Нескучные будни,
и о других родственниках.
Дни нашего отдыха всё равно проходили по определённому режиму, который устанавливался сам собой. Утром старались пораньше выбраться на море. Шли на дальний пляж за баками, хотя прямо за первым поворотом с улицы Свердлова уже была набережная, то есть улица Горького, и вот оно рядом, плескалось, блистало море. Но там вдоль всего побережья шёл довольно высокий каменный парапет, только в двух местах по железной лесенке можно было спуститься к самому морю. Параллельно парапету вдоль всей улицы тянулась железнодорожная ветка соединяющая порт с вокзалом. Рельсы были чёрные гладкие, а пересекающие их шпалы всегда пахли каким-то специфическим запахом, пропитавшего их и распаренного на солнце, солидола. Очень здорово было прыгать по этим шпалам, хотя часто слышался гудок паровоза. Это громыхал товарняк следующий в порт или на вокзал. Поезд шёл очень медленно, окутанный клубами пара и дыма, и гудел, что есть мочи, разгоняя пляжников с пути.
За парапетом вся прибрежная, не очень широкая полоса была вымощена сплошь камнями, полоса эта, к тому же, большей своей частью шла прямо от парапета под углом, плавно переходя в камни, лежащие уже горизонтально, несколькими рядами, метров на пять, врезаясь в море. На этих камнях было замечательно, и загорать, и купаться. Народу на камнях совсем мало, по большей части свои, местные. Вот только с детьми, да ещё с маленькими - нельзя, всё время надо следить за ними : камни в воде скользкие, покрытые кое- где мягким зелёным ковром водорослей да ещё с торчащими толстыми и короткими штырями арматуры. Но всё равно купаться на камнях здорово и не только от того, что близко от дома. Вода между камнями тёплая, прозрачная, видно как по дну корячатся боком маленькие крабики, шныряют туда сюда мальки рыбы -иглы, небольшие бычки, медузы. Если случалось, что мы шли на камни, то всю эту мелочь, конечно , пытались поймать, потом высушить здесь же на горячих, раскалённых камнях, принести домой, а потом и забыть.
Недалеко от нас находился и центральный пляж, но на него мы ходили крайне редко, хотя там были и тенты, и лежаки, зато и народу была тьма, и песок более грязный, и вода взбаламученная, с песком. Этот пляж мы, а с нами всегда и Вика с Жанной, посещали исключительно ночью, часов в одиннадцать. Народу в это время уже не было совсем, пляж пустынный, можно искупаться прямо нагишом. Чем мы и баловались своей женской компанией. Красотища такая, что трудно описать, море и небо - сплошная, космическая чернота, неестественно огромный диск луны и серебро лунной дорожки. Море, нагревшееся за день, словно парное молоко, и воздух ещё тёплый, но уже приятно бодрящий. Плывёшь и сердце замирает от ощущения великолепия и таинственности морской стихии... Ну и ,само собой разумеется, шуточки, хохот, кто-то потерял купальник , зажатый в кулаке, кто-то заметил мужчину, проходящего по пляжу. Плещемся, брызгаемся, визжим все - и мы со Светой , и мама с Викой, а больше всех Жанка, она всегда такая насмешница и хохотушка!
Обязательными в период нашего пребывания в Бердянске были поездки на Косу, на Курорт, в Ногайск и в Дмитровку. Поначалу эти мероприятия всецело зависели от дяди Гриши, так как только он со своим шофёром Васей на своём служебном грузовике с деревянными бортами, мог нас доставить во все эти пункты развлечения. Позже, когда заработал Автовокзал и на Курорт, и в Ногайск, и в Дмитровку стали ходить рейсовые автобусы, а на Косу даже катер, мы уже были не так зависимы , но и какая-то романтическая нотка этих поездок пропала.
