1. Профессор Борис Поршнев и его друзья
Самыми близкими друзьями Поршнева были Лев Надеждин и Володя Богданов. Третьим близким человеком была Ашхен – мать Булата Окуджавы. У меня сохранилась фотография, на которой изображены они все вместе, а также моя мама и Поршнев. Насколько я себе представляю, Володя Богданов был влюблен в Ашхен, а Поршнев в маму.
Когда мама вышла замуж за отца, Поршнев ей говорил: «Если бы ты выбрала кого-то из нас (имея в виду: Леву, Володю или его самого), то это не было бы для меня так обидно, как то, что ты выбрала Маслова». Мой отец, Павел Маслов, учился в той же школе, что и Поршнев (в Выборгском училище в Петербурге), и учитель отзывался о нем как о хулигане, который постоянно что-то выделывал. Так например, когда отец жил в пансионе в Швейцарии и его в наказание заперли одного в здании пансиона, он взобрался на самый высокий шкаф, открыл водопроводные краны и затопил здание.
Лев Надеждин пошел в ополчение и там погиб. Володю Богданову посадили в 1937 году. Ашхен в 1938 году была арестована и 10 лет провела в Карагандинском исправительно-трудовом лагере в Казахстане.
Отец Бориса, Ф. И. Поршнев, главный инженер и владелец кирпичных заводов, любил зверей. У них в квартире в Петербурге жил молодой медведь, который умел двумя лапами открывать кран на кухне и пить воду. Впоследствии его отдали в зоопарк, где он долго жил. Были также две крупные обезьяны, которые забрав в четыре лапы сырые яйца на кухне, отправлялись в столовую, где на ковре высасывали эти яйца. В доме Поршневых еще жил огромный какаду и у каждого из детей был свой пони.
Ф. И. Поршнев был членом Военно-промышленного комитета от промышленников. Военно-промышленные комитеты (ВПК) создавались как общественные организации либеральной буржуазии в России в 1915-1918 гг. предпринимателями для содействия правительству в мобилизации промышленности на нужды фронта в Первую мировую войну. Для координации действий местных комитетов был создан Центральный Военно-Промышленный комитет (ЦВПК), располагавшийся в Петербурге, во главе которого стоял Гучков. В работе ВПК участвовали представители городского и земского союзов, городских дум, министерств и ведомств, научно-техническая интеллигенция. При некоторых ВПК создавались рабочие группы, которые должны были способствовать установлению отношений социального партнёрства между рабочими и предпринимателями. Они имели собственный руководящий орган – Рабочую группу ЦВПК, возглавляемую меньшевиком Кузьмой Гвоздевым.
После Февральской революции все руководители ЦВПК вошли во Временное правительство первого состава. После Октябрьской революции Советское правительство приняло решение о ликвидации ВПК.
Потеряв работу и не приняв революцию, в 1920 году Ф.И.Поршнев умер в Москве. У него отобрали ключи от клетки уже огромного медведя, к которому он ходил обниматься в тяжелые минуты после бесед со своей женой, которая была членом партии большевиков и активно сотрудничала с Н.К. Крупской - женой Ленина.
Мне пришлось помогать восстанавливать памятник на могиле Ф.И.Поршнева в Донском монастыре в Москве. В заявлении я написал, что Ф.И.Поршнев занимал пост в Военно-промышленном комитете в надежде на то, что все уже забыли, что это была не советская организация. Я спросил у старшей сестры Бориса, «тети Кати» про должность, которую занимал их отец в ВПК. Она ответила: «Ты главное напиши, что он умер от тифа». «Зачем?» - удивился я. «Я потом тебе объясню, не по телефону.» Не по телефону она сказала тихо: «Значить, он не был расстрелян».
Мне помогал в реконструкции памятника мой дальний родственник, которого звали очень экзотично: Фотий Феропонтович. Он жил при Чудовом монастыре, но не был монахом.
Борис, не был хулиганом, но не был и пай-мальчиком. В возрасте 16 лет он сбежал из дома с бродячим цирком, чтобы научиться дрессировать животных и жонглировать вместе с ними.
Поршнев дружил с семьей директора Выборгского училища Германна. Именно Германн увидел Бориса в гастролирующем цирке на юге России и вернул его домой. После окончания Выборгского училища в 1921 году Борис пытался поступить в петербургский университет на исторический факультет, но как сын бывшего владельца завода не был принят сразу. Ему несколько месяцев пришлось отслужить матросом на китобойном судне, которым командовал его старший брат Георгий. После этого осенью 1921 г. Поршнев был зачислен в Петроградский университет. Но вскоре семья переехала в Москву, и он перевелся на факультет общественных наук Московского университета.
Жизнь Поршнева и моей мамы имела много точек пересечения: и тот и другая учились в Петербурге в Выборгском училище, у них был общий круг знакомых, например, в этот круг входил мой отец, П.П.Маслов, но встретились они, уже будучи студентами, в Москве, куда переехали обе семьи.
А в революционные годы мама жила несколько лет в семье моего деда Петра Павловича Маслова в казачьем поселке Масловка под Челябинском. Маму увезли туда неслучайно.
