- Мама! Ура! Меня, кажется, берут!
- Да неужто? Была там всё-таки? С кем разговаривала? В отделе кадров?
- С самим начальником отдела говорила, с Екетовым. Личный приём кандидатов на службу через собеседование.
- И как?
- Улыбался. На коленки мои смотрел. Кофе пили.
- Ишь какая честь! С ним пили? С Клещом?
- Ага. Я ему понравилась вроде. Комплименты говорил, велел документы подать и медосмотр с понедельника пройти.
Войдя в избу, тридцатилетняя Шавлекат стягивает модные чёрные сапоги. Устало плюхнувшись на тахту, ослабляет молнию платья на круглом боку. Полдня ушло у неё, чтобы смотаться в поселковый отдел: автобусы ходят по-дурацки, а от Мережек до Актыра шестнадцать километров, пешком не разбежишься, ладно, попутку поймала.
По настоянию матери в посёлок дочка ездила в длинном красивом аквамариновом платье до щиколоток, складно подчёркивающем полную фигуру, и со скромным макияжем: розовая помада, бледно-голубые тени. По плечам змеями струятся воронёные косы.
Не успев сесть, Шавлекат тянется к коробке на столике, хватает шоколадную конфету: наголодалась за день, а сладости в доме Янгибаевых разложены повсюду.
- Мама, - прочавкала. – Платье короткое надо мне погладить! И колготки новые дай, за мной в восемь вечера приедут.
Ленара Ильгисовна высовывается с кухни – с рук бежит вода, в руке нож, глаза слезятся.
- Кто приедет? Куда ты?
- Екетов машину за мной пришлёт… неужели непонятно?
- К нему поедешь? С ночевой?
- Ха-ха-ха! Попросил вечером приехать, вступительные тесты по юридическому праву порешать, он их дома будто бы забыл... Уж наверно не в шахматы играть, что ты как маленькая?
Мать Ленара Ильгисовна жуёт губами, глядя на дочь. Она крутит бараний фарш, на ней замызганный фартук, седые, крашеные хной волосы убраны в узел. Из мясорубки на пол капает розовая пена.
- Домой к себе пригласил? Так я и думала.
За начальником местной полиции, подполковником Риханом Екетовым по прозвищу Клещ, закрепилась слава любителя молоденьких женщин. Сам Рихан Гусейнович на казанову не тянет: низок ростом, носит короткий пегий бобрик, кривоног и носат. Из-под офицерской фуражки блестят узкие недобрые глаза да рот кривится – сухой, тонкий, презрительный. Зато в отделе он над всеми царь и бог, на работу ездит в громадном фордовском джипе размером с пароход.
Дом подполковника стоит на краю посёлка Актыр – краснокирпичный, мощный, с цокольным этажом и газопроводом, стены чуть не в три с половиной кирпича, на саксонскую крепость похож, опоясан оградой из кованых прутьев, за которой день и ночь носятся злые вольные собаки.
Загадочная и мрачноватая для деревни персона. Известно, что живёт он один как перст, хотя дважды был женат, и от первого брака есть сын, вроде бы в Германии. О том, что почти всех сотрудниц Рихан набирает в штат через койку, не шепчется только ленивый.
- Зато в отдел взять обещал, - Шавлекат стягивает тесноватое аквамариновое платье, лифчик, растряхивает огромную грудь. – Где у нас в колхозе ещё устроишься?
Взглянула на часы: три доходит.
- Мам! Что стоишь? Баню топить надо, не потной же к начальнику ехать… тесты решать.
- Тесты одним местом… Баню ей! Видишь: фарш верчу! – отвернувшись, мать налегает на кривую ручку мясорубки, стол скрежещет, звенят на разные голоса кастрюли и миски. Пахнет луком и мочёным хлебом. – Неси дров да топи.
- Я устала очень...
- Глазки Екетову строить не устала? Тьфу! Тогда грей себе воды, в корыте за печкой помойся, не рассыплешься, тасма.
Пышнотелая дочь в одних колготках и трусиках нехотя взворачивает на плиту эмалированное ведро, запаливает газовую конфорку. Пламя бьётся неровно, чадит: скоро баллон к концу подойдёт. Крупные бока Шавлекат трепещут и дрожат, ступни шлёпают по полу словно тюленьи ласты.
