Лед - всегда личное безумие. Мировая людская отара рождает одного человека. Мы прошли большой торговый центр со стеклянной витриной в шесть метров в высоту, истинный памятник мировому капитализму. Надо взять красного вина, в России лучше всего притворяться пьяной, для поэтессы это лучшая легенда. Панельный дом, под девять метров в поднебесную. И никак не оторваться. Воистину любовь, смерть и музыка. Ветер бил прямо по лицу, но холод шел от одиночества, не от леденящей прозы. Дрожь прошла по телу. Зашла в теплый подъезд, в подъезде гробовая тишина, как будто в квартирах спят ушедшие на тот свет. Открою пакет с вином, пускай тишина поглотит меня. До этого двое молодых парней пытались со мной познакомиться. Говорил, как обычно, один, второй имплицитно стеснялся выдать в себе зверя. Инвазивно я втянула в ослабшие легкие запах его сладких, почти женских, духов. Пришлось отказать, не знаю даже почему. Наверное, с упорством переборщили или с застенчивостью. Не то, чтобы секс меня так безумно привлекал, нет. Но то незыблемое чувство, что ты хоть кому-то нужен в этом сраном мире. Наверное, когда испытываешь это чувство - это и есть то самое стопроцентное рабство. Федор Михалыч оказался прав? Нас ебут, а мы крепчаем? Тоталитаризм в чистом виде, я нужна кому-то, кто-то говорит со мной, через других и я не одна. Неужто свобода связана с тотальным одиночеством. В разгар великого пира, можно сгореть от оскомы, или в забитой комнатушке с мрачной паутиной на углах, можно обрести гармонию. Нас всегда будет тянуть то к одному полюсу, то к противоположному и счастье будет найдено только на тонком рубиконе жизни, когда ты понимаешь полную причастность к этой вселенной и в то же время ты совсем одна. В злободневном мире нас с гигантской силой хотят утащить в полную сопричастность, смотри телевизор, будь в сети, голосуй, не сбивай руку с пульса жизни. Но я дала бы вам один совет, иногда надо заглядывать по ту сторону монеты, ведь мир по сути своей самодостаточен. Иногда, а может быть всегда, он не имеет отношения к индивиду. Мы все хотим быть счастливыми, кому-то везет больше, кому-то меньше. Но если взглянуть на все это с другой высоты, то между нами нет отличия вообще. И это такая боль, господи, как много боли в этом мире, и до чего он удивителен. Ты всмотрись. Удивительный мир. Если сильно задержаться на одном берегу, скажем, на темной стороне, можно зажалеть себя, и эта жалость поглотит тебя, а на светлой стороне, можно просто превратиться в бездушного робота, и когда вселенная это почувствует, о, тогда, жди сильного пробуждения, оно будет страшным. Хотя на светлой стороне я долго не задерживалась. Надоели эти рассуждения в стиле анфан терибль. Все пропало, дамы и господа! Мне было лет десять, нет. Скорее всего, одиннадцать, я тогда впервые сбежала из дома. И к чему такие воспоминания, кто мне их навеял? Черт, не успела отследить агента, в последние годы не всегда удается уловить потоки энергии божьего голоса#4 . Наверное, это холод, тот мороз был очень похож на сегодняшний. Когда я была еще девочкой, в той жизни, одиночество воспринималось гораздо острее, чем сейчас. И почему же сегодня хочется броситься под любую тяжеловесную машину? Чтобы уже точно без остатка. Что же тогда случилось? Почему я убежала? Помню побег, а вот причину вспомнить не могу. Может оценки за две недели выставили или просто накопилось, возможно, ссора с родителями. Что-то близко, но причина уже, где-то в глубинах подсознания. Но сам побег я помню отлично. Хотя уже сейчас тяжко сфокусироваться на деталях, но чувства, чувства и эмоции сейчас во мне. Был суровый, русский мороз. Я единственное, что взяла с собой - это пятьдесят рублей, неплохие деньги на то время, ведь на дворе стоял 2001 год. Выбежала и все тут. Много ревела, шла непонятно куда, лишь бы подальше от дома. Изредка успокаивалась, потом опять плакала. Присматривала подъезд для ночевки, совсем замерзла и снова плакать. Телефонов еще ни у кого тогда и не было. Интересно, через сколько меня найдут? А Бог продолжал меня пугать, испытывал меня. Насколько хватит моих сил. Ведь я не просто здесь, ну, на этой планете. Я сильно ревела, где-то во дворах подошел большой взрослый монстр с бородой и черной шапкой, натянутой на самые уши. Была уже ночь, если быть точнее, наверное, часов восемь вечера, но в России в это время непроглядная ночь. Он прикоснулся ко мне сзади и спокойным голосом, в котором играли нотки безразличия, спросил: «Девочка, у тебя все нормально?» От его прикосновения, я чуть не подпрыгнула от ужаса. Но сразу попыталась прийти в себя и ответила, что все в порядке. Он смотрел на меня, не зная, чем помочь, его друг неподалеку звал его. Да пошли уже, оставь ее в покое. И они ушли, а вдруг дальше будет хуже? Что если сейчас еще кто-нибудь мне попадется? Надо идти домой. Но нет! Лучше здесь одной на морозе, чем обратно в