Большой любовью моей бабки был социал-демократ, журналист, один из руководителей Рабочей группы Петроградского Военно-промышленного комитета Винцентий (Викентий) Аницетович (Аникеевич) Гутовский . Гутовский писал под псевдонимами Евгений Маевский, Гаазъ, Дамир и другими. Как было сказано выше, Ф.И.Поршнев был членом того же ВПК, но не от рабочих, а от промышленников. Еще одно пересечение семейных кругов моей мамы и Поршнева.
П.П.Маслов и Дамир-Гутовский были единомышленниками и близкими друзьями.
Гутовский был очень влиятельным политиком и умел убеждать людей. У меня в руках «Обращение меньшевиков-оборонцев, членов ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, ЦК РСДРП и Всероссийского совета рабочих кооперативов» от 5 сентября 1917 года . Это обращение подписали: П.П.Маслов, Е. Маевский (Гутовский), И.Захватаев, И.Емельянов, М.Бинасик, П.Голиков; Ф.Юдин, Кубиков, Потресов, Кольцов, Кускова, Миклашевский, Канторович, Заславскй, В. Иков, Кливанский, Иванович, Левицкий, Хейсин, Бредо, Шнеерсон, Копельницкий, Н. Чернов, Владимиров, Г. Трифонов, Мойсеенко, Соломон, Лещев, Ромашкин, М.Трифонов, Ладыженский, В.О. Цедербаум, С.Валентин, Мысков, Бабин, Вайнер, Левин, Ладыженская, Буданов, Гаврилов, Гинзбург, Сахнова, Шиллер, Михайличенко, Гальперин, Ф. Яковлев, А. Ершов, Поликарпов, Михайлов, И. Ершов, Шабунин, Казаков, Немеров, Поплавский, Емельянов, Коф, Д.Доктор, Розен, Гохберг, Пугин, Рудевич, Е.Бродская, Репьева, Шуйский,
Р. Бродская, Алымов, Мачинский, Павлов, Е.Трифонова, Бред, Герб, Лебедев, Нейшуль, Г. Ротшильд, Пучков, Дементьев, Давыдов, Рик, Пиньжаков, Н. Яковлев, Молоканов, Кольберг, Неустроев, М. Лукомская.
В действительности, во главе Обращения был Гутовский.
М. Лукомская (Маша) - это моя бабушка, которая была верной последовательницей Е. Маевского (Гутовского). Фамилии Лукомского, бывшего мужа (и кузена) бабушки среди подписавшихся в этом документе нет. «Маша» вышла заму за Дамира довольно рано.
М. Я. Лукомский закончил медицинский факультет Дерптского Университета, где получил специальность санитарного врача. Он принадлежал к правым меньшевикам. Писал под псевдонимом Эмэль. До 1902 года они с М. Лукомской были единомышленниками, в частности, оба участвовали в «Обуховской обороне». Позже между ними возникли политические расхождения, и Лукомский женился на медицинской «кузине».
Гутовский и Лукомская принадлежали к группе «оборонцев» (или примиренцев –дамировцев), как следует из подписей приведенного выше «Обращения меньшевиков-оборонцев». Сторонники этой группы существенно расходились во взглядах как с меньшевиками, возглавляемыми Мартовым (Юлием Осиповичем Цедербаумом), так и с большевиками, возглавляемыми Лениным (Владимиром Ильичом Ульяновым). И те и другие были так называемым «пораженцами».
Да, Лукомский не принадлежал к группе «оборонцев», но именно он был настоящим патриотом своей Родины и направился на фронт в качестве военного врача во время Русско-Японской войны и позднее в годы Первой мировой войны. Дело в том, что уже в начале Русско-японской войны в действующей армии ощущалась острая нехватка медицинских кадров, особенно санитарных врачей. Поэтому был объявлен призыв из числа врачей гражданских ведомств, и Лукомский отправился добровольцем на фронт. В годы Первой мировой войны он также служил в действующей армии уже в чине полковника. Был награжден орденами Анны 4 степени и Владимира 4 степени, которые давали за храбрость и боевые заслуги. Он, как офицер и военный врач, «оборонял» Родину не на словах, а на деле.
Лукомские снимали квартиру в Петербурге, которая располагалась напротив квартиры-кабинета известного врача тибетской медицины Бадмаева, среди пациентов которого был Распутин и министр Хвостов. Крёстным отцом при крещении Бадмаева в православие был царь Александр III.
Старшие Лукомские были заняты профессиональными и общественными делами. И самым близким человеком для мамы была ее няня, которую она очень любила. Практически в семье домохозяйкой была няня. И даже когда нянин муж пропил енотовую шубу главы семьи, для няни это не имело никаких последствий. Она сама была очень религиозной, по-видимому, не без влияния соседей. Как мне говорили, моя мама в детстве тоже была очень религиозной, тогда как ближайшее окружении семьи - социал-демократы - были принципиальными атеистами.
Революционная деятельность финансировалась спонсорами. Кто спонсировал «пораженцев» - ясно: это, в частности, государство, с которым ведется война. А кто будет спонсировать оборонцев? Поскольку один из спонсоров был близким другом моей семьи и я в детстве его просто обожал, то опишу его подробно. Когда он приходил к нам, а это случалось часто, я усаживался к нему на колени. Копаться в его огромной бороде было моим самым любимым занятием.
