МОИМ САМЫМ ПРЕКРАСНЫМ, НЕЖНЫМ И ЛЮБИМЫМ – ПОСВЯЩАЕТСЯ…
Эта повесть не о нынешней суете и о сером, беспробудном постоянстве…
Эта повесть о настоящем, светлом, добром, но безвозвратно утерянном…
Это голос памяти, взывает человечество к забытой и утраченной безрассудным временем – забытой всеми, человеческой совести…
Но мы не судьи, и не будем судить оных, ибо время - самый лучший судья…
Лучше ещё раз пройтись “неведомыми дорожками” по исхоженным тропам нашей пионерской памяти…
Наша обитель, пионер-лагерь "Салют" с его добродушными, распахнутыми настежь, гостеприимными воротами, вновь приглашает в свой мир безмерного радушия и маленького детского счастья…
Эти неказистые и скромные постройки простого, советского бытия…
Эти обыкновенные, без лишних изысков корпуса – это та романтика наших первых социалистических начинаний…
То, с истоков чего начиналось наше детство, юность, с чего начиналась наша Родина…
Наше босоногое мальчишество, наша боевая и сплоченная пионерия…
Наша настоящая и прекрасная советская жизнь…
С нашими горестями и праздниками, с нашими горестными поражениями и с гордыми, величавыми победами…
Что в народе - истинным патриотизмом зовется…
Не завуалированным и напыщенным, а настоящим, с революционным порывом и горячим, пионерским сердцем в груди…
Конечно - это высоко звучит, были то мы, на самом деле, совершенно простыми и человечными…
Не доморощенными фанатиками, а добрыми, дружными и отзывчивыми…
Умели уважать, ценить, дружить и любить, как и все нормальные люди…
И помнится, конечно, только всё приятное и хорошее, доброе и ранимое…
Прохладное, солнечное утро, зарядка и линейка…
Вкусная столовка, качающийся мостик и задорные песни в строю…
Зовущие в лесную чащу походы, природа, и необычный, чистый, пропитанный ароматами цветов и леса воздух…
Таинственно-задумчивые и романтические взгляды девочек, мечтающих о прекрасных принцах на “белом коне”…
О нежных, трепетных отношениях, о дружбе, и необыкновенной любви…
А её, ох как желалось молодым и юным, ранимым сердцам…
И ею природа делилась с лихвой, тем, кто начинал познавать все её великие тайны
и соблазны…
Ну, что? Вспоминайте свои ночные вылазки и бессонные, и страстные свидания “под луной”…
Эти романтичные и сказочные шатания в лесной тиши до “третьих петухов”…
Эти первые шептания и страшные до мурашек, первые откровения и поцелуи…
Как же было страшно первым сказать - это магическое “люблю”…
Но девчонкам это удавалось с пол оборота…
В них жил, какой-то особый дух, большой и необузданной любви…
Им всегда хотелось большего, чего мальчикам ещё понять было нельзя…
Но всегда находился общий консенсус выражения недостающих эмоций…
В конце концов, у некоторых желания и чувства всеобще совпадали, и они, получая от природы всё, слыли “почетными” счастливчиками…
Да, такие были…
Был таким счастливчиком и я, и та, которая научила меня любить, по другому…
По настоящему…
Её я заметил ещё на вокзале, когда нас собирали в отряды.
Стройная, с закрученными юлой косичками, в белой маечке и шортиках…
Она уставилась на меня своими большими, голубыми глазами и глупо улыбалась…
С чего это она? – подумал я.
Дурочка, что ли?
Хотя признаюсь, очень был смущен её откровенно-сверлящим взглядом.
Инночка Кузнецова….
Кто бы знал, что это за скромная и с виду наивная “особа”….
Она стояла со своей мамой, довольно интеллигентной и модной дамой…
Наверное артистка, тогда ещё подумал я.
В цветастом, ярком платье и пляжных, темных, с красной оправой очках…
Мама что-то говорила дочке, а та что-то отвечала ей, не прекращая при этом пялиться на меня.
Она сверлила меня своим любопытным взглядом, не переставая, и мне пришлось отвернуться от неё на время, ибо смущаться, от её назойливых и затейливых взглядов было уже невмоготу.
Наконец, объявили команду: - “По вагонам!”
И мы слились в одной общей толпе.
Поезд тронулся. За окнами шли наши родители, трогали ладонями окна уходящего вагона. Мы махали им вслед и кричали что-то, едва слышное.
Вокзал уходил, и мы ропотно суетились, попав в совершенно иные условия, где балом правят – ответственность, дисциплина и порядок!
От того и становилось, как-то не по себе, и как-то уж пасмурно,тоскливо и грустно.
А мимо проносились дома и пробегали машины.
Мы делали вид, что даже и не волнуемся, а только наоборот, даже очень и очень спокойны и счастливы.
И все были при деле. Кто занял места у окон и любознательно обозревал картины пробегающего города, кто травил забавные байки о своих похождениях в предыдущих сменах, кто уже откровенно осваивал “мамины тайные запасы”, а кто уже суетился, осваивая пыльные, верхние полки ветхого, неказистого плацкарта…
Её я заметил совершенно случайно. Я уже, по правде сказать, и давно забыл про голубоглазую девчонку, сверлящую меня своим бессовестным взглядом на вокзальном перроне…
Она сидела в конце вагона у окошка на боковом месте и плача, растирала по лицу, катившиеся из глаз слёзы.
Жалкая картина… - думал я.
А ещё совсем недавно радостно улыбалась…
Выходит она тоже будет в моём отряде…
Вот там-то ты мне и построишь глазки!
И я тебе выскажу, всё, что о тебе думаю… - рассуждал я.
А мысли уже были не о ней, а о предстоящей смене, о новых друзьях, о будущих приключениях и в обще….
Хотелось провести эту июльскую смену ещё более знаменательней, чем прошлогоднюю, которая осталась в моей памяти черным пятном…
Друзья поначалу были какие-то неказистые, не очень отважные и в основном, какие-то, немножко предательские, что ли…
Старались подсидеть при случае, заложить воспитателю, выслужиться…
Приходилось не раз ставить рьяных выскочек на своё место, от того и доставалось мне от вожатых по полной…
Короче был вечным дежурным по “тарелочкам” в столовке…
За то, ходил всё время с полной пазухой хлеба и сухарей, за что меня прозвали
в отряде “нач-прод”, что меня очень бесило…
За, то, как сухарика дать, так все бежали первыми ко мне, чуть не в припрыжку…
Местные поварихи меня очень любили.
Катя Ферапонтова, очень симпатичная девица с довольно изящными формами, меня откровенно называла своим будущим женихом, и даже обещала при всех подругах "жениться" на мне через пару лет, если я попаду опять в лагерь…
Она меня и вправду любила. Она всегда следила за мной, была очень заботливой
и внимательной, ну прямо, как мама.
Всегда подходила ко мне с вопросом: - “Не дать ли добавки?”…
Я даже порой стеснялся при всех, её тех “ненавязчивых” ухаживаний.
Она была молода, лет восемнадцать – двадцать всего, но была для меня, как-будто старшей сестрой или тетей…
Обнимала меня и целовала, как родного, и мне по правде сказать, было это поначалу не очень приятно. Я чувствовал, какой-то домашний дискомфорт, которого мне и так с избытком хватало и дома.
Это я потом узнал от её подруг, что у неё умер брат, будучи, в том же возрасте, что и я, и возможно, я ей сильно напоминал его…
Она часто заходила в лагерь, когда киномеханик привозил кино.
Она находила меня и не отпускала до самого, аж конца фильма.
А затем, после фильма, провожая меня до корпуса, прощаясь, обязательно целовала нежно в щёку…
Вожатые все считали, что она моя родная сестра и никогда не чинили препятствия, когда она приходила.
Мне порою откровенно приходилось сбегать от неё, когда, кто-то из отряда кричал: “Юрок, линяй! За тобой сеструха идёт”!
Помню она, как-то пришла за мной в лагерь и выпросила меня на свой день рождения. Я так не хотел идти, но пришлось, потому, как вожатый знал, что я с ней буду, под более серьёзным присмотром.
Хотя мне это, по правде сказать было даже на руку…
Катька мне позволяла всё…
Хочешь – можешь даже курить. Она даже и не ругалась, а даже иной раз, как бы в шутку курила со мной. Даже ходили с ней, как-то в обед, и на вечернюю зорьку на рыбалку.
Кто тебе ещё так просто разрешит, а тут - пожалуйста…
На свой день рождения она пригласила всех своих подруг – поварих, двух пионер-вожатых девчонок с их ухажерами, вожатыми из четвертого и пятого отрядов, затем был шофер Юрик - мой тёзка, ещё один электрик, имя уже не помню, и я….
Её “законный жених”, он же брат, он же Гога, он же Гоша, … он же…
Юрка шофер, помню, привёз с хутора яблочного вина, конфет, сигарет…
Электрик шпарил на гитаре и классно пел….
Все дружно выпивали.
Мне по-братски тоже достался стаканчик, и я был очень даже навеселе.
Мне, очень тогда вся эта массовка понравилась!
Я даже стал испытывать к “сеструхе”, какие-то, помню даже чувства…
Меня так пробило на родственные уважения к ней, что даже, как-то, по другому стал смотреть на неё, и на наши с ней отношения…
Мне были уже приятны её ухаживания и внимание ко мне.
