Часть пятая. АЯТ
XXII. СМЕРТЕЛЬНАЯ ОШИБКА
День перешел во вторую половину и стал быстро клониться к закату, хотя жара от этого нисколько не уменьшилась. К тому времени Аят уже была изгнана из дома и очутилась за воротами на самом солнцепеке. Причиной ее изгнания послужил следующий разговор:
– Век бы смотрела, какая ты пригожая, – сказала Аят, одобрительно глядя на Наргис. – Повезло же твоему мужу! И тебе с мужем повезло. Это как же нужно тебя любить, чтобы при таком достатке не завести себе вторую жену? А твой муж тоже хорош собой?
– Ты же его видела, – усмехнулась Наргис, не сразу сообразив, что это оскорбление. – Или не разглядела?
– Я видела двоих, – возразила Аят. – Один уехал на двуколке, другой на рыжем коне. Какой из них? Ты обоих провожала.
– На рыжем коне, – ответила Наргис, хотя Иса уехал на двуколке. Она так ответила, помня просьбу Исы никому не рассказывать, куда он испарился. Все еще машинально пыталась усидеть на двух стульях.
– Красавчик. Ах, как понравился мне этот жеребец, прямо не могу. А надолго уехал муж? Так хочется еще раз увидеть его быстроногого красавца.
– Надолго.
– Жаль. Ну, я никуда не тороплюсь; подожду его возвращения.
– Только не здесь, – отрезала Наргис, сжимая кулаки. – Долгая свадьба тебя танцевать не научила?
Так она поставила Аят на место, напомнив, что бродяжничество должно было научить ее хорошим манерам. Знай свое место и веди себя скромней! Долгая свадьба научит танцевать, а нет – Наргис научит. Давно пора было этой нищенке и честь знать.
– Я посижу на улице, – поспешно согласилась Аят. – Благослови, чем можешь, на дорожку.
Наргис насыпала ей в руку горку серебряных монет. Это было слишком много для нищенки и не слишком много для целительницы. Открыла ворота.
– Зачем тебе ждать моего мужа? Лучше уходи.
– Не могу. До заката невозможно.
– Кто ты?! – воскликнула Наргис, вздрогнув при слове «закат». Прозрачный намек на предсказание цыганки возродил все ее подозрения. – Что ты хочешь от нас? Что тебя сюда привело?
– Твое пророчество, – серьезно ответила Аят. – Исе был определен другой, более поздний срок, но ты сама сдвинула его.
– Этого не может быть! Пророчество было просто шуткой. Тут какая-то ошибка!
– Ошибки нет. Иса был поручен мне сегодня утром.
Гневно вскрикнув, Наргис вытолкнула ее на улицу и с силой захлопнула ворота. Лязгнула тяжелым засовом. Пусть даже так, ничего в своих планах она менять не собирается. Вестница послана не к ней. Все уже решено. Пусть ждет сколько угодно, улица ничья.
Упрямо сдвинув брови, она направилась к дому, чтобы уложить драгоценности в большую английскую шкатулку с замочком. Затем, действуя в каком-то тумане и споря сама с собой, она укладывала в дорожную сумку платья и смены нижнего белья для себя и ребенка, раздумывала, сколько взять денег на дорогу, а сколько оставить Исе. Беспокойство все больше охватывало ее. Совсем недавно она была уверена, что никому в мире не причиняет зла. И тем более она не желала зла мужу, даже думать об этом было по ее мнению грешно, – но она желала счастья себе! Каким-то необъяснимым образом оба этих желания вошли в противоречие, и жизнь Исы оказалась под угрозой. Но ведь это же был невинный розыгрыш, твердила себе Наргис, намеренно передергивая факты, потому что пророчество не было невинным розыгрышем. Хорошо изучив характер Исы, она просто нашла надежный способ удалить его из дома. Она наперед знала, как он поступит, только и всего. А теперь их дом стережет эта… нечисть. Упорно ждет Ису. Значит, права была цыганка, что они накликали беду? Может, в природе нет никакого невинного обмана, и все обманы имеют продолжение?
Из-за этих мучительных раздумий у нее разболелась голова. Лоб стянуло железным обручем, виски жгло раскаленными головешками, мозги пылали. Превозмогая боль, она твердо сказала себе, что раз ее бегство дело решеное, не время раскисать. Иса уже позаботился о себе, теперь ее очередь. Скоро приедет Гамаль и увезет ее в Кордову, где они будут счастливы. О своих сомнениях она не проронит ни слова, слишком впечатлительная и нежная у него была душа и Наргис не хотела ее ранить. Этот прекрасный добрый юноша, которым она, по правде говоря, немного управляла, был не такой, как все остальные. Это был настоящий ангел, а она – она всегда стремилась командовать, такой уж был у нее характер.