Итак, утром мы ходили купаться на «пляж за Баками» . Народу там было всегда гораздо меньше, чем на пляже Центральном и пляже на Лисках, который рядом с портом. Публика там преобладала местная, живущая на Слободке. Потом там тоже понаделали и лежаков, и тентов, и кабинок- раздевалок. А поначалу, чтобы не шпариться на открытом жгучем солнце, особенно маме с её гипертонией, мы несли с собой, иногда привезённые из Москвы, обструганные длинные четыре палки да большую белую простынку, которую натягивали на них, создавая собственное укрытие, тенёчек. Особенное удовольствие доставляло, когда накупавшись, нанырявшись до посинения , обсохнув немного, плюхнешься на коврик под этим импровизированным тентом и наворачиваешь крутые яйца с помидорами, закусывая абрикосами, а потом играем в карты в популярного пляжного дурака . Но к полудню участок тени становился настолько крошечным, что спастись от солнца практически не представлялось никакой возможности, тогда, свернув свои пожитки, мы отправлялись в долгий, казавшийся гораздо длиннее, нежели утром, путь домой.
А вечером после ужина обязательно кто-то из родственников заглядывал к Соколовским. Я думаю, что причиной кроме всего, был и наш приезд, маму всегда тепло встречали, да и не последним делом являлось то, что она была теперь москвичка.
Узнав, что мы приехали, хоть один раз за этот месяц, но приходила старшая сестра т. Маруси тётя Нюра. Приземистая, полная, с обыкновенным, круглым ,мясистым лицом, никогда не улыбающаяся, на курносом носу очки с толстыми линзами, на голове обязательный платок - такой я её запомнила. Как-то приходила она со своей полуторагодовалой внучкой Леной, такой же полной и ширококостной, с выступающей сзади холкой, флегматичной, тихой, некрасивой девочкой. Сколько сидела т. Нюра и разговаривала с мамой и т. Марусей, столько эта Лена и молчала, только иногда сосала соску или пила водичку. Ни подростком, ни девушкой я её не видела, а только знаю, что потом, жизнь у неё сложилась довольно удачно: она, эта «тихая Лена с холкой» будучи семнадцати лет, окончив школу, познакомилась на пляже с учителем из Москвы, который отдыхал в санатории со своим сыном, но без жены. Возникла любовь, да такая, что он оставил семью, забрал Лену в Москву, и они живут в любви и согласии уже много-много лет, имея двух детей. А вот у нашего красивого ангелочка- Валечки жизнь не удалась, волей- неволей вспомнишь- «не родись красивой, а родись счастливой» - такая вот банальность...
В доме у тёти Нюры я была с мамой всего один раз, было мне уже лет тринадцать. Жила она на Красной улице, от Соколовских довольно далеко, но не по московским меркам: пешком дойти можно за полчаса. Помню большой каменный белый дом, двор просторный. Чтобы войти в дом, надо подняться по каменным ступенькам на крыльцо, двери добротные, массивные, все комнаты она нам не демонстрировала (у неё жили курортники), но и так было понятно, что живёт она зажиточно и не бедно. Во всём чувствовалась какая-то основательность. У Соколовских отношения с этой семьёй, вернее, с самой т. Нюрой, были неоднозначные, и причины для этого имелись.
