Штык-нож (Алексей Яковлев-Козырев) / Проза.ру

            Летний лагерь. – До седьмого пота. – Коварный напалм. –
            Мечты и грёзы. – Отпуск в горах. – Роковой бросок. –
            Разнос у Чижа. – МГГ. – Криминальный “конкурс”. – Визит дяди. –
            Боец штурмовой группы. – Жуткий осколок. –
            Прозрение ветерана. – Беседа с Асташовым. –
            Харизма незримого маршала. – Смелость любящей матери. –
            Вопрос закрыт.

   Жаркий август 1972-го. Необъятно раскинутый шёлк лазурного неба над зеленеющей далью. Радостная опушка хвойного леса, наполненного неугомонными птичьими голосами. Прохладный пруд за грунтовой дорогой, в обрамлении густого камыша, раскидистых ив, орешника, ольхи. Летний лагерь МсСВУ и ВИИЯ километрах в сорока от Москвы.
   Длинная песчаная дорожка, похожая на пограничную КСП (контрольно-следовая полоса). Перед ней через равные интервалы в 25-30 метров стоят деревянные “грибки”, под которыми бдительно несут службу подтянутые, внимательные дневальные. Сразу же за песчаной дорожкой красуются стройные ряды брезентовых палаток с поднятыми бортами и деревянными полами. Каждая палатка рассчитана, примерно, на 8-10 бойцов. На удобных деревянных нарах аккуратно устроились курсантские постели, идеально заправленные тёмно-синими солдатскими одеялами. Между нарами стоят скромные тумбочки. У бортиков нар, в ногах, – приземистые табуретки. Всюду царит строгий, безупречный порядок.
   Личный состав находится на занятиях. Учебная программа предельно насыщена. Курсанты без устали передвигаются короткими перебежками-зигзагами с последующим залеганием и грамотным отползанием на два-три шага в сторону, дабы вовремя уйти с линии огня. Сапёрными лопатками роют окопы для стрельбы лёжа и с колена. Преодолевают сложную полосу препятствий и укладываются в жёсткие временные нормативы. Действуют в противогазах и ОЗК (общевойсковой защитный комплект: специальный комбинезон с капюшоном из особого материала для защиты от радиации и боевых отравляющих веществ) в условиях, приближенных к боевым. Стреляют по мишеням из АКМов (автомат Калашникова модернизированный) и ПМов (пистолет Макарова). Метают в цель учебные гранаты. Чистят, разбирают и собирают оружие. Ориентируются на пересеченной местности по карте и компасу. Бегают стометровку и кроссы. Становятся спортсменами-разрядниками. Прыгают в длину и высоту. Совершают серьезные марш-броски. Тушат лесные пожары на высохших торфяных болотах. Плавают и ныряют. Подтягиваются на перекладине. Делают подъёмы переворотом, разгибом, силой. Качают пресс. Отжимаются на брусьях и от пола. Развивают реакцию, играя в волейбол. Занимаются строевой подготовкой и рукопашным боем…
   А самое крутое – прямо на себе учатся гасить страшный, разящий напалм – боевое горючее вещество в виде безцветного сгущённого желеобразного бензина, смешанного с каким-то особым порошком. Эта адская смесь, которую американцы широко применяли на войне во Вьетнаме, мгновенно и на порядок увеличивает силу горения, когда её пытаются неумело смахнуть, но вместо этого лишь широко размазывают по поверхности. Чтобы не сгореть заживо, надо сразу же плотно прижать пылающую часть верхней одежды или тела к земле, песку, глине, асфальту и тем самым перекрыть доступ кислорода.
   Однажды, беззаботно отдыхая среди душистого поля, в окружении нежно-белого донника, ярко-жёлтого зверобоя, весело синеющих васильков, мы с восторгом наблюдали, как наш бравый однокурсник (в прошлом – армейский спецназовец), облачённый в старую шинель, мастерски демонстрировал нам всю эту рискованную операцию по тушению напалма…
   Сегодня с утра я заступил дежурным по курсу. После завтрака пребываю почти в полном уединении. До обеда наш палаточный городок опустел. Дежурный по лагерю офицер уже побывал у нас и вряд ли придёт опять.
   На мне шикарно подогнанная ХБ (хлопчатобумажная форма), отменноенные бархоткой сапоги, надраенная до ослепительного блеска пряжка на широком солдатском ремне и – самое главное – боевое оружие, штык-нож, пристёгнутый к ремню сбоку.
