Дыша на ладан, вспоминаю, что её увлечение нерасторжимостью абсурда с женской логикой выходило за пределы моего понятия несовместимости.
В то же время они прекрасно уживались без моего непосредственного вмешательства.
Это раздражало нашего кота Пантелеймона, заставляя его задуматься над тем, чему я со своими остекляневшими от удивления глазами за закрытыми окнами не уделил бы внимания - повсюду присутствовал неосязаемый раздражающий Max Factor, заполнявший собой атмосферу помещения.
Обрати я на это её неусыпное внимание, и мне непременно влетело бы под первое число, не посчитавшись с последующими.
Её вообще не рекомендовалось отвлекать от орошения крокодиловыми слезами пожухлых страниц ничего не стоящих на мой потускневший взгляд мемуаров, написанием которых она увлеклась с детской непосредственностью.
В них она составляла исключения из правил, сдобренных цветными кубиками в песочнице и пластмассовыми формочками фирмы "Стыд и Шрам", способствующими формированию стойкого феминисткого характера.
А она так мечтала купить верстак для навёрстывания упущенного, оснащённый подслушивающим устройством и билет в вечность на сбитый с толку самолёт, с автоклавом для стерилизации душ.
Но больше всего её интересовало, можно ли, не приходя в сознание, одним выстрелом поразить воображение двух зайцев - Альцгеймера и Паркинсона.
Последним надлежало быть трясущемуся над ней мне.
Поэтому в ходе повествования она не замечала как теряла присущие ей никем не оценимые качества в надежде преобрести другие, заканчивая мемуары на весёлой ноте, соскользнувшей с партитуры.