Но, уже почти успокоившись и настроив себя на прежнюю волну, она вдруг с ужасом вспомнила, что Гамаль приедет к ней на рыжем коне, переодевшись Исой и выдавая себя за Ису, а значит ошибочно примет смерть согласно пророчеству! При этой мысли Наргис так и села. Ее как обухом по голове ударило, по телу разлилась противная слабость. Аят разбираться не станет. Она только что выяснила, на чем уехал «муж», ведь Наргис ответила: «На рыжем коне», замкнув круг и запутавшись в собственном обмане. Что она наделала! Зачем выгораживала Ису? В ее интересах было ответить: «На двуколке». Теперь Аят будет сидеть как пришитая до захода солнца, и ждать рыжего коня!
XXIII. КОРШУН
Эта мысль была подобна крушению. Погибнет Гамаль – и не будет у нее никакой Испании. Ничего не будет. Второго шанса судьба ей не даст. Наргис не знала, что Гамаль уже погиб.
Она вышла во двор, чтобы взглянуть на солнечные часы, которые они с Гамалем договорились соорудить, воткнув в землю палку и приняв за точку отсчета направление на священный город, лицом к которому пять раз в день, читая молитву, поворачиваются мусульмане. Эти импровизированные часы для синхронизации семейной жизнедеятельности (по сути таймер), как и многое другое тоже придумал Иса, а Наргис и Гамаль лишь воспользовались его смекалкой. Чем дальше такие часы находились друг от друга, тем менее точны они были. Время еще было, тень от палки не доползла до условленной отметки, но действовать следовало без промедления, пока еще можно было изменить план и повлиять на ситуацию. Но как повлиять? Решение пришло, когда ее взгляд упал на клетку с голубем. Она снова кинулась в дом, взлетела, как растрепанная фурия на второй этаж, к ларцу с письменными принадлежностями, повторяя про себя обещание Гамаля: «Я смогу тебя защитить, я смогу тебя защитить». Защита понадобилась ему самому.
Она лихорадочно написала на куске пергамента: «Пришли к дому слугу, сам жди меня за холмом у колодца. Умоляю, любовь моя, сделай, как я прошу или быть беде». Такая импровизация не нарушала ее замысел сбить с толку свидетелей, ведь у колодца день и ночь велась оживленная торговля водой, и недостатка в свидетелях не было. Но надежных не останется ни одного, если дойдет до суда, а понадобится целых четыре! Она не была уверена, что Гамаль все еще находится в табуне и что письмо с голубем попадет к нему в руки, но сейчас ей хотелось действовать, действовать, действовать не раздумывая. Она была на взводе. Сидеть и ждать, сложа руки, было невыносимо. Чем она рисковала, даже если письмо будет кем-то перехвачено? Ничем. Голубем. При всеобщей неграмотности, письмо вряд ли будет прочитано вовремя, а может вообще затеряется.
Голубь взмыл ввысь с привязанным посланием. Отдохнуть он еще не успел и шумно хлопал крыльями. Лететь не хотелось. Хозяйке дважды пришлось подбрасывать его кверху, и оба раза он тут же возвращался во двор, один раз в свою клетку, второй раз на грудь хозяйки, дрожа и обнимая ее крыльями. Третья попытка закончился трагедией. Черной молнией пронеслось что-то в воздухе и на голову Наргис посыпались голубиные белые перья. Коршун дождался желанную добычу, над двором закружился нежный пух. Наргис закричала и замахала руками, чтобы испугать хищника и заставить его разжать когти, но он даже не удостоил ее взгляда и грузно спланировал куда-то за забор, издав мелодичную победную трель, похожую на ржание жеребенка.
Она не знала, сколько времени просидела во дворе, глядя в одну точку и машинально вертя в пальцах подхваченное перышко. Голова была пуста, как барабан. Ни единой мысли. Потом она вспомнила, что это была уже вторая смерть за сегодня (первой умерла лягушка), необходимая, чтобы снять с сына временное проклятье и эта мысль принесла ей заметное облегчение. Прямо гора с плеч свалилась. Она уплатила долг смерти за его выздоровление! Аят могла после этого бесследно исчезнуть, ведь ее появление здесь по ложному пророчеству было трагической ошибкой. Ангел смерти мог отозвать ее обратно. Мгновенно уверовав в эту чудесную возможность, Наргис с надеждой выскочила на улицу, даже не опустив на лицо черную вуаль.
