Часть 4 ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Глава 1 Скупцы и расточители
До полудня Тартюф шел сам, а с полудня мне пришлось тащить его на своем горбу, проклиная всех на свете, в особенности бесов и тиранов с Кровавой речки. Клюку он потерял при переходе через бурный ручей и сам чуть не утонул, хотя воды там было по колено. За эти дни Тартюф ничем себя не запятнал, что было важно по условиям игры, но ему с каждым часом становилось хуже. Я совершенно выбился из сил. Мне до сих пор никто не попадался в жизни, кто прилагал столько усилий, чтобы попасть на небо, как это делал я. Да чтоб оно перевернулось!
Мы сделали привал. Теперь мы часто делали привалы. Пока я обвязывал свои разбитые в кровь ноги грязной тряпкой, стоптав стандартные, положенные римским сенаторам открытые сандалии, Тартюф предался размышлениям.
– А Люций значит «лютый»? – спросил он вдруг, поставив меня в тупик этим вопросом. Во-первых, я не знал, какой вывод последует за моим ответом, а во-вторых, я никогда не думал о значении своего имени.
– Не знаю, может быть. А что? Какая разница?
– Нет никакой, – поспешно успокоил он меня. – Я просто так спросил. А ты давно в Аду?
– Больше чем ты. Несколько тысяч лет.
– Ого! Я думал я здесь старожил. Теперь понятно, почему ты так хорошо ориентируешься тут. Нам далеко еще до Стикса?
– Четыре полных круга. Очень далеко.
– А что за грешники находятся на этих кругах?
Я ознакомил его по памяти с древним циркуляром Люцифера, с наслаждением растянувшись на траве и подложив под голову руки. Все мои кости ныли, ступни горели. Он рассмеялся, тоже развалившись.
– Наверное, ты хотел сказать не сладострастники, а сластолюбцы? На втором круге.
– Да какая разница? – буркнул я. Этот зануда начинал действовать мне на нервы. В циркуляре было ясно написано «сладострастники». Смешное слово.
– Ну как же? Подумай хорошенько, – Тартюф сорвал и закусил травинку. – Ведь слово сладострастие означает качество страсти и суть его – качественная работа. Это ненаказуемо. Всегда карают за количество. Чем больше у мужчины женщин, тем больше он сластолюбив; так же и женщины. Мы порицаем множественность связей. Кто больше грешен – тот, кто съел одну конфетку и получил от ее сладости и вкуса неземное наслаждение, или тот, кто как свинья в один присест умял гору конфет? Конечно этот последний! Значит, все грешники на втором круге должны быть сластолюбцы, а не сладострастники, или весь Ад ужасная ошибка.
– Похоже, ты эксперт в вопросах страсти? – язвительно спросил я, с негромким оханьем перекатываясь набок, чтобы лечь к нему лицом. Ад был ошибкой. Сплошной ошибкой и несправедливостью. Интересно, что думал по этому поводу Господь? Любил ли он свое творение так же горячо, как ненавидели его мы?
– Эксперт я или не эксперт, но логика есть логика, – со скромным достоинством возразил Тартюф. – Представь себе, что до сих пор имела место страшная судебная ошибка. На втором круге собраны не те! Тебе понятна моя логика?
Я посмотрел на его вздувшуюся красную лодыжку. Похоже, он и себя уже причислил к жертвам и мнил безвинно осужденным, что придавало ему дополнительную злость и силу. По логике вещей он сейчас должен был выть, катаясь по траве, а он лежит и умничает. Неужели он тут так привык к страданиям, что не замечает боли? И все же наступать на больную ногу он не может, следовательно, не может и идти самостоятельно без посторонней помощи. Полдня я нес его на своем горбу и совершенно выбился из сил. Его нога мне вылилась в серьезную проблему.
– Ты меня слушаешь?
