(Надпись на гравюре: "К чему факелы, светильники и очки, если люди не хотят видеть?")
Упрощая, можно сказать, что есть два антагонистичных подхода к пониманию «Слова». Первый подход – известный нам по многочисленным публикациям "научный". Второй подход – герметический, рассматривающий «Слово» преимущественно из него самого (повторы, симметрия фрагментов и имён и т.п.). Первый подход – экзотерический, второй – эзотерический. С точки зрения научного подхода второй подход шельмуется «дилетантским» (выступления Лихачёва против дилетантизма в изучении «Слова»), с точки зрения второго научный подход является профанным по сути (настолько чужды умы историков всякому символизму и Поэзии вообще).
Разница подходов определяет и отношение к так называемым «тёмным местам» текста. Учёные рассматривают «тёмные места» как ошибки переписчиков (на «исправлении» которых основывается большинство гипотез), «герметики» же считают «тёмные места» особенностью тёмного и притом необычайно ёмкого стиля автора. Встав на точку зрения последних в самом тёмном или говоря другими словами в «самом испорченном» месте «Слова», мы ожидаем найти спрятанное имя автора, в виде анаграммы или как-то ещё. Само собой разумеется, имя это сможет прочесть только достойный.
Как раз в этом тёмном месте историками предлагается Ходына: "Рёк Боянъ и Ходына (и ходы на) Святославля…» (предложенный в XIX веке Забелиным, Ходына был «канонизирован» Лихачёвым). При этом в комментарии говорится, что, вероятно, Ходына – это некий певец-гусляр и что пели они вдвоём с Бояном как это ещё и сейчас делают исполнители карело-финских рун.
(К слову, по Пушкину и Флоренскому, имя Боян образовано от слова «баять», т.е. рассказывать; в таком случае имя Ходына должно быть образовано от «ходить». Из этого некоторые исследователи полагают, что Ходына был странником. Отсюда его глобальность и смелость в отношении князей).
Разумеется, Ходына как коллега и современник Бояна, неожиданно появляющийся в самом конце «Слова» – нонсенс. Во-первых, потому, что Боян до этого пел один, а во-вторых, потому, что второй певец противоречит симметричной конструкции текста в целом (но как имя скромного автора – гипотеза*, которая должна быть подкреплена другими фрагментами «Слова»). Действительно, в «Слове» есть старое время и время новое, есть земля русская и земля незнаемая, есть соколы и вороны, наконец, есть Боян и есть Автор, задача которого связать обе «полы времени».
По поводу симметрии: в начале Боян славит трех старых князей – "старого Ярослава, храброго Мстислава и красного Романа Святославлича, в конце Автор славит трех молодых князей – Игоря Святославича, буй тура Всеволода и Владимира Игоревича (учитывая старшинство первого, храбрость второго и молодость третьего зеркальность двух фрагментов очевидна). Ясно, что автор, желая прославить трёх современных ему князей (скажем на свадебном пиру Владимира Игоревича со Свободой Кончаковной) и в начале своего «Слова» зеркально устами Бояна прославил трёх похожих «старых князей». Таким образом, в «Слове» нет произвола, здесь всё выверено, всё зеркально и здесь просто нет места для Ходыны (во всяком случае, Ходыны как товарища Бояна).
Но Ходына не только удивляет, но и сплачивает... присутствуя почти во всех переводах и переложениях «Слова» последних десятилетий (в перевод встраивается комментарий). Так переводчики присягают на верность Пушкинскому Дому, т.е. «отчему золотому столу». Таким образом, Ходына является определённым маркером лояльности перевода (и издательства). В этом случае даже хорошо, что Ходына оскорбляет здравый смысл ибо «верую, потому что абсурдно!»
Но если дело обстоит так, а именно, что за 200 лет "изучения «Слова»" дело пришло к абсурду и авторитаризму, то не лучше ли нам просто вернуться к первому Мусин-Пушкинскому изданию? По крайней мере, прозаическое «переложение на современное русское наречие», совершенно не конкурируя с поэтической смелостью и великолепием «Слова», само по себе не лишено художественных достоинств, а в немногочисленных и ёмких комментариях издатели про непонятное скромно говорят: «то нам не ведомо».