Улица была как прежде скучна, малолюдна и продолжала сиять слепящей белизной. Три женские фигуры, закутанные в черное от макушки до пят, дружно повернулись в ее сторону. Опустив платок на плечи, простоволосая Аят сидела сбоку от ворот перед глубокой оловянной тарелкой, в которой блестела вода. Над водой, взъерошив перья на шее, стоял коршун и полоскал в ней свой янтарный кривой страшный клюв с загнутым черным кончиком. Вода была розового цвета. Огромные когти хищной птицы были вымазаны бурой кровью, на которую пучками налип белый пух. Кучка белых перьев и две скрюченные лапки, печальные останки почтаря, виднелась чуть дальше за Аят. Перья вздымались, словно владелец их еще дышал, и шевелились как живые. Их шевелил ветер.
– А-а, смотри, – сказала Аят, обернувшись на скрип петель. – Совсем ручной. У господ соколиная охота, а у нас своя, не хуже. Хорош красавец? Еще год назад умещался на моей ладони. Пей, пей, мой ангел. Пустила его немного полетать, когда зашла к тебе.
Наргис почувствовала подступающую к горлу дурноту. Коршун оторвался от воды, поднял голову и посмотрел на Наргис недобро и пристально. Потом широко раскрыл клюв и коротко крикнул ей что-то пронзительно-яростное, не похожее на птичью трель. Во рту как живой гневно дрожал толстый черный язычок.
– Ну, будет, будет! Вот я тебе! – рассмеялась Аят. – Раскричался!
Наргис молча сжимала кулаки.
– Смотри какой, все понимает. Чем-то не нравишься ты ему, – сокрушенно сказала Аят и привычным движением накинула на голову коршуна маленький кожаный клобучок. Очутившись в полной темноте, коршун успокоился. И вовремя – по дороге зацокали подковы. Вдалеке показался понурый ослик с двумя пузатыми бурдюками, привязанными к нему с обеих сторон. В бурдюках плескалась вода. За осликом, спотыкаясь, плелся сухой как щепка старик с красным лицом и длинными белыми усами и монотонно выкрикивал унылым голосом:
– Вода! Вода! Кому воды?
Наргис и Аят посмотрели друг на друга и одновременно сделали одно и то же: Наргис накинула на лицо черную вуаль, Аят подняла с плеч на голову спущенный платок и надела маску. Будь они хоть трижды королевами, ничего бы тут не изменилось. Даже самый последний мужчина стоял в иерархии выше их. Ни одна правоверная, уже выйдя из детского возраста, не могла показать при свидетелях свое лицо постороннему мужчине и остаться в живых. Муж даже через «не хочу» должен был отомстить за свое оскорбление и жене и мужчине. Просто разводом здесь дело не ограничивалось, таковы были строгие правила. Заложниками этих правил были все без исключения. Тяжело жилось женщинам, но и мужчинам жилось не слаще.
– Вода! Кому воды?
Мимо них прошаркали шаги, процокали копыта. Сырые бурдюки крепко смердели козлиной шкурой. Женщины черными статуями стояли и, опустив глаза, ждали пока пройдет водонос. Наконец голос его затих вдали, остался лишь противный запах бурдюков. Раздраженно откинув с лица черную вуаль, Наргис заметила, как три кумушки у дома напротив сблизили головы и о чем-то зашептались.
XXIV. ВСАДНИК
Глядя на тот достаток, которым окружил ее Иса, Наргис не раз задавала себе справедливые вопросы: «Почему я никак не успокоюсь? Что мне надо еще? Чего мне не хватает?» Она была уверена, что те же темы обсуждают и соседи, не зря же эти недоброжелательницы так красноречиво поглядывают на нее через улицу. Они видели окружающий мир иначе, чем она. Не замечали его убожества и своего положения, не мечтали о чем-то большем. Их не возмущала творящаяся вокруг несправедливость, они мирились с ней и жили в ладу с собой. Возможно, они родились на свет как раз для того, чтобы ползать на брюхе, но только не она. Она была другой. Ей легче было умереть. Наргис не знала, почему уродилась такой гордячкой, но на вопрос: «Что тебе надо еще?» у нее вместо ответа в памяти сразу возникала суровая женщина, мать Исы, будущая свекровь и ее грубый окрик: «Подожми ноги! Подожми ноги!» Так Наргис выбирали в невестки.
