Глава 30. РОДСТВО ДУШ И ГОЛОВА НА ПЛЕЧЕ
Женя взял телефон:
— Ира? Я у отца. Сегодня не успели — завтра с утра в больницу едем, я здесь останусь, у меня голова раскалывается.
— Хорошо.
— Хочешь, шофёр отца тебя в институт отвезёт?
— Да какой институт, тут впору к бабкам бежать за отсушкой для папочки. Ну пока.
— Давай.
Возможность провести ночь вдали от жены сразу подняла настроение и воззвала к великим деяниям: сейчас дружок, конечно, празднует днюху, но ночь-то впереди свободна. Позвонить, пригласить на дачу, повезти, самому повиниться, укорить, убедить в любви, разубедить в похоти, помириться и потрахаться.
Женя отбил SMS-ку и решил подождать часа два, пока гости не начнут расходиться. Раньше Алёшку на ночь отпускали, он это знал, — значит, теперь всё зависело единственно от его желания. «Ну если только он откажет!..» Грозил Женя долго, до двенадцатого часа, в перерыве успел и поужинать, и переброситься парой слов с вернувшейся от подружки Лизой. Оба к задушевной беседе расположены не были, Лиза решила отложить все расспросы на завтра и улеглась спать. Алёша наконец включил телефон.
— Ещё раз привет и ещё раз с днём рождения! У меня куча проблем, но твоё благополучие для меня прежде всего, нам надо серьёзно поговорить, и я объясню тебе…
— «Куда девал сокровища убиенной тобой тёщи», — ехидно уточнил Алёша.
— Послушай, старые комедии — это прекрасно, но…
— На сегодня их хватило и ты решил разыграть новую? Я слушаю, у тебя пять минут.
— Мне и двух хватит. Я виноват, ты виноват, меня стукнуло, тебя стукнуло. Сейчас я у отца, хочешь, проверь по стационару. Я у тебя буду через пятнадцать минут, поедем на дачу, всё обговорим, уладим, утрясём и помиримся как обычно, — Женя действительно оказался краток.
— А с чего ты взял, что это меня интересует? Скучища, у Резникова программа в сто раз занимательнее.
— Я как раз тебя хотел предостеречь от его когтей, у него хватка капиталиста: поработит и в цепи закуёт, не успеешь и опомниться.
— То-то вы всем скопом в его объятия через доченьку так и подкатывали… — веско возразил Алёша. — А что случилось? «Сменился ветер своенравный — и ты опять приходишь к равной»?
— Что, Павел может заглянуть, а ведь вы с ним почти женаты? — парировал г-н Меньшов-младший.
— Эк ты переврал «Собаку на сене»… Павел хорошо воспитан и не трезвонит к полуночи.
— Так он тебе уже названивает, раз у тебя расписание его звонков? — подозрительно осведомился Женя.
— Да, всё деловое у нас по порядку: работа, переговоры, разъезды. В отличие от некоторых бездельников, которые дурью маются, или ты тоже заделался великим бизнесменом?
— Это ты дурью маешься! И не пудри мне мозги переговорами и разъездами: работа в вашем общении — десятое дело, — уличил Женя легкомысленного возлюбленного.
— Конечно, преимущественно мы видимся вне её: на катке там покататься, в ресторане банально посидеть и потолковать о высоких материях. О литературе, например, а то встречаются некоторые несознательные, которые на фикбуке сидят, а «Ai no Kusabi» ещё не читали. А у тебя что? Много шапочек навязал? Или валенки валяешь? А Ира не помогает, распевая: «Видят люди, видит бог, как его любила: по морозу босиком к милому ходила. Валенки, валенки…» — показал глубокое знание русского фольклора Алёша. — Я не ошибся, цитируя?
— Перестань язвить! Нам надо поговорить! Я за тобой заеду, я всё понимаю, но не связывайся с Резниковым.
— А ты мне кто? Участковый?
— Слушай, всё, что я сделал, я делал по принуждению, ты это прекрасно знаешь, а сам предаёшь меня из прихоти, из глупой мести! Я же сказал, что всё разрулю! Открой наконец глаза! Я от Ирки ушёл, — выложил свой главный козырь г-н Меньшов-младший.
— На одну ночь? Какая дерзость! — Алёша не впечатлился услышанным.
— Ты не имеешь права так поступать, потому что я тебя люблю!
