Часы показывали уже половину девятого утра, но аудитория была заполнена студентами лишь на четверть: остальные либо проспали и теперь боролись со сном в транспорте на пути к университету, либо решили пропустить первую пятничную лекцию, тем более, если в расписании стояла педагогика.
Доцент Агеева Ольга Александровна, только на днях вернувшаяся в Казань из Москвы, где проводила рождественские каникулы, заметно нервничала. Она не знала, начинать занятие или подождать еще кого-нибудь. Может, все-таки придут? Преподаватель с досадой посмотрела на присутствующих. Действительно, присутствующих, а не студентов. Молодые люди занимались кто чем: одни куда-то постоянно названивали по мобильным телефонам, другие, собравшись группами по четыре-пять человек, что-то взахлеб обсуждали, третьи шутили с девушками, не выпускавшими из рук косметичек и напоминавшими разукрашенных кукол. Картина удручающая.
Алмаз Галиев не принадлежал ни к тем, ни к другим и уж, конечно, не к третьим. Он был неразговорчив, занимался с усердием, успешно сдавал экзамены и много читал. Жил Алмаз в поселке Караваево на окраине Казани, в частном доме, вместе с тетей и престарелой бабушкой, так что после учебы сразу спешил домой и принимался за хозяйство. Летом на огороде копал, сажал, поливал, ремонтировал мопед в сарае, приводил в порядок дом, зимой ночи напролет сидел с художественными текстами, критическими статьями и литературными журналами, вырезал, конспектировал. Галиев любил русский язык и литературу, в будущем подумывал даже связать свою жизнь со школой, а пока сотрудничал с двумя местными газетами и бухгалтерским журналом, время от времени представляя им очерки по истории Казани и заметки на социальную тему. Парень был что надо: громадного роста, с широкими плечами, аккуратно уложенными светлыми волосами и выразительными голубыми глазами. Только эти его внешние данные и трудолюбие никак не уживались с несдержанностью и грубостью. Алмаз вспыхивал по мелочам, в гневе был страшен, все вокруг швырял направо и налево и даже словом мог втоптать человека в грязь. Может, поэтому девушки его сторонились.
Пару недель назад Галиев устроился на работу в ночную охрану и сегодня вообще дремал после дежурства. Только изредка он открывал глаза и вслушивался в плавный голос Ольги Александровны, которая, на все махнув рукой, уткнулась в старые конспекты и монотонно выводила:
— И запомните: любой ваш будущий урок: литература ли, где изучается художественный текст, математика ли, где решаются задачи, помимо познавательного, обязательно должен быть и воспитательным… На сегодня все. Что вы обязаны были усвоить, то прослушали!
Лекция закончилась. Студенты с учебниками по русской литературе поспешили на тринадцатый этаж. Аудитория оказалась закрытой, и пришлось Галиеву как старосте группы спуститься за ключом к сторожу на первый этаж.
На вахте в этот день проверяла пропуска и выдавала ключи шестидесятишестилетняя Галина Михайловна Андреева, высокая сухая женщина с изможденным лицом и большими грустными глазами, считавшая, что люди давно превратились в зверей и ничего в жизни им прощать нельзя. Вот и сейчас она подозрительно всматривалась в вертлявого, опухшего от сна юношу, который пришел просить (нет, нынешняя молодежь просить не умеет, только требует!) ключи от кабинета на тринадцатом этаже. Студент не понравился Галине Михайловне сразу, ну, хотя бы уже потому, что почувствовала она во всей его натуре презрение к себе.
— А почему это учащийся, а не преподаватель приходит за ключом? – не скрывая административного восторга, заявила Андреева и покачала головой. Потом открыла висевший над столом ящик, внутри которого было множество прибитых к задней стенке гвоздей. Почти на каждом из них висели ключи от помещений университета, но на некоторых белели клочки бумаги.
— Вот, смотри, сколько ключей уже не вернули. И кто должен за них отвечать? Я что ли? Вот повесят все это на меня, век не рассчитаюсь.
— Послушайте, бабуля, — Алмаз Галиев начинал понемногу терять терпение, а он вообще был несдержанным, — мне не нужно обо всем этом рассказывать. Я прошу лишь дать ключ, который после занятий вам сразу же принесут.
— Пусть преподаватель сам спустится, ему дам.
— Ей сколько лет-то, преподавателю, знаете? Старше вас, наверное. Будет она еще туда-сюда по этажам за ключом бегать!
— Не знаю, не знаю, вон сколько потеряли. Кстати, ключа, который просишь, тоже давно нет, — Галина Михайловна снова показала на гвоздики с бумажками, но все же подошла к столу, извлекла связку запасных ключей, в которой быстро нашла нужный. — Ладно уж, давай записывай.
— Чего писать-то?
— Образец же есть: фамилия преподавателя, время, номер аудитории.
Любивший все делать очень быстро и еще злившийся на упрямого вахтера Галиев ужасно корявым почерком вывел что-то в книге учета, взял ключ и собрался уходить.