Его звали Александром Львовичем Поповым. Его отец лейб-медик Лев Васильевич Попов был великим врачом. В частности, он спас жизнь Николаю Второму, когда тот умирал в Крыму. Он скончался в 1906 году и оставил в наследство сыну миллион рублей золотом. Александр Львович полмиллиона отдал социалистам, возглавляемым Дамиром (Гутовским), а полмиллиона оставил на «кутежи».
Мне рассказывала мама, что когда началась Первая мировая война, она вышла на балкон петербургской квартиры и увидела у подъезда тройку лошадей - это приехал Александр Львович и увез ее из Петербурга на их дачу в Ке;лломяки. Сам он погиб в ополчении во вторую мировую войну.
«Дамир» Гутовский явился прототипом одного из героев романа А. И. Солженицына «Красное колесо» ( выведен под именем Ацетон). Вот как он описывает Гутовского.
<< Гутовского у социал-демократов так и звали «газом» – за быстроту, как он во все стороны поспевал (кличка сперва была «ацетилен», от отчества его Аницетович). И чего только Гутовский не знал про рабочий класс и про социал-демократию! – просто всё знал, и на любой вопрос мог ответить ещё прежде, чем этот вопрос ему до конца досказали. Да он и газету одно время выпускал, а листовки сочинял прямо десятками. ….
Очень неясное дело: кто же главный враг – Германия или самодержавие? …
О самом-то непонятном: так как же братцы мы сами-то, между собой, взаправдоху, – подкреплять нам русскую оборону аль нет?
Прежде всего: эта война – вредна для освободительной борьбы рабочего класса. А с другой стороны, все народы имеют право на самозащиту. А самозащита может привести и к революционному перевороту. А значит, оборона страны и есть непримиримая борьба с самодержавием, чего никак не поймут большевики. Двуединая национальная задача!
Так мы-то, значит, выходит, эти… оборонцы?
Тс-с-с! Ни слова дальше, товарищ! «Оборонец» – это позорнейшая кличка, клеймо пособников реакционной клики. Мы же – революционные оборонцы, в чём заложен радикально другой смысл.
……
Да, чтой-то худо складывалось для Рабочей группы. Чтой-то опять они как бы не в западне.
– На самом деле не они нас, а мы их должны проверять! – так-таки и колол по худшей догадке Аницетович. – Даже нет уверенности, что узкие задачи технической обороны они решают в интересах страны! …
– Разве дело сводится только к внешней опасности? – взмахивал Гутовский чёрными локтями, как взлетая. …..
Страсть не хотел Козьма (Гвоздев -В.М.) такое пускать – но и удержать не мог. Да каково бы Рабочей группе смолчать, если даже бунтующие баре поносили самодержавие хуже нельзя. И никого их не трогали!
Против сердца, из последних, выпустил воззвание.
И ещё две недели после того не арестовывали Рабочую группу.
Бунтующих бар – не трогали, а рабочую скотинку – всё ж схватили.
Кому что дозволено.
А Ацетилен-Газ – сбежал, не попался.>>
Сбежал, прихватив М. Лукомскую (мою бабку, на которой давно был женат) с ее дочкой (моей мамой) в Челябинск, где издавал газету «Власть народа».
Когда Гутовский приехал за бабушкой и моей мамой, чтобы увезти их в Челябинск, мама отказалась уезжать. Но тогда бабушка сказала ей, что Гутовский является ее родным отцом. В ответ мама, не поверив бабке, выплеснула в лицо Гутовскому тарелку супа. После этого маму и оставили в семье Масловых, близкой Гутовскому, в поселке Масловка Уйской станицы Троицкого уезда Оренбургской губернии (ныне: с. Маслово, Уйский район, Челябинская область) под Челябинском.
На страницах газеты «Власть народа» Гутовский выступил против власти Колчака. В ноябре 1918 года группой офицеров Гутовский был арестован и отправлен в Омскую тюрьму. В ходе восстания левых-эсеров в Омске в декабре 1918 года вместе с другими заключенными Гутовский был выпущен из тюрьмы восставшими. Однако после подавления восстания войсками Колчака, Верховным правителем был выпущен приказ о создании военно-полевого суда и расследовании роли и участия в восстании всех причастных лиц. Гутовскому и другим, вышедшем из тюрьмы меньшевикам, эсерам, членам Учредительного собрания и большевикам, было предписано вернуться в тюрьму.
Гутовский не был связан с организаторами восстания. Он был «Дамировцем» (примиренцем). Он выступал против разногласий в партиях и фракциях, воющих против одного врага - вначале против немцев, а затем против большевиков. Он выступал за объединение «всех живых сил страны, включая сюда как демократические, так и цензовые, буржуазные круги». Солженицын придал Гутовскому черты Мефистофиля. И в этом была доля правды.
В ночь с 22 на 23 декабря 1918 г. казаки взяли Дамира Гутовского под стражу и должны были вернуть его в тюрьму. Однако казаки не довели Гутовского до тюрьмы. По дороге в тюрьму на берегу Иртыша они расстреляли Гутовского и еще нескольких человек. Позднее выяснилось, что военно-полевым судом Гутовский был приговорен к каторжным работам, но не к расстрелу. Через несколько дней на берегу была обнаружена яма, засыпанная снегом, в которую были свалены трупы 10 человек, расстрелянных без суда и следствия. Среди них был и Гутовский.
Мой отец Павел (Панка) Маслов, тогда еще мальчишка, с группой казаков прибыл из Челябинска и участвовал в опознании трупа Дамира среди расстрелянных. Героический поступок для юноши – возможно, совершенный из любви к девочке - моей маме.