- В колготках не езди, - Ленара Ильгизовна ловко катает пропущенный фарш в колобки, суёт в морозилку. – Порвёт Екетов сдуру, они денег стоят, а новые купит ли? Чулки с поясом надень, мужики чулочки любят…
Это надо понимать как материнское благословение на дочкино трудоустройство.
Шёл ноябрь. С грехом пополам Шавлекат Зулейфаровна Янгибаева в августе поступила в сельскохозяйственный техникум на правоведа. Ей уже за тридцать, примерно столько же килограммов лишнего жира она носит на животе, заду и бёдрах и страстно хочет устроиться на работу в полицию, а по матери – да хоть к чёрту на рога дочка устраивайся, лишь бы на шее не сидела.
В родной деревне Мережки Шавлекат с детства ни во что не ставили, да не больно-то она и стремится к всенародному признанию, на фиг оно ей, росла девчонкой себе на уме, туповатой и капризной. Главная её девичья гордость - роскошные чёрные волосы ниже пояса, убранные в две косы. Будто бы сразу из кругляшки-школьницы, минуя юный возраст, стала Шавлекат Янгибаева взрослой мясистой девой. В пору половой зрелости к достоинствам Шавлекат добавились необъятный зад, крупнотоннажная грудь и два дополнительных подбородка.
Увы, покупателей на это телесное богатство в деревне не находится. Мать Ленара Ильгисовна работает завхозом в дорожно-строительной конторе, ночами спиртом торгует, воспитывала дочку одна и сразу после школы намеревалась выгодно сплавить упитанную нахлебницу замуж, но Шавлекат не торопилась под венец. Кое-как получив аттестат с «тройками», сколько-то поработала продавцом в хлебном магазине, потом ходила показания счётчиков по домам списывать, но не понравилось – хлопотно и ноги устают.
Последние три или четыре года дочь валяет дурака, шоколад целыми днями ест, играет в мобильнике, смотрит телевизор и выпрашивает новые наряды.
- Ищи мужа, тасма толстожопая, пусть он тебя одевает! – в сердцах порой орёт Ленара. – Кукайбаш! Прёт тебя вширь как на дрожжах, ничего не налезает, а всё подавай!
Янгибаева-младшая с отсутствующим видом возлежит на тахте и крутит пульт от телевизора, где идёт очередное дневное ток-шоу.
- Где мужья-то? – смеётся над мамашей. – Которые за ста граммами спирта ночью в окно стучатся? В деревне голь да пьянь, глядеть не на что. Сама же всех споила.
- А на печи ничо не вылежишь, кобыла! – не унимается Ленара. – Езжай в город, выучись да выходи за нормального, с машиной, с квартирой. Кому ты сдалась в Мережках, коза безрогая? Сутки напролёт бока давишь, щёки отъела – со спины видать! Ещё на тряпки тебе, на помаду, сапоги, колготки траться… Заработай сначала!
Не без причины негодовала Ленара Ильгисовна. Уродилась единственная дочь ленивой до безобразия, зато без ума Шавлекат от индийских и бразильских сериалов, где много поют и танцуют. Полуобнажённые мулатки самозабвенно плясали на карнавалах и в ночных клубах, иные сдобные пончики могли посостязаться с Шавлекат обильностью форм и нисколько не комплексовали: плотно затягивали себя в бикини, короткие шортики, мини-юбки, бегали по океанским пляжам, напропалую флиртовали с молодыми мачо – славно у них там время проводить, ни картошки тебе, ни огорода, ни дрова таскать. Кто-то с кем-то разводился, кто-то от кого-то рожал, делал аборты, ревновал и скандалил, но общая атмосфера дышала праздником и беззаботностью.
Вбила вдруг в голову Шавлекат, что похожа на латиноамериканку, и тоже решила жить без комплексов. Стала сооружать высокие причёски со множеством шпилек, красить губы, глаза и ногти в тропические цвета, носить облегающие топики, короткие майки и лопающиеся на ляжках лосины. Жаль, танцевать самбу бедняжка может только перед трельяжем: на дискотеке в клубе мережковские тёлки сразу засмеют. Скажут: вот Янгибаева, квашня в лосинах, жопой колыхнёт – с клуба крышу сдувает!
