Славкин отец был серьёзный мужик. Именно «мужик» по тогдашним деревенским меркам. Мужчиной в нашем железнодорожном посёлке был учитель, отставной военный в форме без погон, завклубом или железнодорожник в чёрной фуражке с кокардой. С остальными было проще: не мужик, не мужчина, а просто - шофер, тракторист, дед Зелик или участковый Колотов. Был ещё свирепый объездчик Пасюгин - тот вообще был не человек, а чёрт с рогами!
Славкин отец был мускулистый и загорелый, он строил новый дом из жёлтого ракушечника («тёплый будет дом»!) и тянул семью из десяти человек: пятеро детей, жена - строгая неразговорчивая тетя Ариша, две бабки и глухонемая, но очень разговорчивая тётка – мы звали её «Тяб-тябе» за её тарабарское наречие. Славкин отец был молчалив, лицо у него было вечно недовольное. Нас, пацанов, он не видел в упор, мы в его присутствии затихали и старались исчезнуть с глаз долой. В войну он служил во внутренних войсках, охранял склады и железнодорожные составы и потому уцелел.
Славку за двойки за курение воспитывал армейским ремнём и Славка говорил, что у него на спине были звёзды от медной бляхи. Так это или не так, но Славка курил в школьном общем сортире и учился так себе. При всём при том он не был тупицей – был сообразителен, обладал чувством юмора, был доброжелательным и имел весёлый нрав. Он лучше всех бегал стометровку, был росл и хорошо сложен.
- Почему ты второгодник? – спросил однажды я его.
«Второгодник» это когда за неуспеваемость ученика оставляли на второй год в одном классе.
- А, учиться не хотел, - ответил Славка.
- Как это, - не понял я, - уроки не делал?
- Просто, учиться не хотел, - пояснил Славка, - все на урок, а за школой на травке сижу, воздухом дышу. Все в школу, а я на речку. Вот отец меня и воспитывал!
Мы были в шестом классе, был 1956 ещё вполне послевоенный год. Весь посёлок отстраивался, была напряжёнка с продуктами и одеждой. Зимней расхожей обувью были ватные простроченные бурки в «чунях» - глубоких калошах клееных из автомобильных камер. Юрка Сенашенко ходил в школу в ватнике с каракулевым воротником от старого дамского пальто. Летом все ходили в брезентовых чувяках из расслоенной транспортёрной ленты, с красными и синими кожечками на швах. Новенькие чувяки смотрелись нарядно, хоть на танцы! Мы, пацанва, бегали босиком. Сначала, после зимы, ходили, приседая на каждом камушке, потом кожа на подошве натаптывалась и не боялась ни острых камешков, ни колючек.
Славка всё поворачивал в смешную сторону.
- Заболел ребёнок, - рассказывал он, - пришла врач.
- На что жалуется? - спрашивает.
- Та, - отвечает бабка, - блюе та сэрэ.
«Слава к попе сетку сделал», - расшифровывап он аршинные буквы «Слава КПСС!» на фасаде здания. Мы хмыкали, но что партия наш рулевой, не сомневались. Лозунгов тогда было много, мы воспринимали их, как листву на деревьях или облака на небе. Школьные художники писали лозунги к «Маю» и к «Седьмому» на красной материи зубным порошком на молоке.
Ну, вот, хотел сделать зарисовку на десяток строчек, а ударился в воспоминания!
Славка однажды принёс в класс смешные стихи на затёртом листке:
Мороз и солнце, день холодный,
Студент лежит, как волк голодный,
Лежит и дышит, словно пёс,
Уткнувши в одеяло нос.
Зимой студент не торжествует,
В сандалях обновляет путь,
И голой пяткой снег почуя,
Несётся рысью в институт.
Бежит, а ветер завывает,
Из дырки палец выглядает,
И на пальто его давно,
В Европу продрано окно!
Вот в институт он прибегает,
На парту книжечки кладёт,
Давно кишки уж марш играют
И на зуб зуб не попадёт!
. . .
Мы посмеялись.
- Где взял? – спросили у Славки.
- У отца в столе нашёл.
. . .
Их стихов мы тогда знали только Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Есенин был ещё под запретом «за мелкобуржуазное нытьё», а Евтушенкой и Окуджавой и не пахло. Народ тянулся к юмору и дружно смеялся над Тарапунькой и Штепселем по радио.
1956 – 2019
Фото из НЕТа