После обеда.
Единственная мысль проносится в мозгах бесконечной бегущей строкой: «В койку! В койку! В койку!» Забраться с головой под одеяло, зажмуриться и представить себе, что всё происходящее вокруг — понарошку.
За сегодняшний день я ещё ни разу не видела Лорда. В столовой его не было. Одолевает какая-то щемящая тоска. Пытаюсь изжить её, вспоминая про свой внешний вид. Помогает.
Дом наполнен девушками. Готические принцессы шарахаются от меня как от прокажённой, будто это у меня за плечом стоит невидимый брат-близнец.
«Не святотатствуй!» — одёргиваю себя, мысленно адресуя Тени пожелания Царствия Небесного. Сама собой, на уровне инстинкта, рука забирается в карман за подарком Рыжего.
«Один ваш пернатый покойничек просил передать…»
Разбираю цитату на каждое слово и вдруг понимаю весь её глубокий смысл. Как озарение находит на меня. Наблюдая за собой, отмечаю, как сама же приосанилась и гордо вскинула голову. Замечают это и девочки-птички. Шепчутся. Стреляют разрисованными глазами из-под чёлок, сканируя каждый мой недостаток, каждый неправильный штрих. Воздух заполняется отчаянной ревностью: «Почему именно она, а не я?» И у этого «я» с добрый десяток кличек: Крапива, Клюква, Астра… и даже Гренка. Я понятия не имею, кто из них кто. Чем они отличаются от подружек Логов? —Разве что чёрным цветом одежд и макияжа. Но если все они — птицы, то выше статуса сорок им не взлететь.
«Лучше быть хорошей собакой, чем плохой птицей!» — выдвигаю лозунг я и тут же горько добавляю: «А я — ни то и ни другое. Увы»
«Судя по всему, крылья режутся, Зо. Со скрипом. Со стоном»
Я замираю. Это НЕ МОЯ мысль сейчас прозвучала в моей голове. Вот сто процентов не моя! Клянусь всеми своими синяками! Верчу головой по сторонам и обнаруживаю, что я нахожусь на подходе к перекрёсточному дивану.
В последующую минуту становлюсь невольным свидетелем чужого разговора. Я понимаю, что подслушивать — это плохо, не соответствует правилам хорошего тона, но… Но, пожив в Доме несколько недель, я приняла новый постулат: подслушивать чужие беседы и диалоги — нехорошо, но можно. И нужно. В Доме каждый второй только и занимается тем, что слушает и подслушивает. Потерять зрение для Дома — не катастрофа. Потерять слух — вот беда.
Разговор на перекрёсточном диване.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — с отчаянием выплёвывает Конь. Прижал кулаки к подбородку. Сидит, трясётся. Кажется, даже молится.
Рядом сидит его первый друг — тот самый Лэри из Четвёртой. Спешит сочувствовать.
— Да ладно тебе, дружище! Паришься из-за какой-то очкастой девки! Коль в Могильнике не оказалась, значит, ничего страшного не произошло. Сама додумает, что к чему. И всё нормально будет.
Лэри дружески пихает Коня в бок. Но тот завис на своей волне.
— Бес попутал меня… клянусь, бес попутал! — Конь должен ржать, но вместо этого блеет как козёл. Вскидывает на Лэри искривлённую страхом морду. — Я не хотел, Лэри! Зуб даю! Вот чтоб я сдох на месте, если вру! Я не хотел!
Лэри чешет всей пятернёй в зелёной башке.
— И чё? — спрашивает недоуменно. — Ну представь себе, что она — фазан.
— В том-то и дело, что она — НЕ фазан, — выстанывает Конь. — Да и девка всё-таки. А девок бить как-то…
Лэри с сомнением наблюдает за истерикой главного дружбана. Мудрая мысль посещает воспалённый мозг бандерлога. Флёр романтики промелькнул в глазах. Скорее всего, Лэри подумал о своей Спице в этот момент.
