Женщина, которую боюсь!
«Люби людей! Тех, кого не получается любить – отдай другим!»
Китайский трактат «Случайные встречи», глава «Шу»
Свет от лампы своей интенсивностью был похож на воду из душа. Он не знал, на что смотреть, глаза разбегались в стороны от странных дисперсий и световых игр. Стены ванной были покрыты какими-то стеклянными пуговицами, похожими на толстенькие сапфиры и изумруды, а сверху стекала змеевидная люстра. Её блестящие капельки, умело подсвеченные со стороны, напоминали свисающие сталактиты из знаменитого ливанского Джетта –Гротто. Мастер, сделавший эту люстру, был романтиком и одаренным человеком, он мыслил, как водопад, помнящий о своем начале - тонком ручейке. Широкий квадратный кафель светился изумрудным светом, переливаясь бесподобной чешуей невидимых ящериц, которых не было, но они были повсюду, мелькая в иллюзии гибких хвостов. Сам душ, из которого выливались тонкие снопы подсвеченной воды, создавал космическое настроение и заставлял восхищаться и уважать себя еще больше. Пар облизывал стеклянные прозрачные стенки и оставался на них, надрываясь со смеху от эффекта ничтожных уличных туманов, иногда видимых из маленького окошка для воздуха. Очень широкая душевая кабина наполнялась паром и мокрым уютом, обозначая человеческому телу его место в паровом коконе.
Петя Бродский долго бросал взгляд на пятнадцать светящихся кнопок и, собрав логику в пучок, рискнул и нажал на кнопку «Play». В душ полилась музыка саксофона, тихого океанского прибоя, беспокойных криков чаек и фортепиано. От неожиданности его уши напряглись. Он впервые принимал душ с большим напором целенаправленной воды под райскую музыку чужого побережья с полумрачными подсветками, располагающими сразу на интим и желание слышать мир иначе. Петя мыл себя какой-то невероятной прозрачной щеткой с надписями иероглифов, приятно разрывая свою спинную кожу до необычных ощущений. Наклонив голову вниз и подставив затылок под мощную струю, он закрыл глаза, вслушиваясь в пассажи саксофона и неизвестно откуда взявшейся арфы. Мастер сакса был неподражаем и, объевшись музыкальных пирожных, выводил звуки, целующие душу и место нахождения самого сердца. Внизу живота что-то ожило, бросило под кожей пятнадцать тяжелых молний в уже стоявшего брата и с разливным нервным напряжением быстро ударило в мозг. Щеки включили розовый цвет, напряглись и заиграли здоровой кожей. Все его голое тело ощутило прилив невероятного блаженства и настоящего желания оставаться под этими струями подольше…
Из двенадцати красивых бутылок он выбрал красную с фотографией голой девицы с приоткрытым помадным ртом, налил в ладонь пахучее содержимое, поднес к носу и, узнав запах клубники и еще чего-то лесного и невозможно вкусного, намылил этим снадобьем голову, стал под струю нежной воды и волосы превратились в мокрый шелк с запахом чего-то «Ой…»! Затем он взял кондиционер, похожий на сгущенное молоко, пахнущий свежим зефиром и еще чем-то неуловимо желанным, втер его в голову и смыл. На голове возникло странное ощущение настоящего блаженства и чужого мимолётного прикосновения. Он мыл себя тщательно, как в далекой армейке, когда использовался только один брусок обыкновенного хозяйственного мыла, от которого волосы были жесткими, как телефонные провода. Он запомнил запах того кирпичного мыла на всю жизнь, ощущения грязного кафеля и влажность настоящей армейской душевой со ржавыми кранами и никогда не мытыми сизыми окнами. Это была некомфортная красота для мужского и по-настоящему сурового стада. Но Петя никогда не мог себе представить, что душ можно принимать совсем по-другому, без поломанных кранов, без хозяйственного мыла и не стоя в сколотой ванной или на заполненных грибком плитках.
Сегодня, совершенно случайно, он окунулся в роскошь чужого существования, туда, где кто-то жил совсем другой жизнью, где вся обстановка старалась угодить, удовлетворить, поднять тонус и не только, ощутить радость дня и привычку немыслимой высоты. Из душа не хотелось выходить. Он ощутил себя Машей, забравшейся в медвежий дом и перевалявшейся на всех кроватях сразу. Через час должна была прийти хозяйка этой огромной двухэтажной квартиры с балконами, на которых могло поместиться пять танков и штабная палатка, а ему, как мастеру по вызову, нужно было прикрутить ещё два шурупа на третьем балконе, вычистить от засора заборник под краном, поменять прокладку, исправить замок на двери в третий туалет и посмотреть почему застряла штора на втором этаже возле пятого окна. Большой никелированный кран, похожий на дорогой кастет, Петруччо нежно повернул в сторону, и вода быстро исчезла, не проронив ни капли. Странно! Как только он раздвинул стеклянную дверь кабинки в динамике запел Юрий Антонов любимую песню. Петя вышел голый на пространство большой ванны, стал босыми ногами на толстый коврик с фиалками и уставился на свой стоящий член, а затем на пять махровых полотенец. Музыка звала в какой-то высокий полет…
- Черт усни! – адресовал он туго надутому товарищу. - Какое же полотенце взять? - спросил он вслух самого себя, не замечая, как пританцовывает под Антонова, покачивая подарком папы в такт нотам «Ля».
Петр сделал босой шаг к черному полотенцу с ярко-желтыми глазами пантеры и воткнул в него свое лицо. Запах чистоты и блаженства разорвал его ноздри. Он снова улыбнулся, убрав полотенце назад и стал растирать свою спину, бодро припеваючи с Антоновым.
- Какой кайф, вашу мать! Живут же люди, бля…! Гребаный мир…! – выпалил он, выражая свой внутренний восторг на самом высоком эмоциональном мужском уровне, поверив каждому своему слову во всю глубину и длину смыслового осознания.
«Мечта сбывается и не сбывается, Любовь приходит к нам, порой не та-а-а! Но все хорошее не забывается, а все хорошее и есть мечта…, пам-пам -пам -пам…, - громко подхватил Петруччо басом, аккуратно повесив черное полотенце с пантерой на никелированную сушилку.
Настроение было на самом чердачном уровне в районе его собственной макушки. Он быстро вскочил в просторные черные трусы в горошек, затолкнув туда непослушного товарища и слегка подпрыгнул над ковриком. Товарищ нехотя подчинился приказу из головы и сдулся, сердце заработало в обыкновенном режиме. Рубаха в клеточку и джинсы, видавшие разные квартирные потопы, грязные полы и балконные двери, неспелые носки без дырочек и бывалые трехлетние кроссовки с грязноватым оттенком. Все прилегло к чистому пахучему телу плюс настроение от чистых волос, правильные слова Антонова про мечту и большая дверь с позолоченной ручкой. Жизнь показалась прекрасной, наполненной красками плутовского Сваровски. Ручка в сторону…, дверь открылась и вместе с отрытой дверью у Пети широко открылся рот. Прямо напротив ванной комнаты, сидя в дорогом резном кресле, находилась Она- хозяйка огромной двухэтажной квартиры. Её левая нога возвышалась над правой, переметнувшись через колено в чулке. Туфли на каблуке сияли какой-то идиотской красной подошвой, напоминающей светофор и знаки: «Нельзя», «Стоп», «Не лезь- убьет», «Очнись», «Не дергайся». В голове у Пети быстро тасовалась колода карт с цветными лицами дам, валетов и королей, а также обыкновенные цифры и тузы, которые летали в руках джанкойского цыгана-каталы еще тридцать лет назад в одноименном городе. Петя был в ступоре плюс открытый рот и торичеллиева пустота без ртути. Момент стался неловкий, неудачный, плохой, стыдный, неправильный момент, очень хлипкий… Пауза зависла, как оса, готовая ужалить в глазницу или в задницу…
- С легким паром, Мастерово-о-о-ой! - зло бросила хозяйка и облизнула крашенные губы так, как будто это был раздвоенный язык внезапно гремучей змеи. - Челюсть подбери наверх, любитель чужой воды. Я не дантист, ты перепутал… А скажите мне…, э-э…, мастер по вызову, кто разрешал вам брать мое любимое черное полотенце с глазами пантеры? Кто разрешал принимать душ в моей ванной? Почему вы трогали мой шампунь из Сингапура для мытья интимных женских мест и мой Кондиционер за 200 евро флакон? Вы идиот, твою мать? Вам дать денег, чтобы вы сходили в городскую баню или вызвать сюда моего знакомого Мойдодыра с железными кулаками и маленьким мозгом?