Даже не заметила мать Ленара Ильгисовна, когда и с кем дочь единственной ценности лишилась: девственности своей. Развёл её на постель какой-то мимолётный фраер, экспедитор или торгаш, соблазнил пышку, очаровал, а когда Шавлекат созналась, было уже поздно.
Пожила Шавлекат с каким-то заезжим докторишкой-неврологом, он скрепя сердце полгода корпел в участковой больничке, ждал больших денег - «сельских подъёмных». А когда пришли деньги – тут же новое назначение себе выхлопотал, собака, и смылся, не попрощавшись с пухлой любовницей.
Затем погуляла Шавлекат с женатым мастером из «Табарсельхозтехники», он тоже планы строил, обещал жену ради неё бросить, да выяснил, что бразильская красотка Янгибаева ни шьёт, ни порет, ни готовит, бездельница каких поискать – и раздумал мастер из семьи к такому счастью уходить…
После неудачных попыток устроить личную жизнь вернулась Шавлекат домой к мамке, улеглась жить на тахту и с тех пор громоподобные прелести самодеятельной бразильянки замечают лишь ночные алкаши. Раздастся в форточку условный стук, Шавлекат у телевизора глаза продерёт, примет в окно пустую бутылку и повернётся наполнить её порцией спирта через воронку.
Восхищённо засвищут из палисадника деревенские гуляки. Тяжёлое упругое седалище блестящими лосинами со стразами облито, важно качается оно в такт движениям женщины на узкой кухоньке. Чётко проступают сквозь полиамид натянутые под лосинами трусики, словно сверху надеты, а не изнутри: каждую нитку пересчитать можно. Когда Шавлекат нагибается над подоконником, берёт рублёвую мелочь, возвращает бутылку покупателю, груди выкатываются из прозрачного белого топика словно цунами.
- Пойдём с нами, посидим? – намекают из темноты, пытаются поймать прекрасную разливальщицу за выдающийся бюст.
- Не про тебя ягода! – Шавлекат хватает деньги и запирает окошко.
«В милицию бы устроиться, - сладострастно мечтала она. – Бояться в деревне станут. Всех построю! Форму дадут, погоны, пистолет. Может, даже наручники? Красную книжечку дадут. Хорошо бы в ГАИ пойти. На тачке с мигалками ездить, пьяных колхозников штрафовать. Сколько денег бы заработала!»
Под лежачий камень вода не течёт. С оханьем и стонами, а пришлось Шавлекат сниматься с тёплой лежанки и поступать в техникум на правоведа. Умные люди пояснили, что правовед – это почти юрист, а юристов в милицию берут охотнее. Мамаша Ленара была рада, что её бестолковая дармоедка поступила хотя бы на заочное отделение (не с угланами же на дневном учиться!), стала выдавать больше денег на карманные расходы, приодела дочку.
Сегодня великовозрастная студентка Шавлекат надушилась, накрасилась, съездила на разведку в поселковое отделение милиции Актыра. Считающий месяцы до пенсии подполковник Рихан Екетов живо заинтересовался упитанной и привлекательной кандидаткой в органы внутренних дел – и вот, дал добро. Велел документы оформлять, медосмотр проходить, рентген, анализы… после того как Шавлекат к нему домой вечером из своих Мережек погостить приедет.
К вечеру помытая Шавлекат была во всеоружии: красное свежее бельё, чёрные чулки с поясом, чёрное платьице из искусственной кожи с голой спиной, сзади на юбке разрез по самые трусики. Капнула духами между соболиных бровей, в ямочку на подбородок, за ушками, на кончики кос, реснички, ноготочки проверила… Потом посомневалась немножко – как-то слишком нагло, вызывающе светятся из-под короткого подола голые ляжки, да и на улице ветрено – решилась, натянула поверх чулок колготки в звёздочку.
Кто его знает, вдруг подполковник прикинется, что вызвал её к себе по серьёзному делу, а она как шлюха в одних чулочках приехала – белизна в кружевах из-под юбки мелькает, берите меня, ешьте меня, через край кусайте?