— ТОГДА НАХРЕНА ТЫ ВООБЩЕ УЧАСТВОВАЛ ВО ВСЁМ ЭТОМ?! — Крик и ярость главного лога звучат совершенно неожиданно, совершенно несовместимо с романтикой в его глазах. Конь съёживается. Лэри продолжает бушевать. — Тебя, что, туда за уши тащили?! Принуждали?!
Конь шмыгает носом и долго молчит. Однако мысли не теряет. Озвучивает её тихо и, в то же время, во всеуслышанье.
— Они сказали, что я — трус…
— Да ладно!
— … что все Логи — трусы.
Левый глаз Лэри начинает жутко косить. Бледное прыщавое лицо угрожающе наливается алой краской. У бандерлога, по всей видимости, аж дыхалку от возмущения спёрло.
— Кто трусы? — со свистом выдыхает Лэри. — Мы? МЫ?!
Лэри указывает на себя. Его разбежавшиеся в разные стороны глаза сыплют искры и молнии неподдельной ярости. Сам он готов хоть сию же секунду вскочить и накостылять всем птицам, попавшимся у него на пути. В том числе, и готичным принцессам.
— ДА Я САМ ЛИЧНО ВСЕМ ИМ ГЛАЗ НА ЖОПУ НАТЯНУ! — выкрикивает Лэри, наконец давая выход своему кипению. — Ещё посмотрим, кто тут трус!
— Вот-вот, — горестно вздыхает Конь, явно не разделяя его энтузиазма и рвения. Не встретив поддержки, Лэри мгновенно переключается.
— Не понял. Ты со мной?
— С тобой.
— А чего трясёшься тогда?
— У-у-у-у-у, ты не знаешь гнева Папы.
Конь обречённо обхватывает голову и прячет нос в коленках. Лэри озадачивается.
— Плакса и Зануда не сдаются! — уже менее воинственно напоминает он Коню и вновь переключается. — Эх, жаль хорошей драчки в толчке не вышло… Нет, а Пузырь куда смотрел? Тоже мне, лог недоделанный. Но ничего, ничего… Мы им ещё покажем!
— Я — сорняк, — отзывается Конь. — Какой же я сорняк…
И вроде бы стоит посочувствовать Коню, простить его, сделать вид, что «всё ништяк, мир-жвачка-фестиваль». Но я пока не могу забыть, что именно он ударил меня в лицо. Я люблю лошадей, но не люблю, когда они лягаются.
Темнота мешка… глухие удары… прорезь для дыхания… За темнотой продолжается чёрный фон. Листья монстер и жёлтые огоньки светящихся глаз. Вот она, теперь уже «моя», Третья. Замирая от страха, я стараюсь пробраться к своей койке, не опрокинув при этом ни одного горшка с вьюнками и папоротниками. Что-то задевает мою голову. Оборачиваюсь. Нога!.. Медленно поднимаю взгляд и обделываюсь от страха: пять болтающихся под потолком трупов. Висят. Покачиваются от немыслимого ветра. На полу валяются окровавленные выломанные шпоры… Чёрный фон. Монстеры. Огни глаз.
«Нет!» — стряхиваю с себя очередное жуткое видение и некоторое время пытаюсь отдышаться. Это не мои мысли. Это не моя реальность. Это Дом стращает меня, проверяя мою бдительность и смелость. Со смелостью у меня, конечно, дела обстоят неважно, но я всё-таки верю в лучшее.
Слух улавливает звуки музыки. Где-то рядом Кофейник. Наверняка переполненный Крысами — благодарными слушателями, поклонниками большой песни. Валет отводит душу после потасовки с Чёрным.
И я уже почти иду туда, к струящимся гитарным переборам, но минуту спустя с удивлением обнаруживаю, что всё ещё стою на месте. Стою и слушаю музыку. Пытаюсь понять, в чём заключается волшебство момента. И понимаю.