Петя медленно поднял нижнюю челюсть до соприкосновения с зубами верхней челюсти и сделал очень печальные глаза. Такой взгляд всегда спасал его в неловких ситуациях. Замечательная песня Юрия Антонова о мечте закончилась и радио замолчало, отправившись на перерыв. Цыганская колода в голове остановилась и на стол упала карта под номером 4. Хуже, сука, не бывает!
- Я отработаю! – пробубнил настоящую глупость Петруччо, - я…, просто, э-э-э, не смог удержаться от такой бешенной красоты…, не видел никогда такого, бес попутал залезть в душ, музыку в душе впервые вижу, извините…, это…, слышу… Такой вот кафель не видал никогда, это же не ванная комната, там жить можно, там люстра, которую я видел во сне много лет назад. Бес попутал…, ванная для королей, один раз в жизни…, будет мне что вспомнить и внукам рассказать, это все бесы, они…, гады мохнатые! - снова необоснованно обвинил нечистую силу Петя и сделал лицо еще пасмурней и непонятней.
- Ага, бесы виноваты? Будем судить бесов, но я видела там только тебя, мастер душевых кабинок. Тянешься к прекрасному? Это я должна тебе приплатить за эротический фильм с голым мужиком и стоячим членом под песню Антонова, исполненную в голом виде голым самородком. Такой концерт по ТВ не покажут, такое увидишь случайно и запомнишь навсегда. Не напрягайся, мужчинка, там камера стоит, и я все видела. Папаша твой, видать, был ходок и настоящий пожарный кимберлит. Я тебе так скажу, работу сделай по- быстрому, лавэ на столике в холле и вали отсюда в свой мир, понял, Шрек? Ха-ха- ха! – искренне рассмеялась дама в чулках снова лизнув языком губы.
Пете показалось, что язык у нее на самом деле раздвоенный, как у настоящей анакондовой змеи или шустрой ящерицы.
- Во, бля! – только вымолвил Петя и покраснел, быстро вспомнив своего возбужденного не вовремя брата. – Я вас понял! Сейчас же все сделаю, извините во имя нашего Господа Всевышнего Бога, нечаянно все, как-то не по-нашенски, не по-христиански, извините великодушно. Признаю свою вину, меру, степень, глубину, - процитировал слова из знаменитой сказки, знаменитого покойного автора Петя и внимательно рассмотрел, как владычица квартиры встала с кресла.
Нога быстро ушла с другой стройной ноги, обнажив красный угрожающий сигнал «Внимание» дорогущих туфель с выдумкой и черный узорчатый конец чулка. Уф…! Юбка обтягивала её бедра и была задумана только с одной целью, чтобы мужики видели, как эта самая юбка, обтягивает эти самые бедра и задний вид всей картины с изгибами линий для тугого воображения. Её лицо было красивым, но каким-то реально злым. Сахарный цвет белых бриллиантов бодро бросал яркие отметины на ее щеки обозначая исключительность её бытия. Она была в белой блузе с пышным жабо, которое сразу увеличивало ее грудь на два размера и так было задумано изначально при покупке данного жабо в каком- то хитром магазине, где продают именно такие иллюзионные жабо для иллюзий ещё большей груди. На руках было всё правильно: вместо идиотских маленьких золотых колечек на каждом пальце, как у торговок или людей периферийного становления, она сверкала одним золотым перстнем с желтыми сапфирами и чистыми изумрудами без включений. Это было не просто кольцо, это был танкер «Дербент» с платиновой зернью и живыми солнечными лучами в закрытых помещениях. Такой перстень всегда обозначал две вещи: большой успех и реальную власть. Не кольцо, а целая неизвестная Планета на руке, которой завидовали все женские астрономы.
Её руки излучали здоровье и цепкость сильных ногтей. Они были изумительны, с белой окантовкой чистоты и намеком на когти хищной Гарпии. Такие руки не могли мыть посуду после себя и остальных, стирать грязные пятна на обратной стороне ковра, пылесосить джермс в складках плотных гардин, мыть полы, резать филе домашней курицы, разрывать целлофан на подаренных цветах и еще двести пять функций делать не могли…, туда же относится и чистка несвежей рыбы. Эти руки могли держать обыкновенный карандаш, хорошо реагирующий руль, дорогущую ручку «Монтеграппа», лазерную указку, черную сигарету, золотую зажигалку, доллары, евро, рубли, швейцарские франки, экю и даже тенге с английскими фунтами настоящих стерлингов.
На голове была римская классика тамошних уважающих себя древних матрон: поднятые наверх волосы и два густых спадающих локона для шевеления на лице, заманивания в пасть-ловушку для возбуждения разных интимно-грязных мыслей мужских голов, для обращения внимания и концентрации на владелице этих самых локонов. На левой кисти она носила странный браслет цены не малой из какой-то дальней песочной страны, где в обыкновенной лавке можно даже наткнуться на знаменитый доллар «Волосы». Браслет всем своим видом указывал на наличие колдовства и тайной силы. В его янтарном центре была головка цветка похожего на шотландский чертополох. Вся необычность обработанного куска янтаря была в том, что природа закрыла синюю головку бутона в янтарной смоле, как одинокий глаз, обрамленный четкими длинными ресницами сверху и снизу. Это производило впечатление замаскированного чуда. При первом взгляде на браслет он завораживал сразу и создавалось такое впечатление, что на кисти её руки сиял синий глаз с ресницами, готовый подмигнуть или закрыться.
Эльвире Эдуардовне Шпиль было тридцать девять лет, её дети, которые были задуманы изначально в ее судьбе с 19 лет, все еще находились где-то на небесах, общаясь друг с другом и понятия не имея, когда же их пригласят в новый мир, где есть одна родная мама, полная тепла, нежности и вкусного молока под пышным жабо. Но пока не состоявшейся маме было совсем не до детей, ее понес поток испытаний деньгами, властью и восторгами со стороны, и ни конца, ни края, как на реке Волге, этому потоку не было. Она купалась в сумасшедших возможностях, которые уничтожали ее жизнь каждый день.
Эльвира Эдуардовна была Председателем Правления сразу трех слившихся Трастовых компаний, настоящей мастерицей купирования чужих мнений, жестко проводящая любое заседание по выявлению вольнодумства и сомнений в ее главенствующей фигуре. Дивные перелеты в частном самолете, холодный старый французский дом на двенадцать комнат, где никто не жил, кроме пяти кроликов в саду, трехсот пятидесяти девяти тараканов и тридцати трех курсивных молей. Дорогие курорты с обязательной прозрачной водой и толстыми седыми мужиками с оттопыренной нижней губой и нажратым животом, привычные потоки денег с четкими рядами нулей, берущих свое начало из каких-то банков и уходящие снова в какие-то банки, размашистые подписи…, снова подписи, новые лица, привычные звоны бокалов с шампанским и дикая скукотища под вечер дома в московской квартире один на один с зеркалом и телевизором. Иногда она лежала на испанской кровати, сделанной с испанской совестью и качеством, накрыв свое лицо маской из китайской рисовой бумаги, пропитанной маракуей, медовыми отрыжками пчел и вытяжками из кунжутных зерен. Её, как всегда, посещала мысль номер один – «что будет дальше со мной в этой сумасшедшей гонке?». До её сорока лет оставалось пять месяцев, три дня и девятнадцать часов. Дом во Франции, в лесу во Внуково и в Сочи, квартира в Москве и Лондоне, пять счетов, забитых деньгами, шкафы с сумками и блеском материалов и цветовых гамм, батальоны туфель, горы платьев, целлофановые запечатанные пакеты чулок, леопардовых брюк, свитеров и всего, что только продавалось в бутиках, все это было, лежало, стояло, висело, не шевелилось и втягивало в себя пылевые облака, наглую моль и тени, блуждающие везде и всегда. Только находясь в одиночестве в глупой тишине гавкающего тупого телевизора и часто поющих мобильников, лежа на шелке и глядя в потолок, её разрывали мысли незаполненной пустоты и ненужности. Кошки не было, собаки тоже, это были животные не ее бытия, потому что ее бытие определялось только её сознанием и полным отсутствием забот о каком-либо ближнем, будь то маленький хомячок или косолапый мужик в трусах, ляпающий босыми ступнями по полу с подогревом по направлению в туалет в 2 часа ночи. Два человека…, два разных человека уживались в ней: один днем, другой поближе к ночи, когда одно пахучее одеяло и одна подушка заменяли несуществующую волосатую грудь и живое слово самца человека. Мысли в ее ночной голове выстраивали целый улей и, быстро превращаясь в летающий рой, атаковали ее мозг, заставляя размышлять о себе и больше ни о ком. Себя было жалко и очередное жало пролетающей мысли вонзалось в район виска, заставляя анализировать, думать, сожалеть и подходить все ближе и ближе к какому-то краю, за которым темные леса, глубокие скалистые провалы, снежные лавины, тяжкая, совсем неуправляемая сель, и что-то ужасно неразумное. Не помня моменты провалов в сон, она просыпалась утром не сама, а под звук жалящего будильника. И первая мысль в ее голове начинала ее кусать, подавая правдивую картинку одинокой жизни или даже не жизни, а существования в мире выгоды и чужих слюнявых клыков. Огромный экран начинал что-то вещать, вталкивая в голову отрывки наставлений и глупых советов, одевался нежный халатик на голое тело, теплые тапочки с пуховым бомбоном из хвоста кем-то убитого кролика и тело выводилось в длинный коридор, ведущий в огромную душевую комнату, сияющую зелеными отблесками невидимых ящерных чешуек и люстрой, похожей на сталактиты. Утро было похоже на все предыдущие и на все будущие утренние подъемы и это ей очень не нравилось, но стрелки часов подгоняли приводить свое лицо в живой презентабельный вид для отправки в другую жизнь, где во что бы то ни стало нужно было надувать чужими ртами свои собственные паруса и даже большие, очень выгодные дирижабли.