– Я думаю, – грубо отрезал я, чтобы он заткнулся. – Думаю, что мне с тобой делать? Я очень многое поставил на карту. Мне просто жизненно необходимо за оставшиеся два с половиной дня дойти до Стикса. Смогу ли я нести тебя так долго через густонаселенные круги?
Он понял меня и страшно побледнел.
– Ты хочешь бросить меня здесь? Скажи прямо, я смогу это пережить. Чего мне ждать?
– Я думаю. Еще не решил. Своя рубашка ближе к телу. Я или брошу или донесу, разве есть третий вариант?
– И в том и в другом случае я буду благодарен тебе за попытку. Не мучайся лишними переживаниями. Если я не дойду, значит, мне не судьба была дойти. Уфф! Я это сказал? Я рад, но знаешь, как заныло сердце?
– Сердце не ноги! Сейчас важнее ноги.
Я очень хотел его помучить. Меня трясло, мне нужен был допинг, чтобы злостью восстановить утраченную веру в собственные силы. Я уже третий день был не у дел. Садистская привычка мучить кого-нибудь изо дня в день превратила меня в проклятого сукиного сына. Однако нужно было что-то решать. Тартюф не подозревал, что в нашем путешествии он главное действующее лицо и без него игра теряет всякий смысл. Бросив его, не доиграв и добровольно сдавшись Люциферу, я сохранял свою жизнь, но на сто лет лишался права на следующую попытку. Мой путь на небо лежал через Тартюфа. Сумею доказать, что самый главный грешник земли исправился, пройдя все круги Ада – и буду прощен. Мне было страшно. Душа сжималась при мысли о мертвых водах Стикса и о наказании, ожидающем меня в случае провала.
Отдохнув, мы снова вышли в путь. Поднялся страшный ветер, не прекращающийся ни на минуту. О, это была адская дорога! Все время вверх, имея на двоих три кровоточащих ноги. Навстречу нам катились камни, рушились деревья, из склонов вырывались корни трав, за которые мы цеплялись. Мы поднимались из глубин Ада. Черная бездна жадно маячила внизу, с готовностью разевая свою пасть, когда соскальзывала нога. Мы повисали на крутом склоне, болтая в воздухе ногами, напрягая иссякающие силы. Несколько раз нас чуть не схватили бесы, которые построившись длинными цепями, старательно прочесывали лес, кололи острыми трезубцами придорожные кусты, или устраивали по своим реестрам повальную проверку мертвых душ и пересчитывали кольца на их шеях, когда мы с Тартюфом пытались затесаться в толпы скупцов и расточителей. Тех и других было огромное количество. Большинство скупцов были немолодые лысые обрюзгшие мужчины с интеллигентными умными лицами, большинство расточителей – красивые молодые женщины с высокими гибкими шеями, обритые наголо. Мужчины были наги или почти наги, женщины одеты в одинаковые длинные бесформенные платья неопрятного желто-грязно-белого цвета. По сути дела это были просто холщевые мешки, доходящие до пят, обтрепанные по краям дырок для рук и головы. Мне было не совсем понятно, почему все эти люди попали в Ад, тем более что их никто не мучил. Бесы, когда не были заняты прочесыванием местности и нашей поимкой, только и делали, что кривлялись друг перед другом, прихорашивались перед зеркалом, щеголяли в узких женских трусиках, смешно шевеля волосатыми мускулистыми ягодицами, и без конца мерили одежду «от кутюр», которой тут было видимо-невидимо. Вереницы женщин дни напролет бродили среди тряпичных куч, где каждая была высотой с Джомолунгму, не имея права даже остановиться. Все горы тряпок имели свои собственные названия, коряво начертанные углем на грубо сколоченных деревянных табличках, обычно «Дом моды такого-то» или «Дом Моды такого-то». Громкие имена «таких-то» были всемирно известны, а их изделия, уникальные предметы одежды, были официально приравнены к произведениям искусства. Одна из несчастных мотовок, не в силах больше сопротивляться своей женской сущности, стянула из какой-то