Зимой море тёмно-серое, почти чёрное, увенчанное гребнями белой пены. Она клубится, кажется мягкой, воздушной, но если приблизиться, пронзает обнажённую кожу хищным холодом. Собаки, впрочем, не боятся: едва не срываются с поводка, скачут по песку, заливаются восторженным лаем – и смотрят на горизонт, где тяжёлые, набрякшие тучи лениво плывут к горам. Ветер ещё тих, но в нём нарастает ярость; собаки скалятся ему навстречу, и массивные, длинные волны захлёстывают их, норовят утянуть на глубину. Хозяева бранятся, но не отходят от берега: промозгло, мокро, всюду брызги, а им не хотелось бы запачкать куртки. Скоро прилив: после можно было бы собрать сокровища-безделушки на потеху детям. Буря назревает в скалах: там, где острые пики в изумрудной зелени каньонных лесов пронзают небесный сумрак, густой туман, лихорадочное марево, порой стелющееся вниз, к городу. Не сегодня.
Солнце давно не выглядывало, однако мне это даже нравится. Прогуливаться до маяка, соскальзывая с камня на камень, пока неодолимые валы рокочут вокруг. Опасно – и красиво: дурманным, тоскливым, печальным очарованием. Когда всё внутри изнывает, мечтая чайкой парить в высоте или вольным дельфином плескаться вдалеке, где никто не найдёт. Воздух свежий, бодрящий, приятно покалывает лёгкие; коренастый, одинокий маяк грузно накренился над бездной, будто пытается спасти хилую лодку, нещадно мечущуюся на верёвке. Вот-вот лопнет, и та потонет, расколовшись о валуны. Мне их жаль, но они не моя забота, и я возвращаюсь к набережной, к аромату выпечки с корицей, жареного мяса и специй. В соседнем баре ожидает глинтвейн с сушёными ломтиками яблок, и я неспешно бреду, не обращая внимания на хлюпающие сапоги и боль в окоченевших пальцах.
Пёс по-прежнему резвится у причала.