Повествование о Джеймсе Генри Хейворде, собственность фабрики Бэйлиф Хаус, графство Форлихингем, Лондон
Мне говорили, что я был единственным ребенком во всем этом огромном здании, но это было не правдой. Я знал это. Я слышал их иногда - других детей. Я слышал, как они кричали там, где-то внизу.
Я жил в небольшой и невзрачной комнатке вместе со своей гувернанткой. Ее звали Ада Крюкшенкс. Я же должен был обращаться к ней «Мисс Крюкшенкс». Она очень часто давала мне из столовой ложки лекарство, имевшее достаточно странный запах, но согревающее изнутри, как если бы оно вытягивало из меня зиму. Мне давали разные сладости: бисквитные торты и фруктовые кексы к чаю, а также знаменитый Форлингемский Пирог, который, по правде говоря, не был моим абсолютным фаворитом. Его вершина была немного сожжена (в соответствии с традицией), а внутри него была какая-то полужидкая бурда непонятно чего, покрытая черной сладкой патокой, видимо, чтобы замаскировать его истинный вкус. Мисс Крюкшенкс говорила, что я должен съедать его целиком, а иначе она разозлится и накажет меня. И я съедал все, чтобы не злить ее.
А потом, она рассказывала мне странные истории, которые брала не из книги, но из своей головы. Мисс Крюкшенкс садилась рядом со мной и, строго глядя на меня, начинала свой рассказ: «Теперь слушай, дитя, то, что я расскажу тебе сейчас - это чистая правда.
‘Есть два типа людей: те, кто знает о вещах и те - кто нет. Из вышеупомянутых, я отношусь к первому типу и поэтому могу рассказать и тебе. Когда-то было место, где вещи не исполняли своего предназначения. В этом месте (мне не хватит смелости, чтобы открыть тебе его название), но в этом месте люди стали настолько черствыми, непонятливыми, да и что уж греха таить – настолько увязли в грудах самых разных вещей, что и сами почти перестали чем-либо отличаться от них… И тогда, люди начинали сами становиться вещами, а те, в свою очередь, занимали их место, становясь людьми. Находясь в том месте, Вам нужно было бы быть очень осторожным в особенности с тем, что Вы нашли. Например, Вы бы могли подумать, что перед Вами обычная чайная чашка, когда на самом деле это был кто-то по имени Фредерик Смит, который потерял себя и превратился в чашку. В этом месте также были и высшие владыки вещей - ужасные приказчики. Они могли абсолютно любого человека могли превратить в вещь, даже и глазом не моргнув. Что Вы об этом думаете, молодой человек?’
‘Я даже не представляю, что и думать об этом, Мисс Крюкшенкс .’
‘Тогда подумай об этом, дитя. Подумай хорошо.’
Она также часто спрашивала меня: «Он все еще у тебя? Покажите его мне! Покажи сейчас же!» Тогда я доставал из своего кармана золотые полсоверена и показывал ей. Мне всегда приходилось держать эту монету при себе. Это был мой собственный соверен – нечто вроде талисмана. Но какую же суету все поднимали из-за него. Если же я доставал его на людях, то все вокруг начинали ахать и охать, кто-то даже разевал от изумления рот, а другие, как будто задыхаясь, начинали тяжело глотать воздух. Что же касается Мисс Крюкшенкс, то она сразу начинала испуганно кричать:
‘Убери его! Скорее убери его из виду! Это не безопасно! Это совсем небезопасно! Ты никогда не знаешь, кто смотрит!’
Время от времени мне дозволялось покидать детскую, чтобы навестить пожилого джентльмена. Меня отправляли прямиком к нему - в большую комнату со множеством заставленных разными вещами полок. Он разрешал мне разглядывать все эти вещи, стоящие на них, но никогда – трогать.