Около восьми под окнами Янгибаевых остановилась лаковая иномарка. За рулём молча курил высокий милиционер в гражданском - кажется, Шавлекат видела его днём в коридоре отдела, только был он в капитанской форме.
Бережно придерживая богатые косы, соискательница должности выскочила со двора, накрашена под карнавальную танцовщицу, в шубке поддельного песца. Задрала кожаный подол, обнажились мощные столбы ляжек в крепко зашнурованных сапогах, села на заднее кресло и поехала в тайное гнёздышко стареющего милицейского начальника.
Мать Ленара смотрела из-за занавески в кухонное окно – запоминала номер машины. Конечно, не такой дурак подполковник Клещ, чтоб при своей должности худое совершить. Ну, переспит с её непутёвой задастой дочкой, отведает свежего тела, примет на работу и успокоится, однако бережёного бог бережёт.
Встречные деревенские тоже глазели на иномарку, летящую вдоль улицы. Шавлекат пыталась стать невидимой, сильнее вжалась в спинку, хотя её грузную фигуру при всём желании не утаишь – проще бегемота в детской песочнице закопать, чем спрятать полногрудую мадам Янгибаеву в салоне легковушки.
Водитель стряхнул пепел за окошко, в магнитоле у него тосковал «Наутилус» - «…я просыпаюсь в холодном поту, я просыпаюсь в кошмарном бреду, как будто дом наш залило водой».
- Расслабься, никто не видит, - сказал из-за руля. - Стёкла тонированные.
***
Злые собаки во дворе Екетова были предусмотрительно заперты в вольер – ждал хозяин, готовился. Рихан гостеприимно встретил на крылечке, отпустил машину, проводил кандидатку в дом-крепость. Без фуражки-аэродрома он оказался ещё ниже, чуть не до подмышки дородной, солидной Янгибаевой. На кривоногом подполковнике форменная рубашка, цивильные джинсы, одеколоном набрызган, выбрит, безупречен. Принял от оробевшей Шавлекат песцовую шубку, повесил на оленьи рога в прихожей. Джентльмен да и только.
Шавлекат задержалась перед огромным, в пол, зеркалом: подвела помадой рот, оправила косы.
«Чего побледнела, кукайбаш? Или с мужиками не спала? Подумаешь, подполковник, сними с него штаны – от рядового не отличишь. У всех между ног одинаковое болтается».
Глаза у Шавлекат пустые, детские, доверчивые, а наряд – как у шлюхи. Тридцатилетняя женщина в малом платье-чехольчике, всё облегает, зудит, потрескивает, бюст накатом ползёт из выреза кожаного платья, скрипят очерченные складки на женском животе, похожие на губы великанской рыбины. Из-под юбки дерзко лезут толстые, крепкие ноги в мелкую чёрную звёздочку, зайчики от настенных ламп забавляются бликами, шмыгают по гладким нейлоновым ляжкам, похожим на подсвеченную взлётно-посадочную полосу.
Рисуя губы, Шавлекат увидела, как в отражении смотрит на неё маленький Екетов: голодным, волчьим взглядом ласкает сладко обтянутую тушку, задница у кандидатки арфой изгибается, сквозь кожаный подол трезубцем проступили трусики. Но тут же подполковник притушил глаза, нейтрально указал в сторону гостиной.
- Располагайтесь, дорогая. Несу кофе с огня, вы как раз вовремя.
Дома у Клеща всё кричит о достатке и любви к порядку: ламинатные полы, пасмурно-сиреневые обои, картины в морёных рамках: пейзажи, лошади, водопады, с потолка люстра сыплет цветными светодиодными брызгами, словно новогодняя ёлка. Накрыт на двоих уютный стеклянный столик, на нём бутылка коньяка, напоминающая раздутый змеиный капюшон, рюмки, кофейный фарфор, ваза с конфетами, набор шоколадных фигурок, фрукты: желть бананов, зелень киви, алый огонь гранатов, глянцевая чернота винограда.
«Сколько же он получает?» - Шавлекат зачарованно приседает в кресло-мешок. Сама она за всю жизнь живёт с материных доходов да с подачек от бывших любовников: то невролога, то сельхозмастера. Если не считать продажи резинотехнического спирта, который мамке канистрами привозит дальний родственник, Шавлекат и на пару сапог себе не заработала.