Происходило это в бане, в день женских посещений. Кто уже забыл, хамам – это общественная баня, где велась интересная жизнь, наполненная смыслом и откровенными разговорами. Здесь можно было раз в неделю отдохнуть от угнетающей мужской власти, распустить по плечам волосы, покрасоваться голыми телами, завернутыми в большие красивые полотенца, пококетничать, попить с подружками чай со сладостями и даже покурить кальян. Хамам был заменой театров, балов, путешествий. Сыновьям здесь присматривали будущих невесток. Это было удобно, в бане видны все физические недостатки. Старшие с младшими не церемонились. Первым делом заглядывали в открытый рот. Зубы должны быть здоровыми. Потом волосы. Они должны блестеть и быть прочными. Прочность волос проверялась надежным бабушкиным способом. Встав на скамейку, будущая свекровь накручивала на кулак волосы предполагаемой невестки и заставляла ее, поджав ноги, повиснуть на волосах. Если свекровь была мегерой, она брала прядь потоньше, если нормальной, то прядь потолще, потом все смотрели, сколько вырванных волос осталось в кулаке. Обступив расстроенную девушку, разглядывали родинки на теле, чтобы их было не слишком много, белки глаз, чтобы не были желтыми, ступни, чтобы были узкими, пальцы, чтобы были длинными, щупали кожу, заставляли наклоняться. Любое отклонение от общепринятых канонов красоты снижало будущую стоимость невесты в денежном выражении. Не мужчины, а женщины на самом деле оказались настоящими хранительницами общественных традиций. Я терпела, и ты потерпишь, неустанно твердили они молодым девушкам. Эта фраза стала всеобщей жизненной позицией. Наргис помнила, как едва сдерживала слезы. Она не хотела, чтобы это унижение повторилось у ее детей. Рана нанесенной обиды, которую давно следовало выбросить из головы, никак не заживала. Наргис никогда ничего не забывала.
Громкий топот копыт прервал мимолетный поток неуместных сейчас воспоминаний. Конь мчался с той стороны, где недавно затих унылый крик водоноса. Видно его еще не было, зато прекрасно было слышно, как всадник нахлестывает коня. Коршун беспокойно пискнул и слепо завертел головой, переминаясь с ноги на ногу. Аят живо вскочила. Движение, которое она сделала, ожидая появления всадника, было таким, словно она расправляла невидимые крылья. Лицо ее скрывала маска, но Наргис показалось, что она заметила, как остро блеснули ее глаза, как заострился, раздвоился и удлинился из-под маски маленький круглый подбородок. У нее перестало биться сердце.
Существует два вида вестников, подчиненных всесильному ангелу смерти Азраилу. Одних зовут Назиат, что значит «вырывающие», других Нашитат, «извлекающие». Первые вырывают душу с корнем, вторые аккуратно и нежно извлекают ее из безжизненного тела. Одни безжалостно низвергают душу в Ад, другие сопровождают ее в Рай. Одни воняют падалью, от других приятно пахнет. Наргис не знала, как это произойдет сейчас, будут ли греметь громы и сверкать молнии. Как все люди того времени, она была очень суеверна и всю жизнь готовилась к чему-то страшному.
Несмотря на это, рука ее сама нырнула в потайную прорезь платья и выдернула из серебряных ножен изящный стальной кинжал, с которым она никогда не расставалась. Время было такое, все были вооружены. Сталь лязгнула о ножны. В мозгу возникло видение: кинжал бьет Аят между лопаток. Сердце снова гулко стукнуло о грудную клетку. Не спуская глаз с намеченного места удара, Наргис сделала неслышный шажок вперед, заходя Аят за спину. Движение было больше инстинктивным, чем обдуманным. Глупо было на что-то надеяться, выйдя с простым кинжалом против демона да еще при исполнении, но Гамаля больше некому было защитить.
Обе застыли в ожидании рыжего коня.