Валет играет всё ту же «Рано или поздно». Кто ему сказал? Зябко обнимаю себя и остро жалею об отсутствии горшка с цветущим лилейником в руках.
Со стен у дверей Третьей исчезли рисунки Леопарда. Я так толком и не успела рассмотреть их, полюбоваться… Будучи трусливой собачонкой, пока жила в Шестой, так и не отважилась подойти к дверям Гнездовища. И вот теперь на меня взирают голые квадраты, и скорбная надпись сверху призывает преклонить головы.
Следую призыву. Стою и скорбно молчу. Меня уносят вдаль мысли о вечном, о том, как жизнь коротка и, в то же время, многослойна. Где-то в другой реальности остался Дима и сынок Васенька. За толщей времён растворился 2015 год, подаривший мне мою кличку. Странно, что меня всё ещё не перекрестили… И, наверное, уже не перекрестят. Никому до меня нет дела.
И как только я повторяю для себя: «Никому до меня нет дела», так, по иронии судьбы, ход моих размышлений прерывает сухой надменный голос:
— Ты — Мама Зо?
Невольно вздрагиваю и с опаской оборачиваюсь:
— Ну да. Это я.
Колясник. Белая рубашечка. Чёрные брюки с отглаженными стрелками. Боязливый беглый взгляд по сторонам, будто домовец попал на вражескую, небезопасную для него территорию. И, в то же время, какое-то скрытое превосходство, уверенность в правильности своих действий. Полное несоответствие испуганного взгляда и невозмутимого голоса.
— Ты пишешь стихи, — колясник не счёл нужным назвать свою кличку.
Почувствовав, как на щеках появляется румянец, неуверенно соглашаюсь:
— Есть такое.
— Сегодня в 17:30 состоится вечер памяти Ара Гуля. Почитаешь.
От такой бесцеремонности я даже делаю шаг назад. Нервный смех слетает с моих губ.
— Чего? Да ты с ума сошёл! Не буду я вам ничего читать, зачем мне это надо?
— Ты пишешь стихи, — опять повторяет чёрно-белый. И тут до меня наконец-то доходит, что я нарвалась на кого-то из фазанов.
От быстрой мыслишки, что я была готова переселиться к ним в Первую, лишь бы сбежать от морального прессинга Шестой, мне становится слегка дурственно.
— Ждём, — отрезает фазан и разворачивает колёса — как можно скорее покинуть небезопасные места.
— Я не приду! — кричу ему вслед.— Не ждите меня!
— Но как же так? — Какой-то сухенький сморщенный старичок всплескивает передо мной руками, появившись словно из ниоткуда. Я даже отшатываюсь назад от неожиданности.
«Господи, это что за динозавр? Ему-то что от меня надо?» — лихорадочно проносится в моей голове. Вижу, как птицы, летящие после обеда в родное Гнездо, останавливаются на полпути и с интересом наблюдают за мной. Мне вновь и вновь хочется застонать: «Ну сколько же можно огребать за сегодняшний день? Да что же такое-то?!»
— Зо! Девочка моя, ты же талант! Мы так рассчитываем на тебя! — брюзжит старикашка и старается улыбнуться позолоченной пастью. И только по позолоченным зубам я наконец-то догадываюсь, кто это: Гомер! Воспитатель Первой! Подстраховывает своего фазанчика.
Птицы вытягивают кадыкастые шеи, стараясь ничего не пропустить.
Мне хочется плакать от отчаяния.
— Бедная испуганная девочка, — продолжает Гомер и раскрывает мне объятья. — Всё будет хорошо. Мы поможем тебе раскрыть потенциал!
О боже!
— Я… я плохо выгляжу… Я… не умею читать стихи со сцены… — бормочу я, трусливо пятясь от угрожающе приближающегося воспитателя.
— Дашь свои стихи моим мальчикам — они прочитают! — находится Гомер. — У меня в Первой прекрасные чтецы. Но ты должна присутствовать как автор.