   Время от времени, надёжно удалившись от посторонних взглядов, с энтузиазмом неуёмного исследователя, благоговейно вынимаю из тёмно-коричневых ножен любимый светлый клинок. При ярком, слепящем солнце внимательно, завороженно рассматриваю филигранно отточенное лезвие. С восхищением наслаждаюсь его задорным, неотразимым блеском.
   В наносекунду пылкое воображение переносит меня в далёкое романтическое прошлое, каким-то странным, причудливым образом соединённое с настоящим. В который раз дерзновенно ныряю, вонзаюсь в самую гущу судьбоносных сражений, решающих битв 19-го века. Готовлюсь к решающему штыковому удару по наступающим английским егерям.
   Как наяву, грозно, ошеломительно звучит чёткая, сухая команда: “Примкнуть штыки!” Взволнованное, трепещущее сердце сжимается, замирает в груди. Наконец-то, пришёл час. Начинается… Минута, другая – И грянет, рванёт…
   Специальная подготовка наших курсантов во многом реально отражает, возвращает минувшее. В рукопашной схватке АКМ с примкнутым штыком-ножом наводит на противника ужас. Сие неоднократно проверено, испытано на собственном опыте в учебных боях…
   Мне – 19. Настроение чудесное. Ещё неделя – и прощай, лагерная учёба. Впереди ждёт первый курсантский отпуск: активный отдых на турбазе от министерства обороны “Красная поляна” в горах Западного Кавказа. Первая неделя на акклиматизацию, вторая – бросок к снежным вершинам, третья – блаженная жизнь на берегу Чёрного моря, в Кудепсте.
   В период летних отпусков к весьма популярным горным турбазам быстро слетаются, как пчёлы на мёд, курсанты высших военных училищ со всего советского Союза и миловидные девушки, родители или родственники которых имеют какое-то отношение к Вооружённым Силам. Остаётся прожить несколько дней, и на крыльях юного поэта – в страну дивной Мечты. А там, в тенистых самшитовых рощах и под сенью цветущих магнолий, на извилистых скальных тропах и томно-пряных альпийских лугах, среди душистых трав и ледниковых озёр, возле ослепительно белых снежников, у подножия вековечных хребтов победно засверкают, устремятся, ринуться к очарованной душе целые каскады новых знакомств, встреч, ощущений, захватывающих впечатлений, небывалых приключений.
   Лишь миг – и синяя птица Счастья попадёт в мои надёжные, заботливые руки. Почувствует себя на своём месте. Останется со мною навеки. Невозможное сделается Возможным. Все давние грёзы станут пленительной Явью!..
   Над нашим ВИИЯ всегда сиял ореол некой романтической таинственности.О его курсантах, слушателях, выпускниках слагались легенды и мифы, питавшие богатое воображение пытливых старшеклассниц и симпатичных московских студенток. На праздничных вечерах, новогодних и весенних балах, в весёлых молодёжных кампаниях, украшенных эффектными девушками, оживлённо поддерживались завораживающие, интригующие разговоры, в эпицентре которых неизменно оказывался автор этих воспоминаний:
- Скажите, Алёша, сколько лет занимает учёба в вашем закрытом ВУЗе? - робко вопрошает наивная, сгорающая от любопытства девочка из провинции с первого курса МОПИ (Московский областной педагогический институт).
- Это - военная тайна.
- Говорят, некоторые офицеры, окончившие ВИИЯ, становятся военными дипломатами.
- Бывает и такое.
- Есть ли у вас факультет шпионов?
- Было бы странно, если б его не было.
- И вы на нём учитесь?
- Даже если и так - никто никогда об этом не узнает.
- Ваши ребята могут, наверно, водить любую машину?
- Ясное дело.
- А боевые корабли?.. Скажем, фрегат, крейсер, подводную лодку?
- Без проблем.
- Небось, шутите?
- В каждой шутке имеется доля правды...
   После подобных бесед мою бедную голову всё чаще и чаще будоражили, атаковали, штурмовали горделивые помыслы, тщеславные фантазии.