Не очень удобно кресло-мешок для сидения в гостях в мини-юбке. Отчаянно пытается Шавлекат Зулейфаровна свести потуже коленки-бомбы, колготки новые хрустят, в них отблески ломаются как ледышки. Предательски выделяются под юбкой слева и справа кружевные верхушки чулок.
Запоздало вспоминает: забыла духами между ног брызнуть, сильно ли пахнет от неё женским потом или нет? В машине было тепло, сопрела в нейлоне по дороге, в плавках влажная липкость. На всякий случай надо держать чашку с кофе у колен, чтоб горячим паром запах плоти перебивало.
Екетов, ловкий и проворный, несёт полотенца, салфетки, в них завёрнуты чашки, из турки жарко и вкусно благоухает восточными специями. Дома Шавлекат в основном заваривает дешёвую растворимую пыль, а тут на всю гостиную - букет натуральных ароматов, аж голова кружится! Янгибаева берёт предложенную чашечку – она тёплая.
- Кофе надо обязательно пить из тёплых чашек! – серьёзно говорит Рихан Екетов.
- А чем пахнет?
- Один из арабских рецептов. Чеснок, душистый перец, корица. Пейте не спеша, вот холодная водичка, после каждого второго глотка - запиваем. Усиливает интенсивность восприятия.
Шавлекат скромно отламывает шоколад, макает губы в кофе, чередует с водой – усиливает восприятие. По жилам разливается бодрость. Екетов заботлив, предупредителен и совсем не страшен. Она думала, Клещ с порога потащит её в койку, а тут всё прилично!
- Рихан Гусейнович, вы говорили, я буду решать тесты?
Пытливо смотрит из-под ресниц соискательница в платье-чехольчике. Надо уж сразу расставить всё по местам, пока бдительность не усыпили. Скоро ли подполковник поведёт её в постель? Или прямо здесь, на стеклянном столике возьмёт? Ой, а вдруг он в кофе что-то подсыпал? Хотя какой резон ему травить будущую сотрудницу, она ж по доброй воле пришла.
- Тесты, да-да… - говорит Екетов. – Хотя… не к спеху нам формальности, вы же на правоведа в техникум поступили, Шавлекат Зулейфаровна? Вам это как дважды два. Потом, на следующей недельке соберёмся. Давайте лучше я вам расскажу, как варится кофе по-арабски с карамелью, а вы… расскажите мне, например: вы вообще любите носить колготки?
- Колготки? Да, люблю! - Шавлекат игриво гладит себя по крутому бедру в скрипучих чёрных звёздочках. – Обожаю нейлон.
- А почему? Уж простите за глупые мужские вопросы.
- Честно сказать?
- Если вам нетрудно…
- Без колготок ляжки сильно трутся, особенно в жару. Потом болит, краснота, раздражение всякое. Ещё для кровообращения полезно, если правильно подобрать. Тёмные тона колготок хорошо вены и прыщики скрывают… но не беспокойтесь, у меня прыщиков нет. И трусики без колготок могут сползти, если резинка слабая.
- Великолепно и практично, - Екетов хлопает в ладоши. - А я со своей точки зрения добавлю: женские колготки – это изумительно красиво и сексуально.
Если речь зашла о тряпках, здесь кандидатка Шавлекат в своей стихии. Она тут же берётся за минусы капрона:
- Так-то затяжки, конечно, бесят: не задень себя ничем, не наступи, не царапни… Бывает, на вечер пары не хватает. И надевать колготки долго, муторно, особенно если лопнули и срочно поменять надо, с брюками возни куда меньше. К тому же у дешёвых марок швы на ластовице ползут, мыски рвутся постоянно, если ногти не обработаны… Я как-то в город ездила, лезу в автобус, а там мужик с саженцами, у него ветки торчат, и я сдуру…
Шавлекат освоилась и не стесняется. Довольна, что Рихан подкинул ей тему, о которой она знает всё. Екетов подливает кофе, делает комплименты её славным колготкам, поддетым снизу чулкам (когда только рассмотрел?), хвалит платье, макияж, уникальные длинные косы… Всю облизал словесно!