Дядя Гриша был тоже родом из Ногайска. Соколовские были выходцами из Польши, довольно зажиточными, но не особенно общительными. Их семью так же раскулачили, как и Свидло, как и многих других, кто имел хоть мало-мальски приличное хозяйство. С Советской властью д. Гриша никогда в конфликты не вступал, но и членом партии никогда не был, зато очень страдал от бесхозяйственности и разгильдяйства пришедших новых хозяев жизни. По этому поводу часто беседовал с моим отцом и, не смотря на то, что папа был коммунистом, да к тому же на своей работе секретарём парторганизации, они всегда находили общий язык и по многим вопросам мнения их совпадали. До войны д. Гриша окончил сельскохозяйственный техникум, на войну его не взяли. Была то ли бронь, то ли «белый билет» по причине слабого здоровья, а только этот факт возымел свои отрицательные последствия. Старшая сестра т. Маруси, свояченица Анна Андриановна (т. Нюра) накатала на него в соответствующие органы донос о том, что он, сын бывшего кулака, якобы ждал прихода немцев и склонен к сотрудничеству с ними ( Бердянск несколько раз во время войны переходил в руки к немцам). Т.Нюра была уважаемым в городе человеком, заслуженной учительницей, женой Красного командира Шагоняна .К её доносу отнеслись более чем внимательно, и после войны д. Гришу затаскали по инстанциям. Никакие факты оговора не подтвердились, разумеется. Но разговоров было предостаточно, чтобы ему попортили и кровь, и карьеру. С тех самых пор д. Гриша и т. Нюра стали заклятыми врагами. Сестра со временем её простила и т. Нюра иногда всё же приходила к Соколовским, но в то время, когда отсутствовал хозяин, а если случайно всё же встречались, то виду не показывали, но и не здоровались. Чувство враждебности питаемое ими друг к другу ощущали все, даже мы - дети, хоть и причины этого тогда не понимали. И мама, и папа не верили бредням т. Нюры. Может быть поэтому и сам д. Гриша и вся семья Соколовских были так признательны моим родителям, когда мама демонстративно, первый раз приехав в Бердянск, остановилась именно у Соколовских, а ведь папа мой был морской офицер, воевавший с Германией и имеющий много боевых наград.
Чаще всех вечерком заглядывала к Соколовским младшая сестра т. Маруси тётя Наца Цивкина. С Цивкиными общение у Соколовских было более тесное. Во- первых, Вика одно время работала довольно долго вместе с дядей Давидом, мужем т. Нацы( на самом деле звали её Надежда, но это только по паспорту). Он был главным бухгалтером в какой-то конторе, а Вика просто бухгалтером. Во-вторых, дети обеих сестёр дружили между собой, и Викина Валя была ровесницей младшей дочери Цивкиных - Раечки. Т. Наца была высокая статная, темноволосая, довольно интересная женщина с тёмными глазами, пронзительно-колючий взгляд которых, всегда выражал какое-то недовольство и надменность. Говорила она как бы свысока, при этом прищуриваясь, настороженно. Дядя Давид, напротив, был небольшого роста, почти на голову ниже её, толстенький, с венчиком седых( а в молодости рыжих) волос вокруг довольно большой уже лысины. Глаза его были всегда немного усталые, но всегда добрые и весёлые. Дядю Давида обожали все, и мне он тоже нравился. У Цивкиных было четверо детей. Самая младшая дочка -Раечка, ей было на год больше, чем Валечке. Взгляд у Раечки был точь-в-точь как у матери, она словно всё изучала и оценивала, так же никогда не смеялась и уж точно не озорничала. Такая умная -умная девочка, которую постоянно ставили бедной беспутной Вальке в пример. Личико у Раечки покрывали сплошь симпатичные конапушки, чёрные волосы коротко острижены, а спереди густая чёлка почти до глаз, вернее до круглых колёсиков- очков.
У Цивкиных мы бывали в гостях каждый наш приезд по одному разу. Мама всегда собиралась к ним с особым интересом, она любила дядю Давида, Нациных детей, а саму Нацу, как я думаю, просто принимала такой какой она была, тем более, что хорошо знала все её особенности с раннего детства, когда все дядины девочки-погодки и мама, которая будучи самой маленькой внучкой деда Афанасия ,прибегала играть к ним во двор. Наца всегда брала с неё дань - пригоршню принесённых конфет, и милостиво разрешала пройти. Другие сёстры ничего о том не знали.