   Окрылённый самыми радужными предчувствиями, бодро отправляюсь на обход территории. Уверенно иду вдоль невысокой деревянной ограды, отделяющей лагерь от просёлочной дороги. Зорким оком замечаю стайку стройных, симпатичных девчонок, стоящих на обочине. Им лет 15-16. Они весело о чём-то тараторят. Таинственно переглядываются, будто заговорщики. Явно посматривают в мою сторону.
   Рядом с оградой, почти напротив юных красавиц из ближайшей деревни, одиноко маячит старый телеграфный столб.
- Вот и подходящая мишень, – сходу пленяет ум роковая мысль. – Как раз то, что нужно. Недаром же я отлично метаю штык-нож. Из десяти бросков – девять точно в цель. Отменный результат… Почему бы не удивить деревенских проказниц своим мастерством? Пусть увидят собственными глазками, каков в деле московский кадет, элитный юнкер, настоящий коммандос, будущий офицер-разведчик!..
   Выбираю удобную позицию метрах в шести-семи от телеграфного столба. Бережно извлекаю из ножен штык-нож. Осторожно беру его за лезвие.
Замах, резкий бросок. Боевое оружие молниеносно рассекает воздух, совершая при этом полуоборот на 180 градусов. Прочная сталь эффектно, глубоко вонзается в сухую древесину.
   Аккуратно поправляю на левом рукаве гимнастёрки защитного цвета красную повязку с надписью, сделанной большими белыми буквами: “Дежурный по курсу”. Боковым зрением отмечаю весьма интересную деталь: милые феи, внимательно наблюдающие за каждым моим движением, робко подплывают вплотную к ограде. С важным видом, неспешно двигаюсь к столбу. С трудом выдираю из него клинок. Страшно довольный, возвращаюсь в исходное положение.
   После второго, столь же удачного и не менее эффектного броска местные красавицы, судя по оживлённым репликам, приходят в явный восторг. В их пылком воображении, скорее всего, рисуется целая серия героических образов курсанта-супермена. Мой и без того высокий “рейтинг” взмывает на небывалую высоту.
- Надо закрепить успех ещё одним броском, – принимаю, казалось бы, верное решение, – и, пожалуй, на сегодня хватит. Пора остановиться, а то мало ли что…
   Метаю штык-нож в третий раз, и…
   Внезапно раздаётся странный, резкий, тревожный звук – “бзинь”…
   От нехорошего предчувствий сжимается сердце…
   Совершенно забыв о девчонках, бросаюсь к мишени. Телеграфный столб стоит, как ни в чём не бывало, а штыка-ножа нет. Тщательно осматриваю траву и песок возле столба. Вскоре нахожу пропажу. Но в каком виде?!..
   Сломанное у самого основания лезвие лежит справа. Пластмассовая рукоятка – слева. Ещё не осознавая в полной мере всех последствий содеянного, чётко понимаю: возникли серьёзные проблемы. Интуиция безошибочно подсказывает: надвигается настоящая катастрофа…
   Вечером роковые предчувствия сбываются. Меня уже ищут. Вызывают на разнос. Сдав дежурство, направляюсь в деревянный домик к начальнику курса. Подполковник Асташов (кличка – Чиж), увидев курсанта Козырева, начинает распаляться. Метает громы и молнии:
- Итак, мы имеем ЧП (чрезвычайное происшествие) институтского масштаба… Вы хотя бы понимаете, что сломали боевое оружие?!
- Так точно.
- Как это случилось?
- Вынул из ножен посмотреть. Он выскользнул из рук. Упал и сломался.
- Бред!.. Безпардонная ложь… Наглейшая ахинея… Жалкая попытка оправдаться… Говорите правду…
- Виноват… Витиевато выражаюсь… Метнул в столб, и…
- Вот теперь картина ясная… И что прикажете с вами делать?..
- Простите, товарищ подполковник.
- Э-э-э – н-н-н-нет!.. Так просто отделаться не удастся… Поломка боевого оружия – не шутка. Чтобы его списать нужен личный приказ командующего Московским военным округом.
- Неужели всё столь серьёзно? – Вопрошаю убитым тоном.