XXV. ПЕЧАЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ
Сопровождаемый облаком пыли, всадник ворвался в поле их зрения из-за поворота, который делала улица. Увидев, что оказался в прямой видимости, он гикнул, ударил скакуна немытыми босыми пятками и пустил его в галоп, рисуясь своей удалью, явно актерствуя и наслаждаясь тем впечатлением, которое он предположительно производил на зрителей. И конь, и наездник были Наргис незнакомы. Конь был неказист, одежда всадника проста, а ноги босы, но в хурджуне, притороченном к седлу, мелодично звенело золото. Резко осадив коня перед воротами, он молодецки спрыгнул наземь, утонув в вихре поднятой пыли, а когда вынырнул из нее, Наргис едва успела прикрыться вуалью. Это был Касым, слуга Исы, прибывший из табуна. Он сиял счастливой улыбкой, хотя изо всех сил старался напустить на себя суровость и казаться озабоченным и хмурым, как подобает настоящему мужчине.
– Иса дома? – деловито спросил он, снимая с коня хурджун и многозначительно встряхивая его, чтобы Наргис, а также все остальные, кому посчастливится, могли услышать приятную звонкую мелодию. – У меня для него печальное известие.
– Исы нет, но есть я, – коротко буркнула Наргис и посмотрела на Аят. Подбородок Аят уже снова округлился, вернувшись под маску, а вот уши наоборот навострились. Она так и замерла, приоткрыв рот от любопытства.
– Что случилось?
Касым набрал в грудь побольше воздуха и мысленно отставил руку, как это делают знаменитые ораторы. Простофиля родился актером, это было написано у него на лице.
– Не здесь, – сказала Наргис.
Он осекся с кислой миной, но она уже отворяла ворота. Потом ворота захлопнулись, отрезав их от улицы. Последнее, что увидела Наргис в уменьшающуюся щель перед тем как сомкнулись створки, были искрящиеся откровенной иронией глаза Аят, устремленные на нее.
Дело шло к вечеру и тени сильно удлинились. Только центр двора, где торчала палка солнечных часов, был залит ярким светом, остальная часть двора погрузилась в живительную тень и быстро остывала после изнурительного дневного зноя. Время бежало.
– Ну, – сказала Наргис. – Не тяни!
Вместо ответа Касым кинул к ее ногам хурджун с золотом, словно он был герой-любовник, а Наргис – возлюбленная. Жест получился широким. Он был бы еще шире, если бы это было его золото.
– Вот, – важно сказал он. – Выручил в два раза больше, чем Иса рассчитывал. Ого! Касым отлично умеет торговать. Поручите мне все ваши коммерческие операции и я вас живьем засыплю золотом.
Наргис стояла и смотрела на него сквозь вуаль, сжимая зубы. На его белые от пыли ноги и самодовольное лицо. Он угадал направление ее взгляда и небрежно кивнул, как бы признавая, что не идеален.
– Видишь, в каком я состоянии? Кто-то пытался напасть и отобрать золото. Я и в лицо их не увидел, так они бросились наутек, когда я развернул против них коня. У меня рука тяжелая, троих оставил на месте, правда в схватке разодрал одежду, пришлось с убитого снять, переодеться. Да и конь Исы немного пострадал…
Он замолчал. Его смущало ее молчание. Он как с черной статуей разговаривал.
– Давай ближе к делу. Что у тебя за печальное известие? – спросил его ледяной голос из-под вуали.
– Знакомый караванщик, которого я встретил по дороге, рассказал, что отец Исы умер сегодня утром в городе. Если Иса хочет успеть проститься, ему нужно поспешить.
Правила предписывают правоверным хоронить своих покойников в день смерти, максимум перед заходом солнца. Изначально это диктовалось жарким климатом, потом стало традицией.
– Иса уже поспешил. Где рыжий конь и одежда, которую я тебе дала?
Глаза Касыма забегали. Фантастические объяснения, которыми он запасся, способны были только разгневать Наргис, судя по ее настроению и металлу в голосе. Ее крутой нрав был отлично известен каждому. Легче было объясниться с Исой. Касым стал невнятно что-то бормотать.
– Ладно, – нетерпеливо прервала его Наргис. Она и так знала, куда делись конь и одежда, просто хотела поскорей от него отделаться. – Расскажешь потом. А сейчас уходи.
Его вмиг как ветром сдуло. Хлопнули ворота. Она услышала, как вдоль забора поспешно процокал его конь, немного замешкавшись возле Аят, которая задала всаднику какой-то вопрос. Что это был за вопрос, Наргис было безразлично. Сколько душевных сил человеку отмеряно для жизни? Сколько нужно нервов? Сколько всяких неприятностей может выдержать слабая женщина за один-единственный день?