И я уже даже не стеснялся…
Мог при всех смело обнимать её и целовать. И все принимали это всё за чистую монету, как за родственные отношения между сестрой и братом.
Мы все дружно пели. Затем крутили пластинки, танцевали…
Потом помню, заглянул к нам на огонёк вечный сторож нашего лагеря – Макарыч.
Наш "местный" дед. Наш лагерный "авторитет". Довольно-таки пожилой дядька, отдавший нашему лагерю большую часть своей жизни.
Он, по-моему жил на хуторе, но почему-то ночевал всегда здесь, в хозчасти,
у себя в сторожке, рядом с хозблоком.
Помню, он травил без конца смешные анекдоты, а мы все катались по полу, потешаясь над очередной смешливой историей.
А затем потихоньку все стали расходиться. Сначала парочками разошлись вожатые, затем по одной разошлись и поварихи…
Электрик с Юркой и Макарычем взяли со стола недопитую бутылку вина и тоже растаяли в сумрачной тишине.
Остались мы одни с Катькой наедине. Было уже далеко за двенадцать.
И вроде бы как, пора и расходиться….
Но Катька меня, оказывается отпросила до утра. Вот оторва!
И где же мы будем спать? – подумал я.
Кровать то одна. Правда, широкая. Спрашивать, что, да как, было, по правде сказать, стыдно.
Я ждал, пока Катя сама скажет, что дальше делать…
И был очень удивлён её внезапным решением.
Юр, знаешь, что? - вдруг, тихо произнесла она.
А пошли-ка с тобой на пляж?!
Смотри вон, духота какая!
Ай да? – улыбнувшись, повторила она.
Ай да! – согласился я.
Ещё бы…
Не каждый раз подвернётся такой случай…
Вожатый не часто нас радовал купанием на пляже.
И мы, обнявшись с ней, как заядлые со стажем любовники направились прямиком по тропинке к мостику.
А там, неслышно пойдя под окнами первого, второго и третьего отрядов, не доходя четвертого, вышли на главную тропинку, ведущую к лагерному пляжу.
Помню её обжигающие руки, крепко прижимающие меня к себе.
А ведь она совсем, всего на чуточку выше меня. Почти моего роста.
И мы, в общем-то, подходим друг другу.
Хотя я принимал всё это, как за, какую-то весёлую игру.
И тем не менее…
Помню прохладную сырость илистого берега, шелест береговых камышей, и тот нежный-нежный и теплый, с легкой прохладцей песок….
Катька скинула с себя халат и первой побежала в воду. Светлая фигурка скользнула по песку и через секунду уже плескалась в воде.
Юрка, беги ко мне! – крикнула она.
Я сбросил с себя майку и джинсы и тоже побежал к ней.
Вода была необыкновенно тёплой, и хотелось насладиться её приятной теплотой. Катька зашла по глубже, почти к самой металлической сетке.
Там вода была уже немного прохладней.
Иди сюда ко мне, не бойся! – тихо шептала она.
Ну, давай же глупыш! Давай иди! Я здесь!
Я на самых носочках, едва касаясь дна, подобрался к ней.
Она резко дернула меня к себе и сильно прижав, впилась в меня своими большими
и мокрыми губами. Сильно – сильно. Прямо в губы.
Поцелуй был нескончаемо долгим, и мне казалась, я сейчас задохнусь.
А Катя продолжала и продолжала меня целовать.
Тут я и ощутил, что Катя совершенно нагая и без купальника. Она была такая горячая, горячая. Я было, дёрнулся назад, но Катя меня прижала к себе крепко-крепко, что шансов вырваться у меня практически не было.
Мысли кувырком заметались в моей голове. И что мне было делать?
Я как маленький цыплёнок, обмяк и отдался веленью случая.
Наконец, она разжала руки и тихо произнесла:
Что глупыш – испугался!
Пошли! – и она, взяв меня за руку, потянула назад, на берег.
Я шёл чуть сзади неё и с любопытством глядел на её молодое и красивое тело…
Она была и на самом деле очень женственна и прекрасна…
Я даже и не представлял себе, что девушки могут быть такими изящными и грандиозными…
Мы сели на песок. Она накинула на меня и себя свой халат, и мы сидели некоторое время молча, созерцая на красивое и звездное небо…
Светил ясный месяц. Была теплая, июльская ночь…
Смена была ещё в самом разгаре, и меня осеняла непонятно нахлынувшая радость от всего происходящего…
Что это всё происходит только со мной, а не с кем-нибудь ещё, другим…
И я боялся уже мысли, что это, не дай Бог, когда-нибудь закончится и больше никогда не повториться.
Что это, быть может сон или некое видение, привидевшееся мне…
Меня, от радости осознания всего происходящего, колотило, как банный лист…
Зуб не попадал на зуб, и Катя всё сильнее прижимала меня к себе, думая, что я мёрзну…
Не помню как, но мои руки, будто-бы сами скользнули по её телу, мы обнялись, упали на песок и долго не могли с ней нацеловаться…
Юрка, а ты любишь меня? – тихо шептала мне она.
И я, не долго думая, тут же помню выпалил: - “Да”!
“Очень люблю”!
“Сильно – сильно”? – продолжала она.
“Сильно – сильно”! – повторял я.
“Правда”? – не успокаивалась она.
“Правда, Кать”!
“Я жить без тебя не могу”!
“Ты мне дороже всех на свете”!
Мы с ней крепко обнялись и разрыдались, как маленькие дети.
“Родной мой, какой же ты у меня любимый”! – крепче прижимая к себе, тихо приcтанывала она.
Она и на самом деле стала мне в ту минуту дороже всех на свете, и я знал,
что я её люблю больше, чем кого-либо ещё на всей планете…
И что она одна, единственная на земле, которая мне нужна в этой жизни.
Проснулись мы с ней под утро. Когда от берега поползла первая, утренняя прохлада. Светало. На горизонте едва розовел рассвет.
Мы оделись и пошли той же дорожкой назад к лагерю.
По воде стелился лёгкий, серый туман...
Было необычно спокойно и уверенно на душе.
Катя держала меня за руку, нежно прижав голову к моему плечу.
Мне было это очень приятно, и я её, также нежно держал за талию.
Разбудила она меня, когда прозвучал утренний горн на зарядку.
Давай беги в отряд братик! Веди там себя прилично!
Я за тебя поручилась! – нежно кинула она мне вслед.
Я махнул ей рукой и выпорхнул из домика.
А на дворе уже обычная суета. Все носятся со своими хозяйскими заботами.
Смотри, вон Юрка Катькин на зарядку чешит! – бойко кричала кому-то одна из поварих.
А я, скрывшись за мостиком в густых зарослях цветущей растительности, обогнув рощицу и минув туалеты, направился к своему корпусу.
Сердце колыхалось от счастья, и хотелось эту таинственную историю, кому-нибудь обязательно рассказать, но поведав эту “страшную” тайну кому-либо, я рисковал быть разоблаченным.
Пришлось взять себя в руки и держать себя, как ни в чём,
не бывало…
Но, как говориться…
Счастье долгим не бывает. Не прошла и неделя, как за Катей, вдруг приехала машина из города. За ней приехал отец, и она срочно уехала с ним. Никто даже и не понял, как это всё быстро произошло.
Мы даже и не увиделись с ней на прощание.
Наш отряд, как назло ушел в очередной пионерский поход в лес.
Катя искала меня по всему лагерю, но не нашла.
Оставила лишь небольшое письмо…
"Юрочка, дорогой мой, ты прости, но приехал папа. Он забирает меня с собой на стройку, на север, на Амур. Как я буду без тебя – не знаю.
Дорогой мой, не забывай меня. Я ещё приеду. Я обязательно тебе ещё напишу.
Оставь, пожалуйста девчатам свой адрес. Я им обязательно оставлю свой и мы обязательно спишемся.
Не забывай меня. Я тебя очень люблю. Целую мой родной. До свидания!"
Так закончился мой первый, настоящий лагерный роман.
Катенька-Катюша…
По началу мы с ней около года переписывались. Она мне писала, как они там с папой устроились. Как они там живут. Как отстраивают стройку века.
Что такое настоящий БАМ…
Последнее, что она мне написала – это, что им скоро в поселке дадут новую квартиру, и что она пока даже не знает, получится ли у неё приехать ещё раз на лето поработать в лагере.
А ещё через год мне пришло от неё запоздалое письмо.
Она извинялась, что долго не отвечала, а потом вдруг призналась, что выходит замуж, за какого-то парня со стройки, которого тоже зовут Юрой…
Писала, чтобы я не обижался на неё и с теплотой хранил те прекрасные минуты нашей с ней недолгой дружбы. Писала, что никогда не забудет меня и будет помнить меня вечно. Желала мне стать красивым и взрослым парнем и обязательно ещё найти свою самую лучшую в жизни девушку.
Когда она, тогда внезапно уехала, я долго никак не мог себе найти места.
У меня словно выскочила земля из-под ног. Поздними вечерами я забивался в корпусе и как ребёнок рыдал и горько плакал.
Я уже тогда почувствовал, что мы расстаемся с ней навсегда.
Друзья меня утешали, старались отвлечь от грустных мыслей…
Звали, то на кино, то на танцы, но мне тогда уже ничего не хотелось, я просто был выбит из повседневной лагерной жизни, и будто робот доживал в лагере последние июльские дни.