- Значительно серьёзней, чем думают некоторые разгильдяи. Сначала вызываем родителей. Потом – доклад начальнику факультета. Далее – арест на 10 суток и… Будем подавать на отчисление, чтобы сразу же направить в Армию, простым солдатом… Вот там-то вы, наконец, узнаете, проникнитесь, поймёте, по чём фунт лиха…
   К этому времени мне уже на собственном горьком опыте довелось хорошо узнать, что из себя представляет пресловутая МГГ (Московская гарнизонная гауптвахта) – настоящая, угрюмая тюрьма из темно-красного кирпича со сторожевыми вышками, колючей проволокой, часовыми, конвоем, затхлыми камерами, в одну из которых, как говорили, в далеком 1953-ем, перед расстрелом посадили самого Берию!..
   Первый “отдых на губе” произвёл шокирующее, ошеломляющее впечатление. Тяжёлое, замкнутое пространство – мрачная холодная камера на 5-6 человек. Пресловутые вертолёты – откидные деревянные нары, приводимые после слишком раннего подъёма (5.00) в вертикальное положение и прикрепляемые к сырой кирпичной стене. Тусклое окошко с толстой металлической решёткой. Угрюмая дверь, обитая листовым железом, запираемая извне на засов с огромным замком. Почти безсонные ночи из-за яркого электрического света, бьющего с потолка прямо в глаза. Гнетущая атмосфера давящей безысходности…
   Впервые я попал на “губу” по какому-то нелепому, смешному поводу: то ли пришёл на утренний осмотр с небрежно начищенной пряжкой, то ли отстал от строя на экскурсии по ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства). В приёмном помещении МГГ курсанта Козырева категорически отказывались принимать: “не проходил по конкурсу”. Проходной балл получал беглец из воинской части, участник массовой драки, зачинщик казарменной поножовщины, рядовой, зверски убивший сержанта девятью ударами отвёртки и находящийся под следствием. А тут какие-то смешные пустяки – и никакого криминала. Но мой сопровождающий из первой английской группы помнил чёткие указания начальника курса: “Не возвращайся с Козыревым назад. Он должен сидеть!” Поэтому старший сержант – дабы меня всё-таки приняли! – пошёл на явный подлог. Придумал наивную легенду о якобы грубейших нарушениях устава караульной службы.
   В начале 70-х 20-го столетия, где-то на территории МГГ или рядом, в так называемых Алёшинских казармах размещалась знаменитая РПК (рота почётного караула), встречавшая самые важные иностранные правительственные делегации, прибывавшие в Советский Союз. Солдаты из РПК охраняли и арестованных на МГГ. Однажды, во время своей первой отсидки, я увидел, как избивают какого-то арестованного солдата внутренних войск (ВВ). Позднее выяснилось, что это – обычная практика: воспитание страхом. Самое страшное наказание заключалось в следующем: злостных нарушителей дисциплины из воинской части ВВ в Реутово, где находилась своя собственная гауптвахта, направляли для кары на МГГ. А “залётчиков” из РПК – на “губу” к вэвэшникам в Реутово.
И горе тем, кто попадал в такой переплёт. Пережитое навсегда врезалось в сердечную память!..
   “Помни о Промысле Божием, – наставляют святые Отцы, – и всё случающееся будет для тебя открытой книгой Богопознания”.
   В первый же день великого искушения, ещё до разноса у Чижа, страждущего племянника неожиданно и промыслительно навестил закаленный витязь – участник всемирно известной Сталинградской битвы, ветеран 13-ой гвардейской стрелковой дивизии, автоматчик первой штурмовой группы, второго батальона, 34-го гвардейского стрелкового полка, мой дядя по материнской линии Вячеслав Павлович Яковлев (1923-1973), – человек воистину необыкновенный.
