P. ходил в церковь уже четверть века, и не встречал такого священника. В принципе, он и не искал этой встречи. Просто знал, что такой уже не встретится. Не потому, что все люди разные, это и так понятно. О. N был действительно совершенно особенным и неповторимым. Он мало говорил и много работал. Настолько много, что порой казалось - просто какой-то прораб. Иные монахи, состоявшие приживалами у него на приходе, так и говорили: “А духовность ли это, его такой постоянный труд?”. Удивительное заключалось в том, что много говорившие и писавшие ученые, инженеры, врачи, журналисты, артисты, тянулись к молчаливому и обыденному о. N. “Раскрутить” о. N на разговор было непросто - он был все время занят, поэтому каждый искал свой путь для общения со священником. Кажется даже доктора, лечившие о. N, ценили возможность поговорить с ним о своем. Иные журналисты прислуживали алтарниками на службе и P. с завистью смотрел, как о. N исповедовал таких в алтаре. Но поскольку P. был всего лишь аспирантом, у него кроме исповеди была почти единственная возможность поговорить с о. N - поработать с ним на стройке. Стройки были разные, иногда строили даже не для церкви , а для кого-то, просто из благотворительности. На стройках можно было улучить момент, и спросить о важном. Конечно, когда о. N не ругался на неправильно уложенную доску или прибитый гвоздь.
Однажды, видимо по распоряжению сверху, о. N вывел свой приход на общегородской Крестный ход. Вообще, о. N трудно было представить на службе вне своего прихода. Он там и жил, и служил, и работал. А если и отлучался - то или к городскому начальству по делам прихода, или к архиерею, или же в приходской скит. Такого понятия, как отпуск или выходные, казалось, не было. Семья приходила видеться к о. N на приход. Потому и тяжело было себе представить о. N на другом приходе, даже Крестный ход казался исключением. После Крестного хода монахини старинного и известного монастыря окружили о. N в очереди за благословением. Аспирант наблюдал за этой красивой сценой - ему казалось, что как будто стая прекрасных птиц с черными крыльями окружила священника. Вслед за монахинями многие другие стали в очередь за благословением. Один из игуменов, стоявший рядом с аспирантом и тоже смотревший на эту сцену, недоумевал вслух : “Что за протоиерей такой? Идет по аллее в таком окружении, как будто епископ?”. Игумен был из известного монастыря, и наверное он думал, что знает все духовенство города. о. N был известен, но лишь “в узких кругах”….
К этому узкому кругу принадлежал и духовник о. N, известный старец. Наверное будет преувеличением сказать, что известность этого старца была всероссийская. Тем не менее, это не далеко от истины. Кажется, о. N даже к старцу не ездил. Зато старец приходил служить на именины о. N., исповедовал его и всегда говорил проповеди. Старец не стеснялся говорить в проповедях о том, что хотел бы достичь высоты о. N, на что тот в ответ только посмеивался….
У аспиранта P. было странное чувство. Он знал, был уверен, что о. N - человек Божий, но ему казалось, что он никогда не видел, как о. N молится. Даже на службе у о. N всегда было выражение лица непроницаемое, безразличное. Казалось, он просто исполняет рутинный ритуал, не вкладывая ничего личного в произносимые слова. Это впечатление усиливалось еще и тем, что о. N бывал строг к сослужащим священникам. Он мог заставить прямо во время службы повторно прочесть какие-то слова из Евангелия или молитвы, случайно или по неведению неправильно произнесенные. О. N почитали как знатока церковного устава (он и на самом деле был очень хорошо образован) и слушались почти беспрекословно. Правда, слушались не все. Попадались строптивые молодые священники. О таких о. N высказывался нелицеприятно - и в глаза, и за глаза: “такой-то пришел в церковь за хлебом с маслом”. Сам о. N денег за требы не брал. Подходившим к нему с деньгами после венчания показывал на ящик или говорил раздать клиросу.
Аспирант P. видел этот авторитет о. N., многочисленных его учеников из священства, но не видел его молитвы. Он стал думать, как бы о. N об этом сказать. Ведь молитва - это главное, и никакими делами ее не заменишь. А тут еще аспиранту попалась книжечка про преподобного Лаврентия Черниговского, как тот говорил, что священники, не дающие дочитать молитвы к Причастию, и выходящие с чашей при недочитанных молитвах, будут отвечать перед Богом за это нарушение. Мысли о нерадении о. N о молитве однажды одолели аспиранта как раз перед причастием, он в очередной раз вспомнил о словах преподобного Лаврентия, и решил, не откладывая, вразумить о. N. Он вошел в алтарь как раз перед самым открытием Царских Врат. Аспиранту было позволено входить в алтарь, хотя он очень редко там бывал. О. N, стоя у престола, раздроблял Святого Агнца. Аспирант вопросительно и со слезами смотрел на него. Закончив свое дело о. N подошел к аспиранту: “Что случилось?”. “Вы меня соблазняете - выносите Причастие, когда на клиросе не дочитали молитвы. Также осуждаете священников.” О. N потрепал по плечу: “Ты имеешь ввиду о. S? Ну, этот еще ничего. Он, хоть и ленивый, но в глаза говорит, с чем не согласен. А вот о. O еще хуже - в глаза скажет, что со всем согласен, а сделает все-равно по-своему (о. О в это время как раз исповедовал). Насчет молитв ты не прав, все по уставу.” С этими словами о. N повернулся, и пошел причащать народ. На клиросе оборвалось: “...у святаго Твоего Жертвенника предстоя пред Тобою и пред страшными и святыми ангелы Твоими...Аминь!”