Чтобы успокоить бабку, которая просто сходила с ума после расстрела Гутовского, и поддержать ее, мама глубоко и искренне раскаялась в своем неэтичном поступке по отношению к Гутовскому.
Моя мама всю жизнь дружила с Ниной Константиновной Бальмонт-Бруни, Ниникой, дочерью К.Д. Бальмонта. В 20-ые годы обе подруги жили в деревне Масловка в доме моего деда П.П. Маслова. В это время у Нины Константиновны, которой было всего 19 лет, родился первый ребенок – Иван. Мама мне рассказывала, что они, две молодые девушки, болтали и по очереди ногой покачивали люльку, в которой спал новорожденный Ваня. Иван Бруни стал известным художником и написал прелестные иллюстрации к сборнику стихов Бальмонта "Солнечная пряжа" (Москва, "Детская литература", 1989). Мое собственное рождение тоже связано с этим местом, т.к. именно в Масловке познакомились мои родители.
Лукомский был женат вторым браком на даме- медицинском работнике. Вся большая семья Лукомских жалела бабку - вдову Гутовского, которого она боготворила. Она продолжала принимать у себя компанию дамировцев. Такие собрании проходили бурно. Однако Лукомский и его жена в этих встречах не принимали никакого участия.
В 1923 году профессор Лукомский был выслан из Петербурга по приказу «Григория Третьего» (Зиновьева) . Будучи врачом, курирующим военные госпитали, он поссорился с Зиновьевым. Как обычно в таких делах, агенты КГБ приписали ему антисоветскую деятельность. Против него было возбуждено дело и принято решение о его высылке за границу. Лукомский, уже пожилой человек, который был патриотом своей страны и преданным своей профессии врачом, отвоевавшим две войны, не хотел уезжать из России. По указанию наркома по военным и морским делам Троцкого его дело взял под контроль Дзержинский и решение было пересмотрено. «Высылка» состоялась - в Москву, где он продолжал заниматься медициной (впервые подсудимый был выслан в столицу!).
В 1925 году Лукомский организовал в Москве Центральную лабораторию по изучению профессиональных болезней на транспорте (ЦНИЛТ) медико-санитарного отдела Наркомздрава РСФСР и оставался руководителем этой лаборатории (существующей и сегодня ) до своей смерти в 1931 году.
Как уже было сказано, обвинения Лукомского в том, что он собирал на своей квартире группу меньшевиков, были необоснованны. После переезда в Москву, уже на моей памяти бабка (Маша), как вдова «великого Гутовского», продолжала собирать группу дамировцев. Во время таких встреч мама выводила меня гулять, чтобы я не слышал антисоветских речей. Всегда особенно громко кричал и стучал по столу Вадим (Иков). Кроме лиц из приведенного выше списка подписавших Обращение меньшевиков-оборонцев, я помню только Софью Владимировну Короленко, дочь моего любимого писателя. Когда я немного вырос, то меня выгоняла мама уже одного. Мне внушили с детства, что история с Гутовским может быть опасна для моей мамы и что о ней никому нельзя рассказывать.
Естественно, что гуляя один, я сочинял мрачные стихи:
Я шел по переулкам узеньким,
Во мрак пустой, холодный, дальний.
И я смотрел на небо узником,
Зажатый меж стенами зданий.
А с неба луч полузадушенный
Мне месяц слал сквозь туч мочала.
И напряженно зданья слушали,
Как напряженно ночь молчала.
……………………………… и т.д.
Такое впечатление оставалось от тех 5-6 гостей моей бабки, некоторые из которых были только что выпущены (обычно ненадолго) из заключения. Никто из семейства Лукомских в этих сборищах не принимал никакого участия.
По поводу опасности, которая грозила моей маме, если бы стало известно, что она дочь революционера, эсера Винцентия Аницетовича Гутовского (известного как Евгений Маевский), что мне внушала бабка с раннего детства, могу сказать, что такая опасность действительна была очень реальной. Дело в том, что Гутовский был идейным врагом Молотова, с которым они некоторое время вместе работали в газете «Искра». Потом их пути разошлись, и Гутовский был расстрелян сподвижниками Колчака в 1918 году, как я писал выше.
В книге «Сто сорок бесед с Молотовым» журналиста Ф. Чуева («Терра» -“Terra”, Москва, 1991) автор приводит свою беседу с Молотовым по поводу того, что Молотов утверждал списки политических осужденных и иногда их поправлял. Вспомнили случай, когда против фамилии женщины, осужденной на 10 лет, Молотов зачеркнул «10 лет» и написал: «Расстрелять».
«Что за женщина, кто такая?» - спросил журналист. «Это не имеет значения,» - был ответ. «Почему репрессии распространялись на жен, детей?» - «Что значит – почему? Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких ... И разложения в известной степени», - ответил Молотов (стр. 415).
Моя мама легко могла бы попасть «под карандаш» Молотова, если бы привлекла его внимание как дочь Гутовского.
Так обе семьи - Поршневых и Лукомских - оказались в Москве. Но до совместной жизни мамы и Поршнева был еще мамин брак с моим отцом Павлом Петровичем Масловым, с которым они подружились в Масловке, и мое рождение и брак Бориса с Верой Федоровной Книпович и рождение их дочери Кати.
