Теперь в свои преклонные годы, когда я в полном объёме познал что такое стрихнин над унитазом, мне опять привидились оползни её грудей.
Моя любимая учительница, на каком кладбище ты лежишь?
Знать бы, я бы попросил захоронить мой пепел в дедушкиной коробочке из-под нюхательного табаку рядом с той, в которую влюбился с первого взгляда и второго пришествия на урок Истории.
Помню как в школьном дворе истерично закричал петух по кличке Курам наспех в тот момент, когда мой сосед по парте хулиган Тарубаров эспандером растянулся на неструганом деревянном полу, чтобы заглянуть под юбку хрупкой Екатерине Алексеевне, с длинной указкой в руках в целях самозащиты, дифелировавшей между рядами некрашенных парт.
Видимо, не зря она, глядя прямо в его наглое лицо на слишком близко посаженные глаза, думала, как бы рассадить их подальше.
Но вместо звонкого шлепка по его лисьей морде между ними пробежал игривый холодок и скрылся в щели забора крови.
Обоюдное молчание повисло в воздухе марионеткой на ниточках, которые мне так хотелоь обрезать, ведь в списке непокладистых учеников я проходил у неё как смеющийся мальчик.
Благодаря Екатерине Алексеевне я возненавидел пирожное Наполеон и полюбил Князя Игоря во втором акте оперы, готовый остаться на второй год в её классе, прижатым к соску умопомрачительной груди.
Она приковывала к себе моё пристальное внимание чугунными кандалами подросткового воображения тринадцатилетнего шестикласника с проявлениями пушковой пубертации на верхней губе.
С той незлопамятной поры я стал великомучеником по бабской филейной части.