этот дом, к этим родителям, в эту невыносимую школу, будь она проклята трижды. Первую ночь я переночевала в подъезде. Долго не могла уснуть. Было очень холодно. Я плакала и просила бога мне помочь, я не могла понять, за что мне приходится переносить такой ужас. Мне ведь всего одиннадцать лет. Пальцы ног начинало колоть, иногда, когда ревела, я прибавляла голос в надежде, что соседи услышат, выйдут на площадку и пустят меня домой переночевать в тепло или хотя бы вызовут милицию. Возвращаться ночью домой, - это было то же самое, что признать свое поражение. Нет, я должна бороться дальше. Утром я вышла из подъезда, и мороз ударил мне в лицо. Я еще ночью решила, как проведу второй день своего побега. Я пошла к школе. Нет, не в саму школу, потому что знала, что родители сообщат учителям. Я решила подождать окончания уроков и повидаться со своей подружкой, узнать, как обстоят дела. Ждать пришлось долго. Я купила в ларьке бич-пакет за два пятьдесят. Холодными красными пальцами еле его открыла, вытащила пакетик специй и аккуратно начала мять саму лапшу. Пока она не превратилась в тонкую стружку, потом зубами открыла специи и высыпала их в пакетик, тщательно перемешала и начала по чуть-чуть есть. Пальцы были очень холодные, облизывать их от специй, прикасаться к ним теплым языком было удовольствием для меня. Вполне неплохо, такие дешевые картофельные чипсы. Калека на ободранной картонке просил денег, я дала ему пять рублей. Я всегда подавала деньги бездомным и всяким там попрошайкам. Помню, когда мне было лет семь, мы с родителями уехали в Москву погостить у тети моего отчима. Я была удивлена, сколько попрошаек находилось в нашей столице. Я попросила двадцать копеек у своего отчима, когда мы выходили из метро. Он спросил для чего, не дождавшись ответа, предположил, что я хочу положить монетку на эскалатор. Мама тогда сильно испугалась, а вдруг отскочит, не давай ей денег. Но я сказала, что хочу отдать деньги нищим, сидящим у метро. Помню странный взгляд отчима, когда он услышал, для чего я прошу денег. Я всегда была не от мира сего. И просила денег правда, не для того, чтобы выпендриваться перед родаками. Что делать сейчас? Ждать окончания уроков долго. Я прогулялась до универмага, рассмотрела зеленых динозавров, сделанных из полупрозрачной резины. Так захотелось себе купить одного, но деньги надо было сохранить. Потом смотрела музыкальные кассеты, там было много, но я не знала, что на них. Я вышла на улицу и смотрела в серое небо, господи, а что ждет меня дальше? Побег и свобода. Как будет восприниматься свобода, любовь, смерть, когда я вырасту? До скольки я доживу, и что ждет меня там? Мы идем с мамой в лесу, лето, на мне синие резиновые сапоги, мы с мамой в одинаковых платочках и смеёмся над этим. Смотри березка, мама подходит к березке и обнимает ее. Ку-ку, ку-ку, мама спрашивает, скажи кукушка, сколько мне жить осталась? От этого вопроса у меня перехватывает сердце, и я слышу «Ку-ку», раз - говорит мама, «ку-ку», два, она считает до десяти, потом кукушка умолкает. Мама говорит, мне осталось жить десять лет, но взгляд такой, что я понимаю не надо плакать от этого, ведь эта шутка, да? Но все в груди горит. Я не хочу тебя терять. Не помню, когда впервые прикоснулась к бездне. И сколько мне было лет, когда мы гуляли там, в лесу, пять, шесть? Но о смерти я уже знала тогда, поэтому, видимо, и не расплакалась. Как хочется свободы, чистой свободы без ответственности, без страха, но есть ли в такой свободе любовь? Хочется всепоглощающей пустоты, в которой нет места личному я. В этой свободе есть, что-то от истины, нас всегда интуитивно будет тянуть к смерти. К этому безличностному морю, без прибывающих волн, без звуков прибоя, без ужаса за что-либо, без горечи потери, без незнания мира и себя. Это просто очередная одинокая дорога, не более чем просто очередная одинокая дорога.
#4 Возможно, я был не прав насчет своих преждевременных рассуждений по поводу “воздушного замка”. В повести два главных персонажа это А., который находится в психиатрической больнице и, так называемая Кода, к которой напрямую обращается автор или кто-то другой (понять достаточно сложно) при первом ее появлении. Цитата: «Говори, что ты желаешь, Кода?» - «Любви!» Мы как будто окунаемся в поток мыслей девушки, но уловить, что она из себя представляет, становится возможно при втором ее появлении. До этого она, как мы понимаем, вышла за сигаретами, зимой в магазин. По сути, вся вторая глава - это просто ее наблюдения за людьми у магазина той ночью. В четвертой главе, девушка заходит в подъезд выпить вина и вспоминает свое детство. Скорее всего, у девушки существуют явные психические отклонения, «не успела отследить агента, не всегда удается уловить потоки энергии божьего голоса» я предполагаю, ей кажется, что высшие силы, говорят с ней напрямую, только через других людей. Интересная мысль.