Но, как говориться, время лечит…
Прошел год, потом ещё один, и мне уже полных пятнадцать…
Всё ещё, как бы впереди….
И вот я еду опять в свой лагерь, за новыми эмоциями и новыми впечатлениями.
На станции мы долго не могли дождаться своей машины.
За два часа ожидания, мы успели все, уже как следует узнать друг друга и перезнакомиться. Друзья в эту смену оказались довольно живые и весёлые, короче свои в доску парни. Не зануды и не мямли, как в прошлый раз.
Девчонки тоже были намного симпатичней и интереснее.
И конечно же, среди них особо выделялась, та голубоглазая…
Но она уже больше не глазела на меня, равнодушно беседуя со своими новыми подругами.
Или успокоилась, или взяла небольшую паузу… - думал я.
А может уже остановила свой взгляд, на более располагающей к себе особе…
Более неравнодушной и более покладистой…
На ком интересно, и я стал пристально посматривать на своих новых друзей, пытаясь отыскать в них хотя бы одного конкурента.
И конкурентов, по правде говоря, хватало и с большим порядком.
А это уже неувязочка… - заволновался я.
Что-то мне в этой странноватой особе, стало, как-то даже и нравиться…
Ну, вот…. – думал я.
Нашел себе новую заботу. Теперь майся этой мыслью.
Наконец и грузовой “Зилок” подкатил, как по заказу и все бросились к борту, чтобы забраться в кузов, по ближе к кабине, чтобы не очень трясло.
А мне наоборот нравились ухабы и кочки, на которых мы весело подпрыгивали на рюкзаках и весело кричали, после очередного подскока.
Может, поможешь? – вдруг, раздался рядом чей-то голос.
Это была она….
Инночка Кузнецова…
Голос её звучал так нежно и мягко…
И что-то в её голосе мне напомнило, такое знакомое давнее и далёкое…
Это был будто голос, той молодой Кати – поварихи, из той, недавней моей, июльской смены. Моей названной “сеструхи”…
И что-то во мне будто оборвалось…
Я, растерявшись, даже не заметил, как один из бойких пареньков из нашего отряда,
с невиданным энтузиазмом, схватив её чемодан, стремглав запрыгнул с ним в кузов.
Да, неважный ты кавалер… - надменно проязвила молодая особа.
А здесь вам не гардеробная! – вдруг с издёвкой вырвалось у меня.
Я даже и не понял, как это у меня получилось.
Я даже и не хотел этого говорить, ну, что вышло, то вышло.
Короче так и познакомились.
Она не ответив, подала руку своему “спасителю”, и запрыгнув в кузов, уселась рядышком со своим новым совздыхателем.
Пришлось сесть на той же стороне, и с самого края кузова, чтобы не попасть в очередной раз под голубые жернова её таинственно-уничтожающе-чарующих глаз.
Мысли теперь были только о ней одной и более, не о ком больше.
А та, уверен, в два счета раскусила меня, и просчитала мою скованность и мнимую неуверенность…
Поняв, что я, скорее всего уже попал под её чарующие чары и уже сохну по ней…
Ну, теперь то она проедет по мне, по полной…
Не оставит мне и единого шанса…
Растопчет, как муху, выжмет из меня все соки, а потом будет по капельке смаковать и упиваться моими жалкими и запоздалыми потугами неудачного кавалера….
И возможно, даже и не оставит и шанса на реабилитацию.
Прыгать по ухабам уже даже и не хотелось, чтобы не выглядеть сущим идиотом в её глазах.
Тоже мне “цаца”! - скрежетал зубами я.
Интеллепупия с глубинки… - не успокаивался я.
Ну и дружи со своим длинноногим очкариком…
Вы с ним прямо, ну, очень даже милая пара…
Взяв себя в руки, я старался держать себя спокойно и сдержанно.
Буду принципиально бездушным и пассивным.
И пошли они все со своими светскими манерами…
Мы не у графа Толстого в гостях и не на высокосветском приёме…
Так потихоньку всё во мне и устаканилось…
По приезду, я первым выпрыгнул из кузова, и даже не подав виду, тут же отошел от машины и сел у крылечка столовой, чтобы наблюдать на привычно-творящуюся картину со стороны.
Тот длинный, так упорно держал её за руку, когда та спускалась с кузова, что ей пришлось с трудом оторвать от него руку, чтобы, наконец, с ним расцепиться.
И заметно было, что он ей абсолютно не интересен, и она просто играет на публику, общаясь с ним, а значит, козыря в этой колоде, у меня ещё кое-какие имеются.
Поужинав, мы потопали в свой корпус осваивать свои новые и “старые” места. Прослушав сонную лекцию нашего полузасыпающего воспитателя, мы отправились готовиться ко сну.
Смеркалось. Сырая прохлада овеяла лагерь. Захотелось поскорее забраться в тёплую постель, чтобы быстренько пробежаться мыслями о наболевшем предыдущем, еще раз всё хорошенько обсмаковать, а потом баеньки, и в “люлю”.
Нас утро встречало с рассветом....
Громкий горн под ухом, такой надоедливый, но такой давно любимый, гудел в три трубы, призывая всех с самого утра, сразу приучаться к порядку.
Майки снимаем! – режет бойкий голос вожатого.
Да-а-а! Девчонкам можно, а нам, так маечки снимай! – это Серёжа Пшеничный с прошлых смен уже подкалывает “старого” вожатого “старыми” штучками.
А кто-то получит сейчас по шее! – гремит язвительный голос вожака.
А кто-то получит сейчас по…. – очень тихо вторит Пшеничный, смешливо держась рукою за органы, что, чуть ниже живота..
Все взрываются диким смехом и срываются на зарядку.
А вот и она – королева здешних мест!
Принцесса Инночка….
Вся взлохмаченная, заспанная, но такая изящная, стройная и интересная.
А ей взлохмаченной даже ещё больше идёт… - подумал я.
Я встал чуть подальше, за третьим рядом, за её спиной, чтобы она меня не видела.
Она медленно поднимает руки выше головы и незримо озирается по сторонам.
Так… - рассуждаю я.
Ищи, ищи меня Иннэсса – баронесса…
А я здесь сзади тебя, наблюдаю за твоей улётной фигурой.
А, в общем-то, ты не одна здесь с такими изящными формами…
И справа и слева королев таких, как ты тоже вполне хватает, так, что ещё посмотрим кто кого!
А она уже волнуется, головка влево, головка вправо…
А меня-то, тю-тю милая!
Наконец, я дождался последнего задания физрука, и не доделав пару последних движений, незаметно метнулся за свой корпус, к нашим умывальникам.
Вот, уже, как двадцать минут не с ней не виделись, а это первая, маленькая, но уже победа.
Нужно ещё постараться, как-то хитро сделаться хоть ненадолго невидимкой.
И вот уже построение. Я жду, пока все построятся в колонну…
Вожатый, как всегда путает все карты…
Олейников у нас, что там, похоже, хочет стать дежурным по кухне!
Где он там?!!
А он уже в столовой ложки моет! – опять прикалывает Пшеничный.
Все смеются.
Да в строю он давно! – отзываюсь я "не своим" голосом.
Ты где родной! Подними руку, чтобы я тебя видел! – как по старинке кричит вожатый и все сразу поворачивают свои головы назад.
Я, улыбаясь, стою сзади…
Ну, что, давно не виделись?! – язвлю я, как бы надсмехаясь, и все покорно опять отворачивают головы назад, как по команде.
На линейку, шагом марш! – и весь строй, качнувшись, забряцал к линейке.
Прослушав не долгую “мантру” нашего любимого директора, о нашем предстоящем и скорбном бытие, примкнув руки к своим горячим головам, и глядя на взвивающийся ввысь флаг на флагштоке, мы мысленно давали клятву не нарушать и свято исполнять дисциплину местного лагерного “ланшафта”….
А потом под веселый марш бравого баяниста, мы уверенным шагом шагали в нашу любимую столовку, чтобы изъесть и испить блюда местного, излюбленного “фольклора”.
Девчонки идут и бойко переговариваются впереди.
Моя идет молча. А почему именно моя?
Интересно, чем она в эту минуту так озабочена?
Пацаны озираются по сторонам, о чем-то шепчутся и шушукаются, поглядывая на стройные ножки, впереди идущих девчонок…
У каждого в голове тоже своя, какая-то личная тайна или загадка….
Тоже свои потаенные и скрытые надежды и желания.
Все ждут пока вожатый, наконец, пройдет мост, чтобы успеть хоть пару раз, как следует качнуть его так, чтобы, хотя бы одну девчонку, как следует тряхануло.
В этот раз не получилось. Вожатый, тут же, сойдя с мостка, повернувшись к пешим следом, не дал нам не единого шанса на излюбленную провокацию.
Завтрак был по лучшей форме. Всё, как в лучшие времена, в том же излюбленном стиле…
Рисовая, молочная каша с кусочком сливочного масла, вареное в крутую яйцо,
и знаменитые бутерброды с голландским сыром и ароматным, грузинским чаем.
Рацион – лучше не придумаешь!
Тут уже все работают не отвлекаясь. Завтрак – это святое.
Тут нужно не зевать, а то оттяпают последнее!
Здесь орудует природа. Аппетит, просто зверский!
Как у колхозника, после двойной смены!
Здесь добавка, ну просто второе счастье в жизни!