— Да какие же стихи вы хотите почитать-то? — едва не плачу я. — По Гарри Поттеру? По Сумеркам?
Болит побитое тело. Оттоптанные ноги категорически отказываются слушаться меня. Я понимаю, что сбежать мне не удастся, и объятий Гомера точно не избежать. Однако, в следующее мгновение, на спасение несчастной недо-птички приходит Его Величество Случай.
—Как по Гарри Поттеру? — В 10 сантиметрах от меня останавливается Гомер. — А как же стихи о любви? О жизни? О вечных ценностях? Неужели у тебя их нет?
Мотаю головой и развожу руками. Златозубый быстро сдувается и, на мою радость, передумывает обнимать меня.
— Ах, какая жалость, — бормочет он и говорит более громко.— Весьма разочарован. Тогда, действительно, можешь не приходить.
Разочарованно бормоча себе под нос и покачивая головой, старикашка разворачивается и уходит.
«Пронесло!» — выдыхаю я и припадаю к стене. Сердце бьётся, будто я только что избежала расстрела. Вот теперь точно в койку, под одеяло, в представление будто бы меня не существует…
***
В Гнезде.
Вопреки предполагаемым и воображаемым ужасам в Гнездовище царят тишина и покой. Никаких трупов под потолком не висит. У неразумных послеобеденный сон. Слон сидит в импровизированном манежике и силится собрать паззл из двадцати частей. Девочки-птички занимаются растениями: разрыхляют землю в горшках, протирают листья от пыли. Остальные, скорее всего, улетели за Папой вслед. Всё ещё надеются обратить на себя его внимание. А вдруг обломится? Мысленно желаю им счастья и вдыхаю полной грудью установившуюся идиллию «по-птичьи». Тихо. Как на кладбище. Зато созданная видимость взаимопонимания и дружелюбия несколько успокаивает. Правда, мне приходится быстро распрощаться с этой мыслью, как только я встречаюсь взглядом с одной из девиц.
Тут же становится тошно. Эти напудренные и наманикюренные куклы так стараются продемонстрировать чуждую мне птичью сущность, что их деятельность кажется очередным постановочным представлением. Показательный акт, разыгранный специально для меня, таящий в себе вопрос и призыв к совести: «Почему из всех — именно ты?»
Может быть, я тоже должна схватить маленькие грабельки и возделывать землю под одним из папоротников? Поливать цветы в третий раз за эти сутки?
— Мама Зо! — обнаруживает меня Слонёнок и начинает махать мне рукой, будто не видел целую неделю.
— Слон, не кричи. Неразумные спят, — отвечает ему одна из девочек. То, что малыш сам недалеко ушёл от Фикуса и Куста, никого не волнует.
Получив замечание, Слон опускает голову и обиженно сопит. С силой сметает всё, что он успел собрать из паззла и тянется за любимым жирафом. В процессе обсасывания любимой игрушки его взгляд становится стеклянным. Дитятко тихо гудит и, кажется, больше никому не мешает. Девочки отодвигаются от него всё дальше и дальше. Вынимают бируши из ушей. Опасность миновала…
Скрипя и постанывая, забираюсь к себе на полку. Ложусь, корчась от боли а-ля Папа Стервятник. Нет, определённо, в вертикальном положении мне было легче. Села. Обращаю внимание на свой лилейник, мысленно упрекаю его в отсутствии совести.
До смешного парадоксально! В Шестой я боялась за жизнь своего цветка и оберегала его больше, чем саму себя — от агрессии Псов. Собаки лаяли, но не кусались. Они действительно ни разу не побили меня, хоть и пугали. В Третьей же — с точностью наоборот: лилейник сразу же оказался «в шоколаде», зато мне наваляли, даже не предупредив.
«Я, конечно, не злопамятная, — в который раз мысленно повторяю я, — но этих утренних побоев не забуду никогда. Ради собственной безопасности. Чтобы всегда помнить, на что способны эти «тихие» траурные птички».