- Это замечательно, что вы поклонница женственной одежды, - доверительно замечает Екетов. - Дело в том, что всех сотрудниц я обязываю на службе носить юбки и колготки. Дресс-код. Некоторые злятся, обзывают за глаза самодуром, но я категоричен: дамам - никаких штанов, за исключением случаев, когда едем на боевые стрельбы! Вот такой я строгий начальник. Привыкайте, милая девушка.
Янгибаева уже почти привыкла к Клещу-Екетову, она незаметно общипывает виноград с грозди, пьёт вторую рюмку терпкого коньяку, истребляет шоколадных мишек, они с подполковником треплются о кофе и колготках, о бразильских сериалах (он тоже смотрит сериалы, просто милашка!), способах засолки огурцов и поимке опасных преступников.
- Кстати, о преступниках! - говорит Екетов. – Вся милиция должна уметь работать со спецсредствами. Шавлекат, вы когда-нибудь держали в руках наручники?
Неожиданный поворот беседы, простая деревенская девушка Шавлекат едва успевает сориентироваться.
- Нет, что вы? Где? – рот её слегка измазан шоколадом, на лбу испарина от горячего кофе с пряностями и благородного коньяка.
Маленький Екетов приносит и выкладывает на столик металлическую «восьмёрку» на бархатной подушечке. В закрытом виде наручники на «восьмёрку» похожи, а отопрёшь – в «троечку» превратятся. Почти плоские тускло-серые браслеты с подвижными половинками и толстой цепью посередине, скважины для ключика крохотными дырочками уставились на Шавлекат. Веет от наручников холодом, сталью, неумолимостью, чёрствой застывшей угрозой.
- Возьмите их, не бойтесь, Шавлекат. Поступите в отдел - каждый день носить будете.
От слов подполковника Екетова попахивает некоторой двусмысленностью, впрочем, учуять её чересчур сложно для простодушной девушки-женщины. Кандидатка в полицейские с опаской поднимает браслеты с бархата, будто живого скорпиона препарирует.
На ощупь они такие же гладкие, как её звёздные колготки, ни единой заусеницы на закруглённых литых поверхностях. Наручники кажутся Шавлекат невероятно тяжёлыми, издают тихий бутылочный звяк, бессильно болтаются раскрытые стальные коромыслица, иссечённые острыми щучьими зубчиками.
Подполковник и кандидатка молча смотрят на браслеты, потом Екетов будто ненароком говорит:
- Совсем забыл, милая. От всех новоприбывших я требую, чтобы они примерили браслеты на себя.
- Зачем? – Шавлекат поспешно кладёт обратно хищные стальные коромысла с зубчиками и сердечниками. Отряхивает руку, допивает глоток коньяка. Наручники ей очень не понравились.
- Такое у меня правило, - Екетов мягок, но настойчив. – Всем прибывающим на стажировку я предлагаю испытать полицейские спецсредства на себе. Стажёры должны понять ощущения человека, который закован в наручники. Тогда в дальнейшем полицейские станут разумнее применять силу, понимаете?
- Понимаю, - неожиданно для себя дерзит Шавлекат. - А резиновой дубиной вы их тоже бьёте?
Подполковник Екетов весело смеётся, снова смотрит на массивные коленки гостьи, полуобнажённый бюст, короткое платьице-чехольчик.
- Вам палец в рот не клади, кандидат Янгибаева. Отвечаю: нет, дубинкой я никого не бью. Особенно женщин. Ну как, наденем?
- Это надолго?
- Что вы! – ласково говорит наниматель. - Буквально на минуту!
Шавлекат уныло косится на брошенные наручники, похожие на стального краба. Ох, не лежит у неё душа к этим железякам, хоть убей!
Ни разу за тридцать лет Шавлекат не связывали, не мучили, в железо не заковывали – как-то необходимости не возникало, знаете ли. Особых врагов и недоброжелателей у неё не бывало, сексуальные извращенцы в Мережках тоже не живут. Девчонка безобидная, не больная, не буйная, даже если на пару с матерью водки выпьет, то ведёт себя смирно, незачем её связывать. Ну а то, что по характеру ленивая тасма, полнозадая, полнобёдрая и на бразильянку обликом похожа – это не преступление, за это руки не крутят!