— Ах, какой пассаж! Немного больше томной страсти и проникновенности! Только одно небольшое несоответствие: как говорится, «бедное право: все его имеют» — чем же я хуже? Лучше буду иметь право, чем тебя! В общем, ты мне надоел, встречаться с тобой я не собираюсь, у меня своя жизнь. Отправляйся к своей Ирке и не смей приходить на вокзал «провожать Павлика», — выделил Алёша два последних слова, — а то окажешься в творении Петра Великого.
В ухо Жене забили короткие гудки отбоя. Встреча не состоится.
Отбросив в сторону телефон, Алёша понял, что произошёл великий переворот: в первый раз он отказал Жене, отказал вдвойне: и в постели, и в согласии слепо следовать его установкам. «Нашёлся мне оракул, — зло думал Алёша, он всё ещё был взбудоражен. — С Иркой он развёлся, как же! Знаем мы таких неженатых, пустышку для глупой бабы на ночь или на курорт. „Ушёл“! Ушёл — это когда свидетельство о разводе выдадут и штамп в паспорте перечеркнут. „Делай то, не делай это, слушай меня, не слушай его, год пройдёт — и всё будет прекрасно“. Я ему не… что бы такое вспомнить? О! „Не тварь дрожащая и право имею“. И ещё… — И Алёша сориентировался по моменту: — И не Европа Америке. Вот!»
Конечно, Алёша понимал, что Женя, горько пеняя ему, в чём-то был прав: если после первой и даже после второй встречи с Резниковым с выбранной дорожки можно было соскочить и удалиться как ни в чём не бывало, то теперь он уже был привязан к Павлу Дмитриевичу гораздо крепче. Он уже был зачислен в штат, на столе у него уже лежал билет, а в ящике стола — пятьдесят тысяч евро. Надо было ехать, надо было как-то отрабатывать полученное, хотя бы в буквальном смысле. Но небуквального, надстроечного, нематериального тоже хватало: с Алёшей никогда так не возились, не опекали так изящно и целомудренно и в то же время — определённо. Он помнил пальцы Резникова, поднявшие его подбородок, его намерения, хоть и отнесённые к вероятию, к будущему, не вызывали сомнений. Алёша застыл на границе между Женей и Павлом Дмитриевичем. На двух стульях усидеть было невозможно, опуститься на пол между ними — жёстко, низко и неудобно. Надо было перебираться. «Женька меня, конечно, просто так не отпустит, хотя бы из самолюбия, он знает, что я всё помню. Это я только по телефону ему отказал, но рано или поздно мы и в реале встретимся. А до этого он по интернету будет мне свои фотки ню слать и наши совместные в городских и сельских спальнях. И Павлу Дмитриевичу, конечно, тоже. Хорошо всё-таки, что я ему сказал о том, что мы встречались». И Алёша уснул с твёрдым намерением выкорчевать старую страсть, чтоб она не мешала прочней пустить корни и прорасти в сердце новой.
Субботний шопинг прошёл удачно, в моде и трендах Резников разбирался не хуже, чем в бетоне и фундаменте: сказывались общение на высшем уровне и вращение в соответствующих кругах. После покидали шары в боулинге, прокатились по ближайшему парку на велосипедах, умяли по мороженому и прогулялись по Москве-реке. Катер, конечно, Павел Дмитриевич зафрахтовал заранее, исключительно на две персоны (не считая капитана), и искренне смеялся вместе с Алёшей, смотря, как на берегу охрана отслеживала прогулочный кораблик с сиятельным магнатом и его юным сияющим спутником. Завершали вечер, как обычно, в ресторане, парень беззаботно выбалтывал подробности вчерашнего полночного часа.
— Вы как к порнографии относитесь? Теперь он вам, наверное, фотки будет слать, чтобы показать моё истинное лицо.
— Но там уже не лицо…
— Ну да, — улыбнулся Алёша. — Вся панорама, в своё время мы нещадно селфкались.
— Меня не отвратит, посмотрю с удовольствием, правда, только на одну половину. С эстетической точки зрения будет весьма привлекательно, с практической — интересно узнать, что ты в постели предпочитаешь, и с провокационной: фото сохраню, напортачит что-нибудь твой бывший дружок, разозлит меня — и заведу я на него дело по распространению в сети педофильских изысков: тебе же семнадцати тогда ещё не было.