Она посмотрела на хурджун с золотом, брошенный как какой-то мусор посреди двора, и равнодушно подумала, что немного золота нужно присоединить к уже собранным в дорогу вещам. Но зачем? Вместо этого она с силой пнула его в бок. Несколько монет выкатилось и покатилось туда, где был начертан круг и торчала палка. Тень от нее уже перешла намеченный рубеж, за которым было все или ничего. И скорее всего Гамаль был уже где-то очень близко, скача во весь опор и не подозревая о смерти, коварно поджидающей его возле ворот. Как могла Наргис этому помешать?
Тут с ней случилось наваждение. Ей привиделось, что она ходит по двору и собирает в хурджун выкатившиеся монеты, выдергивает ставшую ненужной палку из центра круга, а сам круг затаптывает, заравнивает ногой, ищет метелку, чтобы подмести двор, но вдруг отчетливо увидела себя со стороны. Она неподвижно стояла на том самом месте, где ее накрыло видение и, прижав руки к груди, горько рыдала в три ручья, а во дворе ничего не изменилось: палка, сумка, монеты. В этом рыдании было все, что скопилось за сегодня, даже умерший свекор, отец Исы, который всегда был добр к ней, когда свекровь не видела.
А на пороге дома застыли дети. Гасанчик с округлившимися глазенками и девочка постарше, которую Наргис наняла присматривать за ним во время болезни. Держась крепко за руки, они испуганно смотрят на нее.
Тут слезы ее мгновенно высохли.
XXVI. ВОРОНОЙ
Детей она в последний раз слышала, когда на втором этаже писала сообщение Гамалю. Они играли в соседней комнате. Она даже видела их краем глаза. Гасанчик якобы собирался на войну, а девочка, которая была выше него на целую голову, провожала, держа в руках какой-то сверток, имитирующий младенца. Их беззаботные звонкие голоса были хорошо слышны и не внушали опасения.
Вообще-то Наргис считала себя хорошей матерью. Удивительно, что по воле Аллаха ей пока никак не удавалось снова забеременеть, о чем она, познакомившись с Гамалем, перестала сожалеть, а увидела перст судьбы и хорошее предзнаменование. Что-то должно было в ее жизни поменяться. Обычно все свое свободное время она посвящала ребенку, но сегодняшний день по понятным причинам сложился иначе. Он оказался переломным. Гасанчика она почти весь день не видела, поэтому ей стало как-то не по себе, что она испугала его своим плачем. Не такой жалкой он должен видеть мать. Она поспешила сделать к нему несколько шагов, протягивая руки, чтобы прижать к своему сердцу, спрятать на своей груди, успокоить. Ее улыбка даже сквозь слезы способна была растопить лед. Но, возможно, порыв ее оказался слишком эмоциональным. Дети попятились.
Первой попятилась девочка. Взгляд Наргис упал на ее сверток, имитирующий младенца. Из свертка торчала окоченевшая лягушечья лапка, растопырившая в предсмертной судороге крошечные серые пальчики. С Наргис случилась истерика. Закричав от ужаса и отвращения, она налетела на девочку, схватила за плечи и, награждая тумаками, волоком стащила с крыльца, протащила за шиворот по двору и выставила рыдающую на улицу. Швырнула в спину свертком с дохлой лягушкой. Посоветовала никогда больше не попадаться ей на глаза. Гасанчик на крыльце тоже громко рыдал и топал ногами. Наргис обернулась и крикнула, чтобы он немедленно прекратил орать и вернулся в дом, пока она не всыпала ему хорошенько. Ее трясло от злости. В ответ Гасанчик заревел с новой силой.
– Легка война для зрителей, – сказала Аят, сидевшая сбоку от ворот. Встряска с детьми не прошла для Наргис бесследно. Ее захлестнуло отрицательной энергией. Именно в этот момент она, наконец, сделала свой фатальный выбор.
– Сидишь? – спросила она. – Ждешь? – спросила она. – Высматриваешь рыжего коня? Зайди, у меня к тебе важный разговор.
Аят молча поднялась, взяла оловянную тарелку и засунула ее в дорожный мешок. Затянула ремешок. Пусть дальнейшее свершится без нашего участия. Мало чести оказаться свидетелем того, как жена предает своего мужа. Лучше понаблюдаем за большим роем черных жужжащих мух, что в волнении вьются над останками бедного почтаря. Посмотрим, как хоботками до блеска отшлифовываются косточки. Послушаем куски фраз, врывающихся в это мрачное «жжж», заполняющее улицу. Попробуем угадать по обрывкам их смысл.
– Жжжжж… отец. Исе отошел дом в оазисе. Уже пять часов он находится в пути… жжжж, успеешь исполнить предсказание… жжж! Немедленно!
