Читая К. Леонтьева.
Много сейчас ругают коммунизм, но нынешние его критики настолько злобно-мелочны, а доводы их настолько плоски, что с ними и спорить то скучно. Откроем ка книгу русского мыслителя конца прошлого века К.Н. Леонтьева, вот он, противник достойный, не то что либералы, которые ныне предпочитают именовать себя демократами.
Приятно, что и господин Леонтьев того же мнения: « Умеренный либерализм для ума прежде всего смута, гораздо большая смута, чем анархия или коммунизм. Анархия и революционный коммунизм враги открытые и знающие сами чего хотят: одни хотят только крайнего разрушения; ищут ясного и даже осуществимого (на время); другие имеют идеал тоже очень ясный, хотя и неосуществимый; полнейшее равенство и счастье для всех. Во всяком случае, и они знают чего хотят, и мы знаем это; и взаимное понимание возможно и борьба на жизнь и смерть поэтому легче. Либерализм же умеренный и законный, лично для себя и для других в настоящее время безопасный и покойный, для государства в будущем, иногда и очень близком, несравненно опаснее открытого анархизма и всех возможных заговоров.»
Время блестяще подтвердило правоту Леонтьева. Когда демократы приходили к власти в России, ни к чему кроме смуты это не приводило. Возьмём 17 –й год и пришедших к власти либералов и демократов ? Что, смогли они распорядиться властью? У них не хватило решимости пойти на осуществление своих же собственных программ – даже кадетской: выкупа государством земли у помещиков. К чему привёл их либерализм «умеренный и покойный»? К всероссийской смуте, и только большевистский переворот (что бы ни говорили наши противники) спас страну от анархизма и анархии. А 18-й год ? Куда делись все эти комитеты учредительного собрания, взбаламутившие народ иллюзией демократии в условиях фактически разгоравшейся гражданской войны? –открыли дорогу белой диктатуре и разбежались, кто успел, а не полёг под штыками и саблями колчаковцев на берегу Иртыша в Омске.
Ну, а нынешнее время? Вспомните, под какими лозунгами начиналась перестройка? Где они, обещанные: экономическая свобода, расцвет культуры и милосердия, справедливость, ликвидация засилья чиновников. Остались лишь свобода болтовни для господ либералов, да и то лишь потому, что они, забыв о своих принципах, лижут руку бюрократического государства, делая вид, будто сами верят в то, что свергли номенклатурный строй и жмурятся, не желая видеть надвигающейся диктатуры.
А что вы хотите от этих господ – продукта смешения и разложения, результата третьей фазы процесса развития, фазы упадка и гниения, согласно Леонтьеву.
Вот как он понимал развитие: «Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление; с одной стороны – от окружающего мира, а с другой – от сходных и родственных организмов, от всех сходных и родственных явлений. Постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности. Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и, в то же время, постепенное укрепление единства. Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях, есть высшая степень сложности, объединённая таким внутренним деспотическим единством.
Разложению и смерти предшествуют: упрощение составных частей, уменьшение числа признаков, ослабление единства, силы и вместе с тем смешение. Всё постепенно понижается, сливается, а потом уже распадается и гибнет, переходя в нечто общее, не собой и уже не для себя существующее».
Так и наши либералы, плод последней фазы развития околономенклатурной интеллигенции, плод тем более мерзкий, что вызрел то он, конечно, на нашей почве, но вот питала то его влага, приносимая чужими ветрами, и наша интеллигенция есть уже нечто «не собой и не для себя существующее», жадно впитывающая всю гниль, что течёт к нам с разлагающегося Запада. Вспомните их шуточку – мол, хочется «поразланаться» в капиталистическом довольстве и комфорте, так как надоело «процветать» на холоде советского дефицита.
Конечно, на куче гниющего навоза теплее, чем на продуваемом холодными ветрами поле с зелёными всходами, но у этих всходов впереди цветение, а у навозной кучи – охлаждение и однообразие.
Как! Вскинется либерал-западник. О каком однообразии может идти речь? Да, Леонтьев возмущался серостью и однотонностью европейской толпы: «установление везде могущества общественного мнения, собирательной бездарности». Но ведь сейчас то мы видим совсем другую картину: разнообразие везде и во всём, плюрализм мнений, свобода для всех – это ли не развитие общества, не шаги подлинного прогресса.