Тенденции перевода "Слова" группой Лихачёва в целом обобщённо-фольклорны: Троян – некий языческий бог, седьмой век троянов - последний век язычества (идея "седьмой как последний" взята из Романа Якобсона, но он то имел в виду византийский эсхатологический контекст), Дунай – река вообще и пр. Добавим к этому, что почти все противительные союзы "а", придающие тексту контрастность, заменяются на союз "и" - так из текста уходит энергия. Таким образом, то, что в "Слове", скорее всего, конкретно, размывается до усреднённых штампов. Все рефрены фольклорны (по умолчанию предполагается незыблемость фольклора и его независимость от "высокой" литературы), при этом на узких специалистов в этой области никогда не ссылаются и со свадебным поездом Игорев полк не сравнивается. Многочисленные тенденциозные мелочи перевода и комментария очень удачно дополняет и как бы возглавляет эфемерный Ходына, простой мужик и гусляр ("Вот у нас какие всем заправляют!"). Всё это соответствует общей советской тенденции – постараться лишить по возможности шедевры авторства и приписать их простому народу. Таким образом, Ходына является политическим советским брендом. Сейчас, после развала СССР "перевод" Лихачёва и в частности Ходына, продолжают жить в силу инерции. Политической альтернативой такому подходу могла бы стать зеркальная калька с вышесказанного: "Слово" – произведение аристократическое, седьмой век - это седьмой век, Дунай – это Дунай, откуда родом Ярославна, и пр. В советские годы неплохой альтернативой общим словам Лихачёва были работы по "Слову" акад. Рыбакова.
Перевод Лихачёва – это не авторский перевод (в отличие, скажем, от писаний Шарлеманя), но обобщение всего "лучшего", что было сделано за 200 лет "изучения" "Слова", т.е. своеобразный глобализм. Это похоже на то, как в одной басне неуверенный в себе художник спрашивал у разных зверей нравится ли им картина. Свинья сказала, что не хватает желудей, заяц – капусты, собак – кости и т.д. Всё это художник добавил в свою картину и в результате получилось... одно общее место. В этой басне Лихачёв - это художник, свиные жёлуди – это Ходына Забелина, заячья капустка – это полоз Шарлеманя, собачья кость – это "упуди" Потебни и т.д. Заметим, что из этих замечательных исследователей "Слова" берётся только то, что нужно (а кто решает что нужно, а что нет?) и только то, что относится к узкой специальности данного автора. К примеру, из Шарлеманя берётся только то, что касается биологии (полоз и соколы-шестикрыльцы). Так получается усреднённый продукт в стиле "всё лучшее и только для Вас!". Безапелляционный тон комментариев довершит картину.
Приведём маленький пример общепринятой сейчас ошибки:
Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону, плещучи, убуди жирня времена.» (75 - 76)
В этом фрагменте слово «убуди» («пробудить»), как «не имеющее смысла» и противоречащее контексту заменяется на слово «упуди» (при этом ссылаются на мнение замечательного филолога Потебни), которое означает «гнать», «прогонять».
В целом получается образ персонификации русской Обиды, которая идёт как душа убитого солдата на родину и прогоняет «жирные» времена. И вот в угоду этому «пониманию» приносится в жертву слово «убуди». Оправдывается это, как всегда, ошибками неведомых переписчиков. Это стало настолько обычным, что читая «древнерусский» текст в современных изданиях мы читаем «упуди», а не «убуди».
А между тем, слово «убуди» встречается в тексте, причём в сочетании со своим антонимом «успил» («усыпил») и во фрагменте, очень сходном по смыслу с данным. Вот это место:
«Тіи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убуди, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный великый кіевскый грозою.» (88)
Фрагмент этот, в отличие от предыдущего, довольно прост и понимается со времён А.И.Мусина-Пушкина правильно:
«Эти два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, уже ложь пробудили, которую усыпил отец их Святослав великий киевский грозою».
Восстанавливая, уже хотя бы из соображений экономии, «убуди» в первом фрагменте, мы способны догадаться, что обычное понимание является неверным и что «земля Троянова» находится в другой стороне. Где? Там, где сказано в «Слове».