На листьях лилейника пыль. Разумеется, ревнующие девочки к нему не притронулись. Меня это, как ни странно, успокаивает. Пыль протереть я и сама могу. Занимаясь этим, замечаю под горшком очередной сюрприз. На цветастом блюдечке, завернутый в бумажку с жирными масляными пятнами, лежит пирожок с запиской «Съешь меня». Рядом стоит коробочка с вишнёвым соком. Тоже с запиской. «Выпей меня». Удивительно просто! Прям как у Кэрролловской Алисы с её «Страной Чудес».
Это могло бы показаться забавным и милым, если бы не моё физическое состояние и всё ещё свежая и не отболевшая обида.
«Цианистый калий в выпечке и мышьяк, растворённый в соке. Два в одном. Чтоб не долго мучилась, и для надёжности результата, — делаю вывод для себя. — Какое всё-таки изысканное благородство!»
Собственные предположения даже не кажутся мне шуткой. Прекращаю вытирать пыль. Сижу прямо и неподвижно. Вслушиваюсь в сопения Слона, вновь вернувшегося к своему паззлу. В тишине и бездействии легче воображать себе, будто бы меня нет.
— Ха-ха-ха! Да ну тебя, дурак! — громкий возглас Ангела, выезжающего из туалета, заставляет нас всех вздрогнуть.
— Тише ты, неразумных разбудишь, — посмеиваясь на что-то, отвечает ему Бабочка, выкатывающийся следом.
Ангел зажимает ладонями рот и продолжает чему-то хихикать.
— Катись давай! — дружелюбно подталкивает его коляску Бабочка.
У меня отпадает челюсть. До наступившего момента я понятия не имела, что в туалете Третьей кто-то есть, настолько было тихо. Скабрезные мыслишки полезли в голову. И чем это там занимались эти двое? Подозрение, что Ангел и Бабочка друг другу больше, чем «просто друзья», медленно, но верно перерастает в уверенность.
— О, Зо вернулась! — замечает меня Ангел и закатывает глаза, и тут же спохватывается. — Ой, я наверное плохо выгляжу. Бабочка, дай пудреницу!
Кряхтя и пыхтя, Бабочка обшаривает свои карманы.
— Надо же, — продолжает Ангел. — И этот Геморрой тебя не сожрал? Видала, какие у него зубищи? Всё фамильное золото на них ушло! Всё, всё, что нажито непосильным трудом! Две кожаные куртки, видеомагнитофон, портсигар серебряный!..
Он теперь уже точно как великий актёр театрально вскидывает лапку ко лбу.
— Боже, это ужасно!
— Не Геморрой, а Гомер, — поправляет Ангела Бабочка.
— Чего? — Ангел делает вид, что ослышался, и тут же поправляется. — А, да-да, конечно. — И тут же продолжает восклицать: — Мама Зо, мы так рады, что ты жива! Так рады! Бабочка, — Ангел морщит носик, — ты дашь мне пудреницу или нет?
Неразумные от его воплей начинают ворочаться. Слон не обращает внимания. Видимо, привык к эмоциям болтливого состайника. Девушки-птички продолжают отчаянно ревновать. А я, наблюдая за спектаклем этих двоих чудиков, вдруг начинаю понимать: а они забавные. И их обращение ко мне действительно приятно… И я по-прежнему не ожидаю от них подлости.
Спектакль ещё не окончен. Ангел смотрит на себя в зеркало, то и дело закатывая глаза.
— Нет, вот что за свинство, а? — вопрошает он. — Обещали водостойкую тушь, а она взяла и осыпалась! И у блеска для губ вкус противный…
Бабочка устало вздыхает и качает головой.
— Я всё вижу, — продолжает Ангел, обращаясь в пудреницу к нему. —Бабочка, хватит быть таким самодовольным! Сделай унылую рожу. Быстро! Воооот…
Девочки-птички смотрят на них с долей некоторого отвращения. Меня же пробивает на «хи-хи».