Просмотрев двенадцать страниц какого-то нового драфт-контракта на сумасшедшую сумму, она услышала, как дверь внизу тихо закрылась и датчик открытия и закрытия дверей щелкнул прямо на столе красной лампочкой.
«Ушел… любитель красоты и водной стихии! Бес попутал, бес попутал…, какой забавный мужичок, даже очень симпатичный, вот я напугала ещё одного самца…, не мужики, а холостые патроны…, хоть бы раз что-то стоящее подвернулось, схватил бы за шею и швырнул на кровать, блин…, уроды с маникюром, тревожные гномы, затоптанные жизнью! Не мужики, а ленивцы на деревьях, жрать и спать, потом снова жрать… А этот смешной и смелый, принял чужой душ, в чужой квартире под музыку, стеснялся, признал свою вину и меру, и степень, и глубину, даже покраснел. Забавный мэн! Редкий типус, редкий, таких нынче днем с огнем не сыщешь… Белиберда одна, а не мужики... В бюро, молодцы, настоящего мастера прислали. Надо узнать, как его зовут…» - подумала Эльвира Эдуардовна и, поднявшись из-за стола, отправилась к пятому окну, где штора мягко стала ездить поверху, не скрипя и не цепляясь за что-то там невидимое. «Молодец, починил!» - снова мелькнуло и ушло в никуда.
Открыв балконную дверь, она вышла наружу под стойкие лучи теплого Солнца, взглянула на сияющий центральный купол Христа Спасителя и задумалась. Что-то обдумав, она нажала на невидимую кнопку в телефоне и стала ждать позывных. На том конце вакуумных воздушных сообщений кто-то нажал на кнопку тоже или провел пальцем по дисплею, как будто смахнул залетную соринку теплой осени.
- Доброе утро, Эльвира! – раздалось на другом конце приемника.
- Тучин, Алешечка, здравствуй, я так рада слышать твой голос! Я решила тебе позвонить, ты в городе или…
- Я в городе! – ответил Алексей Тучин и улыбнулся, но его улыбку антенна связи не передала в эфир, что являлось большим упущением компании разработчика.
- Тучин…! – она очень любила произносить его фамилию и делала это часто. - Ты сегодня вечером ужинаешь со мной, вопросы есть? – прозвучала настойчивая инструкция.
- У меня вопросов не так много, их просто уйма. Что значит все утверждающая фраза в металлической обертке – «ты сегодня ужинаешь со мной?» А ты меня спросила, что я делаю сегодня вечером, умираю ли я с голоду и нужен ли мне вообще какой-либо ужин для нанесения удара по моему организму? Вечером, именно сегодня, я провожу консультации с детским народом на тему «Абсолютное оправдание девочки Тани, которая уронила в речку мячик!». А если серьезно, отвечу сразу - с голоду не умираю, ем мало, вечером не ем совсем, ужинать вечером с кем бы то ни было не хочу…
- Это я-то – «с кем бы то ни было?». Это и есть твоя уйма вопросов, Тучин? – напрягаясь, спросила Эльвира Эдуардовна, не подозревающая, что в телефоне у Алексея она была обозначена, как позывной теплого кудрявого животного – «Э-Э»
- Помнишь песню – «Я тучи разведу руками»? – спросил он и снова улыбнулся про себя.
- Ну, тогда давай пройдемся по Набережной или в парке, - игнорировав вопрос, предложила Эльвира Шпиль, - мне нужно посоветоваться с тобой по одному важному вопросу.
- А что я скажу жене…? – вставил Тучин безобидный вопрос, похожий на взрыв очень осколочной гранаты.
- Какой жене…? – с паузой изумления спросила собеседница, притихнув и прикурив черную тонкую сигарету на огромном залитом солнце балконе.
Ее лицо стало классикой женского лица, которое быстро формируется у всех женщин, внезапно услышавших о существовании какой-то внезапной жены и уже совсем неожиданно занятой территории.
- Настоящей жене, на которой я недавно женился, которую я люблю, которой пою свои песни под гитару на нашей кухне, которая моя одна, моя единственная, которую я очень…, на самом верхнем уровне любви…!
Пауза зависла в воздухе не шевелясь. Тучин не смаковал слова, а душевно выговаривал самую настоящую правду, но Эльвира Эдуардовна подумала иначе, она подумала, что он над ней издевался, трогая самые сокровенные титановые струны её расстроенной арфы.
- Ужинать не получиться. Ты звонишь по делу, как я догадался? Приступим к делу…
- Догадливый ты, Тучин. Мне нужно твое мнение по этому новому немцу Бурке, который появился неизвестно откуда и как-то быстро стал что-то доказывать на моих совещаниях и совать свой нос в разнокалиберные финансовые вопросы моих поставок.
- Дальше можешь не продолжать… Ты же помнишь кем я работал половину своей сознательной и очень тренированной жизни? Я умею читать между строк. Этот немец не мог появиться ниоткуда, его тебе прислали, подбросили и нежно внедрили в офис, что уже странновато само по себе, не так ли? Твои партеры тебе рассказали, что именно немец Бурке соображает в поставках больше, чем рядовой Ваня, обученный в наших Университетах. Я сегодня знаю минимум пять правильно тренированных и обученных человек, которые будут на тебя работать день и ночь и одновременно благодарить Господа Вседержителя за то, что ты им доверила свою логистику юго-западного направления. Возникает вопрос из классики древнего мира, где жили очень умные и образованные люди – «Quid Prodest»?
- Кому это выгодно…? – подхватила она сразу же.
- Ты хорошо училась в Университете. Вот именно! Это выгодно тому, на кого этот немец Бурке работает и докладывает о масштабах твоих перевозок в вечернее время на каких-то тайных встречах твоих врагов. Уверен, что твой новый «Бош» – легкий шпион с задачей переходя в основную фазу уничтожения твоего бизнеса.
- А если ты ошибаешься? – переспросила Эльвира.
- Допустим, что я ошибаюсь. Что в данном случае ты теряешь? Какого-то немца? Я тебе дам первоклассных наших спецов, выберешь себе лучшего, который тебе глянется, вместо Германского парашютиста у которого дедушка сто процентов работал в гестапо или СД. И запомни, тебе в твоей работе навязывают чужой фристайл и чужого лыжника, не подозревая, что у тебя есть такой золотой логик от бывшего комитета, как Алексей Тучин. Понятно? Извини, что похвалил себя сам. О Родине нужно думать, о своей Державе, новых рабочих местах для соотечественников, а не об устройстве иностранных шпионских граждан на высокооплачиваемую работу. Мне эти немцы - вот где уже сидят, начиная с рассказов моего деда-партизана из армии Сидора Артемьевича Ковпака. Ну, ты же все понимаешь, я тебе нужен только как магнитофонный гипноз архива твоих мыслей и реальный рассеиватель твоих глупых сомнений. Береженого всегда на небесах еще больше берегут!
- Убедил, Тучин! Спасибо за консультацию. Если надумаешь поужинать со мной, звони…, гад женатый!
- Мы с женой после пяти не едим, поэтому я в свои пятьдесят восемь выгляжу на тридцать один…
- С половиной…! – зло бросила Шпиль.
