизнесменом, и погибнуть от бандитской пули в каком-нибудь русском городе. Молодым и красивым…
На самом деле, я дружил не только с этим «плохим» Борей. Я дружил и с хорошими мальчиками. Хотя, что значить дружил? Просто, можно сказать, я находился в хороших отношениях со всеми своими одноклассниками, так как, я был не злой и не агрессивный. Возможно даже, во мне присутствовало некое обаяние. У нас был хороший и не очень драчливый класс, и я там был не самый умный, и не меня дразнили кличкой «цак-профессор», а другого мальчика, которого звали Геворг, и он был очень умён, но, при этом, физически слаб, и, видимо, поэтому он часто бывал на уроках физкультуры предметом насмешек. Была ли у меня в той школе какая-нибудь обидная кличка? Я не думаю, что была… хотя, кто его знает. Очкариком меня не звали, и никаких других обид я не припомню. А на плавании, которым я занимался восемь лет, клички мне давали, ведь спортсмены бывают довольно злы, и там всё немного напоминало школу выживания, в особенности, на спортивных сборах, и, что говорить, аристократизма в общении между пловцами там часто не хватало, да и тренера наши тоже бывали грубы и жестокосердечны… Так что, со школой, где я проучился с 1976 по лето 1980 года, мне очень повезло; и она находилась в двух остановках от дома, и я мог пешком возвращаться домой, идя вниз по многолюдной улице имени композитора Комитаса.
Последние три класса, с восьмого по десятый, я проучился в школе со спортивный уклоном, которая находилась очень далеко от моего дома. Школа-интернат №10. Нас, юных пловцов, туда отвозили после тренировки на автобусе. Там мы питались и учились, но не ночевали. Многие же иногородние спортсмены там и жили, и это были в основном футболисты. В этой школе учились только спортсмены, и она была русско-армянская. Я учился, конечно же, в русском отделении, и у нас в классе было учеников где-то двадцать пять. У нас там были и пятиборцы, и гимнасты, и прыгуны в воду, и футболисты, и лёгкоатлеты, и велосипедисты, и штангисты, и борцы. Преподавание в этой школе было очень не строгим, и я совсем там расслабился. Хорошие оценки мне и так ставили. Там были замечательные учителя. Историк - Борис Эдуардович и математик - Рубен Гургенович. Я их очень хорошо запомнил, и их светлые обаятельные образы сильно впечатались в мою детскую память. Удивительно, что они оказались в школе для спортсменов. Борис Эдуардович на уроках рассказывал нам разные смешные истории и всегда был в хорошем настроении. Рубен Гургенович часто бывал в дурном и меланхоличном настроении, и говорил нам, что мы олухи царя небесного, и никто никуда не поступит, разве что в ереванский институт по физической культуре. В отношении меня он оказался прав, и я так никуда и не поступил. А что стало с другими моими одноклассниками, - этого я, к сожалению, не знаю. Я поддерживал связь с одним пловцом, Эдиком, и он тоже никуда не поступил, и стал простым рабочим, а потом и он, в середине 90-ых, куда-то исчез. У нас в классе училась одна красивая девочка-гимнастка, которую звали Лидия, и она хорошо училась, и она вызывала у меня некий сексуальный интерес, и возможно с ней бы я мог потом продолжать дружить, если бы не был таким боязливым и застенчивым. А так, честно можно сказать, в школе я с девочками не очень общался, и это потом уже, став свободным художником, и пожив в Москве, я стал с женщинами более раскрепощён, хотя, всё равно их немного побаивался, по каким-то не очень понятным причинам…