   Ещё до войны дворовые мальчишки и более взрослые озорники, видя целомудрие и высокую духовную настроенность юного подвижника (прожившего девственником до конца своих дней!), называли его боголюбцем. Это благородное слово полностью отражало внутреннее устроение глубоко верующего, благочестивого юноши. Истинного боголюбца вразумляет, укрепляет, сохраняет всемогущий Бог. И сие со всей несомненной очевидностью показала Вторая Мировая Война. Из всех ушедших воевать никто не вернулся живым в наш дом на Божедомке, кроме моего любимого дяди. Отважный юноша прошел войну, имея при себе особое материнское благословение – зашитый в гимнастерку 90-ый псалом святого царя и пророка Давида – надёжный, благодатный щит и могучее оружие против бесов. В доверительных, интереснейших беседах доблестный воин откровенно рассказывал, как великолепно воевали немцы. Но что удивительно – у него совершенно не было никакого ожесточения и озлобления. Хотя сам он, пребывая в адском пекле жутчайших уличных боёв – когда вокруг кипела рукопашная – многократно спасался лишь чудом. Опишу одно смертельное ранение (всего их было четыре)
   Однажды осколок снаряда прошил Вячеслава насквозь: вонзился под основание черепа, чуть пониже затылка, в середину шеи и вылетел из окровавленного рта, разрывая язык, дробя зубы. Прошли долгие часы, прежде чем его нашли. Приняв за умершего, положили к убитым. Но позднее, разбирая груду тел, один из санитаров обнаружил в нём едва заметные признаки жизни. Истекающего кровью воина переместили к тяжелораненым и доставили в госпиталь. На операционном столе истерзанного страдальца виртуозно залатали. Если б после этого кто-нибудь на него посмотрел, то никогда бы не догадался, что сей бодрый, жизнерадостный солдат недавно получил столь ужасающую рану. Только на рассечённой и умело зашитой губе остались небольшие шрамы. И вместо выбитых зубов ему вставили металлические – все тридцать два!..
   К моменту нашей встречи у лагерного забора Вячеслав Павлович уже победно прошел путем окопного солдата, офицера, студента (после 30-ти лет!), врача скорой помощи, шахматиста, заядлого книголюба, орнитолога-любителя, активиста ветеранского движения, публициста, писателя и бытийного странника.
- Не грусти! – спокойно, утешительно изрекает мягким голосом задумчивый ещё молодой господин с неброской, но благородной внешностью. – Ничего страшного не случилось и не случится. Вся горечь пройдёт и забудется. Зато потом ты будешь вспоминать это время как лучшие годы своей жизни!
- Ты шутишь?
- Никаких шуток. Поверь моему слову. Крепко помолись Богу – и Господь поможет. Всё образуется. Устроится наилучшим образом….
   Визит любимого дяди принёс немалое утешение. И вот что весьма знаменательно. В летнем лагере наши курсанты не имели никакого доступа к телефонной связи с Москвой. Более того. В комнате на Божедомке, где в те годы проживал Вячеслав Павлович, вообще ещё не было телефонного аппарата. Поэтому, размышляя по-человечески, мой родственник никак не мог ничего узнать о лагерном ЧП. Однако в духовном плане он, вероятно, получил извещение Свыше. По Милости Божией, прозрел ситуацию. Именно потому и поспешно прибыл ко мне в Подмосковье…
   Поздний августовский вечер. Таинственные сумерки на лесной опушке. Пряные запахи хвойных деревьев. Первые, робкие звёзды на безоблачном небе. Военный лагерь готовится к отбою. Постепенно успокаивается, затихает.
   Каждая языковая группа размещается в отдельной палатке. Наша третья английская из десяти человек обитает на фланге палаточного городка. Мы уже привыкли к уютной брезентовой хижине.
   В глубокой задумчивости пролезаю в знакомое “гнёздышко”. Аккуратно складываю видавшее виды ХБ на прочной табуретке. Ставлю рядом сапоги, покрытые портянками. С грустью взираю на привычный армейский одр. Ватный матрас, заправленный белой простынёй, покоится на деревянных нарах. На нем – тёмно-синее солдатское одеяло и стандартная подушка. Возле угрюмо маячит солдатская тумбочка. Весь наш быт замкнут, строг, аскетичен. Но печалит другое.
   Завтра приедут родители. Грянет новая разборка. А затем…
   Конечно, особых поводов для паники ещё нет. Но тучи явно сгущаются.
В любом случае – твёрдо, несомненно верю! – всемилостивый Господь защитит раба Божьего Алексия, тайного христианина. И всё-таки...
   Всю ночь ум и сердце терзают тревожные мысли: “Неужели из-за какой-то сломанной железяки накроется моя учёба в престижном военном ВУЗе, изменится – и явно не в лучшую сторону! – вся дальнейшая жизнь?! Что сделает любящая мать, если меня выбросят из престижного Института, не имеющего аналога в Советском Союзе?! Перенесёт ли она сей разящий, сокрушительный удар?!”
   И ещё один важный момент. Обращаю на него сугубое внимание. После лёгкого удара прочная сталь надломилась, как сухая хрупкая веточка, будто символизируя тем самым крайнюю неустойчивость, шаткость, бренность всей окружающей действительности, всего падшего мира.