- Тебе, Элька, замуж надо и мгновенно тройню родить, а ты все бабки зарабатываешь и прячешь как хомячиха. Тебе беременной нужно разгонять все машины на Тверском бульваре при переходе дороги, и пожирать кефир с клубникой для троих ртов в животе. Тебе скоро сам Оноре де Бальзак будет в окно стучать дубовым прутиком. На кой черт тебе столько экю, долларов, евро, рублей и даже тенге? Ездила на Мэрсе, купила Ролс…, на кой тебе Ролс…, два «Бентли» пыль собирают в гараже, подгнивают и молчат, а на кой? Сама себе поясни и задумайся. Я на шестой «Мазде» уже десять лет езжу и ничего…, нормалёк… В городе полно сумасшедших, не забывай пристегиваться ремнем. Брось клич по стране и выйди замуж, а я на свадьбе у тебя напьюсь за здоровье…, чаю с сахаром…, в прикуску! – совсем весело ответил Тучин.
- Пока не встречу настоящего поэта для моей души, замуж не выйду…
- А…! Снова поэзия верхних слоев атмосферы? Скажу тебе, что всех классных трубадуров давно уже разобрали летающие ведьмы, остались только те, для которых рифма «ночь-прочь- дочь- мочь» - это вершина творчества. Если ты хочешь мое глубинное мнение, то не искала бы ты поэта, а вышла бы замуж за обыкновенного, правильного, симпатичного мужчину, Васю или Петю, мастера на все руки, с хорошим наследством в штанах. Это в жизни куда выгодней и лучше, чем пафос рифмы- «жабры – канделябры». Короче, Элька, выходи замуж, и чем быстрей - тем лучше, и не морочь всему миру голову. Живешь по старому принципу: «кто уходит на охоту обязательно теряет свое место у печи». Тебе охотиться на деньги уже не надо. Времена изменились… Ты же не девушка уже, тебе тридцать семь, - быстро соврал Тучин и широко улыбнулся, понимая, что она улыбнулась тоже и хорошо понимает, что он понимает, что он соврал и она это понимает.
- С половиной! – ответила Шпиль и отключила связь.
Затянувшись тонкой черной сигаретой, похожей на маленькую ядовитую змейку с отрубленной головой, она выдохнула в атмосферу сноп полупрозрачного дыма и поймала себя на мысли, что поэт, которого она хотела бы в мужья, вовсе и не поэт, а какая-то безразличная блуждающая тень возле ее забитого под завязку мясом холодильника. Эта тень временно худого термита будет постепенно выжирать запасы ее мяса и толстеть. Это казалось грустным, даже очень грустно-печальным… Хотелось чего-то такого, что она не могла даже сформулировать. Ей хотелось природного очарования, настоящего, неподдельного, искреннего. Ей хотелось… Прокатывая собственные мысли, она набрала другой номер и приложила «Эпл» к уху.
- Я вас слушаю, Эльвира Эдуардовна! – ответил кто-то с нотами дисциплинированного испуга.
- Нет. Это я тебя слушаю. Докладывай! - зло бросила Шпиль и прикурила вторую ядовитую змею без головы.
- Я все ваши распоряжения выполнил, вам осталось только подписать бумаги. Пару минут назад заходил немец Бурке, просил отчет по нашей логистике за прошлые три месяца. Я не дал. Без вашего распоряжения, я ничего и никому…
- Не дал и правильно сделал. Запоминай…, сейчас же и быстро напечатать приказ об увольнении Бурке.
- А на каком основании? – уже смелей спросил воодушевленный мужской голос.
- Ха…! На модном основании –«потеря доверия». По- моему самая ходовая и скользкая формулировка на сегодняшний день у всех хитро сваренных овощей. Пойди выясни, как это потерять доверие в моих глазах? А вот потерял и все тут, иди докопайся… На его место быстро оформишь человека, которого я тебе укажу через пару дней. Отныне возьми за практику, записывай все вопросы, которые тебе задают в мое отсутствие, кто задает и когда, понял? Это для анализа шпионской деятельности против моих фирм… Отчет каждые три дня в письменном виде, добавка к жалованию прилагается.
- Вас понял, Эльвира Эду…Эду…Эду…
- Сходи к логопеду и прекратишь заикаться, за-та-ты-ка! Не называй меня по отчеству, если оно тебя постоянно тормозит и убивает. Просто давай информацию, понял? Далее слушай: когда напишешь приказ об увольнении Бурке, поставишь мою подпись своей рукой и вручишь немцу. После этого жди любых внешних проявлений и потом доложишь мне, кто будет тебе взрывать телефон с вопросами о причинах его увольнения. Особенно меня интересует тот, кто либо будет старательно рвать себе задницу в поисках причины, либо выяснять нежно и тихо. Именно на этот вопрос включи свой ментовской нюх и оперативные навыки, понял?
- Так точно! – ответил бывший следователь, имеющий и тот самый нюх, и логику, и навыки, и понимание в играх умов.
Она стояла на балконе и размышляла, разглядывая солнечные лучи на позолоченной крыше храма. Эльвира Эдуардовна очень хорошо понимала один железный жизненный закон- если ничего не делать для себя, а только рассуждать, думать и взвешивать, а также фантазировать, представлять себя в разных образах и примерять новые кадры совершенно новой жизни, то ничего наяву не появиться. Ее взволновали слова Тучина о простом мужике, который стоит на земле двумя ногами, что-то делает золотыми руками и не пишет дурацких рифм. Это было целое совпадение. Она вспомнила лицо мастера из фирмы, стоявшем в ее ванной голым под песню Антонова с черным полотенцем на плече. Что-то легкое и одновременно назойливое тронуло ее изнутри. Она почему-то подумала – «А вдруг это судьба?». Так зарождается идея фикс, лица которой никто никогда не видел, но шел у неё на поводу, как преданная такса на запах жаренной сосиски. Идея фикс замаячила перед ее глазами синими покрывалами с нежно розовыми кругами, это было начало наваждения или трезвый расчет перед днем своего сорокалетия.
Пиво было холодным и у Пети от восторга пивного запаха и буйной пены начинало стрелять в трахее и радоваться в желудке, куда пивная холодная струя уже прокладывала свою дорогу, оповещая всем внутренностям о приходе кайфа удовольствия в родные пенаты. Он жадно держал кружку в крепкой руке и смотрел на пузырьки свежего напитка. Все заказы были уже позади, деньги были заработаны и мирно покоились в кармане джинсов закрытые молнией. Петя любил этот пивной барчик на углу Стефановича и Клары Цеткин, он его посещал часто и вдыхал знакомый студенческий запах. Свежее пиво здесь было всегда, плюс официантка…, под сорок, со все понимающими глазами и страшно ровными ногами, подчеркнутыми чистой мини юбкой и высокими босоножками на каблуке. Иногда можно было купить красных раков с длинными усами, креветок, огрызки кальмаров, всякую морскую сволочь вместе с рыбой вяленой, пареной, лущеной, сушеной и так далее. Барчик был правильный и потратить там деньги можно было в удовольствие.
Петруччо пил пиво, поедал какую-то сушеную рыбку с зубатой пастью и обдумывал свой старый насущный вопрос - эмигрировать ему в Израиль к брату или нет? Этот вопрос выпивал с него целый бидон его полу еврейской крови и не давал покоя, а решение все не шло и не приходило. Петя уже все взвесил как настоящий шахматист в деталях, в выгодах, в деньгах и во всех неудобствах, но так и не мог принять решение и ответить на вечный вопрос – Что же делать? Разорвав еще одну часть мозга от собственного бессилия, он сделал мощный глоток пива внутрь и ощутил легкое счастье с намеком на блаженство. В голове мелькнули стройные ноги той женщины, в душе у которой он купался и танцевал голый под Антонова и его мечту. Он вспомнил ее якобы раздвоенный язык, облизывающий губы настоящей флейтистки, ее жабо и нечеловеческий взгляд одиночества.
«Редкая сучище! А зачем богатой и состоявшейся женщине мужчина?» - подумал Бродский. «Любой мужик для нее- это как…, это как машина…, нет…- стиральная машина и пылесос, посудомоечная машина, еще и член по вызову и просто домашний дурак…, да, именно домашний клоунский дуралей! Принеси то, принеси это, сделай, хочу, ради меня, поскорей и так далее бесконечное количество раз. Фу! В печенках сидит этот расклад. Богачки они такие, они всю шкуру снимут без рубанка, аквариумные рыбки в океане пресной воды…».
Петя Бродский был только наполовину еврей, на вторую половину он был русский и даже немного украинский и еще немного белорусский и вообще фамилия не славянская, а знаменитая, та самая, того самого Бродского, чем он и гордился, хотя ни одного стихотворения однофамильца не знал наизусть, что было ему стыдно…, иногда! Петруччо пил вторую кружку свежего и совсем не разбавленного пива, получал дикое наслаждение и думал, где нужно работать и что нужно делать ежедневно, чтобы купить такую вот двух ярусную квартиру с такими огромными балконами, где могут поместиться танки и даже БТРы.