— Кстати, Зо! — не затыкается Ангел и подруливает к моей койке ближе. — Ты нашла сюрприз, который мы тебе оставили? Было вкусно?
Бабочка смотрит на меня так же внимательно, как и Ангел, и догадывается первым.
— Она к нему даже не притронулась, — проницательно произносит он. И от его догадок я густо краснею. Прячу взгляд, понимая, что опять попала впросак: птицы хотели сделать приятное, а я тут ломаюсь со своими подозрениями о ядах.
— Ты… — Губа Ангела начинает дрожать. Голос переходит в трагический шёпот. — Это правда? Нет, скажи, это правда?
— Это правда, — неохотно признаюсь я. — Я думала, что вы хотите меня отравить.
Ангел в который раз закатывает глаза и делает вид, что упал в обморок.
— А что я должна была думать? — Чтоб не говорить с высоты вниз, спускаюсь с кровати к ребятам. — Вы же сами видите, что я лишняя среди вас. Я приношу вам одни проблемы. Разве нет?
— Ты не съела пирожок… — Ангел не сбавляет трагизма в голосе. — И даже не выпила сок?
— Я думала, в нём тоже яд. На полном серьёзе, — честно признаюсь я.
— Да он даже не распечатан! Какой яд-то? — не выдерживает Бабочка.
— Ребят, простите меня.
— Пирожочек. От Слоника. Жаренный. С повидлом. Специально для Мамы Зо. С записочкой, полной дружелюбия и доверия! А она — Яд! Господи, где справедливость в этом мире? Я спрашиваю, где справедливость?!
— Понеслось, — обречённо вздыхает Бабочка. И виновато разводит рукам передо мной.
Из зарослей в нашу компанию приходит Слон. Услышал свою кличку и теперь пытается вникнуть, о чём речь.
— А где Дракон и Дронт? — как бы невзначай интересуюсь я, немного содрогаясь от ярости вожака, направленной против них во время обеда.
— В пыточной, — не моргнув глазом, тут же сообщает Ангел. — Но им уже немного осталось.
Меня мгновенно обдало каким-то могильным холодом от его слов. Я смотрю на невозмутимые лица состайников и не знаю, верить им или нет. Оба настолько невозмутимы, что в правде их слов не сомневаешься.
Одна из девочек-птичек не выдерживает и подаёт голос.
— Да в Кофейнике они, в карты играют! И Дорогуша с ними! — отзывается она.
Я в который раз мысленно подтягиваю обмочившиеся штаны.
— А Красавица, как всегда, на романтическом свидании, — догадываюсь я и несколько завистливо вздыхаю. — Любовь нечаянно нагрянет…
— …когда её совсем не ждёшь, — тут же в голос подхватывает Ангел и начинает петь. — И каждый вечер сразу станет удивительно хорош. И ты поёшь… сердце…
Я опять теряю дар речи от удивления: мало того, что птицы чуть что — так сразу начинают петь, у них ещё и репертуар воистину безграничен! Ни за что бы не подумала, что они знают песню из репертуара Леонида Утёсова, которую на допотопном граммофоне слушала ещё моя прабабушка!
— Спасибо, сердце, что ты умеешь так любиииить! — хриплым прокуренным голосом тюремного шансонщика в соло исполнении заканчивает Бабочка. Девочки–птички всё-таки заткнули ушки бирушами.
Ангел смотрит на Бабочку с искренним восхищением.
— Я так горжусь тобой… — вновь вытирая немыслимые слёзы, шепчет Ангел и начинает активно аплодировать своему дружку.
— «А ведь он даже не притворяется!» — отмечаю себе я, и чуть позже спешу на хныканья проснувшихся неразумных. Слон продолжает и продолжает хлопать в ладоши, забыв, что время под аплодисменты закончилось.
Ближе к 17:30.