   Моё, вроде бы, надёжное, стабильное благополучие, благоденствие тает, как цветные миражи над зыбучими барханами Сахары. Всё зависает на тончайшем волоске. Будущее скрывается в густеющей мгле. Вместо интереснейшей учёбы и романтических спецкомандировок в далёкие, экзотические страны мне “светит” отчисление из уникальной “Конторы” и суровая армейская служба в каком-нибудь отстойном стройбате (строительный батальон) на пугающем, затерянным в дремучей тайге БАМе (Байкало-амурская магистраль).
   Далеко не факт, что, прослужив год в таёжной глуши, я смогу успешно восстановиться в нашей несравненной “Избушке”. Такие случаи бывали, но – увы! – весьма редко. Для этого требовалась конкретная, действенная поддержка “сильных мира сего”. Причём, на высоком уровне. Например, сигнал от маститого партработника из самого ЦК КПСС; приказ генерал-полковника Катышникова, начальника ВИИЯ; “особая просьба” командующего каким-нибудь военным округом; “лёгкий намёк”, озвученный влиятельным генералом ГРУ ГШ, или хотя бы телефонный звонок серьёзного функционера из Главного управления кадров(ГУК) Министерства обороны(МО). А мой отец всего лишь простой подполковник…
   Как во сне, пролетают подъём, утренняя пробежка по весёлому лесу, зарядка,
умывание, построение, завтрак, развод на занятия, боевая учёба в поле. И вот после обеда – вызов в штабной домик. Захожу в апартаменты Асташова и понимаю: началось!..
   В просторной комнате, сидя за столом, ведут беседу два подполковника и моя мама. У отца какой-то бледный, потерянный вид. Лариса Павловна – Царство ей небесное! – хотя и молчит, но выглядит совсем иначе. Она настроена бодро, твёрдо, решительно…
- Никакой комсомольской активности, никакой инициативы – лишь апатия и болото, – Чижу явно нравиться полностью господствовать в разговоре, постепенно наращивать свой натиск, плавно переходящий в генеральное наступление. – В то время как на разные шутки, проказы, дерзкие выходки энергия у него находится. Прямо-таки бьёт ключом.
- Знаю, наслышан, – тяжело вздыхает расстроенный собеседник.
- А в идеологическом плане, – начальник курса многозначительно, как некий заговорщик, оглядывается по сторонам, эффектно переходя на громкий шёпот, – скажу вам по секрету – информация об этом, наверно, поступила из особого отдела! – в личном деле вашего сына есть потрясающая запись: “НОСИТ НАТЕЛЬНЫЕ КРЕСТЫ!”
- ..! – в напряжённой, оглушительной тишине повисает густая, предельно насыщенная, бронебойно-кумулятивная пауза…
- Сплошные нарушения воинской дисциплины, систематические опоздания, какое-то внутреннее разгильдяйство – я его чувствую! – продолжает взъерошенная “птица”, заметно повышая голос. – Всё это становится, точнее, уже стало нетерпимым! – Чиж явно в ударе. – Мы не можем и не будем больше с этим мириться… Надеюсь, вы меня понимаете?
- Так точно, – вяло отвечает мой отец, совершенно обезоруженный, нейтрализованный “безупречной логикой” довольного, торжествующего Чижа.
- Нам бы хотелось как-то помягче решить проблему, в иной плоскости разобраться с ЧП, однако… Осталось только одно: 10 суток ареста и отчисление из Института.
- Быть может, следует ещё раз поговорить с ним, – невнятно бормочет бедный папа, изумляя своей растерянностью храбрую, решительную Ларису Павловну.
- Год назад я готов был сделать двух москвичей, неразлучных друзей-суворовцев, вашего сына и Певцова (старший внук маршала Жукова) младшими командирами. Но они заартачились. Глупо, упрямо отказались. Не захотели, видите ли, “стучать”, то есть докладывать мне о своих будущих подчинённых. И что мы имеем в итоге? Что стало с вашим сыном?!.. Он разболтался. Стал махровым разгильдяем. Уже побывал на гауптвахте. Отсидел 5 суток. И не исправился. Мало того. Преспокойно продолжает наглеть… Стоит в строю – и наглеет. Сидит на лекциях – и опять наглеет. Заступает в наряд по кухне – и делает то же самое… Я-то всё вижу… Остаются самые крайние меры. Иного выхода нет. Вы согласны?