– Жжжжж! Зачем тебе?
– Ты запуталась с нашими домами. Ты должна была встретить его на том пороге.
Аят хмуро смотрит в пол, Наргис убежденно заламывает руки. Рой жужжит.
– Конь.
– Единственный.
– Конь… жжжж!
– Успеет. Он один способен тебя туда домчать.
Дальше, приложив ухо к теплой створке, нагретой солнцем за день, уловим скрип открывающейся двери конюшни. В замочную скважину увидим кусок двора и набитый золотом хурджун на земле. Через несколько минут послышится стук копыт, станет виден черный глянцевый круп, лоснящийся как китайский шелк и раздастся такое же шелковое ржание. Мелькнет белый хвост и косматая белая грива. Вороной конь, живое воплощение величия арабской скаковой породы лошадей, совершенно по-лебединому изогнув мускулистую гибкую шею, торжественно выплывет из ворот на улицу. Равный ему скакун на свет еще не рождался.
Аят держала поводья, смотрясь в седле так же нелепо, как белка на верблюде. Ее губы напряженно срослись в одну тонкую ниточку, но руки были тверды – она явно умела обращаться с лошадьми. Вороной жеребец послушно взял с места в карьер, едва Аят коснулась его пятками, и со сказочной быстротой исчез за белыми холмами, оставив в воздухе колеблющуюся пыль. Только черный коршун, раскинув крылья в небе, еще некоторое время указывал направление его движения, пока сам не превратился в едва видимую точку. Наргис провожала их глазами. Она нисколько не сомневалась, что Аят обгонит Ису и, как было предсказано, встретит его на пороге дома. Она горько об этом сожалела, но одновременно ощущала огромное облегчение от того, что, выбрав Гамаля, пришла к полной определенности. Она все могла объяснить. У нее были оправдания. Наргис мысленно называла их «любовью».
Снесся вниз все собранные в дорогу вещи, она провела два с лишним часа в полном оцепенении во дворе в ожидании Гамаля. Она была словно оглушена своим предательством и никак не реагировала на многочисленные приставания Гасанчика, пока он не сказал, что проголодался, тогда она нехотя поднялась, чтобы принести ему чего-нибудь холодного, бобов и мяса, например. Уже темнело. Глядя вокруг она не понимала, что еще могло вмешаться в их планы, ведь все препятствия были уже устранены. Тревога липким холодным слизняком вползала в душу, но она каждый раз усилием воли отбрасывала ее прочь. Так она боролась с собой, пока случайно не наступила на хурджун Касыма, который валялся под скамейкой. Он оказался удивительно тощим. Наргис схватила его: вне всякого сомнения, это был тот же самый хурджун, но в обоих его отделениях не нашлось ни единой монеты, все золото исчезло. Это казалось волшебством. Она трижды безрезультатно обшарила весь двор, после чего силы покинули ее. И хотя эта ужасная потеря, равная половине их имущества, ничего не меняла для нее лично, потому что на первом месте у нее так и остались мечты о Кордове, эмоционально она перегорела.
Оставим ее и вернемся на два часа назад. Перенесемся в красные пески.
XXVII. СЕСТРЫ
Как сказано в Священной Книге, обращенной к мусульманам: «О, вы, которые уверовали! Не приближайтесь к молитвам, когда вы пьяны и пока не будете понимать, что вы говорите».
В маленьком бурдюке из желудка степной козы плескалась брага – перебродивший с изюмом сок финиковой пальмы и цыганка уже трижды крепко прикладывалась к ней, прячась вдали от большой дороги под огромным красным песчаником, за которым начиналась пустыня красного цвета из-за обилия песка с содержанием окиси железа. У местных жителей она пользовалась дурной славой. Они предпочитали белые меловые холмы, окружающие селение Наргис, твердые гипсовые равнины, бывшие дном высохших древних озер или желтые кварцевые пески, простиравшиеся без конца и без края вокруг главного оазиса. Шанс встретить в красных песках кого-то из знакомых стремился к нулю.
Цыганка зевала. Глаза слипались, в голову лезли дурные мысли. Но терпения ей было не занимать и до условного сигнала, который мог прозвучать в любой момент, она развлекалась то бражкой, то воспоминаниями, по обыкновению машинально нанося на твердый песчаник причудливые знаки и узоры своим стилетом. Эти узоры и знаки ничего не означали, хотя люди всегда принимали их за магические. Градус невежества тогда зашкаливал. Кто поумней, пользовался этим.