— А разве не до шестнадцати запрещается?
— Какая разница, закон что дышло: куда повернёшь — туда и вышло. — Бесспорно, в Резникове были и зачатки дипломата, поэтому завершил он вполне миролюбиво: — Но ты не волнуйся: я понимаю, негоже порывы первой страсти так дискредитировать, ничего не будет без твоего согласия, я просто дам ему понять, чтобы он не заигрывался и держался в рамках, умерил своё негодование и не выходил за нормы приличия.
«Однако, — подумал Алёша. — Очень совестливо подано, но фактически угроза: я многое могу, и если ты поведёшь себя не так, как мне будет угодно… Нет, я далеко не просто погулять вышел. Интересно, на какой срок хватит его долготерпения? А, впрочем, что в мандраж впадать: я же за этим к нему и шёл. Только с какой целью? Сейчас и вспоминается с трудом. А, ну да: за бабками. Чтоб Женьке нос утереть. Так я ему уже и утёр. То есть оттёр от своей персоны. Пока по телефону. Увеличить мстю? Заделаться важным человеком? Почему бы и нет, если Женька сам говорил, что жизнь не только любовь. Вот я её и разнообра… зю, зую? Дьявол, пьяное вино, то есть пьянящее, терпкое, красное, сухое, чертовски вкусное мясо с этим шедевром архитектуры из риса и мудрёным иностранным названием… и определённо неравнодушные и не оставляющие равнодушным серые глаза… Интересно, что мне будет предложено в постели? Или уготовано?»
— Эй, ты где?
— Задумался: а вдруг не справлюсь? — очнулся Алёша. — У меня ведь нет никакого опыта.
— Ничего, я помогу. Все начинали без опыта. С родителями конфликта по поводу отъезда не возникло?
— Не, приняли. Они больше волнуются, как я пятьдесят тысяч буду отрабатывать.
— Буквально «как»? — двусмысленно усмехнулся Резников.
— Нет, не буквально… — Алёша запнулся, ему было и смешно, и волнительно, и любопытно, и жутковато. — То есть… — Парень засмеялся. — Ну нет, я им сказал, что это на год, с командировочными, обмундированием и компенсацией на репетитора за прогулы.
— Ну ладно, пусть пока это выглядит так, дальше разберёмся… Кстати, я навёл справки: на работу можно устроиться с шестнадцати лет. Так что с месяц походишь стажёром, а потом переведём тебя… в действительные статские советники.
— Занятное определение, так в голове и мелькает… станционный смотритель… унылая пора…
«Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман»…
— «Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора».
— Вы тоже любите?
— То же, что и ты, у нас ведь общие интересы.
Все мы рано или поздно пересекаем черту, за которой становимся философами и психологами. Как ни был Резников одержим Алёшей, и он подивился сюрпризам судьбы. Он прекрасно понимал, что раньше его ничто не тянуло к мужскому полу; если это произошло, то смене своей ориентации он был обязан измене жены: именно узнав о ней, он разочаровался в женщинах совершенно. Если бы она только изменила, только предалась наслаждению, это ещё можно было понять, но она родила, родила не от него; зная об этом, она могла бы попытаться что-то изменить, родить второго ребёнка, уже их общего, но она ничего не сделала — и обрекла его на затухание рода. Однако это Анну не волновало — и вихрь омерзения Павла Дмитриевича взвился выше небес, он отвратился, возненавидел прекрасный пол безоговорочно, полностью, без всяких исключений. Все женщины казались ему мерзкими хищными лживыми тварями, их надо было обходить за версту, им нельзя было верить ни капельки, ни одному их слову. Но опыта интимного общения и постели с мужчинами у него не было совершенно — Резников углубился в интернет, с выработанной десятилетиями хваткой достаточно быстро восполнил имевшийся дефицит информации и стал рассуждать дальше. Повстречался бы ему Алёша ранее, поведал бы о любовных игрищах с Женей хотя бы в сентябре — Павел Дмитриевич с копьём наперевес бросился бы защищать собственность своей дочери от любых покушений, пусть даже датированных прошлым днём, выжег бы калёным железом и намёки на возможный отход мужа-красавца от своего драгоценного чада, а теперь он должен был пресекать эти поползновения для себя лично. Он не говорил пока Алёше о своей перемене к дочери, хотя знал, что парень этому обрадуется: слишком много боли причинил ему этот брак. Резников решил накопить для предмета своей любви достаточно позитива и подавать его порциями, дозированно: мальчику это было нужно, а Павлу Дмитриевичу необходимо было стать незаменимым для Алёши. Утешающим, лечащим, заботящимся, задаривающим, обеспечивающим, продвигающим, возвышающим. И так же постепенно, понемногу он надеялся пробудить в Алёше искреннюю симпатию к своей персоне. Расположение, восхищение, благодарность, симпатия, привязанность, привычка, частые встречи, сильное плечо за спиной — почему бы всему этому не перерасти в чувство? Да и секс надо было учитывать: расставшись с Женей, пацан сидел на голодном пайке, гормоны между тем играли — можно было воспользоваться и этим. За свою потенцию Резников не опасался: он так мало был с женщинами в последние годы и так умеренно потреблял спиртное, что практически себя не изнурил и сохранил на середине шестого десятка приличный потенциал. Кроме того, и эмоциональный подъём играл не последнюю роль. Он мог привязать ещё и этим. О сильной любви Павел Дмитриевич не мечтал, он был реалистом.