«Такой квартиры никогда не будет у меня, ни здесь, ни там- в Израиловке, куда зовёт брат, где тоже нужно будет ходить по чужим квартирам и чинить чужую частную собственность, зарабатывая не мало и не много, а столько, чтобы жить и продолжать чинить чужую частную собственность. Карусель замкнулась от неба до земли… Грустно, едрена Матрена! Очень грустно и бесчеловечно со стороны того, кто спланировал мою единственную жизнь на этой Земле!» - пронеслось в голове у Пети, и он широко открыл рот, чтобы впустить туда пивное удовольствие в очередной раз.
Затем ему в голову лезло множество вопросов, на которые были половинные ответы и недалеко ощущаемая зависть к тем, кому он чинил, подкручивал, чистил, ставил, фиксировал, возвращал к жизни какие-то железки и правил перекосы.
Домой идти совсем не хотелось, там сидели в засаде сразу две очень ядовитые змеи, старая мама его жены Леночки и сама Леночка - молодая змея, желающая стать столбовою дворянкой, как у Александра Сергеевича Пушкина, либо драконом с большим ведром краденого чужого золота на антресолях. Петр три года назад выработал тактику своего поведения и полностью покорился своей судьбе. Он уже совсем не помнил, что имел в голове, когда пошел в ЗАГС с Леночкой и ее мамой. Тактика была простой и рабочей – он просто старался молчать и не давать новые трамплины для взлета фантазий двух нехороших женщин, одну из которых он таки побаивался. Вся его сексуальная жизнь зависела от расположения Леночки к нему, но и от ушей Леночкиной мамы улизнуть не удавалось почти никогда, разве что в ванной под звуки вечной воды из-под крана, и то по Ленкиному желанию. Мозг Петруччо, как его с любовью называла родная мама, был занят образами той женщины, у которой он принимал музыкальный душ, мысли путались в каплях легкого алкоголя, фантазии набирали свой градус, и он уже улыбался, наслаждаясь новым фильмом со своим участием.
Вторая кружка свежайшего пива заметно закончилась, время личного покоя исчезло тоже, и пора было идти домой в серпентарий, изолированный стенами и тихими смазанными дверями двух комнат. Петя поставил пустую кружку на стол, аккуратно свернул пакетик с остатками скелета съеденной рыбки и расплатился с официанткой, мимолетно бросив свои глаза на её безобразно ровные ноги и красивые пальцы на ногах в босоножках с розовым педикюром, похожим на живых божьих коровок без черных точек. У его жены такого педикюра отродясь не было, один черный траурный маникюр, мать её…, ведьму велосипедную…!
Эльвира Эдуардовна ждала гостей. Не просто гостей, а людей из ближнего круга. С некоторыми из них она хотела обсудить фундаментальные вопросы новых направлений, остальные могли разбавить ее одиночество. Ей было приятно видеть и тех и этих, они дадут ей возможность блеснуть, хотя на улице сгущались тучи, и молния планировалась яркая, намного ярче, чем новое платье Эльвира Эдуардовна за кучу денег от какого-то кокаинового голубого кутюрье из очень маленькой страны. Шведский стол был уже накрыт и четыре наемника- официанта метались вокруг в вихре старания брачных стрекоз, оправдывая деньги своему ресторану. На столике справа стояли пучки любимых ландышей, напоминавшие перевернутых детей осьминогов с белыми головами, они дополняли и подчеркивали красоту небольших хрустальных ваз. На столах все было строго разграничено и предлагалось тяжело закусить всем голодным, полуголодным, полу сытым и совсем сытым. Она знала сколько человек придет, сколько припрется и сколько ее посетит, это была арифметика предназначения каждого. Эльвира Эдуардовна понимала разницу между этими синонимами. Планировался праздник с разговорами, многократными курениями на балконе, разделениями по темам и пошлым анекдотам на пары, тройки, четверки и так далее…
Она вышла на балкон с видом на новенький Храм, слева был стол и справа был стол, много чистых пепельниц и резвый юноша с голодными глазами, полными легкой ненависти к бытию. «А если он на свете, этот праздник?» - мелькнула грустная мысль от Сатаны в голове у хозяйки квартиры, и затем эта мысль быстро выветрилась прочь с глубоким вздохом. Эльвира подошла к юноше в белоснежной рубашке с полотенцем наперевес и, взглянув в его слегка прыщавое лицо, произнесла:
- Мне виски полбокала, без льда, с ложкой меда, сообрази, боец! – юноша был шустрый и заводной, метнулся быстро, не задавая никаких вопросов, профессионально откупорил самую дорогую бутылку, налил в розетку прозрачного меда и вложил в нее серебряную ложечку.
За его паучьими манипуляциями Эльвира наблюдала внимательно и с интересом. Выставив все на небольшом подносе, он стал по стойке «почти смирно» перед глазами Эльвиры. Она курила и дула сизый дым в воздух, внимательно разглядывая юношу и о чем-то размышляя и прикидывая схемы возможных удовольствий.
- Молодец! Все сделал быстро, правильно и четко… А скажи, боец, ты смог бы подать цыганское национальное блюдо? Это на случай того, если кто-то из гостей припрется вычурный и с манией величия в оригинальной обертке и будет заказывать всякую ересь, чего у нас нет, никогда не было и быть не может.
- Сделаем, сообразим, сочиним…! – быстро ответил дисциплинированный плут в белой рубашке.
- Например…
- Определенный сорт колбасы на столе выдам за конскую колбасу под названием «Товес Бахтало лавэ нанэ» или же специальное блюдо «Шаро-Баро». Никто не придерется, потому что ничего не соображает, вот и будет национальное цыганское блюдо, еще и свечами подсвечу и посыплю каенским перцем для цыганской правдоподобности и черного угару. А на особый удар блюдо под названием – «Матуди дава». Никто не поймет и поверит сразу в моё ай-нэнэ…, чавалэ! Будут грызть жесткую курятину, как специальную цыганскую конину…
- Обманщик шустрый, лихой ты плут какой… Чемпион Лиги вранья! – искренне удивилась Эльвира.
- Работа такая, все для клиента, любой каприз на хмельной пирушке за ваши ценности, золото, изумруды и поцелуи! – бойко отвечал юноша, в упор разглядывая её губы настоящей флейтистки и не скрывая сексуальные позывы заинтересованности.
- Я рада, что ваш хозяин Борис Абрамович дал мне сообразительную команду. В общем так, солдатик, если все пройдет красиво, как по Спилбергу, получите премию имени Ленинского Комсомола, понял?
- Не совсем, что за премия такая? – спросил официант-наёмник.
- А…, ты же из другого мира, малыш, тебя еще и на свете не было, когда мы отдавали пионЭрские салюты, собирали металлолом и клялись в верности КПСС. Повезло тебе, Мурзилка. Ну, словом, будет все хорошо, понял? – шепнула Эльвира Эдуардовна и поймала себя на дурацкой мысли оставить этого молодого котенка у себя до утра.
Потом эта кошачья мысль ушла курить в неизвестном направлении из-за появившейся высокой самооценки. Эльвира опрокинула в себя бокал виски, выдохнула душистый воздух, облизала ложку с медом и вошла в комнату, взглянув на немецкие часы с боем, похожие на очень красивый гроб без мертвого человека внутри.
Первым в квартиру ввалился весельчак Кулакли, это была его фамилия греческого происхождения, доставшаяся ему от бурлящего любовью папы, которого он в глаза не видел. Сандорс был уже навеселе с какой-то девушкой библиотечно-учительского вида с перепуганными глазами сквозь обязательные очки, но с очень удачной фигурой вульгарного класса и правильными бедрами.
- Эльвирочка, привет! Это Катя, мой свежий друг и товариСч из библиотеки имени Маяковского, она никогда не ела того, что у тебя на столе, и я, не посоветовавшись с тобой, решил, что нужно поддержать физические силы нашего отечественного рядового библиотекаря, ибо харч выдаваемый им государством - скуден, малокалориен и является позором для страны.
- Ну, решил так решил, кому же решать, как не мужчине, правда…, Кэт? – с улыбкой ответила Эльвира, дотронувшись длинными пальцами до острого подбородка случайной гостьи и унюхав запах каких-то дешёвых совсем не французских духов.
- Та! – тихим голосом ответила Катя из библиотеки, красиво изуродовав всем понятное слово «Да» и, одновременно вяло, убирая наглую ладонь Кулакли от своей левой ягодицы.
- А где все? Еще не пришли? Вот уроды! Зато я пришел… Так-с, уважаемая Эльвирочка Эдуардочка! Разрешите ознакомиться со списком Шиндлера. Надеюсь…, увидеть душу в маринаде и шашлык из роз! – бросил веселый гость с лицом наглого, загорелого мужика с ранчо и взял Красное меню в позолоченной оправе.