Цыганка снова зевнула и потянулась к бурдюку. Что она слышала о пьянстве от умных людей, столпов ислама? Такой, например, рассказ. Однажды пророк спросил своих сторонников: «Иблис желает заронить вином вражду среди вас и пьянством отвратить от молитв. Удержитесь ли вы?» В ответ на это все дружно закричали: «Аллах свидетель, мы бросили пить!» Все, в чьих домах хранилось вино, вынесли его на улицу. Пророк прошел и сам ножом взрезал кожаные бурдюки. Повсюду текли розовые ручьи; на протяжении недели запах ядовитого зелья стоял над городом. В тот день пророк торжественно произнес речь, в которой проклял вино и проклял тех, кто пьет, гонит и торгует им. Так началась тысячелетняя эпоха воздержания.
Цыганка хлебнула и закашлялась. Глоток попал не в то горло, этого еще не хватало. Воздержание было не ее коньком, да она и не была мусульманкой. В этот момент ее, наконец, негромко посвистели. Осторожно выглянув из-за разросшихся кустов молочая, она увидела иссиня-черного жеребца с белой звездой на лбу, белым хвостом и белой гривой, нетерпеливо гарцующего на солончаке и всадника с коршуном на руке. Коршун сидел, вцепившись когтями в толстый кожаный нарукавник. Всадник и конь походили на кентавра, слившись черной одеждой и черной мастью в единое живое существо. Одежда наездника была женской, фигура нелепой, ножка, вдетая в стремя, небольшой. Это была Аят. Она беспокойно оглядывалась, посверкивая на солнце маской сиреневого цвета, пока не услышала ответный свист из кустов, после чего тронула коня и подъехала к большому валуну, с которого цыганка ловко спрыгнула на круп вороного и пристроилась вплотную к всаднице, обхватив ее руками. Они отъехали, сначала рысью, потом все быстрее и быстрее разгоняясь, давая размяться скакуну. Звенели, взлетая вверх-вниз цыганские золотые побрякушки. Путь лежал за красные пески, подальше от селения, с расчетом сделать крюк и вернуться на большую дорогу, присоединиться к какому-нибудь каравану. Солнце садилось, небо стало пурпурным, пески сделались оранжевыми. Великое буйство красок, дарованное Аллахом. Через час им наскучило это однообразное великолепие. Надоело болтаться и подпрыгивать в седле, захотелось отвлечься. Первой нарушила молчание Аят.
– Так я и не поняла, что она затевала, просто удачно подыграла, подчиняясь обстоятельствам. Делала умное лицо. Она сама навязала мне коня.
– А тебе не все равно? – живо откликнулась цыганка. – Главное, что мы сумели поживиться. Едва она обратилась ко мне за обманным предсказанием, я решила воспользоваться этим. Она замыслила недоброе, а когда у человека совесть нечиста, его легче провести, он ни о чем другом думать уже не в состоянии. Всему верит, ничего не замечает. Лучше скажи, ты драгоценности взяла?
– Нет.
– Почему? Мы же с тобой договорились: я прихожу и заговариваю зубы, ты в это время обчищаешь дом.
– Ты разве не знаешь, как тут устроены жилища? Твое появление застало меня в меджлисе, откуда нет входа в основной дом, кроме как через двор. А во двор я при вас выйти не могла.
– Ты хоть понимаешь, какой шанс мы с тобой упустили?! – с упреком воскликнула цыганка.
– Понимаю, – Аят заулыбалась. – Ничего я не упустила. Дождалась своего часа, когда она возилась в конюшне, седлала этого красавца. Ох и всыплет ей муж, когда вернется!
– Чем же мы поживились? Этим чудом что ли?
– И им тоже. Не волнуйся, сестра, мы с тобой сказочно богаты. Гляди, их тут целый мешок!
Она вынула из мешка новенькую золотую монету и на полном скаку подкинула ее в воздух. Монета, вращаясь, сверкнула в луче заходящего солнца аверсом, реверсом, ребром и упала в подставленную ладонь цыганки. Та крепко сжала кулак и жадно рассмеялась. Солнце погасло. Последний лучик осветил волнистые дюны вдали и на их гребне, на фоне темно-синего неба они увидели длинную цепочку верблюдов и крошечные черные фигурки людей. Натянув повод, Аят повернула коня к дюнам, сдавила ему брюхо пятками, и они средней рысью пустились вдогонку уходящему каравану.
15.03.2019