Поршнев часто сталкивался с серьезными проблемами, как в научной, так и в общественной деятельности.
В 1930-х годах Поршнев был секретарем редакции журнала «Власть Советов» (ежемесячный журнал Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета), главным редактором которого был В.И. Невский - социал-демократ, советский историк, государственный и партийный деятель. Он был троцкистом. Когда в 1937 году Невского арестовали и журнал закрыли, над Поршневым тоже нависла угроза и его судьба висела на волоске. Поршнев остался без работы.
У него был близкий друг член-корреспондент американист Алексей Владимирович Ефимов, у которого позже тоже были неприятности из-за того, что он, якобы, был сторонником мусаватистов. Алексей Владимирович советовал Поршневу вступить в партию, что могло быть некоторой защитой. Однако все люди, которые хорошо к Поршневу относились и к которым он обращался за рекомендацией, отказывались написать рекомендацию. Ни один человек не дал ему рекомендацию, боясь, что Поршнева посадят. Поршнев очень беспокоился, он оказался в полной пустоте.
И вот однажды он шел по одной стороне улицы, а по другой стороне шел будущий академик философ Федор Васильевич Константинов. Тогда он был просто корреспондентом газеты «Правда». Он закричал через улицу: «Боря, как ты относишься к учебнику по истории средних веков Сказкина?» На что Борис ответил, что это устаревший, немарксистский взгляд на историю, словом, сказки, а не история. Тот спросил: «Ты можешь написать об этом в Правду?» Поршнев написал статью. Он любил писать и писал очень хорошо. Но терпеть не мог, когда в его тексте исправляли хоть одно слово. В Правде начали корежить то, что он написал. Он решил отказаться от публикации. Но Ефимов ему сказал: «Боря, важно только одно – то, что в статье не будет вычеркнуто только одно слово – Поршнев».
В конце концов, эта статья вышла. Поршнев был не очень ею доволен. Но фамилия Поршнев стояла в Правде, и все вопросы сразу же были сняты. Ему сразу предложили работу. Ситуация совершенно изменилась. В партию он вступать не стал, но работу нашел. А в лице академика Сказкина Поршнев приобрел смертельного врага.
Поршнев был философом – марксистом, но не был сталинистом. Когда он приходил в гости к Ашхен, то первым делом переворачивал лицом к стене портрет Сталина, который стоял у них на столе. Но наступил момент, когда он к Сталину изменил отношение. Это произошло, когда наша страна вмешалась в испанский конфликт и выступила против фашистской диктатуры Франко. Поршнев считал этот политический шаг очень правильным.
В жизни мамы тоже возникали серьезные проблемы.
Семейная история, связанная с деятельностью Гутовского, могла быть опасной и скрывалась семьей. Когда мама работала в издательстве «История фабрик и заводов» (ИФЗ), некто Костомаров написал на нее донос, в котором говорилось, что она является дочерью генерала Белой армии Лукомского и что на этом основании не может работать в данном издательстве. Донос на маму был ложным, но тем не менее очень логично обоснованным в силу целого ряда случайных совпадений.. Он сыграл свою роль и маме пришлось уволиться.
Это было сложное время. Можно было легко попасть в список «врагов народа», подлежащих расстрелу. Известно, что Молотов лично утверждал такие списки, а иногда и добавлял в них новые фамилии. Когда однажды журналист Чуев спросил Молотова, почему он вписал фамилию некой дамы, Молотов ответил, что это его личное дело.
Если бы заподозрили, что моя мать - дочь Дамира, который в «Искре» работал с Молотовым, она тоже могла бы быть вписана в список врагов народа как дочь «предателя» Мефистофиля-Гутовского.
2. Поршнев – историк
Поршнев в отличие от других историков, например, от Соловьева, который писал историю царей и династий, изучал народные движения, которые приводили к значимым историческим событиям, как это делал Пушкин в исследовании пугачевского бунта и пришел к выводу, что восстание декабристов это следствие пугачевского бунта.
Поршнев очень хорошо писал. Вообще для историка или писателя писать о царях и их деяниях проще и занимательней, чем описывать народные движения. Исторические труды про царей мне и дочери Поршнева Кате (моей сводной сестре) в детстве интересней всех читала не мама и не Поршнев, а первая жена Поршнева, Вера Федоровна Книпович. Она была на 10 лет старше моих родителей - принадлежала к другому поколению, интересовалась стариной и царями и читала так зажигательно, что слушать рассказы о русских князьях было почти так же интересно, как читать роман «Три мушкетера». Она привила мне интерес к старине. Запомнил навсегда, что Вера Федоровна читала нам про Василия III. Я тогда уже смотрел на историю глазами Поршнева, и мне был особенно интересен не Иван III, а Василий III, потому что я почувствовал, что именно при нем произошло объединение русских земель и возникло Московское государство.
Поршнев изучал другой, народный аспект истории. Я не знаю таких глубоких исследований народных движений, как труды Поршнева «Народные восстания во
Франции перед Фрондой» и «Тридцатилетняя война и вступление в неё Швеции и Московского государства». В этом отношении у меня возникла ассоциация подхода Поршнева с тактикой военачальников.