Но по большому счёту, в чём проявляется это разнообразие: в смаковании садизма и мазохизма, бездуховности, насилия, половых отклонений? Ведь сейчас время расцвета Западного среднего класса: 10-15% богачей, 10-15% нищеты и более 70% самодовольного мещанства, «по мнению которого, цель истории состоит в том, чтобы обратить всех людей в скромных, однородного ума, счастливых, не слишком много работающих буржуа». «Эгалитарный индивидуализм» погубил индивидуальность характеров и разнообразие жизни Запада, мнимые границы и различия везде стираются американской поп-культурой, американским образом жизни, американским стандартом.
Социалистический лагерь, несмотря на всю идеологию интернационализма, и Советский Союз, несмотря на все обвинения в империализме, не навязывали своей культуры, своих стандартов «братским странам». Все наблюдатели отмечали, что в социалистической ГДР гораздо больше национального, немецкого; что развитие культуры в в самобытном немецком духе шло именно в интернационалистической рабоче-крестьянской республике, а не в насквозь американизированной буржуазной ФРГ.
И нас господа либералы хотят подстричь под одну гребёнку с Америкой, конечно же не с Америкой Уитмена и Рокуэла Кента, а с Америкой боевиков, ужастиков, порнографии и что ещё хуже – Америкой примитивной пошлятины.
Вряд ли этого желал Сахаров и прочие либералы – диссиденты 70х годов. Это и понятно! «В то время только консерваторы пользовались уважением, только они делали карьеру и составляли состояние. Либералы в то время казались или слишком опасными, или слишком смешными. В то время, чтобы быть либералом, действительно нужно было мыслить (правильно или нет – это другой вопрос), ибо среда не благоприятствовала либерализму. Тогда либерализм был чувством личным и живым; он был тогда великодушием, во многих случаях – отвагой. Теперь же либералами у нас (по выражению Щедрина) заборы подпирают.
… Множество людей либералы потому, что они жалостливы и добры; другие потому, что это выгодно, что это в моде: «никто смеяться не будет!». Да разве с людьми либеральными можно рассуждать и всесторонне? Вы же покроете безмолвным презрением того, кто позволит себе выйти из круга общепризнанных понятий.»
Не правда ли, будто о наших демократах сказано? Ну ладно, пусть так, -скажут нынешние демократы, пусть действительно либерализм утверждает в России, как и по всему миру, американский стандарт, но ведь это стандарт европейской цивилизации в противовес нашей азиатской лени, стандарт высокой культуры и производительности труда, стандарт научного прогресса. « Разумеется,- соглашается Леонтьев- не в праздности можно обвинять европейцев, а в излишнем и вредном обоготворении производительности… Человек, воображая, что он господствует над природой посредством всех этих открытий и изобретений, только ещё больше стал рабом её, убивая и отстраняя одни силы природы(вероятно, высшие) посредством других, более стихийных и грубых сил, он ничего ещё не создал, а разрушил многое и прекрасное, и освободиться ему теперь от подчинения всем этим машинам, будет, конечно, нелегко». И уж во время Леонтьева переход к рыночной экономике привёл к тому, что «вместе с усилением свободного движения личной воли, хотя бы и дурацкой, …большое количество людей захотело ездить и ездить скоро; стало менять и место и условия своей жизни.
Понастроили вдруг множество железных дорог; стали вырубаться знаменитые русские леса; стала портиться почва, стали мелеть и великие реки наши. Эмансипированный русский человек восторжествовал над своей родной природой, он изуродовал её быстрее всякого европейца».
А сегодня разгул рыночной стихии ухайдакает природу окончательно.
Гниют в казахских степях туши сайгаков, убитых из-за своих рогов, а в сибирской тайге – кабарги, уничтоженной ради пахучей железы, на месте полян с золотым корнем – вытоптанные и загаженные «свинорои», всё чаще рвутся изношенные трубы, заливая всё вокруг нефтью и всё настойчивее подвигает к нам запад свою химическую и радиоактивную грязь.
Уже четыре года мы не вносим удобрений, истощая матушку землю, уже четыре года разворовываем мелиоративные системы и уже начали втихушку рубить лесополосы.