— Стой, стой, стой! Слишком уж ты быстрый! Как я должна разбирать твои каракули? Что за фамилия у преподавателя, не разберу?
— Валитова.
— Ва-ли-това. Та-ак. Давай сюда документы!
— Какие документы? У меня при себе ничего нет.
— А студенческий где?
Алмаз вспомнил, что оставил сумку с книгами и документами возле аудитории. Нет уж, бегать туда-сюда он точно не будет! Зажав в руке ключ, Галиев резко развернулся и быстрым шагом направился к лестнице — у лифта было слишком много народа.
Андреева опешила, но мгновенно пришла в себя и кинулась за студентом.
— Парень, парень! Стой, тебе говорят! Давай документы!
Она бежала, насколько позволял ей это делать возраст. Догнав юношу у лестницы, Галина Михайловна схватила его за расстегнутую болоньевую куртку.
— Отдай документы!
Галиев рассвирепел, глаза налились кровью, как у бешеного быка. Он терпеть не мог, когда его хватали за одежду.
— Да отстань ты!
И, не помня себя, Алмаз схватил уже белую от страха старушку за руки и со всей своей двадцатилетней силой оттолкнул от себя. Галина Михайловна сразу же упала на бетонный пол, скривилась от боли, заохала, застонала, хватаясь руками за поясницу. Ее тотчас же окружили студенты, помогли подняться, а на бедолагу Галиева устремились десятки недоумевающих глаз...
Часть вторая. Продолжение.
– Ты что, мужик, с ума сошел?
Не будь никого вокруг, и Алмаз сам бы помог Андреевой подняться и постарался бы хоть как-то вымолить у нее прощение. Негодующая толпа, стоявшая за плачущей вахтершей, смутила его. В отчаянии он решился бежать на тринадцатый этаж. Бежать что есть мочи, без остановок, как маленький ребенок, совершивший проступок, пытается убежать от наказания взрослых. Девятый… Десятый…Уже двенадцатый, и вот, наконец…Во рту все пересохло, сердце учащенно бьется, его фразы, брошенные сокурсникам, сбивчивы и неясны:
– Я… меня…сейчас…это… милиция …приедет.
Дрожащими руками Алмаз сумел открыть аудиторию, бросил на стол проклятый ключ и уселся за парту, обхватив голову руками.
Лекция началась. Преподаватель Валитова Резеда Габдулхаевна, посмотрев на себя в зеркало и поправив на голове копну седых волос, стала рассказывать о творчестве драматурга Александра Островского. В этот момент дверь осторожно приоткрылась и вошла, сильно хромая, Андреева, белая, как смерть. Глаза ее, словно глаза инквизитора, не выражали ничего, кроме желания жестоко карать. Она молча остановилась возле Галиева. Студент встал и обратился ко всем, кто находился в аудитории:
– Простите меня, пожалуйста, я толкнул вахтера, забрал ключ и ушел.
– Не ушел, а во всю прыть ускакал, а я упала, ударилась и теперь вот ходить не могу. Все-все отнимается, кости болят, поясница болит, – плачущим голосом выпалила Андреева, но тут же строго спросила:
– Фамилия и курс!
Резеда Габдулхаевна попыталась заступиться за студента. Молодой человек был ей симпатичен, на лекциях и практических занятиях проявлял жгучий интерес к новой теме, принимал участие в научных конференциях и, похоже, всерьез решил заняться исследованием психологии художественного творчества:
– Извините его, пожалуйста, он хороший, хороший!
– Хороший, тоже мне! Он преступник и не одного человека еще убьет. Повторяю вопрос: фамилия и курс? Буду подавать в суд, у меня много свидетелей. Это что же такое получается: над пожилой женщиной станет издеваться каждый, кто захочет. Так что ли? Фамилия и курс!
– Галиев, четвертый курс. Можно, я вам все объясню!
– Ничего объяснять не надо! Будешь по суду возмещать мне моральный ущерб!
– Что вы хотите?
– Чтобы тебя, разбойника, наказали по всей строгости!
Галина Михайловна вышла, захлопнув дверь. Алмаз в подавленном состоянии сел на место. Расстроилась и преподаватель:
– Идите, уладьте все. Зачем вам лишние скандалы?
Выйдя в коридор, Галиев чуть не столкнулся со своей сокурсницей, Кассандрой, опоздавшей на лекцию. От нее несло табаком и перегаром.
– Кассандра, меня, наверное, сейчас в милицию заберут!
– А что такое?
Алмаз рассказал ей все.
– Да брось ты! Иди скорее за ней, купи какой-нибудь торт, и все на этом!
Алмаз крепко задумался. Действительно, а чем не выход: дать вахтерше денег или сунуть коробку конфет…Вот они – спасительные кусты, где можно спрятаться от тревог. Правда, разум-предатель упрямо твердил юноше, что для него этого будет слишком мало.