Поршнев как историк и философ, оказал на меня огромное влияние: как на мои занятия математикой, так и на все мое мировоззрение и восприятие событий, которые происходили вокруг нас. Во время войны я, как все русские люди, переживал наши поражения и победы. И с интересом следил за тем, как действовали наши полководцы. При этом я смотрел на мир глазами Поршнева. Могу привести один пример. Я слышал, что у Жукова были специальные батальоны, которые расстреливали отступавших солдат. А иногда и сам Жуков принимал в этом участие. Известны эпизоды, когда он палкой бил генералов. Но ему это прощали, потому что он был гениальным полководцем и в конечном итоге добивался успеха.
Однако была и другая, не менее успешная тактика, которой придерживался Рокоссовский . Он, как командир, подходил к задаче как бы с обратной стороны. Прежде всего, он обращался к солдатам и младшим офицерам, ориентировался на их психологический настрой, на степень их готовности отдать жизнь в борьбе с врагом. И лишь потом он обращался к командному составу - к своим заместителям, и обсуждал тактику военных действий.
Отношения между Жуковым и Рокоссовским были сложными. Когда Рокоссовский попытался реализовать свой план действий, Жуков был возмущен тем, что его тактика была отвергнута, и позволил себе грубо кричать и ругать Рокоссовского.
Во время боев под Москвой, куда Рокоссовского вызвали с Западного фронта, он обратился к Панфилову, который возглавлял оборону под Москвой, и спросил, какой настрой у его бойцов. Панфилов ответил: они готовы драться до последней капли крови. Как известно, в операции, которой руководил Панфилов в Дубосеково, погибли бойцы, известные как «герои-панфиловцы». Это был бой, как бой Дон Кихота с мельницами, потому что это был бой между солдатами, обвешанными гранатами, и танками.
Таким образом, Рокоссовский добивался успеха не расстрелами солдат, а психологическими факторами: их готовностью к самопожертвованию, их злобой к врагу и жаждой победы.
Интересно, что в одном тактическом вопросе Рокоссовский расходился во мнении со Сталиным. Сталин несколько раз пытался его переубедить. Но это ему не удавалось. Рокоссовский неизменно отвечал, что он все продумал до мелочей и считает свою тактику правильной. В конце концов, Сталин сказал: «Раз Вы так уверены, давайте действовать по Вашему». Сталин в данном случае поступил очень разумно, уступив мнению опытного военачальника. Самые главные заслуги Рокоссовского - это победы в битве под Москвой. Его заслуга была также в деле Паулюса. Тут Жуков уже почти не вмешивался (хотя, разумеется, осуществлял общее руководство).
Поршнев как бы придерживался тактики Рокоссовского. Все считают великим полководцем Наполеона и отводят ему главную роль в его завоеваниях. А с точки зрения концепции Поршнева - главная сила – это революционные солдаты, которые шли против устаревшего феодализма. Они боролись за новую Францию, более прогрессивную по сравнению с феодальной структурой в Германии или в России. Другое дело, что в начале 19 века Россия еще не готова была свергнуть крепостное право, что не просчитал Наполеон. Это хорошо описал Лев Толстой в сцене с Николаем Ростовым, который дал по уху главному бунтовщику в имении княжны Марьи Болконской. И этого было достаточно, чтобы прекратить бунт. Лев Толстой очень хорошо это понимал. Наполеон не мог победить две страны: Россию и Испанию. Испания тоже не была готова принять «новую эру».
Поршнев как ученый повлиял также на мои занятия в области экономики. В разные годы мне удавалась делать верные экономические прогнозы и этим я обязан не столько своим математическим знаниям, сколько широкой социально-экономической концепции, которую я получил от Поршнева.
3. Поршнев – антрополог
Как я уже сказал, по своему мировоззрению Поршнев был марксистом. Он очень высоко ставил теорию Маркса и пытался развивать и продолжать его идеи.
Он разделял также идеи Дарвина относительно того, что выживают те существа, которые лучше приспосабливаются. Примером может служить Маугли, который жил среди животных.
Согласно концепции Поршнева, древний человек научился имитировать поведение животных и звуки, издаваемые животными (их язык). И тем самым научился паразитировать на животных. Иначе говоря, человек не одомашнивал животных, чтобы использовать их в своих целях, а сам встраивался в их среду и паразитировал на них. Например, как Маугли, который благодаря своему артикуляционному аппарату мог произносить звуки, похожие на звуки, издаваемые волчатами. Из-за этого волчица принимала его за своего детеныша и кормила, как своих волчат. Сам Поршнев, который жил среди животных, был антиподом Маугли: его животные, которых он кормил и за которыми ухаживал, паразитировали на нем, а не он на них.
Тип паразитического поведение людей и, более широко, гуманоидов, подобное поведению Маугли, можно называть термином «Поршнев», основываясь на его концепции, а поведение животных, паразитирующих на людях, - «не-Поршнев».
Домашние питомцы (кошки, собаки, рыбки, хомяки и т.п.) относятся к типу не-Поршнев. Правда, можно сказать, что человек от домашних питомцев получает нематериальные блага – любовь к хозяину.
Любовь, как отмечали многие, в частности, Василий Шульгин, «всегда такая: или берет или дает. И та и другая может быть любовь страстная и глубокая.» Но все-таки «X любит Y» это не симметричное отношение, как например, отношение « X похож на Y». Юмористический эффект шутки Чехова: «как похожи эти близнецы, особенно Вася», достигается как раз нарушением симметричности. Про любовь вполне можно было бы сказать: как они любят друг друга, особенно Вася.