Подозреваю, что хоть малая толика удачи мне всё-таки сопутствует. Или как объяснить это неожиданное везение, когда мне, с моим состоянием «отбивной котлеты» не пришлось пересаживать неразумных из колясок, проверяя состояние их нижнего белья?
Как-то неожиданно вернулся Дронт.
— Опаньки, кто у нас тут проснулся! — весьма жизнерадостно сообщил состайник, будто это не он трясся под взглядом Стервятника за обедом. — А ну-ка, ребят, бодрячком и на горшок!
Пронзительный свист отвлекает от своих дел материализовавшегося Коня. Бандерлог, запуганный ожидаемой участью от вожака, тут же вскакивает и галопом спешит Дронту на помощь.
— Справитесь? — участливо спрашивает Дракон, третий соучастник. И хотя от него, колясника, толку немного, присоединяется к Дронту и Коню.
Все трое кажутся расслабленными и довольными жизнью. За кислыми лицами и подкрашенными глазами — обычный ритм жизни, обычная повседневность.
«Зря я переживала, — отмечаю я для себя самой. — Гроза миновала, и птички быстро успокоились. Да и на самом деле, что я тут навоображала себе? Станет вожак карать и четвертовать половину стаи из-за какой-то зарвавшейся новенькой? Пффф! Глупости какие! Даже подумать смешно! Так, припугнул немножко и успокоился».
В то же время меня не покидает уверенность, что моя самодеятельность не забыта. То, что прощается Стае, не прощается мне. Потому что я только проживаю в Третьей как ненужный подселенец.
Сообщи Р Первый новость, что меня опять куда-то переводят — Гнездовище будет бухать три дня, отмечая свою неистовую радость.
И незачем подкармливать меня сюрпризами в виде пирожков и сока.
От этих невесёлых мыслей настроение, поднятое Ангелом и Бабочкой, окончательно и бесповоротно сходит на «нет». Эх, как был прав Валет, когда говорил о специфической обстановке! Да и Пузырь успел предупредить, что, мол-де, депрессия приветствуется. Сейчас эта самая депрессия у меня в активном росте.
К звонку, напоминающему Ангелу, что ему пора принимать его «божьи росинки», в Гнездо возвращается Вожак.
Неожиданно для себя отмечаю, как у меня начинается колотун при виде него.
Мы сидим со Слоном в его манежике и собираем тот самый паззл из 20-ти частей. Малыш наивно радуется, когда кусочки складываются в общее изображение и, чуть что, спешит меня обнимать. Тихонько. Ласково. Стоило ему только увидеть моё посиневшее плечо, как догадка о том, что «маме больно» пришла сама собой.
Но пришёл вожак, и меня затрясло. Мысли стали твёрдыми и лаконичными: я до паники его боюсь, до ненависти, до желания зарычать и перегрызть ему глотку. Никогда, никогда я не стану его фанаткой! Преследовать его? Заискивать перед ним? Добиваться с ним разговора и личной встречи? Ни за что! Чем меньше мы друг друга видим, чем меньше мы общаемся — тем лучше. Возможно, я наконец-то почувствовала Тень за его плечом. Хотя вряд ли ощущение призрака, сподобившего Рыжего сделать мне подарок, рождало бы во мне столь агрессивную неприязнь.
«В Доме нельзя быть доброй», — это я запомнила. Завуалированный намёк, что я должна стать серым безликим планктоном, как и многие вокруг. Сохранять за собой право личности имеют только вожаки Стай, ну, или такие как Сфинкс. Со своими подругами, конечно.
А я не хочу быть планктоном. И даже готова огребать за это.
— Получилось! Получилось! Мама Зо, у меня получилось! — возликовал Слон, когда паззл наконец-то собрался. Я засмеялась его радости, мы в который раз обнялись. И, видимо, именно этот детский восторг и привлёк к нам внимание Папы Птиц.