Он бросил взгляд на стол с алкоголем и, не обращая внимания на официанта, схватил холодно-ледяную бутылку водки «Белуга», налил четверть стакана себе и полстакана библиотечной девушке. Затем он быстро подцепил кусок какого-то розоватого мяса с прожилками и, не сказав ни слова, запрокинул все в ненасытную ротовую трубу. Перекусив кусок мяса пополам ровными зубами, он стал мощно его жевать, потрескивая желваками с ощущением реально заходящего внутрь счастья. Пригубила водку и Катя, поправив очки и скромно присев на край диванчика.
Вдруг с шумом отворилась тяжелая дверь и с возгласами на разный манер понимания момента, в коридор ввалилось сразу семь человек. Это были все ее партнеры по разным видам дел и направлений. В основном женщины, удачные, незамужние, желающие и не желающие себе более приземленной жизни. Они по очереди подходили к Эльвире Эдуардовне, говорили всякую чушь, затем чмокали ее в щечку, при этом поцелуй был похож на поедание обыкновенного свежего торта. Кто-то что-то принес, какие-то коробки с цветными заманихами –этикетками на английском языке с непонятными иероглифами дальних передовых народов. Все это сопровождалось шумными выкриками фамилии Кулакли, которого обступили все сразу, стали тискать за задницу и тренированную талию, нюхать ноздрями его новый японский одеколон с запахом жженного дерева гикари и венге, лезть языками ему в рот и ощущать свою нужность и нежность в окружающей среде. Развеселый Кулакли купался в женском внимании, разрешал трогать свои тренированные ягодицы через итальянские брюки, нюхать шею и сам залазил языком во рты знакомых женщин, проверяя наличие их шершавости, часто бросая взгляд на очкастую девушку Катю, скромно наблюдавшую за чужим обменом слюной.
Эльвира Эдуардовна все видела и радовалась, что Кулакли её посетил, потому что он был фонтаном идей, наглости, дикий враг скуки и всегда хорошо пах на расстоянии вытянутой ноги и даже языка. В открытые двери заходили все новые и новые гости, шум увеличивался, рождая небольшой хаос и веселье. Секунды потекли быстрей и незаметней на всех часах. Женщины были ухоженные и блестящие, как рыболовные блесны, без моральных барьеров и серьезных лиц, открытые к общению физическому и интеллектуальному. Кроме проныры Кулакли появилось еще несколько «мушкетеров», уже разливающих алкоголь и сооружающих бутерброды с колбасными сырами, черной икрой и горячим виноградом. Глаза горели от изобилия ресторанной жратвы, многоцелевого алкоголя и разных блестящих женщин. Кулакли вился, как ядовитый плющ, возле любительницы книг – молодой Кати…, рассказывал ей на левое ухо что-то веселое, подливая белую абсорбированную «Белугу» в немецкий стакан и выдавая ей прямо в рот отборные виноградины цвета счастья. Девушка перестала поправлять очки, как синдром неловкости, и стала подхихикивать, позволив держать себя за кисть руки…, затем Кулакли поставил свои пальцы ей на поясницу, поближе к поясу джинсов и ее бедрам, трогая кожу и выискивая эрогенные будоражки. Он представил себя гениальным виолончелистом, а Катю большой скрипкой с изгибами на красивом корпусе и ногах. Кэт стало реально веселей и ее библиотечный дух со строгим взглядом Достоевского быстро выветрился с запотевшей водкой в никуда…, к чертовой бабушке…!
В это время кто-то включил музыку легкой духовности из старых картотек Аллы Пугачидзе и шумное пространство стало еще шумнее, оповещая весь мир, что Suum сuique! С балкона доносился женский хохот и дым сигарет, дуновение вкусного ветра с запахами жареного мяса где-то поблизости. Машина событий завертелась на медленных оборотах, принимая разнообразный бензин в человеческие тела. Воистину Suum cuique и иначе никак, во все века…!
Фраза «… не хочу идти домой!»- самая распространенная фраза в головах несчастливых мужиков. Нет надобности делать лоботомию и искать эту фразу на запутанных просторах головных мозгов мужской консистенции. Они бредут по городу или даже по безымённому пространству и их головы ежесекундно долбит эта навязчивая мысль…, долбит, как отбойный молоток старый асфальт. Можно только отвлечься на чужие ноги, выпирающую грудь или абрис чужой задницы, яркое платье и все остальное, привлекающее внимание и отвлекающее от сволочной мысли «не хочу идти домой!». Петя не хотел идти домой, особенно после двух кружек пива, потому что в такие моменты своей жизни он становился прорицателем и знал наперед, что сейчас ему скажут в том самом доме, куда он не хотел возвращаться. Он знал все наизусть и не мог понять своим аналитическим, каллиграфическим и шахматным умом, как он попал в такую двойную западню с Леночкой и с ее мамой, которая, казалось, жила для того, чтобы пить кровь с Пети Бродского даже из самых дальних капилляров его пяток. Во всем был виноват только он сам, укрытый одеялом одиночества и запустивший под это самое одеяло наглую вкусную Леночку.
Она тогда приехала с курорта и была загорелой, аппетитной и желанной настолько, что у Пети в венах кровь кипела по температуре кипения чугуна. Но чугун был не виноват, виноват был он сам, с его воображением и сказочным миром, которого у него никогда не было. Потом все было быстро и очень понятно: шантаж беременностью и быстрый ввод мамы на главную роль в этой пьесе. Ее мама Ростислава Анатольевна одним взглядом могла убить четыре мухи, кота и три моли, а заодно и голодную ворону на ветке напротив кухонного окна. Петя Бродский был для нее не только евреем полукровкой, но и еще сладким объектом для внутреннего отмщения за школьные ущемления каким-то отличником Шнайдером. Словом, драматургия нарисовалась сама собой после той самой коварной ночи с Леночкой, когда Петя дал слабину и прекратил думать головой, а поручил это трудное занятие своему каменному члену, не имеющему ни капли головного мозга. Конечно же, позже выяснилось, что беременности никакой нет, но вместо нее уже был коварный штамп в паспорте. А паспорт- это гордость любого уважающего себя гражданина страны. Что сбылось - то и сбылось, а шлагбаум был уже закрыт и завязан на крепкую веревочку.
Идти домой Петя не хотел, он знал фразы, взгляды, упреки и запахи тех двух комнат. В районе солнечного сплетения все ощутимей лазил какой-то черт и топтал грязными теплыми копытами все его чистые помыслы, оставляя отпечатки новых кроссовок. Домой не хотелось еще сильней. Он подходил к подъезду и ярко вспомнил отрывок из научно-популярного фильма о таинстве метаморфозы, когда личинка превращается в бабочку. Вдруг остро захотелось обратной метаморфозы: эту бабочку Лену и ее маму превратить в личинок и закупорить где-то в щели, подальше от себя и поближе к вечным сквознякам.
Он очнулся перед дверью и плохо посмотрел на звонок. Рука нажала на кнопку и его Душа снова стала трещать по швам. Он не понимал, откуда в его Душе появились швы, она же была цельная с самого его детства, с тех времен, когда его бабушка и мама отдавали всю любовь только ему, младшему Пете Бродскому, попавшему в двойной капкан человеческих отношений. Загадка!
Дверь отворилась и понесся очередной акт пьесы с его участием.
- Какого черта ты звонишь, а? У тебя что ключа нет? Почему ты не открываешь дверь своими ключами, я смотрю телевизор и должна…, вот это самое, бегать, это самое…, чтобы тебе двери открывать, в следующий раз не буду, - быстро вывалила Ростислава Анатольевна свою словесную требуху наружу и бросилась назад к телевизору, где какая-то героиня признавалась какому-то слабому герою, что она беременна уже целых три дня и именно от него. Такие экранные сопли она пропустить не могла. Сука!
На кухне было тихо. Чайник пыхтел над синим бельмом огня, стол был усеян хлебными крошками и ждал голубей или воробьев, но никогда не мог дождаться. Петя глубоко вздохнул, взял тряпку, смахнул крошки в ладонь и выбросил в переполненное ведро, на верху которого нагло общались три таракана. Затем он вытащил из горы посуды сковородку, тщательно ее вымыл, достал четыре яйца, кусок колбасы, помидор и маленький квадратик сливочного масла. Натюрморт быстро стал скворчать на сковороде, выбрасывая вверх тепло и вкусные брызги. Помидор набирался вкусности, куски колбасы меняли цвет своих боков на поджаристый, яичница набирала силу, чтобы потом ее отдать Пете Бродскому во время поедания. Он аккуратно выложил все на тарелку, как вдруг в кухню вошла его жена Леночка с включенным мобильным телефоном, быстро и молча забрала тарелку с его яичницей, подхватила вилку и кусок хлебной горбушки, сказав слово «Привет» и так же быстро вылетела из кухни… Сука!