Большинство других конъюктурных правок, которыми на сегодняшний день оброс текст, столь же неверны.
* Эту гипотезу пытался доказать, например, Андрей Чернов (А.Чернов «Хроники изнаночного времени», «Вита Нова», Санкт-Петербург 2006).
Вот как он понимает это место:
«Возгласят Боян и Ходына,
двух Святославов песнотворцы,
ибо старое время
Ярослава и Олега
воспели государевы любимцы:
– Тяжко голове без плеч…»
Т.е. Ходына – автор "Слова", современник Игоря. Общее у них с Бояном то, что оба они были Святославов-каганов (двух киевских великих князей) любимцами. При этом имя Ходына данным автором объявляется поэтическим псевдонимом (также как и Боян), под которым скрывается черниговский князь Владимир Святославович. Чтобы спасти несчастного Ходыну А.Чернов прибегает к обоснованию "тёмного стиля", которым пользовался автор "Слова". К примеру, автор называет какого-нибудь князя, чтобы указать на его тёзку или на самого себя, иногда использует игру слов и пр.
Но вернемся к "хоти".
«Хоть»-любимец рожден из стремления доказать существование в Киевской Руси при княжеских дворах гусляров-песнотворцев. Приведем пример ошибочного рассуждения. В древнерусском переводе библейской книги пророка Иезекииля «хотями» названы любовники некой блудницы. Следовательно, «хотью» может быть назван мужчина. Предполагаемые песнотворцы – мужчины. Следовательно, они и есть княжеские хоти (промежуточное допущение: часто королевские фавориты были их любовниками). «Что и требовалось доказать». Далее промежуточные ходы убираются, и «хоть» используется в значении любимец так, как будто такому использованию слова есть подтверждения в древнерусских текстах...
Но, во-первых, из того, что «хотью» был назван любовник, еще не следует, что так может быть назван фаворит или любимый певец. Да к тому же «хотью» назван любовник женщины, а не мужчины. Видов же любви есть множество: чувственная, родительская, любовь к Богу и т. д. В греческом языке разные виды любви называются различно. Слово «хоть» образовано от слова «хотеть», и поэтому «хотью» князя может быть названа его любимая (наложница или жена), а иносказательно – скажем, смерть или слава, но никак не воспевающий его подвиги бард. Но если все же допустить, что «хоть» можно перевести как «любимый», то почему бы не любимый сын? Такая любовь по крайней мере в летописи подчеркивается. К примеру, любимцем Владимира I был рожденный от жены-болгарки Борис, а любимцем Ярослава Мудрого – его младший сын Всеволод.
ЗАМАЛЧИВАНИЕ ЦИТАТ
В научных комментариях к «Слову», особенно в поздних советских изданиях, самый факт цитирования замалчивается. Так современная филология предпринимает прямо таки героические усилия, чтобы исключить «Слово» из литературного древнерусского контекста, перенеся акцент на фольклор, якобы оказавший огромное влияние на его автора, и на собственно древнерусскую жизнь – бытовавшие тогда поговорки или несохранившиеся до наших дней сочинения, которые тогда все знали, семейные предания, политические интриги и пр. Базируясь на фольклоре, который, к слову сказать, стал записываться только в XIX веке, и воображаемой жизни, выдвигаются «научные гипотезы», которые, как правило, нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Кстати, ссылки на фольклор носят также самый общий характер (обычно обходятся без цитат). Единственное, что цитируется в научных комментариях к «Слову» – это высказывания своих ученых коллег.
Показательным примером замалчивания цитаты является трактовка фразы «испить шеломом Дону» как распространённый воинский эпитет, означающий овладение территорией неприятеля в русле протекания такой-то реки, в данном случае Дона. Но согласно литературным источникам никто и никогда ни из какой реки не пил шлемом воду… кроме Владимира Мономаха: «тогда Володимер (и) Мономах пилъ золотом шоломомъ Донъ». Фрагментом с этой процитированной в «Слове» фразой начинается новая Галицко-Волынская летопись*. Автор «Слова» и в прочем позаботился о том, чтобы быть правильно понятым потомками, ссылаясь на самые знаковые места, например, на самое начало «Повести временных лет»: «Се начнемь повесть сию».
