Contra regulam*
Переменами, происходившими в Ларанжейрас, довольны были не все.
Однажды, когда я ехал с Тьяго мимо дома Сержиу де Мело, жившего с нами по соседству, я услышал, как хозяин, вероятно, находившийся в саду, громко говорит кому-то своим неприятным скрипучим голосом: «Ну и чудак этот Паулу Гомеш! Странные у него забавы – с утра до ночи возится со своей бывшей рабыней. Представь себе, учит ее азбуке и арифметике! – Сержиу расхохотался. – Лучше бы купил попугая и научил его говорить! Больше бы толку было!» Теперь захохотали и он, и его собеседник.
Услышанные слова меня задели. Сжимая кулаки от негодования, я проговорил: «Никто не смеет оскорблять честь Анны». Я хотел выпрыгнуть из повозки, но Тьяго крепко схватил меня за руку.
– Отпустите! Я должен вызвать их на дуэль, – грозно сказал я.
– Остыньте, сеньор Паулу, – ответил Тьяго спокойным, твердым голосом, – иначе вам придется вызвать на дуэль всех соседей, если не всю Бразилию.
Сраженный, я сел на место.
– Неужели все вокруг – против Анны? Против меня? Против нас? – с горечью спросил я.
– Нет, нет и нет, – лаконично ответил Тьяго, а потом пояснил. – Никто не настроен против вас или против Анны лично. Сам факт ваших отношений тоже нельзя считать причиной недовольства со стороны окружающих. Но, скажу прямо, то, как именно вы относитесь к своей бывшей рабыне, у многих вызывает неодобрение.
– Я не совсем вас понимаю, Тьяго.
– Здесь, в Бразилии, связь с рабыней или вольноотпущенницей – не редкость. И это никого не удивляет. Вот только из рабынь не становятся сеньорами. Из любого правила,конечно, бывают исключения, но в данном случае происходят они редко и мало кому нравятся.
– Я не намерен подчиняться правилам, которые считаю несправедливыми, – решительно ответил я.
– Знаю, сеньор Паулу, – сказал Тьяго со свойственной ему ироничной улыбкой. – И поэтому советую вам набраться стойкости и не терять самообладания. А еще не принимать близко к сердцу всякий вздор!
Поблагодарив Тьяго за совет, я вновь погрузился в размышления. Должно быть, недовольство соседей было вызвано не только моим особым отношением к Анне, но и тем, что я решил улучшить жизнь рабов, которые трудятся в Ларанжейрас. Осознав, что в Бразилии я останусь надолго, я по-новому взглянул на доставшееся мне имение. Я почувствовал себя его хозяином, который может и должен заботиться обо всем, что ему принадлежит. Анна рассказывала мне, что рабам приходится очень тяжело. Я и сам это видел. С утра до ночи они работают на плантациях и на прииске, отдавая все свои силы и ничего не получая за свой труд.
Посоветовавшись с Анной, я велел готовить для рабов более сытную пищу и запретил
телесные наказания (впрочем, насколько мне известно, Тьяго их никогда не применял). Затем я установил график работ с двумя свободными днями в неделю, в которые рабы могли отдыхать или трудиться на себя – я разрешил им разбить свой огород, для чего выделил им землю рядом с сензалой. Кроме этого, Анна предложила учить мальчиков столярному делу, а девочек – ткачеству и прядению. Я согласился. Также по моему поручению для рабов была открыта небольшая лечебница.
Сначала меня не понимал даже Тьяго – в Бразилии к невольникам принято относиться совсем по-другому – но потом, когда доходы стали расти, управляющий признал, что я был прав.
Следуя совету Тьяго, к словам соседей я старался относиться хладнокровно. Однако не мог не беспокоиться из-за разногласий, возникших между мной и Педру относительно Анны, а точнее относительно обеих Анн. Брат считал Анну-Марию де Менезеш моей единственной законной женой. Пусть даже он считал, что я совершил ошибку, женившись на Анне, брак между мной и ею, представлялся ему священным и нерасторжимым. С одной стороны, Педру, конечно, был прав. Но с другой – все было иначе.
Однажды, еще в Португалии, я пытался объяснить ему, что даже после венчания я и Анна-Мария не стали мужем и женой, а остались друг для друга двоюродными братом и сестрой. Тогда Педру выслушал мои слова, но вдуматься в их смысл не захотел. С тех пор говорить с ним о кузине мне было очень сложно, и я избегал разговоров о ней, точнее о наших с ней отношениях.
Анну Мина Педру считал девушкой доброй и честной, но нашей любви не принимал. Он убеждал меня в том, что ради спасения своей души и души Анны мне следует, как он говорил, «разорвать греховную связь, губительную и для меня, и для нее». Брат надеялся, что я расстанусь с Анной, когда она получит вольную и, как он предполагал, покинет Ларанжейрас. В действительности, после того как я освободил Анну из рабства, она и я стали еще ближе. Наши чувства расцвели, как раскрывается цветок, если его вынести из темной комнаты на солнце. Брат не мог не замечать этого.
Как-то раз, вечером оставшись со мной наедине, он сказал:
– Паулу, ты дал Анне вольную, но по-прежнему, лишаешь ее свободы, удерживая ее в своем доме. По-моему, это неправильно. Отпусти ее.
– Дорогой брат, – ответил я, стараясь сохранять спокойствие, – Анна сама решила остаться. Такова ее воля, которую я уважаю.
– Я не знал, что это было ее решение... – замялся брат, смущенно поправляя очки.
– Кроме того, я даю Анне образование, чтобы перед ней открылся путь к истинной свободе, – продолжи я.
– Да, я ничего не имею против обучения… – сказал Педру. – Но я же вижу, что ты ей не только учитель... Брат, это грешно. В Португалии тебя ждет жена.
– Педру, у меня нет жены. В Португалии меня ждет кузина, – ответил я, чуть более резко, чем хотел.
Педру неодобрительно покачал головой: «Так нельзя, брат. Ты не прав».
Я молча вышел из столовой.
В отличие от Педру, я не считал свою любовь к Анне Мина греховной. Напротив, для меня это было самое светлое и чистое чувство.
* Против правил (лат.)