Где ещё испытаешь такие изысканные страсти и прелести?
А солнце уже в зените! Всё звенит и поёт и новый день только начинается.
А сколько будет ещё впереди прекрасного и интересного!
Весело щебечут птицы, подвывает бодрый ветерок и отряды разбредаются по намеченным регламентам…
Нечаева, Новикова и Попова!
Дежурные по корпусу! – объявляет вожатая девчатам.
Попова старшая!
Воропаев, Калинин, Козлов! – звучит тут же.
Дежурные по корпусу! – объявляет вожатый.
Козлов старший!
Чистота вокруг корпуса, внутри, на веранде, а также десять метров за корпусом!
И чтобы всё, как у кота! – прибавляет вожатый.
И у крота! – выкрикивает Пшеничный.
А Пшеничный также остается в лагере! – продолжает вожатый.
Будет закапывать окурки в радиусе первого и второго корпусов!
Впредь, увижу хоть у одного сигареты, заставлю съесть за место обеда!
Так и знайте!
Оболенцев знает….
И ещё, кое-кто….
Остальные строем - шагом марш за мной!
И отряд зашагал вдоль корпусов, мимо клуба, за околицу, на привычную дорогу, ведущую к давно уже, старому и нашему давнему знакомому - Комсомольскому заливу.
Вокруг красотень неописуемая! Природа так и шепчет.
Трава пахнет всеми ароматами цветочного мёда!
Все идут строем, уповаясь красотами местной экзотики.
По ходу отрабатываем первое, стратегическое задание вожатого…
Придумываем название своему отряду и пытаемся придумать свой девиз.
И тут непочатый край предложений…
Иcкра, Одиссей, Бригантина, Прометей, Орлёнок, Гайдар, Буревестник, Салют, Космос, Ракета, Меркурий, Юпитер и т.д.
Предлагаю “Прометей”! – выкрикивает спереди вожатый.
Все согласны? – кричит он.
Все! – отряд ему вторит хором.
Тогда сочиняем девиз! Время пошло! – и все, тут же стали шушукаться между собой, перебирая всё и вся, из когда-либо и где-либо услышанного.
У меня родился девиз, тут же спонтанно. Даже не знаю, откуда я это взял…
Девиз простой и вполне понятный: - “Дарить радость людям”!
Ещё, какие будут предложения? – выкрикнул вожатый.
Все хором ответили, что согласны.
Олейников молодец! Будешь моим секретарём! – заявил вожак.
Все сразу удивленно повернули головы в мою сторону.
Лишь одна она, Инесса, принципиально осталась равнодушной, даже и не повернув голову в мою сторону.
Ладно… - подумал я.
Запомним…
Ещё будет праздник и на моей улице.
Уже более трёх часов мы с ней не смотрим друг на друга.
Интересно, когда это всё закончится?
Мне это порядком уже становиться надоедать….
Ладно, прогулка закончилась. Возвращаемся в лагерь. Скоро будет обед и мёртвый час. А там вечер и глядишь, кое, что, может и выправится.
Вот и полудничный горн.
“Вставай, вставай, постели заправляй”!
Cтроем идём на полдник. Как всегда полдничный рацион…
Всё в лучших традициях…
Молочная пшенная каша, печенье и стакан виноградного сока.
Моя выглядит немного уставшей и заспанной, и будто стесняясь, без конца отводит
в сторону голову.
Крути, крути…
Голову себе когда-нибудь точно свихнёшь, чокнутая…. – злорадствовал я.
Все еле тянут свои ноги, как сонные мухи. На лагерь спустилась вечерняя жара.
Все стараются укрыться куда-нибудь подальше в тенёк, где по прохладней и по свежее.
Забурившись в рощу за корпусом, мы своей “золотой пятеркой” – Вовка Богомолов,
я, Юрка Воропаев, Юрка Черкасов и Серега Пшеничный, достали свои несметные запасы советского курева…
Тут тебе и “Дымок” и “Визант”, “Дорожные”, “Аэрофлот”, и наша излюбленная изюминка сезона – освежающие “Ментоловые”!
Затягиваемся, осторожно посматривая по сторонам. Вдыхаем ароматные запахи освежающего никотина.
“Кайф”! – медленно выдыхая, выдавливает Юрка Воропаев.
“Вечный кайф”! – вторит ему Юрка Черкасов, вяло поглаживая ладонью живот.
Голова немножко ловит “глюки” и тянет на весьма откровенные беседы.
Сегодня обещают танцы! – начал диалог Пшеничный.
У кого, какие планы - пацаны?
Все хором делают глубокие затяжки, как американские индейцы племени “Сиу”…
У кого, какие планы относительно девчонок? – повторил Пшеничный.
Чур, моя Попова! – первый отозвался Воропаев.
Это какая? С отклянченным задом? – усмехнулся Пшеничный.
Чтоб ты понимал! За-а-дом! – занервничал Воропай.
Твоя небось - Анжелла худосочная, не сиськи, не письки! – и все разразились лошадиным хохотом.
А с чего ты взял, что Брусникина моя? – отпарировал Пшеничный.
Так ты сам ей сегодня на полднике свои печеньки отдавал, я ж видел! – не успокаивался Воропай.
Слушай Пшено! А верно….
Чо это ты за пистон сегодня выкинул? Влюбился что-ли? – включился Богомольчик.
Да пошли вы! – отбрыкивался Пшеничный.
Я просто так….
Захотелось и дал… - закончил он.
И в обще мне Александрова больше нравится….
Ни черта! – включился Черкасов.
Александрова моя! Я её ещё на станции забил, так, что ты с Александровой пролетаешь, как фанера над Парижем! – добил тот.
Танцуй вон со своей "Клубникиной”! – и все заржали хором.
Не “Клубникиной”, а Брусникиной… - вставил Пшеничный.
Какая разница – Брусникина, Клубникина, хоть Бздникина!
Короче определились…
Танцуешь с ней! – отрезал Богомольчик.
Ну и потанцую… - промычало Пшено.
Юрка, а ты с кем будешь? – спросил меня Воропай.
С Александровой, тут и так ясно! – заулыбался Юрка Черкасов.
Я видел, как она на тебя зыркает….
Точно в тебя втюрилась – отвечаю!
А что, классная деваха! – включился Воропай.
Такая стройняшка, ноги от ушей, правда, не в моём вкусе!
Да я знаю по ком он сохнет! – затянул свою бадью Пшеничный.
Ту, гордую “тити-фити”, типа аля интеллепупия – помните!
Ту, что с леопардовым чемоданчиком, выделыстая? – тут же морщась, затарабанили все.
Пуси – муси, господи исуси, мы все такие, типа деловые! – не успокаивались пацаны.
Да к ней хрен, и на драной кобыле подъедешь – зуб даю! – щелкнул пальцем по зубу Воропай.
Бери лучше Александрову! Эта и тоньше и по симпотней!
Правда, она на голову тебя выше!
За то, будет, куда тебе головку приложить, даже не пригибаясь! – все опять закатились истерическим смехом.
А чо, прижмешься ушами к сисечкам и слушай, как бьётся сердце сгорающей по тебе девахе! – все снова заржали, как лошади.
А давайте, может я сам решу, с кем мне и как!– с легким напрягом, произнёс я.
А эту гордячку надо проучить!
А ты знаешь, что к ней клины бьёт, этот, “стропила длинный”? – продолжил Воропай.
Антоша Калюжный или Калюжин, хрен его выговоришь…
Он за ней, как сучий прихвостень, как паж из “Золушки”…
И она, по-моему с ним “вась – вась”, типа кружится….
Ага! Кружится, как же! - выпуская изо рта дым, рассуждал я.
Я пока не раскручу её, от неё не отстану, что бы мне это не стоило…
Хотя, она меня может и так нагреть, что мало не покажется!
Эт, точно! – усмехнулся Воропай.
Не трать зря время, лучше Александровой точно не найдёшь, клянусь!
Ты же не знаешь, сколько чуваков за ней бегало!
Да, знаю, знаю, в первой, что ли?!
Короче запал я на Кузнецову и точка! Баста! Тему закрыли!
Атас! Кто-то бежит! – встрепенулся Богомольчик.
Сквозь кусты вырисовалась голова нашего “толстяка – осведомителя” – Олега Фёдорова.
Пацаны! Там вожак всех в корпусе собирает! Спрашивал – где все?!
Так! Сблызнули! – скомандовал Богомольчик, и все побежали к корпусу.
А вожак уже распределял “наряды”….
Тема обычная…
Выучить отрядную песню и песню для предстоящего смотрового марша, а также
“выявить” самого отважного запевалу и придумать тематические, маршевые кричалки. До восьми вечера регламента вполне хватает.
А там долгожданные танцы в девять, и ближе к десяти, отбой по полной программе.
Свечерело. Ну, вот, наконец, и танцы. Наша любимая лагерная “массовка”.
Последний марафет и на танплощадку, что возле второго отряда, недалеко от линейки. Через примитивный, советский колокол на столбе, струится музыка доброго и наивного, нашего любимого поколения 60-70-х…
К площадке со всех сторон кучками тянутся вереницы жаждущих острых ощущений девчонок. Музыка уже набирает обороты. Закат за горизонтом потихоньку темнеет.
И начинается самый, что ни на есть “интим”.
Сердца сжимаются под страхом и ожиданием желанного предстоящего.