Вот и позже, по заведённой традиции, мы перед визитом к Цивкиным шли и покупали самый большой, самый красивый торт, кроме небольших подарков и конфет , привезённых их Москвы. Мама долго собиралась, гладила самое нарядное своё платье и наши со Светой. Потом, тщательно вымыв ноги, одевали босоножки , сандалии, причёсывались, мама красила губы... Мы торжественно отправлялись в гости. Цивкины, на моей памяти, всегда жили в хороших, каменных домах, на втором этаже, с видом на море. Сначала это был розовый дом на стыке улиц Свердлова и Мазина, который большей своей частью выходил на площадь Ленина. Потом они переехали в большую квартиру в бирюзовый дом с колоннами, выходящий окнами на Приморский бульвар и Центральный пляж. Впрочем, и тот и другой дом окраску всегда имели одинаковую, они относились к одному архитектурному ансамблю набережной: Приморскому бульвару, площади и ул. Горького. Просто в то время, когда Цивкины жили ближе к Свердлова - весь «ансамбль» городских домов был розовый, а когда переехали в другой дом — этото же «ансамбль» перекрасили в бирюзовый цвет.
И в той, и в другой квартире, я кроме той комнаты где мы чинно сидели на краешках стульев, ничего не видела. Помню, что в зале, а именно так называлась комната приёма, обилие всяческих искусно вышитых гладью салфеточек, накидок, дорожек, и даже оконные шторы и белоснежные занавеси на дверях и то были в потрясающих букетах лилово-жёлтых анютиных глазок. Так мы сидели чинно разговаривая примерно с час, члены семьи поочерёдно куда-то выходили. И только дядя Давид нас не оставлял, глаза его смотрели как-то виновато, смущённо. Потом пили их чай с нашим тортом. Затем т. Наца с Раечкой и д. Давид шли нас немного проводить до ближайшего угла. Визит, таким образом, был завершён. Поцелуи на прощанье: «Верочка, ну вы ведь не завтра уезжаете, ещё увидимся, заходите»... У всех гора с плеч, все довольны, каждый по- своему. Не помню, чтобы мы ходили к ним в гости с папой. Для меня эти обязательные визиты всегда оканчивались лёгким разочарованием и необъяснимым чувством какого - то обмана. Когда я повзрослела, то многое узнала и многое поняла. Тётя Наца в детстве переболела полиомиелитом и слегка подволакивала ногу. Девушка она была видная, красивая, но этого своего недостатка, естественно, стеснялась. Дядя Давид тоже жил в Ногайске, отец его был скорняком, делал шапки, имел свою лавочку. Давид Цивкин был бойким еврейским юношей с ярко-рыжей шевелюрой, влюблён был в Нацу без памяти, о-о-очень долго добивался её руки, а это дело было не простое для двух семей различных традиций и вероисповеданий. Но всё же свадьба состоялась. Они переехали на жительство в Бердянск, пошли дети, Нацу он любил по- прежнему сильно , но ... оказался слаб до женского пола, изменял он ей -таки часто. Она и знала, и догадывалась, но уходить ей было некуда, дети всё появлялись на свет и появлялись. Да и он не признавался в своих изменах - стоял на смерть , о разводе и не помышлял, он по-прежнему любил Нацу, своих детей и души не чаял в маленькой Раечке. Бердянск город небольшой, и всё равно все узнают, как не таись, и передадут то чего было и то чего не было. Отсюда и обиды, и грусть, и злость, и невесёлый Нацн характер. Жизнь она с ним прожила долгую, благополучную, но совсем не сладкую.