Поэтому усилия науки лукаво обойти момент цитирования рассчитаны на читателя, не знакомого с летописью.
Но так было не всегда. В своё время ещё акад. А.С.Орлов и В.П.Адрианова-Перетц указали на несколько цитат в «Слове». В частности, на такие, из которых следует, что Боян автором сопоставлялся с псалмопевцем Давидом: «Удари, рече, Давыд в гусли и возложи пръсты своя на живыя струны и на иныа накладая, а седее во преисподнем аде…» («Слово на воскресение Лазаря»). А о том, что Давид играл на 10-струнном инструменте следует из псалма 143: «…в псалтыри десятиструнной въспою тебе» (старшая русская Псалтырь).
* Данная ссылка на летопись настолько очевидна, что она не могла быть не замечена. Что же говорит нам о «питии шеломом из Дона» советская филология?
Она говорит: Параллель, действительно, есть, но это не ссылка, а формула-клише, вероятно широко распространенная в древней Руси. Формула «питие шеломом князем (имярек) из реки (имярек)» означает полную победу названного князя над народами, проживающими на территории протекания названной реки.
На каком основании делается такое обобщение и предполагается популярность данной формулы в древней Руси?
Вероятно, широкая распространенность данного клише выводится филологией исключительно из того, что она встречается в двух априори с ее точки зрения несвязанных между собой произведениях – «Слове» и прологе Галицкой летописи – в отношении двух априори несвязанных между собой князей (вот только река в обоих случаях совпадает). Это предположение очевидно натянутое.
Допусти советская филология в этом пункте слабость и все ее строение рискует рассыпаться. Во-первых, потому, что подстановка Владимира I на роль «старого Владимира» окажется под большим вопросом и, как следствие, пострадает десятилетиями пествуемая былинность «Слова». Во-вторых, допустив ссылку в «Слове» на летопись здесь, естественно допустить такую возможность и в других местах. Но как раз летописи (и, во-вторую очередь, Библии) советская филология всячески избегала, предлагая рассматривать «гениальное произведение» в широком мировом контексте. А поскольку в мире все связано со всем, то, конечно, можно найти параллели «Слову» и в поэзии скальдов, и в «Махабхарате» и т.п.
К счастью ссылки в «Слове» на летопись иногда совсем не похожи на формулы-клише (например, «земля стукну»). Так что «питие шеломом из Дона» только вторит многим другим.
ПОЗЫВНЫЕ, КОТОРЫМИ ОБМЕНИВАЮТСЯ МЕЖДУ СОБОЙ ЛЮДИ С ТОНКОЙ ШЕЕЙ И С ПОМОЩЬЮ КОТОРЫХ ОНИ УЗНАЮТ СЕБЕ ПОДОБНЫХ
1.
В случае предположения (тут же гневно отвергаемого)позднего происхождения «Слова», оно, столь превозносимое до этого как гениальное произведение, сразу презрительно клеймится «поздней подделкой». Почему же? Разве наше восхищение текстом самим по себе зависит от времени его создания? Для нас - нет, а для них - да. Оказывается, им не интересно «Слово» само по себе...
(Поскольку им решительно нечего сказать о тексте, то все усилия были сконцентрированы на вопросе его датировки (для сравнения: летописи, материальные носители которых относятся самое раннее к концу XIV века, объявляются «списками» с неведомых оригиналов и т.д. И если под неким «списком» оказывается старая дата или же какой-то князь упомянут как живой, то это является «доказательством» древности оригинала). ««Слово», написанное на исходе XII столетия...» - таким «символом веры» начиналась почти каждая книга о «Слове». Им возражают оппоненты, вылепленные из того же теста: «Нет, во второй половине XIX века». Пока лев со слоном дерутся хитрой обезьяне лучше подождать на дереве).
2.
«Князь Игорь – малозначительный удельный князь своего времени» (посмотрите на их интеллигентные мордочки, когда они это произносят, на то искреннее презрение, которое наполняет их в этот момент - они-то повыше князя Игоря будут! Можно было бы сделать небольшой фильм, состоящий только из этих слов, произносимых встык различными представителями этого сообщества. Без комментариев). Заодно с Игорем исторически принижается и столь превозносимый автором «Слова» великий князь Святослав как «один из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве» (с этим вопросом связан другой - за подозрение в нелюбви к Мономаху, могли отлучить (и отлучали) от «науки»). Ясно, что подобный исторический скепсис мешает восприятию пафоса «Слова» и является кардинально неверной установкой для исследования данного произведения. Но зато он сближает между собой «своих».