Что впереди? Опять пыльные бури, опять радиоактивное заражение, но не ради могущества державы, а ради тугого кошелька некоторых наших, а главное – заграничных господ.
Зато мы входим в мировое сообщество, становимся на дорогу мировой цивилизации, интегрируемся в общемировую семью объединённых наций и избавляемся от призрака коммунизма. Браво! Да ведь только национальные предрассудки и границы государств изолируют вас от гнева обездоленных.
Леонтьев предупреждал, что когда Европа, а следом и мир объединится в одну федеративную республику без границ, во весь рост встанет социальное противостояние богатых и бедных. И тогда идеи Октября опять поднимут красное знамя над разгневанным людом и всё ваше буржуазное пошлое благополучие рухнет окончательно.
Ну чем вы сможете отгородиться от народного гнева, какие идеи сможете противопоставить идее социальной справедливости?
Слышу голоса: Россию мы возродим через возрождение православия. Вот церквей понастроим, введём в школах закон божий, по радио будем проповеди читать от зари до зари, по телевидению зазвенит благовест и призывы к покаянию ( в промежутках между боевиками и эротикой) и станет наш народ – богоносцем.
« Что бы русскому народу действительно пребыть те богоносцем, от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснён, иначе. Через какие нибудь полвека, не более, он из народа «богоносца» станет, мало-помалу, и сам того не замечая, «народом богоборцем», и даже скорее всякого другого народа».
Леонтьев знал, что говорил. Не то что полвека, четверть века еле успела отбухать и русский народ поднялся, отмахнувшись от поповских визгов и стонов, на борьбу за своё достоинство. И вы хотите, что бы после семидесяти лет богоборчества, русский народ опять встал на колени перед храмом? Да и каким образом вы сможете русский народ сейчас «отечески привинтить» и «совестливо стеснить»? У нынешних «привинтителей никаких отеческих чувств к русскому народу нет, и быть не может, а о совестливости их вообще говорить нечего.
И терпит русский народ их только потому, что, грабят, конечно, но пока ещё не очень «стесняют» и не начали «привинчивать» - силёнок мало.
Погодите, вот оклемется народ от телелжи, разберётся, кто за что, и «не станет ли он скорее, чем мы обыкновенно думаем, во главе именно того общереволюционного движения, которое неуклонно стремится разрушить когда то столь великие культурно-государственные здания Запада?. Наши Добролюбовы, Писаревы, Желябовы, Гартманы –уже «показали» себя. Ведь и это особого рода призвание, и это – историческое назначение особого рода». Ну что тут возразишь Леонтьеву? Нечего. За всеми стонами нынешних и демократов и националистов о возрождении России объективно стоит стремление лишить Россию её исторического назначения особого рода, обезличить, отобрать наше советское своеобразие.
А отними его, что останется? «Вера у нас издавна греческая издавна, государственность со времени Петра почти немецкая, общественность французская, наука до сих пор общеевропейского духа. Своего остаётся у нас почти только один национальный темперамент, чисто психический строй».
«Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор кажется нет в истории народа менее творческого, чем мы… Мы сами, люди русские, действительно весьма оригинальны психическим темпераментом нашим, но никогда ничего оригинального, поразительно примерного вне себя создать до сих пор не смогли.
Правда, мв создали великое государство, но в этом царстве почти нет своей государственности, нет своеобразных и на других влияющих своим примером внутренних политических отношений, какие были в языческом Риме, в Византии, в старой монархической (и даже наполеоновской) Франции и Великобритании».
И вот, когда мы приступили к творению того, для чего наверное и призваны в этот мир как великая нация, к творению действительно великого и воистину оригинального – нас хотят уверить, что, что всё это заблуждение, ошибка, отрицательный пример для других и надо поскорее всё отринуть, стряхнуть как кошмарный сон и вернуться в лоно цивилизации.
Ну, стряхнём, и что? Ведь в это великое дело всесветной соборности и всеобщей справедливости уже вложен наш оригинальный темперамент и национальный психический строй. Он уже неотделим от нашего советского дела. Сбросив советскость, не сбросим ли мы теперь и свою русскую оригинальность? И что останется? Греческая вера без русского духа будет всего лишь византийской мертвечиной, немецкая государственность без русской бесшабашности обернётся удушающей официозностью и тухлым шовинизмом, общественность францухская без готовности российского интеллигента к бессребренничеству окажется пошлятиной, а общеевропейская наука покажет большой шиш России.