По субботам и по праздникам (День ВМФ, День Шахтёра, День Нептуна и т.п.), всё семейство Соколовских и наше, вернее женская его часть, собиралась на гулянье в город. Это Жанна с Мирой Цивкиной собирались на танцы в Сад Калинина или Шевченко, а все остальные тётя Маруся, Вика с Валечкой, мама со мной ( Света к тому времени уже училась в Институте, ездила со своими однокурсницами то на целину, то в Ялту, то на какую-нибудь турбазу на Кавказе и в Бердянске отдыхала редко), мы просто сопровождали и вроде бы приглядывали, чтобы их кто-нибудь не обидел. Вот это было действительно здорово, настоящее гулянье, не то, что в Москве. Ведь на юге, а тем более на Украине, празднично одеваются совсем по-другому. Там праздничный наряд самый настоящий: яркий, с блёстками, с бантами, с искусственными цветами на плече или в волосах, с крупными бусами, с «золотыми» брошками, серёжками, переливающимися всеми своими разноцветными стекляшками и обязательными газовыми шарфиками, развивающимися от лёгкого морского дуновения. Все приготовления непременно начинаются с мытья ног на большом плоском камне у крыльца. Понятно, что мы с Валей стоим в конце очереди, первой должна собираться Жанна, ей ещё гладиться, причёску делать... ведь на танцы или на свидание идёт-то она, а остальные так, вдогонку, да ещё чуть поодаль, чтобы в глаза возможным кавалерам не бросался весь этот эскорт. И вот Жанна готова, выходит в залу. Тётя Маруся, мама, Вика оценивающе осматривают её, дают последние указания и наставления. Жанна просто красавица, глаз не оторвать, волосы светлые, чуть подколотые над ушами невидимками , спускаются локонами до плеч, платье шёлковое, креповое небесно- голубого цвета, обтягивает бесподобную Жаннину фигуру, белые туфли на высоких каблуках с круглыми, модными носами. По шее спускается нитка белого искусственного жемчуга в два ряда, один из которых на груди завязан в крупный узел. Да, и, конечно, чуть намазаны губы, чуть выщипаны густые чёрные брови, чуть припудрен носик, едва уловимый запах «Белой сирени»... Слов нет, Жанна чудо как хороша, мы с Валькой просто умираем от зависти, вот бы и нам такими вырасти... когда-нибудь. "Такая красавица! Счастья бы только было... Какое счастье в нашем Бердянске? Здесь все либо пьяницы, либо женатые. И куда глаза только смотрят у этих мужиков, такая девушка, такая умница! Хоть бы повезло с порядочным человеком познакомилась, а то всякое барахло цепляется", - это т. Маруся, мама и Вика комментируют. Красавица Жанка за словом в карман не лезет: "Тю-ю , хватит вам уже! А ты, Марусечка, помолчала бы со своими причитаниями, я свою жизнь как-нибудь и без вас устрою. А ты, Вика, лучше бы свою жизнь устраивала, хиба она у тебя не дюже гарна,--усмехается незло Жанка,--- оставьте уже все меня в покое, всё настроение перепортили, советчицы. И не идите прямо по пятам, смотрите уже , не срамите меня". -приструнила всех Жанка и вышла с недовольным видом из залы. И вот наша компания минут через десять всё- таки тоже отправляется на гулянье.
Но мы пойдём сначала на площадь, пока там не уехали все мороженщицы со своими прилавками-тумбочками на колёсах, пока ещё не кончилась газвода, которую тоже продают на площади, с сиропом и без сиропа, но лучше всего с двойным сиропом, потому что в Бердянске плохая питьевая вода, очень жёсткая. От этого и у газированной воды свой специфический горьковатый вкус, но лично мне этот вкус всегда нравился именно своей неповторимостью и немосковкостью. Потом мы пойдём по освещённому больше обычного проспекту, вдоль которого гулять вышли, так же как и мы, курортники и местные. Мы обязательно встретим кого-то с Викиной работы (потом Вика будет подробно объяснять маме кто это, рассказывать какую-нибудь историю про этого «кого-то» ), ёще встретим т. Нацу с Раечкой, или её старшую дочь, тоже Жанну, со своим сыном Боречкой ( они так же, как и мы нашу Жанну, провожали свою Миру на танцы), немного постоим с ними, но потом разойдёмся в разные стороны (мы с Цивкиными почему-то всегда гуляем в разных направлениях). Потом поочерёдно будем проходить все бердянские Сады, где работает Кинотеатр или играет оркестр на танцплощадке: Сад Калинина, Сад Кирова, Сал Пушкина и самый большой- Сад Шевченко. Где-нибудь да увидим через решётчатое ограждение танцующих Жанну или Миру. Часа через два публика заметно редеет, фонари постепенно гаснут, и мы усталые, но полные впечатлений, бредём по пустеющему проспекту к морю постоять напоследок у парапета и подышать перед сном солёным, пьянящим воздухом. Совсем медленно возвращаемся к дому по тёмной ( с одиноко светящим фонарём у дома Барульчихи), но такой родной улице Свердлова, где у калитки ждёт нас дядя Гриша.
