Заснула Марфа Тимофеевна и не ведает ничего, что вокруг. Летают над ней сны горячечные, бредовые. То привидится ей муж-покойник, что землю покидать не спешит, к ней руки тянет – обнять хочет. То видит себя в церкви, под венцом, рядом с пригожим кавалером, в белом платье, в золотой диадеме, на шее, в ушах бриллианты горят. От снов этих то вскрикнет она страшным голосом, то засмеется.
Да и впрямь, трудно в такую ночь сон от яви распознать. Ночь эта не такая, как все, такая раз в год бывает: Навья ночь. В эту ночь раскрываются могилы, встают из земли все жившие на ней. В эту ночь затеваются колдования да чарования...
Уж слышно, как в кабинете забили часы. Двенадцать раз пробили, словно в колокол ударили. И стало тихо. Такая тишина упала на дом, будто и живых в нем нет никого.
Повсюду темень.
Только в кабинете светло. Хрустальная люстра в три тыщи рублей прямо над столом висит. Черный стол, как гроб. А рядом на диване лежит Федот Агафоныч. По лицу его блики от хрусталя бегают, и в бликах лицо дергается, рот кривится.
Может, и не помер он? Может, жив еще, только никто ему на помощь не спешит, не хочет уходящую жизнь остановить? Каково человеку одному пропадать, без живой души, без родных рук? Ох, тяжко на такое смотреть!
Но что это? По всему выходит, что Федот Агафоныч и не один здесь? Там, на груди у него, копошится что-то. Неужто крыса? Охти! Да это ж Запечный!
Где же это он раньше пропадал, почему родному человеку не помог, беду не отвел? Ему ведь все под силу, вон какие чудеса творил! Может, он и сейчас что надумал?
Смотрите-ка, он уж к самой Федотовой бороде подобрался, теребит ее, что-то шепчет чуть слышно, так что и не разобрать.
Но вот громче забормотал, громче, чего-то от Федота требует.
Смотрите-ка, ну и ну! Федот глаза открывает! Ах, Запечный, недаром, видно, бабка Сычиха черного петуха заклинала, травы топила, колдовские слова шептала, если тебе и смерть под силу.
Уставился Запечный Федоту в глаза:
- Ах, Федот, Федот, родная ты кровь, родная плоть, чужая твоя душа. Гнилой ты на деле вышел, Тело-то твое вон какое живучее, крепкое, а нутро пустое, как пепелище. Нет, не хозяин ты мне, Федотка.
Федот Агафоныч молча на Запечного смотрит, будто и не слышит его.
- По всему выходит, конец тебе... Минуточка всего остатошная — и отлетит твоя душенька... Так что не обессудь, не по плечу ты мне...
Говорит так Запечный, а сам в бороду уселся, в глаза Федоткины пылающим взором впился, последний вздох стережет.
Бедный, бедный Федотка, лучше б не открывал он глаз, не терпел бы перед смертью поруганья, не познал бы от Запечного предательства. Но видно, на роду ему написано.
Тут стали у Федота глаза закатываться. Рот у него открылся, и с последним вздохом вылетела из тела душа горемычного пастуха.
Углядел это Запечный, и молнии у него в глазах сверкнули. Припал он к Федоткиным губам, как упырь к своей жертве, застонал страшным стоном: а-а-а-а...
И вместе со стоном перелилась нечистая сущность Запечного прямо в лежащее тело, покинутое душою хозяина.
Осталась лежать на бороде одна пустая шкурка. Сморщенная, промятая, ни дать ни взять, брошенная скоморошья кукла.