А что взамен? Добавится американская наглость без американской раскованности, еврейская торгашеская пронырливость без еврейской мудрости и самоиронии, и получится ужасно унылый и тусклый среднеевропейский буржуа, который исчезнет, вместе с заевшейся Европой под нахлынувшими волнами афро-азиатского моря.
Стоит ли теперь, когда самая тяжёлая, самая грязная, самая страшная часть дела сделана и остались уже отделочные работы – крушить здание, стоит ли останавливаться и возвращаться на километры вниз не преодолев последней стометровки до вершины?
Что из себя представляла бы Италия без ренессанса, германия не завершившая реформацию, Англия, не установившая после резни алой и белой розы конституционного строя, и Франция с варфоломеевой ночью и якобинским террором, но без демократической республики?
Так что же, опять революция, опять кровь. Но вернёмся к Леонтьеву.
«революция вовсе не означает террор какой ни-будь или казни (террор может быть и «белый»), она не есть ряд периодических восстаний (восстание Польши, восстание басков в Испании, Вандея во Франции были реакционного, а не революционного, не уравнительного характера)4 революция не есть какое ни будь вообще антилегальное движение(не всё легальное зиждительно и не всё беззаконное разрушительно), такие определения современного нам революционного движения односторонни, узки и сбивчивы. Революция нашего времени есть стремление ко всеобщему слиянию и ко всеобщей ассимимляции в типе среднего труженика». Тем более, революция конца двадцатого века совсем не обязательно иметь облик вооружённого восстания, сейчас чаще контрреволюция действует танковыми залпами по президентским дворцам и домам парламента.
Ну вот, до сих пор я соглашался с Леонтьевым, а сейчас придётся спорить. Ну, говорит Леонтьев, достигните вы своего и что из этого? «Вся история XIX века… состояла в том, что по мере возрастания равенства гражданского, юридического и политического увеличивалось всё более неравенство экономическое. Воюя против подвижного капитала, стараясь ослабить его преобладание, архилиберальные коммунисты нашего времени ведут, сами того не зная, к уменьшению подвижности – значит уменьшение личной свободы гораздо большее против ограничения личных прав.
Ну разве история двадцатого века не подтвердила в этом правоту Леонтьева.
«Разве социализм, понятый как следует, есть не что иное, как новый феодализм. Феодализм… в самом широком его смысле, т.е. в смысле глубокой неравноправности классов и групп, в смысле нового закрепощения лиц другими лицами и учреждениями» «Вот –вот! Ведь он полностью предсказал сталинский социализм!»-опять слышу я голос демократов.
Да, предсказал. Ну и что? Ранний, грубый коммунизм ещё более жестоко и беспощадно охарактеризовал Маркс: «Над этим коммунизмом господство вещественной собственности так велико, что стремится уничтожить всё то, чем на началах частной собственности не могут обладать все6 он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования, категория рабочего не упраздняется, а распространяется на всех людей… Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующая как власть зависть и представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования. Исходящего из представления о некоем минимуме… таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма правления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности».
Как видим, беспощаднее чем Маркс наш «реальный социализм» не могут охарактеризовать и демократы. Так что грубый первоначальный коммунизм, нашедший своё отражение в нашем сталинском социализме и не может не напоминать феодализма и, в ещё большей степени, древнего азиатского способа производства, ибо, ликвидировав частную собственность на средства производства, мы остаёмся во власти частной собственности на права и привилегии. Опять вспомним Леонтьева: «Коммунизм должен привести несомненно, с одной стороны – к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой – к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительными корпоративным группам, законами резко очерченными: вероятно, даже к новым формам личного рабства или закрепощения».
И здесь Леонтьев, верно заметив тенденции, заложенные в современном ему социалистическом движении, предсказывает неизвестный в его время строй фашизма. Но ничего общего с научным коммунизмом и подлинным социализмом это не имеет. И если некоторые черты этого строя проглядывали и в сталинском режиме, то только потому, что он всё дальше и дальше уходил от коммунизма. Ведь в том то и дело, что для движения к коммунизму необходимо преодолениегосударства, замена командования людьми управлением производством, то есть последовательное снятие частной собственности на право распоряжения произведённым продуктом, снятие частной собственности на вооружённую силу, на информацию.