Алёша отличался и от Иры, и от Жени, он не был помешан на шмотках и тачках, он любил литературу, а Резников помнил, с каким трудом убедил дочь прочитать «Войну и мир». В парне не было чванства и желания утверждения своей значимости. Он не был напыщенным и глупым, мало употреблял жаргонные словечки, от которых почтенного мультимиллионера воротило, он мог и любил слушать собеседника, в интернете выискивал не только сплетни, моды и порнуху, понемногу интересовался астрономией, религией, политикой, часто и много читал, любил старые фильмы. Очень прохладно относился к западу и ещё более отрицательно — к заокеанскому, грезил о воссоздании СССР. Он был тем из молодой поросли, который не вызывал у Павла Дмитриевича неприятия, а неприятие у него вызывали очень многие. Резников любил свою работу и гордился своими достижениями, но тщетно пытался не только посвятить Иру в подробности дела, которому служил, но даже на короткое время призвать её внимание: девушку отвлекали подружки, звонки, она вспоминала об институте, семинарах, забегах по лавочкам — и убегала, не дослушав и, конечно, не подумав извиняться. Когда к подружкам и институту прибавился Женя, Павлу Дмитриевичу не стоило и пробовать пробудить в дочери интерес к своему бизнесу, а Алёша вникал, заинтриговывался и впечатлялся, он любил слушать и про композитные материалы, и про энергосберегающие технологии, и про многое другое. Ему не было это нужно по работе, всё это даже косвенно не относилось к должности, на которую его планировал назначить строитель-капиталист, — его просто увлекал процесс, интересовало функционирование системы в целом, поражал масштаб.
Но достоинства Алёши этим не исчерпывались, он не был только порядочным, умным, внимательным, внимающим и разносторонним — он открылся ещё и своим духовным миром. Фантазёр и мечтатель, он с четырёх-пяти лет влюблялся в пиратов и мушкетёров, смелых разведчиков и благородных бандитов — всех книжных, мультяшных и киногероев, населял ими своё воображение — и в нём они продолжали жить, действовать и любить уже по его личному сценарию. Процесс поглощения информации и уход от канона обычно переходит в фантазии, а затем — и в размышления. Связь восприятия с воображением трансформирует его в самовыражение и заставляет задумываться о причине и следствии, голова начинает работать на выход, на созидание, пусть и нематериальное. Сюжеты и логика развития, своё место в жизни и её смысл, две противоположности — фантазия и анализ, противостояние бытия и сознания, оценка чувств и глубинное содержание обуславливает насыщенность и души, и мозга — Резников поймал то, мимо чего пролетал Женя, — и восхитился. Алёша это понял — и зауважал в поклоннике этот отклик. Очень быстро Павел Дмитриевич перестал быть для него мешком с деньгами. Они ещё не породнились, но стали близки друг другу на том самом уровне, который у многих напрочь отсутствует.
Отъезжали во вторник, двадцать девятого октября. Алёша с Резниковым заняли среднее купе СВ, в двух соседних расположились телохранители и эксперт с юристом. Алёша вошёл с лёгкой сумкой на плече, «представительский» костюм для визита к губернатору стражи взяли на сбережение в свои владения, багаж Павла Дмитриевича тоже состоял из одного небольшого чемоданчика, более походящего на дипломат, — настолько небольшого, что ни выдвижной ручки, ни колёсиков ему не полагалось.
