Хоть и трудно в такое поверить, однако Левтолстой когда-то тоже был в некотором роде ребёнком. Ребёнок сей был, как водится, сущий ангелок. Ростом был он мал, ликом ясен, и совершенно ещё ничего в его облике не указывало на последующее превращенье в Левтолстоя: ни тебе бороды, ни литераторства, ни милейшей вот этой барчуковской подделки под простонародье. Зато уж было у него кое-что куда как более интересное. Обладал Левтолстой в детстве счастливым уменьем подглядеть в самых обыденных вещах некую прекрасную, волшебную потусторонность, замечательным образом насобачился находить у всяких вещей приметы райского ихнего инобытия. Волшебную страну в них отыскивал, о да! Персонально свою, совершенно секретную. Влюблённо и радостно рассматривал он клубящиеся радуги мыльных пузырей, любовался отраженьем свечей в батюшкином графине с рябиновкою, внюхивался в сумрачные недра секретера, где пахло нежною пылью, старинными духами и поломанным павлиньим пером.Позвольте, а ёлка рождественская! А коробки, только что присланные из кондитерской! А внесённое с морозу бельё, а узорные изразцы на печке, ярчайшие муслиновые цветы на шляпках пришедших в гости дам, хихиканье полузнакомых барышень, ослепительные пуговицы городового! Везде, везде, куда ни поворотись – сквозь скучную обыденность мира как сквозь прохудившуюся ряднину полезут расчудесные разные чудеса. Нет, не одни только на свете есть ночные горшки, вакса, арифметические задачи, матушкина мигрень, молочный суп и колючие тёплые панталоны, а есть ещё другая, другая, волшебная жизнь! Совсем рядом она, просто подать рукою – ежели сумеешь, конечно, её увидать, как умел маленький Левтолстой.
Выросши потом большим, герой наш не то чтобы это уменье утратил, но как-то всё ему было недосуг к нему прибегать. То одно, понимаешь, то другое… То книжку пишешь, то обедаешь, то тебе жена бухтит, а то и сам вдруг устроишься бухтеть и на всех дуться. Гости ещё вот эти. Припрутся какие-нибудь патетические дурачки – и сидят, и сидят. И всё тебя, главное, хвалят, паршивцы, всё комплименты говорят, даже и выгнать их неудобно поэтому. Так что редко, ах редко улучал Левтолстой минутку, чтоб посмотреть свою секретную волшебную страну. Но уж если улучит, так прямо весь и расплывётся, окутается мягким сияньем малюсенького детского счастия.
Там, в той стране всё симпатично и светло, и благоуханно. И никого нету, кто был бы дурён собою, а все, напротив, прехорошенькие, словно облизьянки. И Левтолстой всех их легко и ненатужно любит. А они его тоже, небось, любили бы в ответ, да только самого себя там Левтолстой никогда и не видал – ни в детстве, ни потом. В обычных-то фантазиях своих само собою присутствовал, да ещё ого-го как! И что ни скажет или ни вытворит – всё эдак ловко получается, прямо загляденье. На других тогда и не глядишь вовсе, только на себя, молодца. А в детской этой самой стране – нет, нету. Никакого там себя. Не потому ль там так и хорошо? На этой мысли Левтолстой вздыхал и возвращался к действительности.