(Всё вышесказанное относится к позднесоветской «науке» о «Слове» (сросшейся с идеологией, неуважительной по отношению к читателю, авторитарной и абсурдной). Но довоенные книги имеют в себе свои достоинства. Назовём для примера изданное «Академией» собрание летописей (сохранение в переводе строя фразы и отказ от перевода ряда важных понятий) или книгу по «Слову» акад. А.С.Орлова. Кстати, уже по его монографии (М.-Л. 1946) можно судить о пределе возможности филологии в деле изучения «Слова»).
3.
Пренебрежительное отношение к первым издателям (наука того времени ещё не достигла тех высот...) и, особенно, к А.И.Мусину-Пушкину (чтобы оценить интеллектуальные и научные дарования этого автора, читатель может познакомиться с его монографией о местонахождении Тмутораканского княжества).
Мы испытываем искреннюю благодарность к этим людям. Не опубликуй они текст в 1800 году и мы наверняка читали бы его сейчас в искажённом (разнообразными конъюктурами и перестановками фрагментов) виде.
Всё это входит в обязательный арсенал «людей науки».
Вообще говоря, когда в одном «научном комментарии» мирно соседствуют два противоположные и взаимоисключающие суждения (оба «научнообоснованные» и со ссылками на «исследователей»), то это уже говорит о том, что с их «наукой» что-то не так. Такая ситуация невозможна ни в математике ни в физике (где всё же есть эксперимент, определяющий правомерность той или иной гипотезы). В данном случае критерия истинности нет и это обстоятельство раскрывает большой простор для авторитаризма и доходящего до неприличия конформизма.
«Наука» о «Слове» в позднесоветские годы напоминает жизнь стада обезьян: метка территории, подавление конкурентов (задами - буквализация метафоры), метка слабейших, изгнание из стада чужаков и прочее (воспетый бардами блатной мир). Например, у японских макак только несколько альфа-самцов да их самочки с детёнышами могут греться в тёплом источнике. Но, к счастью, источник остыл - СССР пал (отчасти потому, что люди ложь приняли за правду, а лицемерие - за святость) и финансирование всех этих песен о добром прекратилось.
И теперь мы можем спокойно заняться «Словом», как оно есть.
Мы хотим понять не эту современную наукообразную «культуру», не филологию, рождённую на исходе XIX столетия, а ту допетровскую культуру, неисторическую, декоративную и благостную. И в этом путешествии во времени нам может помочь «Слово». Для того, чтобы подчеркнуть контраст между «сейчас» и «тогда», можно использовать образ тоннеля, ведущего сквозь неприступную гору. А для того, чтобы сделать наглядным наше нежелание возвращаться в прошлое поставим у входа в пещеру стража (его-то и олицетворяет сегодняшняя «наука»; сейчас этот страж и цензор более у нас в голове, чем снаружи). Минуя стража мы попадаем в тёмную пещеру и идём сквозь неё, распутывая нити и получая время от времени обнадёживающие сигналы, весточки с той стороны . В конце же, в случае успеха, нас ждёт свет той культуры. Он почти райский по сравнению с предшествующей тьмой. То, что мы столь косноязычно пытались описать своими словами, оказывается уже описано ёмким и возвышенным языком образов.
(Дело даже не в том, что отечественная филология - этот глупый паровоз - упрямо ехала в противоположную от "Слова" сторону (памятником непонимания "Слова" и своеобразным надгробным камнем советской филологии явилась 5-томная энциклопедия "Слова о полку Игореве"). Дело скорее в том, что ложь была многими принята за истину. Есть такой неплохой фильм "Мастер". Если бы кто-то захотел снять фильм про Лихачева, то ему стоило бы назвать этот фильм "Лицемер".
(Было бы очень хорошо если бы наша интеллигенция вынесла бы этого очень сомнительного
персонажа из своего красного угла.)