До чего же странные там были вещи! Некоторые из них по сути представляли из себя просто хлам, по-другому и не скажешь: куски от старых труб или черепицы с крыши, старая оловянная кружка; а другие – напротив: сияли и были сделаны из серебра или золота. Я не понимал, почему он хранит все это – мог лишь предположить, что все эти вещи, мирно покоившиеся у него на полках, являли собой какую-то особенную коллекцию. Тогда же у меня рождались мысли о том, что когда-нибудь мне бы тоже хотелось иметь свою собственную коллекцию.
Но это был не обычный визит вежливости. Каждый раз во время этого визита мне надлежало показывать ему мою монету. Я доставал соверен из кармана и клал в его большие морщинистые руки. И, каждый раз, он тщательно изучал его, крутил, всматриваясь в него то с одной стороны, то с другой. Ему нравилось крутить монету в течение некоторого времени... После чего он возвращал его мне и пристально смотрел, как я убираю соверен назад – в глубь кармана.
‘Я доволен тобой, молодой Джеймс Генри. Ты хорошо выполняешь свою работу’, – говорил он.
‘Спасибо, сэр. Мне очень нравится выполнять эту работу для Вас, сэр.’ – отвечал я.
‘Владелец Амбит очень занятой человек,’ – произносила Мисс Крюкшенкс.
‘Ты никогда, никогда не должен тратить этот соверен, Джеймс Генри!’ – говорил мне старик.
‘Я знаю, сэр. Я хорошо это знаю,’ – отвечал я потому, что он напоминал мне об этом при каждом моем визите.
‘Повтори это, Джеймс Генри.’ Говорил он серьёзно.
‘Я никогда не потрачу свой соверен.’ – повторял я каждый раз.
В любом случае, где бы я мог его потратить? На фабрике такой возможности не было, да и надобности тоже. А в город меня никогда не пускали... Но, тем не менее, они продолжали и продолжали напоминать мне об этом. «Не трать. Никогда не трать его! Ни в коем случае! И не при каких обстоятельствах!!!» – раз за разом повторяли они.
‘Хороший мальчик.’ – произнес старик, а потом добавил: ‘Миссис Грум испечет тебе что-нибудь вкусное. Она - превосходный повар, самый лучший во всем Форлихингеме! Как нам повезло, что она посылает нам еду сюда, в Бейлиф-Хаус». После всего этого, мне надлежало сделать ему небольшой поклон и меня снова отводили обратно в детскую.
Бэйлиф Хаус, который являлся моим домом, был самым высоким и величественным местом во всем графстве. Это огромное здание, сразу бросающееся в глаза, являлось своего рода «якорем», на котором держался весь город. В отличие от остальных мест в городке, которые то закрывались, то открывались, чьи владельцы могли в любой момент переехать и не было никакой уверенности в том, что, проснувшись утром, они все еще будут стоять на своем месте, Бэйлиф Хаус - точно никуда не денется. В таком месте Вы можете спокойно спать, зная, что, проснувшись, Бэйлиф все также будет стоять. Да, какое это было место! Я мог смело считать себя везунчиком, так как оказался там и ел все самое лучшее!
По правде говоря, это они раз за разом не уставали напоминать мне о том, как же мне повезло оказаться в этом месте и какой же я счастливый. Но, не смотря на все это, я не был полностью уверен, что мне действительно так уж сильно повезло. Бэйлиф Хаус являлся фабрикой, хотя, что именно она производила или какую функцию выполняла, сказать я не мог. В некоторых частях здания было очень жарко. Там располагались печи и дымоходы, которые источали клубы темно-серого дыма. Таким образом, фабрика практически утопила остальную часть города в копоти и саже.
По всему дому были трубы, огромные металлические трубы, которые змеились по потолкам и опускались по стенам, подобно колоннам. Эти трубы были абсолютно везде. Я сомневаюсь, что во всем этом месте была хотя бы одна комната, в которой не было труб. Некоторые из этих труб были холодными на ощупь, практически ледяными, а другие - очень горячими или даже огненными, о которые можно было легко обжечься от одного случайного прикосновения.