Леночка и ее мама увлеченно смотрели очередной сериал, написанный тихим дегенератом, сделанный другими тихими дегенератами, с никому не нужными актерами в ролях совершенно пустых людей с диалогами дегенератов…
Бродский вздохнул, открыл холодильник и стал повторять все манипуляции с самого начала. В голову пришла страшная мысль, когда все будет готово во второй раз, придет Леночкина мама и заберет вторую яичницу тоже. Логика Пети имела под собой не только почву, но и мощный забетонированный асфальт. Внутри что-то подорвалось и внутреннее возмущение вывело приказ: яичницу не отдавать ни при каких обстоятельствах. Петя закрыл дверь на кухню, быстро схватил тарелку, вилку, хлеб и стал так же быстро поглощать яичницу номер два вместо законной яичницы номер один. Он хотел успеть и успел. Как только он доел, сериал по ТВ закончился, а в его жизни начался. В кухню вернулась Леночка с грязной тарелкой и шумно бросила ее в раковину к остальным.
- Петя, помоешь посуду, хорошо? – проныла Леночка, вытягивая из этих слов крепкие веревки для повешения.
- А ты не можешь? – тихо спросил Бродский, последними усилиями удавливая за горло внутреннее возмущение и злобу.
- Нет, конечно, у меня маникюр новый! – ответила жена и поставила перед самым носом Пети растопыренные пальцы.
На ногтях были нарисованы какие-то красные прожилки с обилием каких- то выпуклых цветов, черточки и точечки…, чего там только не было. Это был смысл ее существования на земле. «Твою ж мать! Дура…!» - подумал Петя и, сцепив губы и зубы, лживо улыбнулся. Он подошел к посуде и начал ее мыть. Ростислава Анатольевна несколько раз заходила в кухню, бросая взгляд в сторону Пети. Круги сужались, цвет климата менялся, он знал, что после того, как он помоет посуду, начнется вечерний спектакль. В таких случаях его спасали песни «Битлз», целую уйму которых он знал наизусть и пел внутри себя. Ему казалось, что с большой любовью он мог бы спеть их и в караоке, но он никогда там не был ввиду семейного климата и большой загруженности на работе. Домывая последнюю тарелку, он вспомнил свой душ минувшим утром в чужой квартире и осознал страшную, катастрофическую правду, что такой душ он не примет больше никогда в своей жизни. Никогда…! Бродский вздохнул очень глубоко, вдавив в себя весь полезный воздух кухни и закрыл шумный кран.
- Петя надо искать новую работу, эта работа не дает тебе и нам столько прибыли, сколько Леночке хотелось бы, понимаешь? – завела свою старинную шарманку Ростислава Анатольевна. – Ты же должен осознавать, что Леночке придется рожать, а это очень большие затраты, ей нужно оздоровиться и хотя бы на три месяца съездить нам с Леночкой на море.
Слово «нам», сразу же насторожило Петю больше, чем все предыдущие слова тещи.
- Здоровье жены, это самое…, это тебе заглавный приоритет в семье понимаешь, Петр? Вот, например, сколько ты сегодня заработал, вот покажи, ради любопытства, сколько…, что молчишь, а? Мало, да? Я так и знала, что мало. Мы с Леночкой решили, что тебе нужна либо новая работа, либо вторая работа. Ты же, это самое…, понимаешь, что вторая работа - это лучше, чем одна работа, потому что денег будет больше, понимаешь меня, это самое? Что молчишь? Что за хамская привычка молчать, а? Скажи, ты согласен, что тебе нужна вторая работа, чтобы Леночка смогла себя чувствовать среди своих подруг более уверенно, а то муж есть, а денег нет, вернее…, они есть, но мало, это самое… Вот скажи сколько ты сегодня заработал денег, а?
- Все что я заработал лежит в банке на моей карточке! – эта торжественная фраза была открытой канистрой бензина, специально брошенной в костер.
Сказав её, Петя ощутил пачку денег в кармане джинсов под надежным зипером и внутренне улыбнулся, обозвав тещу вычурным нехорошим словом.
- Лена! - заорала Ростислава Анатольевна, - иди сюда, все что он зарабатывает, он кладет на карточку в банк, ты слышала, это как понимать, это самое, как это прикажешь понимать, нам нужна наличность, это самое…, понимаешь ты, или твою карточку отдай Леночке, она будет ею распоряжаться, это самое… Она же будущая мать, ей теплые вещи нужны и нам нужно хорошо питаться, понимаешь ты, это самое…?
Петя слушал и смотрел в лицо теще, ощущая, как странно зачесалась его правая рука, ему захотелось схватить сковородку и широко замахнувшись…, но чесотку на ладони быстро победил здравый смысл и боязнь проведенных долгих лет в очень дальних тюрьмах. Мозг переключился на гениальную песню Let It Be, затем, допев последний куплет про маму Марию, Петя совершенно официально обратился в Господу Богу без слов, но в мыслях.
«Глубокоуважаемый, Великий из Великих, Господь Бог! Прошу Вас немедленно меня услышать и рассмотреть мою просьбу как можно быстрее о том, чтобы каким-то Вашим мудрым способом сейчас же удалить меня из этой квартиры, либо организовать этой нехорошей женщине какой-то реальный сердечный приступ, и чтобы ее увезла скорая помощь в дальние больницы насовсем, за горизонт моей жизни. Прошу Вас, Глубокоуважаемый Папа, очень уважаемого мною Иисуса Христа, прошу вас всеми фибрами и не фибрами моего тела что-то предпринять, потому что меня искушает сейчас ваш давний знакомый - Дьявол и хочет вложить мне в руку сковороду и, размахнувшись моей рукой, впечатать её в башку этой твари…».
Как только мысль Пети застряла на последнем слове, в кармане его стареньких джинсов зазвонил мобильный телефон старого поколения. Не обращая никакого внимания на постоянный треск Леночкиной мамы, он взглянул на грязный дисплей и увидел номер телефона, обозначенный как «Заказчик»
- Але! – женский голос кричал в трубку, перекрикивая музыку и чей-то коллективный хохот. – Але! Вы были у меня сегодня, через агентство я вас заказывала, вы еще мылись у меня в душе, помните?
- Да! – спокойно ответил Бродский и стал стремительно перебирать варианты в голове.
Это быстро проснулась и заработала вечная комбинаторика его полу еврейских мозгов.
- У меня прорвало кран на кухне, прошу вас немедленно прибыть ко мне, берите такси я заплачу, сейчас мне кроме вас слесаря не найти…, тройная оплата, нет, плачу в пять раз больше. Я не знаю вашего имени, эй, вы слышите меня? Спасите меня, пожалуйста, мастер золотые руки! – улыбаясь льстила Эльвира Эдуардовна, стоя на балконе и выкуривая черную сигарету, похожую на змейку с обязательно отрубленной головой.
- Не волнуйтесь, поставьте ведро под кран и ждите, я скоро буду! – громким голосом отчеканил Бродский и искренне возрадовался внутри себя от мысли, что на самом деле Бог есть, и он сейчас где-то совсем рядом.
В этот момент в Пете Бродском навсегда умер воинствующий атеист и Вера забрала его душу заметно и убедительно, присоединив его к бесчисленным Легионам Божьего Войска. Позади остались какие-то крики Леночки, перспектива спать эту ночь в одиночестве на кухонном диване…, затем деньги, банковские карточки, хорошее питание, какие-то теплые вещи и пять месяцев на морях без него… Все это пролетело мимо его сознания. Петя рвался вперед всем телом, улыбаясь и громко хлопнув дверью. Он летел без крыльев, потому что с крыльями могут летать любые дураки, дуры и даже птицы, а вот без крыльев и без перьев полетел Петя Бродский, даже не дотрагиваясь до стертых ступенек подъезда. Такси он поймал сразу, потому что уже уверовал в чудеса и был замечен, услышан и сопровождаем свыше...
На балконе у Эльвиры Эдуардовны столпилось десять на половину пьяных женщин вокруг улыбающегося Кулакли, который выводил титанические сентенции, чмокал губами и радовался изобилию красивых и раскрепощенных самок вокруг его тела. Недалеко на балконном диванчике-качелях лежала Катя библиотекарь. Ее глаза были закрыты, но лицо изображало временное блаженство с оттопыренной грудью. Кулакли был спокоен за свою спящую добычу во временном отрубе и посвятил время женской эйфории вокруг. Он владел природным очарованием, иногда усиленным вкусной водкой и к нему тянулись все женщины без исключения, как железная стружка к новенькому магниту. Тема, которую глаголил Сандорс Кулакли, была очень актуальна для сельского хозяйства страны, к которому он имел непосредственное отношение по логистике Эльвиры.