По утрам, шагая в университет, Галиев постоянно встречал на улице оборванную старушку, которая, прислонившись к фонарному столбу, робко протягивала прохожим трясущуюся руку в надежде получить заветные монетки. Иногда он давал ей денег, но каждый раз виновато прятал глаза. Алмаз не чувствовал, что делает добро. Ему казалось, что этого недостаточно: бросить медяки и уйти, тем самым откупившись от собственной совести. Немного успокаивало то, что в одиночку ничего нельзя сделать в стране, где нищета и страдания стали привычным состоянием людей и встречаются на каждом шагу. Может быть, и не надо стремиться спасти весь мир, а помочь хотя бы одному конкретному человеку? Эх, если ты поступил, как последний негодяй, найди в себе силы по-человечески исправить последствия своего проступка.
Галиев решительно спустился на первый этаж и постучался в комнату вахтеров. Галины Михайловны там не было, за столом сидела ее напарница – невысокая бойкая старушка. Алмаз почувствовал, как засосало под ложечкой и кровь стремительным потоком хлынула к сердцу. Когда он волновался, то всегда шепелявил. Получалось что-то среднее между шипением и свистом.
– Вызовите, пожалуйста, милицию! Я толкнул вашу напарницу, она упала и сильно ушиблась!
В этот момент вошла Андреева. Хотя вошла – это громко сказано, потому что женщина еле-еле волочила ноги и все держалась рукой за поясницу. Она мельком оглядела потупившегося студента и отвернулась. Напарница ее, взяв ведра, отправилась мыть полы.
Алмаз вновь попытался навести мосты:
– Простите меня, пожалуйста…
– Я никогда никого не прощаю – так уж воспитана. Тебе-то что, а я уже ходить не могу, наверное, трещина. Все. Инвалид на всю жизнь. Что ты наделал, что ты наделал! – Галина Михайловна заплакала.
– Давайте, я милицию вызову, – предложил Галиев.
– Зачем мне твоя милиция? Она меня вылечит, что ли? Вези меня в травмпункт!
– В какой? На каком автобусе?
– В мой, Московского района, на разъезд Восстания. Ищи машину, на маршрутке я не поеду! Ой-ой-ой, все отнимается!
Снова плачет. Алмаз звонит в « скорую»:
– Приезжайте, пожалуйста, женщина упала в коридоре университета. Как получилось? Студент толкнул…Не знаю… Извините, – это он уже Галине Михайловне, – спрашивают вашу фамилию, имя и отчество!
–Ой, Господи, да Андреева, Галина Михайловна!
Диспетчер по телефону заверила, что бригада медиков будет через несколько минут. Стараясь не терять драгоценное время, Алмаз помчался в аудиторию на тринадцатый этаж за вещами. Сокурсники разом обступили его:
– Ну что, разобрались?
Галиев фальшиво улыбнулся:
– Почти. Я вызвал «скорую», посмотрим, что врачи скажут. В любом случае, простите меня, пожалуйста, я виноват и должен быть наказан.
Взяв сумку и куртку, Алмаз вышел, а студенты еще несколько минут сидели в полной тишине. Молчала и преподаватель, но все же потом сказала:
– Я обязательно разберусь и помогу этому мальчику. Хороший ведь студент…
В служебной раздевалке, размещавшейся в подвале, Галина Михайловна, держась за шкафчики, пыталась надеть сапоги, но каждый раз, вскрикивая от боли, валилась на скамейку. Алмаз как раз застал ее сидящей и всхлипывающей, помог ей обуться, подал шубу.
Внезапно в помещение влетела старушка – напарница Андреевой. Она принадлежала к тому типу людей-практиков, которые всегда все знают, умеют и советуют только умные вещи. Голос у этой женщины был, как у сердитого мужчины:
– Дураки вы оба! Никакой милиции и «скорой помощи» не надо было. Начнут разбираться, что да как. Тебя, Галя, с работы уволят, а тебя,– она кивнула студенту, – вышибут из университета. Вам это надо обоим? Поезжайте-ка быстро в травмпункт и сделайте снимок. Если он платный – парень заплатит. Трещины у тебя никакой нет, кости целы, иначе ходить бы не могла!
– Мне вроде бы уже и лучше! – больше себе, чем остальным, сказала Андреева, а Алмаз, запинаясь, опять стал лепетать свое:
– Понимаете, я виноват, пусть меня накажут…
– Да достал ты меня сегодня, – рассердилась бойкая старушка. – Заладил одно и то же: виноват, виноват. Хватит! Толкнул, что ж, всякое бывает!
– Ой, только бы не трещина, только бы не трещина, – взмолилась Галина Михайловна. – А все из-за этого ключа, будь он трижды неладен. Я сама во всем виновата, дура старая!
Напарница резко повела рукой: стоп, мол!
– Делаем так. «Скорая» приедет, я ее отошлю обратно, дескать, сами уехали в травмпункт. Вот и все!
Продолжение следует...