На этой фабрике было огромное количество комнат, куда мне входить было строго запрещено. Я часто слышал слова: «Ты не должен заходить туда, мальчик, слышишь? Это место не для тебя. Держитесь подальше от второго этажа, и от третьего тоже.» Порой я слышал звон колокольчиков и спрашивал, где они звонят. Но мне всегда говорили, что это не мое дело или что меня это не должно волновать. Я удивлялся свисткам, что раздавались как днем, так и ночью. Но мне отвечали лишь то, что это меня не касается.
Итак, подводя итог всему изложенному выше, нужно отметить следующее: даже не смотря на то, что я жил в Бэйлиф Хаус, мои познания об этом месте были довольно скудны. Казалось, что иногда я слышал, как будто дом сам говорил о том, что происходит внутри. Я мог слышать, как кричали люди. Эти голоса звучали так, словно кто-то не очень далеко стонал от боли. Я мог бы поклясться, что это были детские голоса. Когда я слышал этот зов, то не мог найти себе места. Тогда Ада Крюкшенкс брала молот и ударяла им по трубам. И буквально через мгновение, крики стихали или и вовсе замолкали.
‘Я слышал их, Мисс Крюкшенкс! Я слышал детей!’ – восклицал я.
‘Тебе показалось.’ – уверяла она.
‘Я знаю, что слышал. Это были они.’
‘Ты ничего не знаешь.’ – отвечала она и, отчасти, это было и правда так.
Я знал, что меня зовут Джеймс Генри Хейворд, что живу я в округе Филчинг в Лондоне. Я также знал, что родился я тоже здесь, в Филчинге. Это место было у меня в крови. Но обо всем этом мне поведала Мисс Крюкшенкс, сам же я ничего этого не помнил и мог лишь верить ей на слово. По неизвестной причине, она назвала меня рожденным в канаве.
Я очень сильно старался вспомнить хоть что-то о своей семье, но все было напрасно. Как выглядела моя мама, а отец? Были ли у меня братья или сестры? Почему я застрял в этом месте с ней, а не остался там с ними? Как я вообще оказался в этом огромном доме? И почему вообще я живу на фабрике?
‘Могу ли я выйти отсюда? - спрашивал я ее, - Моя семья все еще живет там? Я совсем их не помню. Могу ли я выйти и повидаться с ними?’
‘Нет, нет!’ – огрызалась она, - ‘Там грязно! Ты там испачкаешься. Ты потеряешься в Форлихингеме. Там очень небезопасно, там ужасные люди: воры и убийцы. И ради бога, сколько раз я должна тебе повторить - отойди от окна!!!» Затем она поворачивалась ко мне и спрашивала: "Монета?! Она все еще у тебя? Твой соверен? Покажи его мне! Покажи!» И я доставал из кармана и показывал ей монету.
Небольшие фермы и приусадебные участки, распростершиеся вдоль и поперек графства – вот что представлял из себя Филчинг. Все это я мог видеть из окна: небольшие участки с домами, заброшенные здесь и там, разбитые окна, дыры в крышах, подпираемые здания, построенные на скорую руку, и все в этом роде.
Я видел самодельную гору, которая служила стеной, защищающей Филчинг от груды мусора, с другой стороны этого все равно увязшего в грязи города, возвышалась другая стена. Стена, которая отделяла Филчинг от Лондона. Эта стена была выше самодельной горы, служившей стеной и отделяющей Филчинг от кучи мусора, и построена относительно недавно. На вершине этой стены были шипы, а за ней… Лондон. Настоящий Лондон! Он был так близко, но так далеко! Лондон, куда мы никогда не должны были ходить. Лондон был недосягаем для жителей Филчинга. Запретная зона.