кучи одежды блестящую розовую тряпочку и незаметно сунула под свой мешок, служащий платьем. И тут же полчища ее товарок как с цепи сорвались, стали в открытую хватать и мерить на себя одежду, словно на распродажах выхватывая друг у друга из рук понравившуюся вещь, сбрасывая с себя противные белые мешки и бесстыдно обнажаясь. На гвалт сбежались бесы и разняли дерущихся. Кроме издевательского смеха всех провинившихся наградили только парой увесистых шлепков по мягкому месту и заставили вернуть все облюбованные вещи. За женщинами, качаясь на ветру как тени, бродили совсем маленькие дети, кожа да кости, с надутыми, как барабан животами и опухшими от водянки ногами. Все они умерли когда-то от голода. На их сморщенных личиках остались только огромные, на пол лица, умоляющие глаза. Они протягивали к бывшим красавицам грязные ручонки и лепетали как птички на разных языках, моля дать им немного еды. Еды у женщин не было никакой и дети падали замертво на тропу, усеянную бусинами из разорвавшихся жемчужных ожерелий, усыпанную великолепными бриллиантами и рубинами, которые нельзя было есть. Везде валялись искусственные детские скелетики в драных лохмотьях, нельзя было шагу ступить, чтобы под ногами не захрустели пластмассовые косточки. От пошлой безвкусицы этого адского наказания у нас голова пошла кругом.
Мужчин тут заставляли носить на себе два тяжеленых рюкзака с «черной» мелочью, один за спиной, а второй в руках, баюкая как уснувшего младенца, тогда как под ногами у них так и хрустели золотые и серебряные монеты. В совокупности с железными кольцами на шеях все это делало мужчин похожими на римских рабов в каменоломнях. Они изнемогали, не имея права присесть хоть на минуту, и все время двигались по кругу, выискивая среди золотых монет медяки и пополняя ею свои запасы. Если какой-то обессиленный скупец плохо старался или упускал из рук мешок с мелочью, его нещадно пороли бичами. Из-за нестерпимого золотого сияния все скупцы здесь страдали снежной слепотой.
Мы видели богатейшие россыпи алмазов, золотые жилы, равных которым не было в природе, окованные золотыми уголками разбойничьи сундуки со сбитыми замками и откинутыми выпуклыми крышками, полные сверкающих драгоценностей. Мы прятались в лесах, где на деревьях вместо листьев росли зеленые банкноты, а вместо ягод – золотые мелкие монетки. Вскоре нас стало просто тошнить от вида этого бесполезного богатства. Так и хотелось обменять его все на хотя бы малую толику счастья и везенья!
Уже возле пограничного столба перед третьим кругом нам пришлось предстать перед светлейшими очами Князя Тьмы, одиноко сидящего на острие высокой скалы. Он обозревал окрестности в огромную черную подзорную трубу. Сердце мое так и замерло в груди! Он посмотрел прямо на нас, заледеневших в шевелящемся потоке грешников, над которым к тому же щелкали бичи. Несколько долгих секунд он не сводил с нас глаз. Не зная моего нынешнего облика, он не мог меня узнать, но мог узнать Тартюфа. В мире полно картинок с его приблизительно верным изображением. Прошла целая вечность, пока его ржавая труба снова не пришла в движение, выпустив нас из поля зрения. Я мысленно воздал горячую хвалу Господу. Мы благополучно пережили и это испытание! Тартюф приблизил к моему уху свои искусанные от волнения губы и хрипло прошептал:
– Ах, Люций! Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал? Даже если я останусь калекой и лишусь своей ноги, моя признательность тебе будет безграничной!
– Не лишишься, если мы вовремя дойдем до Стикса. Я знаю на реке один тайный приток, который вылечит твою гангрену. Не хнычь, не раздражай меня, и я тебя не брошу.
Он шумно вздохнул и крепче обхватил меня за шею.
– Ты мне дороже брата, слышишь, Люций. Ах, как же мне хочется дойти!