— А курочку в баночке вам не положили? — скорчив забавную рожицу, поинтересовался парень. — Ведь в вагон-ресторан вы точно не пойдёте.
— Точно не пойду. Алина чем-то снабдила, но, откровенно говоря, я прослушал. В крайнем случае свой спецназ за пирожками пошлю.
— Не волнуйтесь, мне мама котлет нажарила. — Алёша раскрыл сумку. — А, тут ещё картошка, термос и хлеб с печёным. В общем, с голоду не помрём.
— Ну и я ревизию устрою. — Резников взял свой багаж. — Так, здесь документы. Гм, рекламные буклеты. Алина, верно, положила на дорожку, чтоб не скучать. — Брошюры с яркими цветными обложками заняли место рядом со снедью попутчика. — А в этом отделении? Нарезка, салат, паштет и пакет с хлебом. Всё в одной упаковке, причём плоской. Рационально. Живём.
— А всё-таки жалко, что курочки в баночке нет.
— И крутых яиц с солью в спичечном коробке. Это было бы так поэтично, сразу напомнило бы о давних поездках.
— А, и вы участвовали в этих семейных выездах!
— Да, муза дальних странствий звала в путь-дорогу…
Конечно, они столкнулись в узком проходе, разбираясь с обеспечением.
— Ой, извините.
— Да не за что, это я наехал…
Посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Состав неожиданно двинулся с места сильным рывком, они сшиблись опять, чуть не потеряли равновесие — и расхохотались снова.
Поезд набирал ход. Резников думал об Алёше и делал вид, что изучает рекламу, — до тех пор, пока одна страница его не заинтересовала:
— Ха, послушай: «Антиседин. Всего десять дней — и ни одного седого волоса». Может, обзавестись? Избавлюсь от меток дней суровых.
— Что вы! Ни в коем случае! Вам так подходит, оставьте! Пожалуйста, не трогайте! — Алёша и сам не ожидал, что начнёт так активно возражать.
— Ты думаешь? — в интонациях Павла Дмитриевича явно сквозило сомнение.
— Конечно! У вас такой солидный импозантный вид, вы такой интересный мужчина с этой сединой, а без неё будете выглядеть не так убедительно.
— Чёрт знает… — Резникову явно улыбалась мысль погарцевать рядом с юным спутником без заметных серебристых нитей в шевелюре.
— Да нет же! У вас ведь свой цвет тёмно-пепельный? Вдруг выйдет мрачновато, к вам уже такому все привыкли, светлое всегда освежает.
— Ну хорошо, не буду, — Павел Дмитриевич сдался, но название всё-таки запомнил. На всякий случай, мало ли что…
Как и обычно, в обществе владетельного капиталиста Алёше было немного волнительно и чуть-чуть боязно. Он чувствовал себя капельку под хмельком, и ещё что-то подмывало…
— А можно я к вам пересяду? А то я против хода сижу, а так люблю навстречу панораме смотреть…
— Без вопросов. — Резников уже приподнялся, но Алёша остановил его.
— Нет-нет, вы сидите, а то получится, что я вас выгоняю. Вы же тоже любите навстречу перспективе?
— Ну хорошо, поделимся впечатлениями, только давай ты к окну ближе, а то я своей фигурой тебе обзор перекрою.
— Да нет, вы не мешаете абсолютно.
— А ты со своей комплекцией — тем более.
Алёша проскользнул к окну, Павел Дмитриевич слегка отодвинулся. Атмосфера сгущалась, воздух словно искрил.
«В конце концов, надо проверить», — подумал Алёша и после десятиминутного любования быстро проплывающими в окне деревьями и кустами осторожно опустил голову на плечо соседа.
— Ничего?
— Ничего, — Резников скорее выдохнул, чем проговорил, и так же осторожно обвил рукой спину парня и положил кисть сбоку на его стройное бедро. — Ничего?
— Угу.
«И вовсе не страшно. И очень приятно», — подумал молодой.
«Это почти допуск. Но не на эту ночь», — определил зрелый.
«Как жаль, что ещё не время», — вывели они про себя одновременно.