Под моим окном, прямо за перилами завода, была самая ближайшая часть Филчинга к Бэйлиф Хаус. Это было высокое белое здание. Люди постоянно то заходили в него, то выходили. Мне нравилось наблюдать за ними. Смотря из окна и видя этот перекошенный город, я понимал, что люблю его. Я понимал, что жажду выбраться отсюда и оказаться на его темных извилистых улицах. Где-то там была моя семья.
Периодически я страдал от ужасной головной боли. Моя голова будто раскалывалась на миллионы частей от всех этих мыслей. Тогда Мисс Крюкшенкс приносила мне в столовой ложке то самое странное лекарство. После его приема по моему телу сразу же растекалось тепло, а головная боль улетучивалась. Все вокруг становилось как будто в тумане, но мне сразу же становилось хорошо. Я бы сказал, что все для меня было довольно туманно. Из-за того, что мне почти ничего не рассказывали, можно было бы сказать, что я постоянно пребывал в неизвестности. Даже лицо Мисс Крюкшенкс было сокрыто от меня под вуалью черной дамской шляпки, которую она никогда не снимала. И я не мог хорошо разглядеть ее лица – оно также оставалось для меня тайной. Я мог видеть лишь тени, намеки на то, где находятся глаза или нос. Поэтому сказать, как она действительно выглядела, я не мог.
Но, даже после приема лекарства, я не переставал думать о своей семье где-то там, в Филчинге.
‘Вы знаете, где мои родители?’ – спрашивал я.
‘На карту поставлены гораздо более важные вопросы.’
‘Я был хотел навестить их. Если они там, за воротами.’
‘Ну, ты не можешь, мальчик. Ты не должен.’
‘Почему я не могу этого сделать?’
‘Вопросы! Вопросы! Ничего, кроме вопросов. Твои вопросы вонзаются в меня подобно острым птичьим клювам, они царапают меня, приводя в ярость. Так знай же, что остальные пощадили и сжалились над тобой, так как то место, куда ты так стремишься, опасно и шатко, там полно болезней и жестокости. Простой люд больше не называет это место Филчингом. В наши дни они зовут его Свалкой. Это страшное зловонное болото, пораженное болезнями и все, что попадает туда, начинать гнить и в итоге погибает.
Человек, которого они называют Портным, прячется в переулках и убивает людей. А люди там так мало стоят, что никто не возмущается этим. Выйди, Джеймс Генри Хейворд, и ты не продержишься там ни единой минуты. Ты не найдешь там покоя или спасенья. В этом месте вреден сам воздух. Выйди и ты умрешь там, погибнешь, разобьешься в дребезге подобно хрупкой фарфоровой чашке, упавшей со своего места на полке.’
‘Но там есть люди. Я видел их на темных улицах.’
‘Эти люди подобны крысам или тараканам. Это больные люди, находящие на краю гибели, умирающие.’
Думаю, что именно это упоминание о крысах всколыхнуло что-то в моей памяти… Я вдруг обнаружил, что какие-то отголоски прошлого начинают всплывать и подниматься на поверхность, приобретая более четкие, реальные черты. Я вспомнил дом и комнату в нем с грязным полом. В ней, за дверью, был чулан. Я вспомнил, как открыл эту дверь – внутри была маленькая девочка. Она прижимала палец к губам, давая мне знак замолчать. Я вспомнил это! Я кое-что вспомнил! Поначалу я не мог сказать, кем была эта девочка, или каким образом я придумал все это. Но мне понравилась мысль об этом. Я продолжал пытаться представить себе ее лицо, но каждый раз, мысленно возвращаясь к этому воспоминанию и открывая дверь в чулан, я видел только крысу на том месте, где сидела девушка.