- Дисциплина есть дисциплина, – отцовский голос пронизан безысходной тоской, почти отчаянием. – И если так сложилось…
   Тем временем Чиж, видя полнейшую безответность моего вконец смущённого, поникшего отца, распаляется и наседает всё больше и круче:
- О-ч-ч-чень хорошо, что у нас с вами такое взаимопонимание, – перебивая собеседника, Асташов не скрывает своего ликования. – Хватит миндальничать, жалеть злостного нарушителя. Давно пора переходить от слов к делу, принимать жёсткие, решительные меры… Будем действовать… Незамедлительно… Ваш сын получит жестокий урок, который пойдёт ему на пользу. И другим неповадно будет. Только так. По-другому нельзя…
- Значит, без отчисления никак не обойтись? – судя по тону подполковник Козырев окончательно сломлен, добит, раздавлен.
- Отчислим – и в Армию, – страшно довольный Чижик чувствует себя полным триумфатором. – Пусть послужит где-нибудь на Дальнем Востоке.
- МОЛЧАТЬ! – с этой хлёсткой, словно удар бича, командой, отданной прекрасно поставленным командирским голосом, милая мамочка оглушительно хлопает своей нежной ладошкой по столу (видел собственными глазами, как Чижа при этом хлопке буквально подбросило над стулом). – Никому – слышите?! – никому не позволю издеваться над моим сыном. Отлично знаю, какие ЧП бывают в ВИИЯ и как быстро в нужных случаях находится мягкое решение… Сегодня же маршал авиации Владимир Александрович Судец узнает о той вакханалии, которая здесь творится. Он свяжется по своим каналам с начальником Генштаба. Если понадобится, выйдет на министра обороны… И тогда вы запоёте совсем иначе. Но будет уже поздно!.. Мой муж слишком скромен, тактичен, застенчив. Я же по характеру другая… Прямо сейчас иду звонить. Всё без утайки расскажу Владимиру Александровичу. Подниму все наши связи. А степень их влияния вы определите, почувствуете на своей собственной шкуре очень скоро, через пару часов!..
   Лариса Павловна демонстративно встаёт. Но и Чиж – надо отдать ему должное – тоже не лыком шит. По сравнению с ним Макс Линдер и Чарли Чаплин – скучнейшие типы, а Штирлиц, Шелленберг, Мюллер – наивные дети. Он буквально выпархивает из-за стола, мгновенно реагируя на радикальное изменение ситуации. Моментально принимает нужное решение. Всецело перестраивается, виртуозно владея актёрским мастерством, шикарно выступая в любом амплуа – вплоть до режиссуры. Станиславский, Брехт, Мейерхольд, Михаил Чехов, Тарковский, гладя на Асташова, могли бы ещё заживо умереть от зависти…
- Позвольте, мадам. Прошу вас, сядьте, – на покрасневшем лике Чижа блуждает, бегает, играет подобострастная улыбка. – К великому прискорбию, произошло какое-то странное недопонимание, досадное недоразумение. Я, так сказать, в присутствии вашего сына… Кстати, он же суворовец, кадет, спортсмен – этакий молодец, бравый энергичный курсант… В общем и целом хороший, приятный парень… М-м-м-да… Понимаете, я… С чисто педагогической целью… Как бы в некотором роде… И-и-и… Чуть-чуть сгустил краски… Словом, неудачно переусердствовал в…м-м-м… воспитательном аспекте, имея в виду лишь одно положительное… Да что там… Короче, был неправильно понят… Сам виноват… Хе-хе-хе… Вы уж простите… Разволновался… Увлёкся… Погорячился… Умоляю вас: не стоит выносить сор из избы… Да-да… Ну, в самом деле… Мы же с вами образованные, цивилизованные, ответственные люди. Решаем одни и те же морально-этические задачи… Я всей душой искренне, несомненно за… Э-э-э… И посему… Не станем безпокоить достойного маршала. У него и без того хватает забот. Сами всё уладим в лучшем виде… В наилучшем… Поверьте…
- Вот это другой разговор, – мудрая мама, позволив себе сменить гнев на
милость, царственно усаживается в кресло, – с этого надо было и начинать…
- Давайте-ка сделаем вот как: вы привезёте сюда в следующее воскресенье новенький штык-нож. Ваш муж, полагаю, сможет достать сие оружие?