- Девчонки, вы должны очень хорошо понимать, что настоящее экологически чистое куриное мясо есть только у тех кур, которые пьют воду из луж и поедают придорожные камешки и травку. Ни одна ферма, созданная человеком, не возместит ни одной курице экологически чистое куриное бытие с ее куриным пониманием счастья. Вы понимаете, а? Вы думаете, что курицы не имеют понятия о счастье? Ерунда…, имеют еще и какое! – кто-то сзади приятно провел рукой по спине Кулакли и спустился к его ягодицам.
Он облизал губы и снова захотел водки, ему дали выпить, он хрустнул костями виноградины во рту и продолжил свой спич.
- Девчонки, вот вам пример из животноводства, вы видели когда-нибудь, как ходят на подиуме модели? Конечно же видели! Так вот, так ходят овцы и коровы, та же грация, тот же индивид, те же рога и пластика…!
Сандорс остановился и слегка сплюнул виноградные микрокости из рта.
- Вы только вдумайтесь: организованная система не смогла себя организовать…, - потерялся в мыслях Кулакли и снова захотел выпить. - Как я вас всех люблю! – сказал он после непродолжительной улыбчивой паузы, когда его руки прошлись сразу по пяти задницам в облегающих платьях и брюках.
Как и предполагалось логикой таких попойных вечеринок, все сорок семь приглашенных разбились на коллективы по интересам и заразительно хохотали в разных углах огромной квартиры. Эльвира Эдуардовна, как хозяйка аппартаментов и принимающая сторона, медленно и быстро отошла на задние планы. Она нервно смотрела на часы, отсчитывая время приближения того самого слесаря, которого обманным путем она вызвала к себе. Финские краны всех двух этажей квартиры мирно молчали и протекать не собирались. Она подошла к столику, налила себе Гуляющего Джонни и загадочно улыбнулась в никуда. Красивый платиновый бой часов в углу подсказал ровную полночь. Кроме Эльвиры никто не обратил на это внимания и продолжал веселиться. Катя с балкона исчезла, куда-то увлекаемая настырным и решительно настроенным Кулакли. Он загадал всем женщинам известную в узких кругах сюрреалистическую загадку о Мойщике окон и мойщике Золота, быстро уволок Кэт в дальние углы квартиры на второй этаж, откуда скоро послышались девичьи стоны с нотами наконец-то желанно- долгожданного наглого изнасилования. Портье внизу элитного дома прислал смс, и Эльвира быстро подошла к дверям.
Там за дверями стоял мужской человек. Он был в тех же джинсах и той же клетчатой рубахе, как и запомнился Эльвире. Его лицо было привлекательно добрым и обнадеживающим, он хотел кушать и пить, ему было даже жарко. В руке был чистенький чемоданчик с инструментами, похожий на ухоженный и обласканный кирпич.
- Ну вот и я! – красиво и искренне произнес Петя Бродский.
- Как Вас зовут, Мастер?
- Петя! – ответил он.
- Я так и предполагала, это мое любимое имя! – уже кокетливо ответила Эльвира Эдуардовна.
- Еле к вам добрался, живете на краю небоскребов. Показывайте, где течет ваш кран? – по- деловому спросил Петя и прислушался к шумному смеху везде. – У меня к вам личная…, очень большая просьба, прошу прощения великодушно…, может быть, не совсем и просьба, а скорей всего наглость, может быть…, вам это и не понравиться, но…, я вас очень прошу…, когда я закончу чинить кран, я хотел бы очень сильно, еще разок…, разрешите, пожалуйста, в вашем душе…
- Петенька, неужели ты хочешь попросить меня разрешить тебе снова принять душ в моей ванной?
- Нет…, да! А как вы догадались? – смутился Бродский, недоумевая, как это она догадалась на самом деле, черт её, суку, побери…
- Кран не течет, я вызвала тебя по совсем другой причине!
Эльвира сделала шаг вперед и всмотрелась в его глаза своими пьяными женскими глазами охотника на одинокого кабана.
- Что-то починить другое?
- Да-а-а-а-а…, почини меня, пожалуйста… Прямо сейчас начинай чинить, ты же мастер, я видела даже набор твоих инструментов, которыми ты можешь меня починить. И хотя ты застегнут на старину и ведешь себя не как голодный налетчик- пират, я все равно сломалась! Чини…, - уже перешла на шепот хозяйка квартиры и, взяв руку Пети, повела его в тот самый душ на первом этаже квартиры.
Двери закрылись на замок, сталактитовая люстра приглушилась как-то сама, по заказу какого-то иностранного выключателя и стало нежно темно и сумеречно романтично.
- Грех, Петенька, не в темноте, а в нежелании света…! – шепнула Эльвира и громко расстегнула свое дорогущее платье сбоку на талии.
В душевой кабинке, зажглось сразу пять лампочек и оттуда полилась музыка, ломающая мозг пополам. Как по заказу пела Аструд Жильберту, поднимая подкожную суету. Её голос превратил ванную в песочный бразильский пляж. Петя не помнил, как он оказался голым в том же самом душе, в котором он был сегодня утром. Пути Господни снова были неисповедимы… Он внезапно вспомнил, как на кухне, ворочая гору грязной посуды, он был уверен, что этого не произойдет больше никогда и его полет к прекрасному останется только воспоминанием. Они вдвоем стояли под шквальным потоком нежной воды, обнявшись и дрожа от горячей теплоты тел и исполнения неисполнимых желаний… Если бы только Петя мог, он бы увидел, как потоки воды смывают слезы радости прямо ей в рот. Он не мог, его сердце колотилось и качало кровь большим упругим насосом для осуществления чего-то сокровенного и невозможного в его жизни. Ее губы пахли пшеницей, той самой, которую уже долго не трогала вода…, и вот ливень пошел, запах пшеничного поля атаковал рецепторы его ноздрей и ударил в мозг, там взошло очень мокрое Солнце и тяжелыми лучами ударило в люстру. Он держал ее в руках под нежным водопадом, под звуки, разрезающие воображение на семнадцать равных частей. В голове была одна и та же фраза «Пусть это не заканчивается, пусть это не…!»
Вода не заканчивалась, поцелуи тоже, позы, нежность, глухие слова с водой на языке, вздернутые части тел, слезы, мокрые змеи ее густых волос, удары друг в друга, мимолетные взгляды и свет сталактитовой люстры с брызгами змеиных чешуек на стенах… Это все было долго и не заканчивалось, как и попросил человек…! Петя Бродский второй раз за день убедился - Бог есть!!!
Солнечный луч ползал по веку Эльвиры Эдуардовны и давал заметное тепло, вынимая ее сознание наружу, разгоняя смиренный и довольный сон. Ресницы бесшумно захрустели и медленно отворились. Взгляд радости сразу же упал на крепкое плечо мужчины рядом. Она тихо повернулась на спину и вытянула ноги до приятных спазм в коленях и в икрах. Внизу живота что-то зашевелилось стойкой и нежной памятью чего-то крепкого и упрямого. Она улыбнулась в ненавистный нудный потолок и посмотрела на молчаливый экран телевизора. Мысль взять пульт и включить огромный телевизор, как на «Титанике», сразу же была отсечена совсем другим отношением к своей жизни. Что-то новое ворвалось в спальню, поселилось и было принято сразу, в удовольствие, в наслаждение, с приятным запахом ближайшего будущего. Петя лежал на боку голый. Его спина была покрыта черными волосами, руки и даже зад. Для нее это было все удивительно и необычно. Он сопел в нос и автоматически смешно почесал свою ягодицу, ту, что была сверху, а не снизу. Рядом лежал долгожданный личный самец, мохнатый и спящий крепким трудовым сном. «О, Боже!» - подумала она, понимая, что это восклицание не имеет никакого смысла именно сейчас.
Тихо встав с огромной кровати, Эльвира протопала босиком в ванную, прихватив с собой телефон. Закрывшись там, она набрала знакомый номер. На другом конце ответил мужской голос человека, который только что закончил разгружать вагоны с углем и силикатными кирпичами.
- Доброе утро, Алешка! Почему ты пыхтишь, как пароход? – спросил Эльвира.
- Привет! Я и есть настоящий Человек- Пароход и в отличие от тебя с утра уже в спортзале тягаю железо и бегаю по дорожке, потому что движение- это жизнь...
Уважаемый читатель! Продолжение на авторским сайте.