На следующую ночь после того, как в моих воспоминания возникла девушка в чулане, я услышал, как Мисс Крюкшенкс ворчит в своей боковой комнате. Интересно, из-за чего она так ворчит с такой яростью? Она уже дважды на цыпочках заглядывала ко мне, проверяя, сплю ли я и, убеждаясь, что мои пол соверена лежат под подушкой. И, видимо поэтому, она все-таки решила, что я наконец-то уснул. Но это было не так. И почти бесшумно, так тихо, как только это было возможно, я встал с кровати и прокрался в другой конец комнаты, к двери в ее комнату и аккуратно заглянул внутрь… Она сидела на краю кровати с зеркалом в руках. Я увидел, как она подняла свою вуаль. А в отражение увидел ее лицо... Уведенное повергло меня в шок!
Настоящая трещина спускалась вниз, а в середине зияла огромная дыра! Как если бы она была сделана из глины, но не человек вовсе!
‘Злое дитя!’ – воскликнула она, заметив мое отражение в зеркале и оборачиваясь ко мне.
‘Простите, Мисс Крюкшенкс. Я не хотел.’
‘Маленький ужасный разбойник!’
‘Вам больно, Мисс Крюкшенкс? Я имею ввиду Ваш порез, он болит? Прости меня за это, я не знал, что Вы поранились. Простите меня, мисс.’
‘Я тебя ненавижу!’
‘Да, Мисс Крюкшенкс.’
‘Надеюсь, что ты сгниешь!’
‘Да, Мисс Крюкшенкс.’ – продолжал бормотать я.
‘Прими свое лекарство. Сейчас же.’
‘Да, Мисс Крюкшенкс.’
‘Мы застряли тут друг с другом, дитя.’ – сказала она чуть более мягким тоном.
‘Да, Мисс Крюкшенкс.’
‘Иди спать!’
После того, как я увидел ее изувеченное лицо, мое отношение к ней изменилось. Бедная Мисс Крюкшенкс, я решил быть добрее к ней. Мисс Крюкшенкс была человеком и к тому же женщиной, и все эти женские вещи вокруг нее, все это указывало на женщину. Я не хотел верить в увиденное. Не хотел допускать мысли, что она была не настоящая… из глины.
Я не хотел, чтобы мой рассудок затуманился снова и предпочел не принимать лекарство. Вместо этого, я лишь претворялся, что принимаю его, но, на самом деле, выплевывал его при первой удобной возможности. Туман и вся густая белая пелена вокруг меня рассеялась и я снова смог сосредоточиться. Моя голова постоянно болела, но каждый день я вспоминал все больше и больше. Мне снова удалось вспомнить девушку в чулане, но на этот раз я мог разглядеть ее намного лучше.
Она пряталась там; это было ее тайное место. Там она хранила свою тряпичную куклу. Я начал задаваться вопросом – не была ли эта девочка моей сестрой? И я почти наверняка я мог сказать, что была. Уверившись в своей догадке, я смог вспомнить больше. Я увидел всю комнату, а не только чулан. В ней были люди: старая женщина кашляла, а еще там была молодая женщина и мужчина. Еще там был мальчик. Все были чем-то заняты. Поначалу я не мог сказать, что они делали. Затем, все больше напрягая свою память, я вспомнил больше. Я смог заглянуть за их плечи. Они делали маленькие клетки. Клетки? Но клетки для кого или чего? Я поднял голову вверх: там были клетки, бесчисленное множество клеток, подвешенных под потолком. В некоторых из них сидели птицы – грязные потрепанные чайки и пыльные серовато-коричневые голуби.
На полу были еще клетки. У тех, что лежали на земле, было что-то вроде пружины на предохранителе. Тогда, я, наконец, понял, что это! Ловушки! Крысиные ловушки! На земле были не клетки, а ловушки для крыс. А люди… Эти люди были крысоловами! Вот кем они были! Они были чемпионами по ловле крыс. В этот момент я осознал, как бешенно колотится мое сердце. Да, да! Я знал их. Этих людей. Я знал их, и я любил их. Они были моей семьей. Моя семья была лучшими крысоловами во всем Филчинге!!!