Эта история имела следствие для аспиранта: он наконец увидел, как о. N молится - когда тот стоял у престола. Это было и сияние, и свет, и полная уверенность в том, что о. N собеседует с Господом. Аспирант потому и заплакал: ведь святой, а все-равно требуется его обличить. Кажется, о. N понял, потому что не ругал аспиранта в этом конкретном случае. Вообще же, бывало, ругал.
о. N бывал иногда раздражителен. Исключением была исповедь. Во время исповеди о. N бывал не только сдержан, но часто улыбался. За пределами богослужения сказывались болезни, а может быть, и не только они. Из книг ведь известно, что не только болезни досаждают святым людям. Однажды на стройке о. N осерчал на собаку. Это была своя, приходская собака, которая там же, на стройке и жила. Большая дворняга, почти с овчарку чем-то помешала, и о. N сгоряча бросил в нее какой-то деревяшкой. Эту неприятную сцену аспирант долго не мог забыть, но ему не приходило в голову обличить по этому поводу старца. Все ведь ясно - немощь человеческая.
Но было один раз, что о. N “впал в ересь”. Известно об этом стало там же, на стройке, от брата В. С братом В. аспирант P. взаимодействовал особенно часто. Во-первых, они оба по образованию были физики, почти одногодки. Во-вторых, о. N, благословил брата В. руководить аспирантом P. в деле помощи больным, которое выполнялось на приходе. Брат В. явно готовился к принятию сана, а может быть - и монашества. Правда, о. N на монашество не благословлял. “Монашество - это извращение человеческой природы, и Господь об этом сказал” - так резко выразился о. N в одном разговоре. Посему желающие принять монашество проходили искус у о. N очень долго. За исключением учебы в семинарии брат В. был на приходе неотлучно - работал, помогал на службе. Случилась тогда книга о. Андрея Кураева об экуменизме, на которую написал разгромную рецензию некий архимандрит. Прочитав статью архимандрита, брат В. решил проверить о. N на предмет чистоты вероучения и спросил: действительны ли таинства у католиков? о. N ответил на это, что действительны, поскольку в в чине принятия из католичества в православие четко написано: “Аще не мирован - мируют”. То есть, объяснил о. N для непонятливых, “аще мирован, значит мирован”.
Для брата В и аспиранта P. такой ответ стал соблазном. Аспирант P. не так часто бывал на приходе и не знал, что брат В. уже успел досадить о. N вразумлениями. Поэтому аспирант стал вразумлять о. N по новому кругу. Состоялся разговор после службы. Естественно, стороны остались при своем мнении. Расстроенный аспирант P. решил, что о. N больше не может быть его духовником, как еретик. Поэтому он продолжал доставать священника спором. В конце концов о. N, уже севший за стол ужинать, не выдержал и вскричал: “Отстань от меня! Я что, учу тебя ходить к католикам? Или ты за меня переживаешь?! За мой ответ перед Богом?! Вот что я покажу Богу - свои руки! А ты иди, учи православие!” . Пристыженный аспирант с тем ушел.
Со временем аспирант P. защитился, отработал постдоком за границей, получил несколько международных грантов, и в конце концов, возвратившись, учился в докторантуре. Он помнил трогательный момент когда, после длительного пребывания за границей, пришел впервые на службу в родной храм и встал на клирос. Регент дал ему прочесть 33-й псалом после причастия. Когда P. стал читать, о. N выглянул из царских врат, а после службы, благословляя P., сказал: “как будто своего ребенка услышал”. Ничего подобного о. N никогда раньше, да и потом не говорил.
Прошло еще несколько лет. У P. уже была большая семья, а о. N от болезней почти перестал служить и даже выходить на исповедь. Вопросов к о. N у P. становилось все меньше. Приходя на исповедь он, как правило, просто отдавал о. N листочек с грехами, когда тот, опираясь на палочку, шел в алтарь, а разрешительную молитву прочитывал один из бывших товарищей по стройке, о. К - тоже из учеников о. N, кстати, в отличие от брата B., принявший таки монашество. А брат В. остепенился - женился и принял священство. Его послали служить в какое-то село.
Теперь уже много лет, как о. N нет на этом свете. P., ставший профессором, знает, что такого священника ему больше не встретить. Да и нет такой потребности. Одна мысль не дает ему покоя: найдет ли он что показать Богу в тот день и час, когда о. N предъявит Ему свои руки?