Типология «Поршнев vs не-Поршнев» не отвечает принципу “tertium non datur” (закону исключенного третьего: третьего не дано), т.к. бывают случаи смешанного поведения. Например, продуктивные одомашненные животные, которых человек кормит и использует как источник продуктов питания, предметов одежды, физической силы или как средство передвижения (коровы, лошади, овцы, свиньи, ишаки и т.п.) имеют двоякую природу: животные в такой ситуации относятся одновременно и типу Поршнев и к типу не-Поршнев: люли и животные как бы паразитируют друг на друге.
Примером, к которому применим принцип “tertium non datur”, может служить теория узлов. В теории узлов все узлы можно разделить на два типа по некоторому свойству узлов, связанному с понятием «индекс Маслова» : узлы, которые отвечают индексу Маслова, - относятся к типу «Маслов», остальные - к типу «не-Маслов». По этому признаку никаких других типов узлов выделить нельзя.
Такая альтернативная типология исключения третьего применима к разным ситуациям. Например, можно разделить на два типа людей дворянского происхождения: «не менее 5 поколений дворянского рода» - это старинное дворянство, «менее 5 поколений дворянского рода» - не старинное дворянство.
С точки зрения логики дарвинизма, концепция Поршнева о паразитировании древнего человека на животных вполне правдоподобна. Однако появление человека разумного можно объяснять не только логикой естественнонаучной теории Дарвина, а чем-то другим.
В своей основной работе по антропологии «О начале человеческой истории» Поршнев утверждает, что предки человека – троглодитиды – не были охотниками, т.е. не добывали себе пищу путем умерщвления животных. В главе 6 этой книги приводится ряд аргументов в пользу этой точки зрения.
Во–первых, по мнению Поршнева, утверждение, что для троглодитид охота составляла основу их жизни, является гипотезой, отбросить которую мешают предубеждения, заключающиеся в эстетическом неприятии учеными того факта, что предки человека были падальщиками. Слова «падаль», «трупоядение» в обиходном употреблении несут в себе негативный смысл, который нужно отбросить, если смотреть на вещи с биологической точки зрения. Объективно слово падаль употребляется, когда причина смерти животного и убийца не известны. В подавляющем большинстве случаев свежая падаль не представляла никакой угрозы для наших далеких предков, которые могли распознавать не хуже других животных, что можно употреблять в пищу, а что нет.
Во-вторых, с точки зрения существования троглодитид как части биогеоценоза, или экосистемы, внезапное появление человека или предшественника человека в роли хищника очень маловероятно. Дело в том, что новый вид может внедриться в биогеоценоз только двумя путями: либо путем вытеснения другого вида, сходного по экологической нише, либо найдя какую-то свободную или легко доступную, неиспользованную другими экологическую нишу в данном биогеоценозе. Поршнев показывает, что оба пути невозможны в силу того, что хищники занимают, как известно, верхнюю часть экологической пирамиды, которая заполнена наиболее тесно, где в наибольшей степени выражена конкуренция и в которую труднее всего внедриться кому-то новому. Кроме того, в этот период (конец плиоцена) тенденция биологической эволюции была направлена на сужение мира хищников, что противоречит предположению о том, что перенасыщенный мир хищников пополнился еще одним видом.
В-третьих, Поршнев предлагает свою версию внедрения высшего примата, переходящего к плотоядению, в тесно сложенный фаунистичекий комплекс верхнего плиоцена. Навык раскалывания орехов с помощью камней постепенно превратился в умение раскалывать панцири черепах и пресноводных крабов, а затем и черепов павианов, чтобы употребить в пищу их мозг. Никто из живых существ, разве что черви, не претендовал на мозговое вещество, заключенное в костях конечностей – в этом и состояла свободная экологическая ниша, которую занял род высших приматов, превосходивший других в способности разбивать крепкие оболочки.
В-четвертых, на основе этой версии Поршнев убедительно объясняет возникновение прямохождения. Чтобы расколоть орех, череп, панцирь и т.д., предмет нужно перенести на твердый каменный грунт, либо поднести к какой-то твердой основе. Для этого необходимо разделение работы верхних и нижних конечностей: в то время как верхние что-то несли, нижние осуществляли локомоцию (передвижение), причем дистанции при этом были очень значительными. Согласно археологическим данным, места природного выхода той породы камня, из которой изготовлены изделия нижнего и среднего палеолита, находятся в нескольких десятках километров от того места, где эти камни подвергались окончательной обработке. Помимо этого, сами поиски крабов и черепах вдоль течений рек и в скалах требовало от высших приматов освоения техники передвижения на задних конечностях.