Характерное постукивание его трости при ходьбе отдаётся ударом молота о наковальню в мозгах. Я еле подавила в себе гримасу раздражения, вовремя спрятавшись у Слона на широком плече.
— Папа, мы собрали его! — радостно сообщает Слон, глядя на вожака снизу вверх. Стервятник снисходительно улыбается ему закрытой улыбкой, в то время как при переводе взгляда на меня его лицо превращается в маску равнодушия и презрения.
— Почему ты не на вечере в честь Ара Гуля? — холодно спрашивает он. И от тона его голоса мне чудится, будто это меня схватили за горло и удивляются, почему я до сих пор жива. Одолевает желание гордо выпрямиться, и я выпрямляюсь.
«Уже донесли. Насплетничали. Бог ты мой, сколько ж тут стукачей!» — мысленно отмечаю я для себя самой и смело огрызаюсь вслух, самым безапелляционным тоном:
— Личиком не удалась. Не оценили эстеты Первой стаи. Испугались.
— Мама Зо, — гудит расстроенный Слонёнок, чувствуя напряжение между мной и вожаком. Стервятник смотрит на меня своим жутким холодным взглядом. Презрительная усмешка трогает его губы сразу же после моих слов. Спустя несколько секунд он смеётся.
И мне этот смех оскорбителен. Синяк расплылся в полщеки. Личико у меня действительно с каждым часом становится всё хуже и хуже. В цирке уродов я — главный урод.
Набираюсь смелости и первой отсекаю его смех:
— Вот и поговорили.
Птички, подслушивающие наш диалог, кажется, испуганно охнули. В один голос. Разом.
Вожак смотрит на меня стылым, каким-то прям-таки сатанинским взглядом, и размышляет, под каким соусом меня сожрать. После 30-ти секунд молчания, он наконец произносит:
— Какая смелая пташка залетела в наши края…
— «Инициатива наказуема», — я наконец-то озвучила эту фразу.
Никаких защитных иллюзий в сознании уже не вызываю, честно выдерживаю потусторонний взгляд этого несимпатичного человека и, кажется, даже мысленно подначиваю его снова меня побить.
Так и так, мол, давай! Опустись до рукопашной со мной, чтоб заткнуть мой поганый рот. Пусть меня отпинают не пять, а двадцать человек! Теперь уже точно с твоего распоряжения. Ты всё равно останешься приторно-фальшивым в своём образе. И даже выгнав меня на второй день из Третьей, ты не сотрёшь из моей памяти себя настоящего! Уставшего… Страдающего от боли… и не только физической. Как видишь, я о многом и сама догадалась.
Приторно-фальшивый. Не добрый, а добренький. Может, прав Р Первый в своём потребительском отношении к людям. С такими как ты, Папа Птиц, только так и надо себя вести.
И это грустно осознавать и признавать.
Стервятник прочитал мои мысли как открытый текст на листе бумаги. «Это хорошо, — отметила я для себя. — Может быть, даст ему пищу для размышлений».
Взгляд уловил мгновение, как что-то вдруг погасло в его глазах. Вожак тотчас сделался каким-то безжизненным, серым, грязным. Когтистая окольцованная рука до побелевших костяшек пальцев сжала горшочек с кактусом.
Мне даже показалось, будто бы я уловила сбившийся ритм его дыхания. Но, как отсекла я для себя самой, когда кажется — креститься надо.
Так ничего и не сказав, Вожак разворачивается и уходит к своей стремянке. Слон начинает тихо всхлипывать, переживая за «Папу» и за «Маму», которые явно не сошлись характерами и которые теперь вынуждены уживаться в одном коллективе.
— Это из-за Макса! Из-за Макса! — внезапно выкрикивает малыш, и в следующий момент я уже начинаю остро жалеть об отсутствии у меня бирушей.
Знаменитый рёв Слона потряс Третью. Обнимая его в ответ, следом заревела и я. Может быть, не так громко, но тоже горько.
Я попала из огня да в полымя.