- Разумеется, – спокойный твёрдый голос мамы источает абсолютную уверенность.
- Считайте, вопрос закрыт. Забудем о плохом. Ни о каком аресте и речи быть не может. Никаких взысканий, нареканий, идеологических претензий… Бедный мальчик сурово наказан своим проступком. Он искренне раскаялся. Проникся, внял, осознал. Сделал правильные выводы и, не сомневаюсь, обязательно исправится… Я бы дерзнул сказать, уже исправился… Вы только посмотрите на него. Это же видно. Прямо душа радуется!..
   Выйдя из штабного помещения, провожаю родителей до лагерной ограды. Тепло прощаюсь с ними. Особенно, с мамой. Медленно бреду в палаточный городок, находясь под глубочайшим впечатлением от увиденного и услышанного.
   Лариса Павловна Яковлева (девичья фамилия) познакомилась с моим отцом в начале 50-ых годов прошлого века, в ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Там она работала стенографисткой в главном штабе нашей группировки, в Берлине. В совершенстве владела немецким языком. Никогда не была даже комсомолкой, не говоря уже о членстве в коммунистической партии (не к ночи будь помянута!). И, тем не менее, – вопреки системным законам Совдепии, по Промыслу Божию, – попала заграницу. Её отличала удивительная чистота, смелость, внутренняя стойкость, доблесть души. По всей видимости, эти добродетели передались ей на генетическом уровне от матери, православной подвижницы, Пелагии Григорьевны Новичковой (девичья фамилия). Огромное значение имели, несомненно, и молитвы её родного дяди по отцовской линии, иеросхимонаха Валериана (Яковлева), подвизавшегося до революции в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.
   Один из сыновей Героя Советского Союза и легендарного маршала авиации, кадет-семилетчик учился когда-то в МсСВУ (Московское Суворовское военное училище). Его офицером-воспитателем был мой отец. У него сложились великолепные отношения с прославленным маршалом, который жил в роскошной квартире, в Старой Москве, на улице Грановского. Папа мог звонить ему в любое время. И всё же навряд ли подполковник Козырев – в силу своей природной деликатности – стал бы обращаться к маршалу даже при экстренной необходимости…
   А рассудительная мама сходу “просчитала” ловкого, хитрого, изворотливого Чижика. Сходу прочувствовала, что тот, испытывая ко мне явную антипатию, руководствуется широко известным принципом: сила солому ломит. Сразу же поняла, что отец, бывший на тот момент молчаливым пленником государственной машины, партийных штампов, системных законов, в данной ситуации мне не помощник. Своевременно сделала единственно верный, спасительный ход. И результат превзошёл самые радужные надежды запрессованного курсанта…
   С тех самых пор фамилия Судец вызывает у меня благостные, светлые ассоциации. Воскрешает в сердечной памяти чарующий образ матери. Возвращает чудесные годы курсантской юности. Побуждает вновь и вновь неустанно размышлять о таинственном водительстве Промысла Божия, о неисповедимости Путей Господних…
   В воскресный день будущие офицеры из кузницы кадров для ГРУ ГШ собрались, как обычно, на “трибунах” лагерного стадиона. Там они встречали приехавших родителей, родственников, друзей, знакомых. Мирно восседали на длинных деревянных скамьях. Вкушали привезённые снеди и деликатесы из домашних запасов. Там и сям добрые дяди и тёти, прибывшие к своим любимцам, бережно извлекали из сумок и авосек бутерброды с колбасой, сэндвичи со сливочным маслом и сыром, окорока и буженину, копчёную осетрину, фаршированных уток, жареных цыплят, заграничные сервелаты, маринованные грибы, шоколадные конфеты, аппетитные куски изысканных тортов.
   А моя мамочка ласково окинула нежным взглядом любимого сына. Аккуратно достала из изящной дамской сумочки загадочный матерчатый свёрток. Развернула, и…
   Стальное лезвие задорно, победно блеснуло на солнце. Ближайшие соседи невольно обратили пытливые взоры в нашу сторону. Сидящие по соседству миловидные девушки замерли в немом изумлении. Я же восхищённо разглядывал, неотрывно созерцал совершенно новый штык-нож, вчера или позавчера взятый с армейского склада, ещё пропитанный оружейным маслом…

            Россия. База “Ч”. Декабрь 2019 года.