Девчонки с волнением, бегая по сторонам глазами, ожидают появление “нежданных” кавалеров…
И неважно, кто бы, не был, лишь бы подошел и пригласил….
И какая гордость и радость в глазах счастливых девчонок, которых пригласили первыми. Они словно под гипнозом, идут безнадежно и обреченно, радуясь каждому шагу и движению…
Радуясь первым прикосновениям и скромным и осторожным прикосновениям.
Трудно передать то волнение и ту атмосферу единения этого пьянящего и завораживающего аспекта, той леденящей сердце, приятной и волшебной суеты…
Той нежной робости и тайного, пьянящего страха, и тех неземных ощущений, когда твой молодой организм, словно стрелы, выделяет волшебные флюиды невидимых
глазу феромонов, заставляющих покорять и сводить с ума, и совершать порой массу безумных и сумашедших поступков.
А вот и ещё одна пара танцует в кругу, ещё одна пара счастливчиков делает первые шаги навстречу своей маленькой и счастливой судьбе.
Конечно, не каждый находит, что-то желаемое, своё…
Некоторые мечутся вдоль толпы зевак, в надежде выцепить свою “добычу” среди массы обреченно желающих и страждущих.
Наши девчонки уже заняли самые удобные позиции.
Моей Инессы пока ещё, что-то не видно.
Но, ещё не вечер, глядишь, и ещё распогодится.
Ха….! Ну, вот Пшеничный и попался!
По кругу пробежался шаловливый ропот. Брусникина выцепила своего ухажера.
А тот уже покраснел, как рак…
Гля! Пшено созрело! Горит, как пионерский костер! – укатывается Воропаев.
Да….
Не завидую Серёге. Ему сейчас не легко, под таким напором оттопырившихся зевак.
Он, как самый юный и честный пионер, держит "расстояние”, сгорая от позора и стыда.
Серега не робей! Жми её! – выкрикивает Черкас.
Все смеются, а тот весь прямо горит и светится.
Боже, как я его понимаю.
Хорош пацаны! – осаждаю я самых голосистых.
А то щас со столбом танцевать пойдёте, что означало, схлопотать мордой об столб.
Все, как бы незатейливо притихали.
Смотрю, средь толпы нарисовалась Александрова Иринка.
Ну, где же ты Черкас? – бегаю я глазами.
А тот, как заяц спрятался в густой толпе и думает, что его испуганную морду не видно.
Тоже мне – лавелас...
Невесты испугался...
А моей Инессы всё нет и нет…
Ну, где ты дурочка, ну, приди же… - никак не могу успокоится я.
Вот я тебя и поймала! – вдруг, кто-то хватает меня сзади за руку и волочит на “танц-пол”.
Вот блин! Александрова!
Откуда ты взялась"? Ну, надо же…
Попался, так попался…
Я помню её ещё с прошлых смен. Она никогда не давала мне прохода.
Временами правда и сама увлекалась кем-то, и исчезала из поля зрения на некоторое время, а потом, как снег на голову, опять появлялась, и опять нужно было искать повод, чтобы ускользнуть от её цепких ухаживаний.
Ну, да ладно! Танцуем, куда уж теперь…
Пацаны, завистливо посматривают на нашу “сладкую парочку”, ожидая своих спутниц, которые даже и не пытались проявить аналогичные потуги в стиле моей “новоиспеченной” пассии.
Смотрю Богомольчик прихватил себе уже первую попавшуюся под руку, обреченно стоявшую грустя девчонку. Девчонка правда не ахти, а всё ж лучше, чем стоять одинокой белугой и зыркать бельмами, сшибая с неба звезды…
А народу уже прибавилось. Круг стал теснее и плотней.
Иринка держалась раскованно и абсолютно никого не стеснялась.
Она слыла почетной “завсегдатайкой” этих мест. Лагерь был для неё вторым домом. Она в нём прописалась с самого, самого начального детства. И ходила даже ложная утка, что родители её зачали в этом лагере.
Она не пропускала не одной смены и чувствовала себя здесь полноправной властительницей.
От неё, как всегда исходило сумашедшими ароматами.
Она была божественна и жеманна, но в натуре была намного проще, чем может,
кому-то казалось со стороны…
Она никогда не стеснялась прижиматься в танце…
Откровенно и бесстрашно смотрела тебе в глаза своими большущими, красивыми, карими глазами, сверху вниз, будто сказочная волшебница, опьяняя и одурманивая своими таинственными, заживо съедающими чарами…
Только меня этими взглядами не проймёшь …
У меня есть своё волшебное средство и противоядие, от таких красивых и пьянящих соблазнительниц…
Ну, не могу, когда девочка выше тебя на целую голову!
Правда, было бы это сейчас, чуть позже, через десять, через пятнадцать лет…
Никогда бы не отказался от такой красивой, преданной и надежной подруги.
Только по истечению лет понимаешь, насколько мы все были банально далеки от элементарных понятий настоящей женской красоты, настоящих достоинств противоположного пола, коих порой в жизни нам, так часто не достает и не хватает…
Ну, а мы тем временем сильно отвлеклись…
Душевная музыка популярной тогда “Звёздочки”, навивала приятные эмоции…
Ты ещё долго будешь от меня бегать? – вдруг Ирина задала мне прямой вопрос.
А я помню, всё прикидывался, что не слышу её, и постоянно, будто в шутку всё переспрашивал её, типа, о чём это она, шастая, тем временем глазами по сторонам, в надежде, наконец, увидеть ту, за которой сюда и пришёл…
А Иринка всё бубнила и бубнила, чего-то там себе не переставая, задавала мне свои хитрые и больные вопросики.
А я был в тот момент увлечен другим.
Той, за которой я сюда пришел, всё ещё не было на горизонте…
А я так хотел, чтобы она появилась…
Назло, чтобы видела, что мне всё равно, и у меня есть другая, ни чуть не хуже девчонка…
А может даже и в сто раз лучше…
И вдруг, град пота покатился струями по лбу и по моей спине…
Вдруг средь толпы я заметил, знакомый взгляд, те знакомые и желанные голубые глаза…
То неподражаемое и милое, грустное личико моей Иннессы.
Ужас! Какой ужас! Я сгорел! Какой позор!
Я уже видел смешливые гримасы лиц своих заядлых корешей, которые мне давно уже усердно махали руками и тыкали в сторону моей ненаглядной, свои грозящие пальцы…
Боже мой! Как же я попал! И что мне делать?
Музыка никак не кончается, а мне уже хочется вырваться из цепких объятий моей партнерши. Боже мой! Когда же это всё прекратится?!!
И что мне делать? Бежать к ней и просить прощения и пощады!
Но ведь это всё бестолку…
Она даже и не захочет тебя слышать.
А взгляд у неё был ядовито – смертельный и просто съедающий заживо!
Всё, мне конец! – подумал я, и в тот же миг заметил, как она демонстративно подошла к своему “стропиле” очкарику, и повела его в круг на очередной танец…
Олейников, ты дурак, что ли? – вдруг, будто отрезвила меня Ирина.
Ты меня слышишь?
Я с кем говорю? – настойчиво продолжала она.
Ты танцевать будешь или с дружками пересматриваться?
Я не знал, что ответить Ирине, только бегал глазами туда-сюда.
А танец уже набирал обороты. Антонов затянул, какую-то свою, ещё более грустную
и протяжную песню, и стало на душе в обще, совсем уже не по себе…
Да, пошёл ты! – сердито оттолкнула меня Ирина и бойкой походкой направилась к своим, стоящим недалеко в кружке, скучающим подружкам.
Я вышел из круга и подошел к своим. Для меня этот вечер, можно было считать законченным. Инна до конца вечера не отпускала своего поклонника из своих объятий, безоговорочно и бесповоротно, что означало, что вы на сегодня молодой человек – круглый осёл!
Друзья пожимали дружески меня за плечи, как бы сочувствуя…
Даже Пшено тихо сказал: - “Как я тебя брат понимаю”!
Меня тоже Брусникина на доходягу Петрова променяла!
Сказала, что я танцевать совсем не умею, и в обще мне лучше тренироваться на слонах! И в обще, я ещё и увалень, и деревянный дятел, и с девушками себя вести абсолютно не умею…
Типа я, отвлекаюсь во время танца и не слежу за движениями партнёрши...
Короче, обосрался по полной! – жалобливо проскулил напоследок он.
Да, ладно брось! Не бери в голову! – пытался успокоить его я.
Ага! А бери в рот! – и он, глотая слёзы, тихо просмеялся.
Хорош Пшено нюни распускать из-за какой-то бабы, завтра мы тебе другую невесту найдем! – успокаивали друзья.
Ага! Без ушей, но работящую! – смирившись, но уже более весело защебетал тот.
И вот он знакомый и такой надоедливый горн. И как всегда, не кстати.
“Всем, всем по палатам, пионерам и вожатым”!
Ну, вот и потанцевали… - подумал я, и вся массовка, потихоньку расходясь, потопала по своим корпусам.
Так незаметно пролетела неделя.
Заботы, регламенты, лагерная, насыщенная пионерской суетой жизнь…
Потихоньку всё становилось на свои места. Народ притирался. Друзья меняли друзей. Слабые отсеивались, сильные ещё больше сплачивались.
Менялись взгляды, отношения, менялись партнёры….