Он ворчит, ему давно пора спать, ведь встаёт он очень рано, часов в пять, а он нас караулит, волнуется, калитку запереть не может. Жанны пока нет, и теперь мы будем сидеть на нашей любимой лавочке-доске под домом и, зевая, тихонько обсуждать наше сегодняшнее гуляние и ждать с нетерпением Жанниного возвращения. Мы с Валей вряд ли дождёмся, пойдём спать, да при нас она всё равно ничего и не будет рассказывать... Ах! Как жалко, что праздник такой короткий всегда.
Последнее лето в доме у Соколовских.
Последнее лето, когда мы останавливались у Соколовских, это лето 1967года, август месяц. К тому времени я была уже замужем, носила под сердцем своего будущего ребёнка. Врачи долго сопротивлялись моему решению ехать к морю на восьмом месяце беременности. Но все их доводы для меня абсолютно ничего не значили. Я так хотела поехать, так хотела похвастаться всем родственникам своим необыкновенным положением, так хотела показать своему мужу (который, кстати, море до этого в глаза не видел) свой сказочный город Бердянск, что остановить меня не было никакой возможности. Тем более, что я и тогда считала, что положительные эмоции матери обязательно полезны ей и её ребёнку, и сейчас так считаю. Конечно, приняли нас, как всегда радушно.
К тому времени улица Горького полностью была реконструирована, то есть весь ряд частных домов, выходящих на набережную снесли, часть участков оттяпали и у домов по улице Свердлова, компенсировав смехотворными выплатами. Но, что такое эти выплаты, когда на этой земле были плодоносящие много-много лет виноградники! Соколовские тоже пострадали из-за этой акции. Больше всех переживал дядя Гриша, ведь виноград был его гордостью, он сажал замечательные уникальные сорта, вино получалось превосходное, ну и материально, конечно, тоже они пострадали. Вдоль набережной понастроили ряд современных кирпичных пятиэтажек. Вике (она к тому времени уже работала в бухгалтерии Нефтемаслозавода) с Валей дали в одном из этих домов хорошую двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Из окна одной комнаты был прекрасный вид на море, а выйдя на балкон другой, можно было любоваться своим родным домом, где продолжали ещё жить родители и Жанна. Когда мы приехали, то нашу компанию поделили и определили на два местожительства: мама со Светой остались у тёти Маруси, а нам с мужем выделили комнату в Викиной квартире. От подъезда Викиного дома до калитки, которую дядя Гриша специально сделал со стороны Викиного двора, было примерно метров 40-50, и все мы вместе всё равно толклись целыми днями и вечерами во дворе у Соколовских, забирались на Викин пятый этаж только поздно ночью спать.
В конце лета , когда поспевали арбузы, обычно, к дяде Грише приезжал грузовик доверху наполненный тугими, огромными, светло - салатовыми арбузами. Их сваливали прямо во дворе и потом раскладывали под кроватями, под столами, по углам, в общем, везде, где было свободное место на полу. Эти арбузы были семенные, то есть, сами по себе они не могли быть проданы куда-либо, надо обязательно было все косточки после их съедения сдать в семенной фонд совхоза, поэтому Соколовские и мы, разумеется, ели их до отвала, но все друг другу напоминали, что косточки выбрасывать нельзя ни в коем случае.