Ну и что? -Скажет новоявленный последователь Леонтьева?- ведь это то как раз и есть последовательный распад общества, его деградация в общество безличное, это верный путь «окончить историю, погубив человечество: развитием всеобщего равенства и распространением всемирной свободы сделать жизнь человеческую на земном шаре уже совсем невозможной, ибо ни новых диких племён, ни старых уснувших культурных миров никогда уже на земле не будет».
И вот это действительно серьёзное. Глубокое возражение против коммунизма, а не типичное для нынешних демократов: « а у моего дедушки большевики коров отняли».
Мало ли когда у кого что отняли, при чём тут идея?
Итак, вернёмся к началу, к идее развития. По Леонтьеву есть три стадии: первичной простоты, зрелого усложнения и вторичной деградирующей простоты. Как врач, Леонтьев в качестве примера приводит историю болезни или историю жизни организма – но ведь это не процесс развития, ибо ничего нового при этом не возникает, а есть только звенья одного процесса. Возьмём нечто посложнее – развитие человечества или становление биологического вида.
Первоначально действительно простота – один вид. Занимающий ограниченный ареал-австалопитек. Затем – всплеск, зрелое разнообразие форм предчеловека одновременно существующих и сменяющих друг друга и, наконец, вторичная простота –человек разумный. Так что, выходит человек – это деградация, смерть, разложение приматов? Нет – это завершение одной из фаз развития. И вообще, движение к гибели вовсе не всегда сопровождается упрощением, снижением разнообразных форм. Возьмите аммонитов: когда началось их вымирание, однообразно спиральная форма сменилась разнообразием вычурных, а то и червеобразных форм. Видимо. Развитие происходит всё же не так, как считал Леонтьев.
Первичная простота – это не первичная, а исходная простота. Затем следует не разнообразие зрелости, а первичное разнообразие проб и ошибок. Из всего разнообразия вновь возникших форм одна- две окажутся жизнеспособны, остальные исчезнут, отвергнутые эволюцией. И эта единственная форма будет развиваться в сторону стандартизации, внешнего упрощения, после чего следует новый скачок, порождающий новое разнообразие форм, а какие из них окажутся жизнеспособны – бог весть. Может и ни одной.
А возьмём развитие человеческих цивилизаций.
Первобытное однородное общество охотников, единообразное на всех пространствах земли с возникновением государства сменяется разнообразием древних обществ. Здесь и Египетская цивилизация, с всеохватным азиатским способом производства; рабочие отряды, распределение детей по профессиям согласно внешних данных и здоровья, кастовая система Индии с развитой частной жизнью и имущественным неравенством внутри каст; Спарта с равенством имущественного и правового положения в границах каст; государства с частным рабовладением и демократическим устройством. И всё средиземное разнообразие поглощает и уравнивает Рим – эпоха расцвета античности. А вот когда Рим стал клониться к упадку, стало нарастать разнообразие: появились территории, населённые перешедшими на службу Рима варварами, стали обособляться владения магнатов, единая империя раскололась на две державы. Наконец Рим рушится и наступает единообразие варварства, из которого рождается разнообразие итальянских республик, ганзейского союза, европейских феодов, герцогств, русских княжеств, азиатских каганатов, разнообразие, сменяемое стандартом индустриально-промышленных государств.
Итак, схема развития скорее такая: исходная простота, первоначальное разнообразие развития, вторичная простота зрелости, заключительное разнообразие упадка. Причём эти фазы никогда почти не проявляются в чистом виде, не успело завершиться преодоление тенденций предшествующего этапа, как уже новые веяния, процессы размывают только что утвердившуюся фазу. И капитализм в чистом виде существовал и существует только в «Капитале» Маркса, да может. В США и Франции, в короткий промежуток между концом девятнадцатого века и началом первой мировой войны.