Лагерь стал ещё более прозрачен. У мальчишек появились новые зазнобы из других отрядов на стороне. Свои же зазнобы, не прошедшие испытания, автоматом отсеивались и становились достоянием остальных, ещё не очень решительных с отряда пацанов, ещё не прошедших свои “огонь, воду и медные трубы”, ещё только пытающихся наивно надеяться и ожидать своего, не сбыточного.
Моя Инесса больше, будто и не интересовалась мной и была абсолютно пассивна к моей, уже не интересной особе.
Она будто и не замечала моего присутствия, и по своему жила своей обычной, суетной, девчоночью жизнью.
Я давно уже тоже успокоился. Понял, что я в этом вечном споре познаний истин любви – окончательно проиграл. И черт с ним. Жизнь всё равно продолжается и всё ещё может засветить, ещё более яркими красками.
Мы находили себе новых друзей, дурачились, жили вполне нормальной, мальчишечью жизнью, со всеми её затеями, чудесами и преукрасами.
Так незаметно минула и ещё одна неделя.
Пока я случайно не притравился сигаретами, выкуривший около пяти сигарет за один раз, да ещё на голодный желудок. Меня целый день, помню сильно тошнило.
Вызывали даже врача из района. Пришлось соврать, что я переел зеленых груш в очередном походе.
Ох и сколько же мне пришлось тогда лекарств, да разного снадобья выпить, чтобы, кое как оклематься. Я лежал в лагерном стационаре четвертые сутки и с грустью, через сетчатое, марлевое окно поглядывал, как живёт и радуется лагерь.
Как маршируют и поют песни боевые, пионерские отряды. Как суетится молодняк.
Как пацаны гоняют в футбол, под звонкие и задорные крики наших болельщиц-девчонок.
Иногда всматриваясь вдаль своего отряда, я нет, да нет, да замечу среди общей отрядной толпы, ту, свою полюбившуюся когда-то девчонку… свою Инночку.
Которую так банально просто и незаслуженно потерял.
Иногда находила грусть, и мне уже хотелось вернуть себе Иринку Александрову, чтобы, хоть как-то гармонично скоротать оставшуюся смену.
Ко мне частенько прибегали ребята и поддерживали духом.
А Иринка Александрова давно уже сохла по нашему вожатому, так, что надеяться на неё уже было бесполезно, как бы она не передавала мне свои не односложные приветы.
Помню несколько дней шли дожди, и лагерь будто бы вымер. Было сыро и холодно.
Я лежал в своей санитарной палате, читал книгу про робинзона Крузо…
Кто-то за дверью тихо разговаривал. Наша врачиха с кем-то мирно щебетала на крылечке.
И вдруг, открылась дверь и на пороге в белом халатике появилась, и как вы думаете кто?
Инна! Да, моя Инна!
От испуга книжка у меня машинально выпала из рук.
Рот от удивления приоткрылся до откровенного неприличия.
Тихо, тихо, тихо! Я на пару минут всего!
Она говорила так нежно и тихо, будто мы с ней давно уже родные люди…
Я будто онемел от непонимания происходящего…
На! Я тебе тут гостинцев принесла. Мама вчера приезжала меня проведать…
Она опустила мне на кровать бумажный кулек с мандаринами и яблоками.
Кулек разорвался. Яблоки с мандаринами неловко выпали и посыпались с кровати на пол.
Ничего, ничего, я подберу! – и она бросилась их собирать.
А я смотрел на неё и не верил, что это явь, а не сказка…
Она присела рядом на стульчик и тихо спросила…
Ну, как ты, герой?
Как же ты умудрился накуриться этой гадости?
Мне мальчишки всё рассказали!
Вот дурачок, я ведь так переживала за тебя!
Пшено дурак сказал, что у тебя будто кровь из горла идёт, и что ты наверное умрёшь!
Да и все в отряде так говорили….
Она говорила, а слёзы текли из её глаз.
Я не сдержался и сам прослезился.
Тугой ком застрял в горле и я абсолютно не мог ничего ей сказать в ответ.
Вдруг она так жалостливо и жалобно защебетала…
Олейничек, родной, прости меня, пожалуйста, дурочку…
Знаешь, как мне плохо без тебя?
Я просто не знаю, что мне делать…
Ты на меня в обще не обращаешь внимания…
Не смотришь, не общаешься...
Этого длинного “доставалу” я давно отшила, ты не думай…
Да он мне и абсолютно не был нужен, это я так…
Просто не знала, как тебе дураку сделать больно…
Дурочка я, прости меня! - и она ещё больше заплакала.
Ты же меня на cвою Александрову променял! - сквозь слёзы говорила она.
Спасибо Юрке Черкасову.
Он мне на ушко недавно шепнул, что ты не можешь жить без меня…
Это правда? – и она схватила меня за руку.
Это правда, Олейничек?
Да…. – глотая катившиеся по щекам слёзы, едва вымолвил я.
Она прижала к своей щеке мою ладонь так сильно, сильно…
Дорогой мой, хороший, ты знай, я твоя, ты только не обманывай меня!
Ты только не обманывай! – и она крепко поцеловала мою ладонь.
Тут случайно заглянула наша Валечка – врачиха.
Что у вас тут, я смотрю, любовное свидание?
Давайте, давайте расходитесь! Пять минут уже прошло!
А вот яблочки и мандарины свои заберите!
У больного может быть осложнение от дизентирии…
Ему сейчас ничего, кроме кашки и покоя нельзя!
Мы улыбнулись незаметно с Инной.
Пришлось ей забрать свой скромный скарб назад с собой.
Лишь только пачку вафлей и печенья я успел засунуть себе под подушку.
Ладно, выздоравливай быстрей Олейничек! – уходя, кинула мне Иннесса.
Улыбнувшись на прощанье, она выпорхнула из палаты, оставив за собой шлейф аромата переспелых яблок.
Два денька и мы его выпишем, как миленького, не переживай!
Где-то там, в коридоре, вслед кинула ей врачиха.
До сих пор с замиранием в сердце вспоминаю эту самую трогательную минуту, во всей моей лагерной жизни.
А через два дня меня отпустили. Оставалась последняя неделя моей лагерной жизни.
Уже прошли самые главные митинги, шествия и парады, уже отгремели и отшумели наши будние праздники, вечеринки и концерты…
Смена катилась к закату, и так хотелось ещё успеть совершить, что-то такое интересное и необычное…
Как назло, помню, опять пошли очередные дожди. Все сидели строго по палатам.
Было зябко. Все сидели, укутавшись одеялами. Танцев уже не было несколько дней.
Мы с Инессой виделись лишь только мельком, изредка, улыбнувшись друг другу, перед очередным построением в столовую.
Лил дождь. Но мы не унывали. Писали письма девчатам и посылали туда-сюда гонца с приветами. Тоже самое делали и девчонки, рассылая нам свои любовные послания.
Наконец, природа смилостивилась, и напоследок подарила нам несколько солнечных
и счастливых дней. Я их помню до сих пор…
И никогда уже не забуду.
Помню, только распогодилось, мы сразу повыскакивали из своих палат.
На небе ярким светом сияла огромная радуга, природа вмиг обрела свои, самые красивые и волшебные краски, и было видно по лицам девчат и ребят, сколько в каждом их лице скрыто нераскрытой радости, нежности и любви, сколько простора и необъятной стихии всеобщего единения…
Природа просто шептала и призывала дружить и любить.
И каждый из нас ждал этой прекрасной минуты, когда нам объявят о долгожданной массовке, чтобы соприкоснуться, наконец, с теми, кому мы незримо и всецело принадлежим.
Помню сколько пришлось уговаривать вожатого, чтобы тот сходил к директору и уговорил того провести массовку и организовать нам танцы.
Слава Богу, наш Александр Дмитриевич покорился нашим чаяниям и всё нам организовал в лучшем виде, как это он не раз делал, понимая, что молодость нужно тоже понимать, ценить и уважать. А это он умел делать.
Сердечный был человек, земля ему пухом.
И вот он, этот пьянящий и чарующий миг настоящего человеческого сближения истосковавшихся душ. Наша долгожданная дискотека….
Воропай со своей новоиспеченной “толстухой” из второго отряда танцуют в засос.
Атас ребята! Это полный отпад!
Лучше в мире нету пары, чем выписывать с Тамарой! – причитали им, помню вслед ребята.
Томочка Горяева – звезда убойных дискотек – 75-го года!
От такой пассии – хрен сбежишь! Уж если схватила тебя, лучше не трепыхайся…
Может и отоварить. Она девушка серьёзная, с характером…
Так заломает, что разгибаться после две недели будешь!
Как же Юрка страдал от неё…
Но потом ничего – смирился. Говорят, она потом его на себе женила, уже во взрослой жизни, но это уже совсем другая история, а пока….
Вовка Богомолов тоже, наконец, нашел себе свою, самую, самую…
Элочка Свербина, тоже со второго…
Как-то ходила с нами на ночные посиделки в лес, в наш шалаш…
Свойская была деваха, правда курила и сильно матилась.
Пшено помирился со своей Черникиной, или Брусникиной, уже и не помню…
Весь вечер танцевал только с ней и не с кем больше.
Правда также передвигался, как слон, но она уже претензий по этому поводу ему не предъявляла. Смена кончалась, и хотелось всеобщего примирения.