В последний день нашего пребывания Соколовские устроили настоящие проводы, стол накрыли в зале( это был единственный раз на моей памяти), мы долго ели, пили, наконец, дядя Гриша принёс огромный, килограммов на 15, не меньше, арбуз. Арбуз был классической окраски: ярко-зелёный в тёмную полоску. Оказывается, что этот арбуз он специально приготовил к нашему отъезду, приготовил со значением. Он самолично большим ножом разрезал этот огромный арбуз, вырезал из него середину и протянул её, ярко- малиновую, с белыми сахарными крупиночками и очень большую, аппетитную, мне. Это само по себе уже было чем-то особо-значимым, так как в стародавние времена на Украине середину от арбуза в первую очередь давали самому старшему за столом, а уж он угощал всех, кого хотел, конечно, маленьких детей, смотрящих на него молящими, жадными глазами.
При этом дядя Гриша сказал следующее: «Вот тебе, Наташенька, бери, съешь за своё здоровье и за здоровье Костика, нехай хлопчик хороший, крепкий народится, как этот кавун.» Я была тронута до слёз, а мой муж надулся, потом шёпотом спросил, почему-де все знают, что я назову сына Костиком, а он слышит об этом в первый раз?.
Пришлось оправдываться, что это инициатива самого дяди Гриши, потому, что он другого имени для моего сына не представляет, зная как я люблю своего отца( сомнения по поводу того, что может родиться девочка ни у кого не было, а ведь УЗИ в то время ещё не проводили).
Через полтора месяца у меня действительно родился Костик...
Далее жизнь пошла в этой дорогой мне семье по чёрной полосе. Через год от рака скончалась тётя Маруся, дядя Гриша начал пить. Жанна вышла замуж, он остался совсем один в своём, теперь уже просторном, доме, по возрасту перестал работать, очень тосковал. Дочери, правда, его не оставляли, но ведь они работали, и заходили по очереди вечерами, а целыми днями он был предоставлен самому себе. Он очень тосковал по тёте Марусе, слишком велика была эта утрата для него.
В 1971 году, когда мы первый раз повезли Костика в Бердянск, остановились у тёти Любы (о ней я расскажу позже, эта целая глава из бердянских воспоминаний).
Первым делом пошли навестить дядю Гришу, который жил уже один. Пришли во двор Свердлова 24, он открыл, пустил во двор, мы сидели, как и раньше на лавочке-доске, рядом возился маленький сыночек. Я попыталась как-то обратить внимание: " Дядя Гриша, вот мой Костик, помните, вы ещё мне арбузную серединку преподнесли? Вот он теперь какой вырос, мой Костик..." Но дядя Гриша был какой-то потухший, глаза, орлиные его глаза, смотрели и на маму, и на меня, и на Костика, которого я ему пришла показать, абсолютно безучастно, даже как-то отрешённо. "Да-да, Костик, хороший мальчик..."--повторил он как-то автоматически, совсем равнодушным голосом. Его ничто и никто не интересовал больше.
Мы попрощались с щемящим чувством жалости, с болью и невыразимой тягучей тоской в сердце, уходя, чувствовали, что видим его в последний раз. Его жизнь закончилась с уходом тёти Маруси, это понимали все.
Жанна тоже получила комнату у Автовокзала, сама переехала жить к мужу в кооперативную двухкомнатную квартиру на Гору. Стала уговаривать отца продать дом и переехать в её пустующую комнату. Уговаривала и Вика, наконец, дом продали, переселили дядю Гришу в эту комнату, вскорости он заболел и слёг, ухаживала за ним, в основном, Жанна, но и Вика много помогала. Они очень любили отца.
Последний раз мы приезжали с папой, с мамой и Костиком в Бердянск летом 1973 года, снова в августе. Дяди Гриши Соколовского уже не было в живых. Прошло столько лет, а до сих пор больно.
Бердянск. Кинотеатр "Космос" на Советской улице.1970г. Фото из интернета.