В-пятых – одним из важных аргументов концепции Поршнева является тот факт, что останки археоантропов (древних людей) найдены у излучин или у крутых изгибов горизонтального профиля русла рек, у главного изгиба вертикального профиля горных рек или у устья – при впадении реки в море, иногда в другую реку, в озеро. Во всех этих и только в этих случаях, как следует из гидрологии, наблюдаются отмели. При этом на одном из берегов образуются отложения продуктов размыва. В этих местах скапливалась
обильная фауна, только не живая, а мертвая, которую археоантропы разделывали с помощью орудий труда и употребляли в пищу. Эта точка зрения подтверждается тем, что в указанных местах поселений наблюдается совместное залегание костей животных и нижнепалеолитических орудий. Поршнев подвергает критике утверждение о том, что массовое скопление костей животных в таких залеганиях подразумевает предшествующую массовую гибель животных от каких-то экстраординарных, катастрофических причин. По мнению Поршнева, реки в период весеннего таяния снегов лишь переносили трупы замерзших или провалившихся под лед животных, что не означало исключительность, а лишь сезонное увеличение переноса трупов реками. Таким образом, этот источник питания для нижнеплейстоценовых троглодитид мог быть не временным, а постоянным. Таким образом, реки играли роль мусорщиков природы.
В-шестых, Поршнев доказывает, что найденные орудия труда в местах обитания троглодитид вовсе не применялись для умерщвления жертв, а использовались для разделки и обработки трупов животных.
Я помогал Поршневу искать эти каменные орудия. Мы сняли дом в поселке на большой реке, где была вероятность найти места древних стоянок. Рано утором я пошел обследовать окрестности. В местах, подобных тем, на которые указывал Поршнев в своей концепции - у излучин или у крутых изгибов речного русла, я действительно обнаружил камни, которые мне показались похожими на рубила согласно тем описаниям, которые приводил мне Поршнев. Я принес эти камни домой и очень довольный закричал в окно комнаты, где сладко спал Поршнев: «Боря, я тебе рубил принес! ». Он очень заинтересовался и сам стал ходить с рюкзаком и собирать камни, похожие на рубила. Но таких явных экземпляров, которые попались мне, он не нашел. Впрочем, мои находки тоже вызвали сомнения у специалистов.
У Поршнева была традиция – писать философскую концепцию, связанную с началом человеческой истории, каждый год в новогоднюю ночь. Он писал за своим письменным столом в перегороженной комнате, в которой мы жили до 1960 года.
Его главная книга «О начале человеческой истории» уже была набрана в типографии. Но в последний момент редактор «Главной редакции социально-экономической литературы» В. Капырин выступил с критикой монографии. У него возникли сомнения относительно соответствия взглядов Б. Ф. Поршнева трактовке Энгельса вопроса о происхождении человека. Это привело к тому, что набор был рассыпан.
Поршнев трагически это переживал. Он написал письмо ректору Академии общественных наук М. Т. Иовчуку, который очень хорошо относился к Поршневу и ко всей нашей семье. В моем выступлении на похоронах Поршнева, которое я очень тщательно готовил, я прочитал это его письмо, черновик которого он написал на полях корректуры своей рукописи. Я выступил эмоционально и сказал, что Поршнев посвящает свою смерть этой книге: книгу рассыпали, и он умер. Я должен был суметь внушить это историкам.
Ставшее достоянием гласности это письмо Поршнева и слова, что он посвятил свою смерть этой книге, имели свое действие. В частности, Иовчук старался изо всех сил, чтобы книгу издали. И через два года в 1974 году благодаря усилиям друзей Бориса Фёдоровича и работников редакции, сотрудничавших с ним в 1972 г., книга была издана.
Свою книгу «Народные восстания во Франции перед Фрондой» Поршнев подарил мне с надписью: «Витёне, чтобы отдал свою жизнь большой науке». Я это всегда помнил.
Его друзья были моими близкими и любимыми людьми. Когда одна за другой скончались моя жена, мать моих детей, и моя мама и я сам тяжело заболел, старинный друг мамы и Поршнева, Ашхен, уже в почтенном возрасте, целый месяц жила у нас и ухаживала за детьми.
И наоборот, мои друзья были также и друзьями Поршнева. Пианистка Вера Горностаева, жена моего близкого друга Вадима Кнорре, писала Поршневу :
Я люблю Вас, Боречка,
Больше чем Вадима.
Я хочу хоть столечко
Вами быть водима.
Но не на ошейнике,
Так не будет близости.
Я люблю Вас, Боречка,
Больше Вити с Изочкой.
Одна из самых близких мне подруг, скульптор Аглая Кнорре (в ее честь названа моя племянница Аглая), спроектировала плиту на могиле Бориса Поршнева.
Каждый человек мечтает о бессмертии. О бессмертии как о передаче самого себя следующему поколению. Мне думается, что Борис передал мне все, что было у него за душей. Я помню все, чем он делился со мной, даже стихи, которые он писал своей первой жене Вере Федоровне:
Ты ляжешь спать,
Не шкну, не пикну,
Не пробудилася кабы.
А ночью перед тобой возникну
Мустангом, вставшим на дыбы.
Мама была историком и могла оценить работы Поршнева по истории и по философии. В посвящении ей одной из своих исторических книг он написал:
Моей Изе
моему счастью
моему гению.
В книге «Народные восстания во Франции перед Фрондой» он оставил такое посвящение:
Изе.
Но слов таких, больших и осторожных,
Мне в нашем просторечьи не найти,
С которыми бы было можно
К твоим ногам все это принести.
Но его работы по антропологии мама не воспринимала всерьез. В отличие от нее мне нравилась неожиданная логика Поршнева и его смелые, парадоксальные догадки в области антропологии. Я считал их ничуть не менее логичными, чем стандартные теоретические схемы происхождения человека. И та и другая концепция имели право на существование, подобно описанным выше тактикам маршала Жукова и маршала Рокоссовского.