Юрка Черкасов остался горд и верен себе. Не получив карт-бланш с Александровой, решил уйти в “монастырь” и довольствовался лишь любовными успехами других сверстников.
А нас с Инессой ждала томительная и долгожданная встреча. Мы не могли никак приблизить её мгновение и ждали, когда вот-вот, зазвучит наша любимая “Звездочка” и мы, наконец-то, соприкоснемся с нею в едином порыве танца,
и насладимся минутами томящей близости.И это свершилось.
Вы бы только видели восторженные лица моих друзей, которым было очень приятно за меня и за наш, наконец, свершившийся тандем.
Вся дискотека просто дышала нами. Я видел эти завистливые лица моих вчерашних сострадательниц и моих отрядников – не доброжелателей….
Которым смотреть на всё это было просто невыносимо. И они с завистью, скрипя зубами, переживали все эти трогательные и щемящие душу моменты.
Я шел ей навстречу, и она шла ко мне. И было всё и так понятно…
Мы самая красивая и счастливая пара на всем лагерном небосклоне….
Привет! – тихо сказала мне она, кладя на плечи руки.
Привет! – тихо шепнул ей я и положил руки на её тонкую и изящную талию.
Юрочка, я тебе столько хочу сказать….
И я в тот момент твердил ей то же самое…
Мы не могли никак выразить свои чувства, то и дело, перебивая друг друга после каждого сказанного слова.
А музыка уже лилась, музыка уже звучала, но она не могла заглушить громкое биение наших возбужденных сердец. Мы дышали с ней единым духом, и он был раскален добела, тем недосказанным сокровенным, что исходило от нас и лилось из наших уст, не переставая….
А музыка уже давно сменила ритм, а мы всё танцевали и танцевали с ней свой медленный танец и всё говорили и говорили, и не могли никак наговориться.
Она смотрела мне в глаза, ни разу их не сомкнув, и казалось, эта прекрасная картина будет тянуться вечность.
На нас уже давно никто не обращал внимания.
Все были поглощены завораживающей атмосферой уходящего лета.
Всем хотелось, что-то успеть, чего-то невероятного отморозить и отчебучить. Девчонки не дожидаясь решительных откровения от парней, сами брали первых попавшихся в оборот и быстренько уводили в танец…
Но вся эта неугомонная суета внезапно прекратилась со звуками такого едкого и ненавистного горна. Я видел глаза того пламенного горниста из второго отряда, который и сам сожалел, и оттягивал секунды до последнего, давая ребятам до конца получить с лихвой своё, то самое ранимое и долгожданное, чего так долго им не хватало.
Но горн неумолим. Музыка остановилась под грустный вздох всеобщего разочарования. Толпа загудела….
Все ещё стояли какое-то время, не веря, что это уже конец, и что пора расставаться…
Думая, что может, вдруг всё это ещё снова начнётся и снова продолжится.
Но…..
Вся масса медленно, нехотя потянулась к своим корпусам.
Инесса держала меня за руку и не хотела никак отпускать. Мы так дошли с ней до нашего корпуса. Девчонки все двинули к туалету, и пацаны тоже потянулись за ними.
Инн! - тихо на ушко шепнул ей я.
А давай после отбоя, через часик сбежим с тобой куда-нибудь, и гори оно всё ярким огнём. Что мы с тобой маленькие…
Вон и Игорь Самарин с Женьком Широковым, постоянно на ночные гулянки срываются.
Давай тоже куда-нибудь рванём?!
Юр, как-то страшно… - тихо шептала она.
А вдруг заметят?
Заметят и заметят!
Осталось всего-то, каких-то, пара дней до окончания смены!
Что нам будет? Ну, поругают и забудут…
Не выгонят же из лагеря! – настаивал я.
Юр, да ты не злись, я не против, а где мы встретимся? – взволнованно запереживала она.
Где? Где?
Вон, душ видишь? Справа от дорожки в туалет…
Там, за душем я тебя ждать и буду!
Только обязательно приходи!
Возьми с собой какую-нибудь кофту на всякий случай и приходи! – бросил я.
Поняла! Только ты точно жди, не обмани! – шепча, просила она.
Не бойся! Ждать буду, только ты не усни! – твердил я.
Как Анька там уляжется, ваша вожатая…
Всё успокоится, ты и линяй ко мне!
Договорились?
Да!
Ну, тогда давай, пока! – и мы простились.
Ребятня ещё раскачивалась, метаясь по туалетам.
Я шел, помню к веранде своего корпуса, когда мне навстречу, из кустов, словно пантера, вдруг выскочила Иринка Александрова.
Ну, ты меня и напугала! Тебе чего? – cпросил её я.
А ты мне ничего сказать не хочешь? – cвоим манящим в бездну языком, вдруг заскрежетала она.
Куда ты вечно скрываешься от меня - бессовестный?
Что хочешь избавиться от меня? - и она, словно коварная обольстительница стала приближаться ещё ближе и ближе ко мне, выпуская свои ядовитые и колдовские чары.
Не получится!
Ты мой! Слышишь? Мой и только мой! Я тебя никому не отдам!
Лапочка моя! – и она бросилась на меня, как дикая, разъяренная кошка.
Ирка, дура, прекрати! – вырывался я.
Иди ты к своему вожатому!
Он тебя там уже давно дожидается!
Крути ему там мозги! Только отстань от меня, прошу!
Но та была непреклонна.
Дурак! С ним, это всё не серьёзно! – продолжала она.
Ты один! Ты мой! Иди ко мне, мой котёнок!
Ну, вот… - подумал я.
Видно эту сценку мне Ириша закатила специально, чтобы Инна заметила и снова отвергла меня напоследок…
Ну, нет уж! - кое-как оторвался от неё я.
Ирин, отстань пожалуйста от меня, и не приставай ко мне больше! – крикнул ей
напоследок я и рванул к корпусу.
Да…. – рассуждал я.
Вот бешенная девка! Чего хочет – всегда добьётся!
Но только уж не со мной!
Вон, лови лучше других идиотов. А со мной этот номер больше не пройдет!
Все, наконец, погалдели и улеглись.
Лишь только Пшеничный с Воропаевым ещё шушукались, о чём-то, где-то там у себя
в углу, чем-то шебурша время от времени, и что-то там себе подхихикивая.
Я ждал, пока наступит полная тишина и все окончательно уснут, чтобы выскочить незаметно. Я боялся, что Инна первой придет на место, а меня там не обнаружит.
Наконец всё окончательно стихло.
Я тихо встал, надел джинсы, быстро набросил майку, и сунув рюкзак под одеяло, едва, на цыпочках направился к выходу.
По пути захватил с собой одеяло с пустующей, лишней кровати.
Дверь предательски тихо скрипнула и тихонько поддалась. Осторожно шагнув за дверь, нащупав на веранде свои шлепки, я аккуратно спустился по лестнице и быстрым шагом зашагал к намеченному месту.
Не дойдя до намеченного душа и пары метров, я вдруг услыхал в тишине, протяжный, тихий стон, доносившийся из-за него.
Бог ты мой! Неужели Инка плачет?
Так и есть. Инна прибежала на место встречи первой, и не обнаружив там меня, впала в истерику.
Увидев меня, она отчаянно кинулась мне на шею.
Олейничек, дорогой! Я думала ты уже никогда не придёшь!
Как же мне было страшно! Милый! Как же я тебя ждала! – роптала она, то и дела утирая слёзы.
Ну, всё! Тихо, тихо! Я здесь! Я пришел!
Ну, всё-всё! Вытираем слёзы и дуем отсюда, пока кто-нибудь нас тобою здесь не застукал.
Мы зашли в чащу и хрустя ветками, пошли по направлению к четвертому отряду…
Там, где была дорожка, ведущая к пляжному берегу.
Наконец, мы вышли на неё. Крепко обняв друг друга, мы зашагали по тропинке, подальше от лагеря.
Вот он и знакомый спуск, камыши, и наконец, долгожданный, ещё теплый и нежный песок.
Но нас вдруг, насторожили, доносящиеся с самого пляжа, чьи-то, очень знакомые голоса. По-моему, кто-то из ребят занял уже у берега "рабочую" площадку.
Ладно, не беда! Пошли на ту сторону, на косу! Обойдем их по верху!
Пусть наслаждаются своим отдыхом, а мы себе другое место найдем.
Инка дрожала от страха и волнения, зубы её стучали, как отбойные молотки,
но мы шли радостные и счастливые.
Дул легкий, теплый, прибрежный ветерок.
В голове летали разные непристойные мысли…
Всё так было сказочно и романтично. Горели звезды и мы были с ней, будто бы одни на этом белом свете.
Наконец, мы уединились у покатого бережка.
На другой стороне берега, где-то вдали, виднелись огоньки далекого хутора. Огоньки сказочно мерцали, словно живые свечи…
Мы расстелили одеяло и уселись рядышком, обняв друг друга нежно за плечи.
Поцелуй меня! – вдруг так неожиданно просто произнесла она, крепко сжав мою ладонь своими влажными, и горячими руками.
Я прижался губами к её щеке. От неё исходил завораживающий аромат, чего-то очень нежного, пьянящего и волшебного…
Губы её были такими влажными и сладкими, как мокрые вишенки…
Она учащенно дышала, тихо пристанывая, и казалось, вот-вот сейчас потеряет сознание. В пылком порыве, она внезапно сорвала с себя майку…
Под ней было то, от чего у любого парня бы свихнуло крышу!