Капитализм ещё полон пережитком феодализма, патриархального быта, элементов своего начального развития, органически зрелому строю не свойственных (государственный патронаж, рабство), но уже появляются признаки упадка и черты нового строя, разрушающие зрелую простоту и дающие начало новому разнообразию.
Так, не успел а Европе утвердиться строй демократической республики, соответствующий капиталистическому строю, как Бисмарк, напуганный Парижской коммуной, вводит государственные пенсии рабочим и другие элементы соцобеспечения, свойственные социализму. И сейчас с одной стороны, мир всё более нивелируется, подводится к общему знаменателю европейской индустриальной , по сути буржуазной культуры, а с другой стороны, сама эта культура теряет единство, разлагается единая буржуазная мораль с её «общечеловеческими ценностями», распадаясь на различные агрессивные, в том числе профашистские и потоки, и одновременно, застаиваясь в заводях пассивности или саморазрушения.
Это вот вторичное разнообразие современного капитализма ни что иное, как предвестник его скорой гибели и грядущего упрощения, начального единообразия. И вот теперь мы дошли до главного, коренного обвинения коммунизму, обвинения в однообразии и остановке развития.
Чем вызвано такое мнение, понятно: ведь коммунизм – это уничтожение частной собственности, а всё разнообразие общественной жизни до этого было разнообразие частной собственности в её многочисленных видах. Одни имели частную собственность на знания, учили латынь и юриспруденцию, а другие и собственное имя прочесть не могли; одни обладали частной собственностью на оружие, имели всевозможные права, от права, от права первой ночи до права сбора оброка, а другие – голы и босы. Зато – разнообразие.
Да, если бы суметь сразу снять все формы частной собственности, на первое время установилось однообразие, как однообразно лежит на земле придавленная доской трава, но это только на первое время, и как расправляется затем по разному трава, начали бы расправляться люди, до того придавленные собственностью. Ведь стоило убрать только один слой частной собственности – частную собственность на средства производства, даже при жестоком подавлении общества частной собственностью чиновников на права, росли и пробивались таланты, которые при господстве денежного мешка никогда бы не выбрались из полуподвалов и бараков. Разнообразие частной собственности – это разнообразие кажущееся. Происходит не развитие , не самореализация всего человека, как целостной личности, а выпирание. Раздувание отдельных черт, наиболее пригодных для господства данного вида частной собственности: жестокости, беспощадности, умения драться при раннем феодализме; хитрости и услужливости применительно к подлости в обществах бюрократических, торгашеской жилки и бесцеремонности в буржуазном обществе. Одновременно происходит подавление тех черт личности, которые в данном обществе не ведут к успеху и тех личностей, в которых эти черты не развиты.
И для всех форм господствующей частной собственности характерно подавление человеческой индивидуальности, подгонка человека под господствующий стандарт. И даже в краткие периоды смены формаций, когда господствует культ героев. Речь идёт не о действительном многообразии, не о действительном расцвете личности, а о смене одного стандарта другим.
И нынешнее видимое разнообразие западной жизни это не столько разнообразие, сколько пестрота, и чем больше допускается разнообразия внешнего облика, тем более подавляется внутренняя свобода. Посмотрите – для любого современного западного шоу, развлекательного фильма, вообще любого действа, характерно стремление не допустить индивидуального восприятия, вовлечь зрителя не в коллектив, даже в стаю – в стадо, охваченное общим чувством. Ведь сейчас на комедии тебе даже самому засмеяться не дозволено-в нужном месте – закадровый смех. И до тех пор, пока будет существовать частная собственность, человечеству не добиться подлинного разнообразия, не преодолеть ещё от обезьян идущее стремление быть как все, не выделяться из стада и подавлять, гнобить всех тех, кто из общего ранжира выбился. Конечно, первый шаг к появлению индивидуальности, к преодолению обезличивающей власти рода был сделан благодаря частной собственности, но давно уже эти костыли стали помехой человеку и только мешают в его восхождении.
Только тогда, когда развитие каких –либо черт и способностей человека будет ценно не само по себе, а не в связи с тем, какой это принесёт доход, человек сможет развивать их не боясь презрения и насмешек. Только тогда возможно развитие внутренней сложности человеческого общества, сложности его частей при простоте и единообразии устройства – а именно в этом видит Леонтьев высшую степень развития.
Александр Лобанов.