Люби меня Юрочка! – трепетно шептала она.
Люби меня родной!
И я, в тот миг вспомнил Катю, ту свою первую любовь, которая тоже твердила мне, когда-то те же самые слова.
Катя, моя любимая Катя, которой уже больше нет, и которой уже больше никогда не будет. Но теперь у меня есть Инна. Одна и самая лучшая на всей планете.
Мы слились с ней в единых объятьях и долго не могли разомкнуться.
Нас также, как и тогда с Катей, разбудил едва заметный рассвет.
Пора! – шепнул я ей, и мы, собрав вещи, снова направились той же дорогой обратно.
На пляжном берегу едва виднелись силуэты вчерашних любовников – робинзонов.
Их ещё не коснулся рассвет, и они мирно почивали парами, нежно обняв друг друга.
А мы осторожно пробирались к своим корпусам, ступая по мокрой траве, сбивая с нежных ростков, первую, утреннюю росу.
Ну, вот мы и дома.
А ты боялась… - тихо шептал я ей.
Кругом стояла сказочная тишь, и рассвет только прорезался сквозь серую дымку тумана.
Юрочка, не уходи! Давай ещё немножечко постоим! – тихо шептала Инна.
Она припала щекой к моей груди и тихо твердила, что не хочет со мной расставаться.
Инка, Инка….
Какая же ты ещё маленькая девочка! А поначалу, какой же ты, казалась, взрослой, гордой и неприступной… - рассуждал я.
И понимал, как же я люблю эту маленькую и беспомощную гордячку.
Ну, всё, пора! Мы нежно поцеловались на прощанье и разошлись по своим палатам.
Минуло и ещё три дня. Больше так уединиться нам не представилась возможность…
Из-за, вдруг изменившихся обстоятельств.
Той ночью, когда мы с Инкой сорвались на пляж, в палату приходил наш старый воспитатель. Ему кто-то доложил, что какие-то пионеры шатаются по окрестностям. Вот он и решил произвести внештатную проверку.
Светя своим военным фонариком, он не досчитался в палате двоих человек.
Самарина Игоря и Женю Широкова.
Те отдыхали в ту ночь на пляже, где были и мы с Инной.
Они не догадались, на всякий случай засунуть, что-нибудь громозкое под одеяла, чтобы с имитировать своё присутствие, чего догадался сделать я, потому и не был замечен отсутствующим.
Теперь вожатые спали у выхода из палаты, чтобы вылавливать самых ярых гулящих.
Так, что наша лофа на этом закончилась.
Но мы всё равно находили время, чтобы перемахнуться взглядом или поцеловаться, где-нибудь в укромном месте.
И вот, наконец, остался последний день нашего с Инкой счастья.
Мы ждали прощального костра, где мы бы могли спокойно слинять с ней куда-нибудь, подальше от глаз назойливых воспитателей и вожаков.
И вот оно, наше последнее, лагерное шоу.
На костровой площадке шумно и людно.
Весь лагерь с ожиданием смотрел на это заключительное в жизни каждого пионера,
историческое событие. Очень трогательная и впечатляющая картина.
Директор со своей прощальной речью, воспитатели со своими последними традиционными нотациями и этот прощальный и грустный, грандиозный костер.
Пламя его разгорается будто до небес. К небу взметаются искры.
Жар обжигает тебя ласковым и нежным теплом.
Река будто горит красным пожарищем и отражается розовым отблеском на сиреневых небесах. Народ поет песни и кружит хороводы…
Самое время слинять куда-нибудь ненадолго.
Незаметно спустившись к самому берегу, мы с Иннеской обогнули костровую площадку по низу, и уединились в пойме, на песчаном островке, ведущему к домику столовой. Затерявшиеся среди зарослей густой листвы, мы, наконец, уединились и целовались
с ней до безумия. Нам казалось, этому безумству не будет конца.
И мы были с ней так счастливы.
А наверху, народ гулял и веселился. Стоял шум и гам, а нам было абсолютно все равно. Мы были на другом краю планеты, и нами управляла совершенно другая стихия. Стихия нежности, добра и необычайно крепкой любви.
А затем были танцы. На полчаса, больше обычного.
Столько счастья и радости на лицах ребят и подруг. Казалось все – будто одна большая и дружная семья. Все гуляют, танцуют и дружат, независимо, кто из какого отряда.
Сегодня девчонки все и подруги и невесты. Все нежны и добры, и легко идут на контакты и сближения. Сегодня можно всё…
Прижиматься, обниматься, целоваться….
Всего этого никто уже больше, будто не замечает. Балом правит абсолютная свобода…
Только дружба и любовь, и больше ничего, кроме этих двух, совершенно человеческих понятий. Сколько невероятных и безумных поступков совершались молодыми и влюбленными пионерами в эти романтические вечера.
Были конечно и небольшие, откровенные переборы…
А куда же без них?
Природа, она не способна контролировать и руководить эмоциями и чувствами…
Она лишь сближает людей, а всё остальное – божье проведение.
Поэтому ошибки молодости иногда становятся для некоторых из нас хорошими уроками и камнями предкновения, перед очередным испытанием любовью…
Иной раз, излишне страхуя, и оберегая от нежелательных и преждевременных, необдуманных поступков…
Но не будем о грустном…
В наше время, все казалось нам таким добрым и правильным…
И мы отдавались и предавались сиеминутным эмоциям спонтанно, по велению сердца
и велению души, и главным мотором наших душевных эмоций, была и остаётся – её величество любовь…
Естественное человеческое чувство, которому поклоняются миры, чем живет большая часть планеты и вся наша вселенная, со своими плюсами и минусами.
Ну, ладно… с этим всё понятно.
А что было дальше? – спросите вы.
Чем завершилась твоя замечательная, любовная история?
А дальше...
Закончилась очередная смена и мы, как всегда разъехались по домам.
Были и страдания и слёзы прощаний, и легкая, ранимая грусть обещаний…
Некоторое время мы переписывались с Иннессой и даже не раз встречались.
Были дружны и неразлучны. Ходили в кино, гуляли по городу.
Короче дружили…
Я пару раз бывал у неё в гостях в Красноармейске. Познакомился с её мамой.
Она на меня произвела очень приятое впечатление. Я ей тоже очень понравился.
Она, как я и предполагал, была артисткой, оперной певицей. Выступала на концертах, пела в Волгоградской музыкальной филармонии….
А потом я ушел в армию. Пролетело два года. Мы целый год переписывались с Инной, а потом внезапно переписка прервалась. Как это порой и часто бывает.
Несколько писем к ней остались без ответа.
И всё на этом, как бы и закончилось. Я ей больше не писал и больше не тревожил своими письмами. А написала мне перед самым “дембелем” её мама.
Она была очень гуманная и умная женщина. Она мне сумела объяснить, что верность
в нашем случае, понятие очень зыблемое и шаткое…
В этом возрасте внезапно влюбиться и забыться – элементарное дело…
Дело молодое, как ещё говорят…
Так получилось у меня в этот раз и с Инной. Ей случайно встретился молодой человек, немного постарше меня, и она укатила с ним за границу.
Он бы переводчиком, в каком-то там посольстве одной из южных стран.
Но до сих пор вспоминаю те, проверенные жизнью слова её мамы, из того последнего письма…
Что мол...
За любым поворотом тебя может ожидать соблазн и подвох, и никто от этого,
к большому сожалению не застрахован, и не может гарантировать продолжения взаимности, тем более находясь в отдалении друг от друга, где время тоже играет большую и немаловажную роль…
Хотя в жизни встречаются и более яркие и более позитивные ситуации, где всё происходит с реальностью, до наоборот….
Где люди хранят верность не смотря, не на что, и становятся только, ещё более счастливее и жизнерадостней.
Но эта история, к сожалению уже не про меня. Многое уже лет пролетело с тех пор.
Были в жизни и ещё более удивительные и прекрасные моменты…
Встречи, надежды, любовь и расставания….
Но, всё же, ностальгируя по прошлому, вспоминается больше только то, юное, более чистое и человечное, чего уже больше никогда нет, да и уже больше никогда и не будет…
То, что взрывало тебя и окрыляло в едином порыве…
То, что заставляло волноваться и трепетать от мысли, неведомого предстоящего…
Трепетать от мимолетного взгляда, от дуновения ветерка неминуемого счастья…
Всего того, что зовётся единственным и прекрасным словом – любовь.
Та, что ломает и строит, творит и вершит, созидает и создаёт…
Сжигает и уничтожает…
Та, что бережет и хранит, нежит и лилеит, лечит и спасает…
Не смотря на годы, и на расстояния…
То, что заложено в человеке с детства и живёт, по куда жив человек.
И когда мне немножечко грустно, я снова вспоминаю свой лагерь детства…
Снова возвращаюсь в свой любимый и далёкий “Салют”, вспоминаю всех своих любимых девчонок, которые снова и снова уводят меня, в тот сладкий рай ещё вчерашних, беспечных проблем и забот, наивных надежд и томных и горестных переживаний…
И ту чистую и невинную любовь, те горячие и пылкие поцелуи, все те свои бессонные и беспокойные ночи, и тот неугомонный стук сердца, в предвестии предстоящей, настоящей, большой и горячей любви.
Всем любимым девчонкам моего лагеря – посвящается.
2019г.
https://ok.ru/group/44474568540301/topics