- Рихан Гусейнович, мне надо подумать… Я хочу в туалет!
- Конечно, конечно, дорогая. Из прихожей вторая дверь направо.
Спрятавшись в туалетной комнате, облицованной розовой плиткой, Шавлекат со скрипом тащит кверху узкий кожаный подол, виляет задом, словно танцует ламбаду, ищет пальцами мокрый пояс крапово-звёздных колготок, сдёргивает капрон на ляжки, приседает на шикарный, безукоризненно чистый унитаз.
На ягодицах жирно выделяется надавленный трусиками трезубец и отпечатки пажей от чулок. Туалет заволакивает испарениями пота, женского сока, коньячного спирта. Как же она вспотела, оказывается! И даже чуть-чуть возбудилась. В сумочке есть запасные прокладки, но сумочка висит на оленьих рогах вместе с шубой. Как-то стыдно выбегать из туалета за прокладкой с голым задом.
Оттягивая время, Шавлекат рассматривает свои жирные, заплывшие запястья, вертит ими так и сяк. Екетов предлагает надеть ей наручники. Сидеть в наручниках в присутствии Клеща почему-то совсем не хочется. Да они, наверное, и не полезут ей на руки, слишком малы кажутся браслеты из стальных зубчатых кривулин.
За тридцать лет Шавлекат спала не с одним мужиком, но всё было как-то проще. Мастер «Сельхозтехники» больше интересовался собственным оргазмом, чем внешним антуражем – ему по фиг было, во что одета подруга, как она лежит, лишь бы у самого засунуть и кончить получилось.
Любовник-доктор был чуть тоньше и начитанней. Обожал предварительно потрогать Шавлекат за чулки, бюстгальтеры, трусики, потом раздеть, обнюхать. Заводился, если Шавлекат ложилась в постель в белых туфлях. Иногда просил связать ему руки полотенцем, клал женщине голову между ног и делал языком классные переборы, будто искал внизу живота Шавлекат вишнёвые косточки.
А наручники? Наедине с малознакомым Екетовым… В пустом доме... Хотя он сказал, что закуёт её всего на минутку. Что же делать?
Вздохнув, «бразильская кандидатка» тщательно умылась, поправила чулки, с натугой втиснулась в трусики с колготками, разгладила миниатюрный кожаный подол. Снова скрипят очерченные складки на женском животе, похожие на губы великанской рыбины. Из-под юбки дерзко лезут толстые, крепкие ноги в мелкую чёрную звёздочку, зайчики от лампы забавляются бликами, шмыгают по гладким нейлоновым ляжкам, похожим на подсвеченную взлётно-посадочную полосу. Глаза в зеркале чуть пьяны, забористый у подполковника коньячок!
Когда Шавлекат плавной походкой вернулась в гостиную, Екетов сосредоточенно мешал в чашечке кофе. Открыла рот, хотела крикнуть нечто залихватское, но наткнулась взглядом на стального краба, бархатную подушку – и в голове опять всё смешалось.
Наручники ждали. Ждали её рук, её свободы, её тела. Подполковник делал вид, что занят, но тоже ждал, Шавлекат видела это по худощавой, поджарой спине в форменной рубашке.
Присев в кресло-мешок, Шавлекат отвела коленки вбок, чтоб не видны были края чулок и красные трусики. Что-то уже душа не лежит совращать босса, пусть сам фантазирует.
- Рихан Гусейнович, может, в другой раз наручники попробуем? Когда к вам устроюсь. Не готова я…
- Разумеется! – полицейский подполковник будто доволен возможностью поторговаться, расцвёл скупой улыбкой, но глаза остались строги. – Впрочем, учти, дорогая, природа и порядок не терпят пустоты. Тренировка со спецсредствами отменяется, значит, вместо них… порешаем тесты! Секундочку, уже несу.
Сбегал куда-то, хлопнул дверками, бросил на изумительно гладкие женские колени толстую пачку листов, соединённых скрепкой. Прочитала Шавлекат первый вопрос и онемела:
«Разъясните понятия «субъекты РФ и муниципальные образования как субъекты гражданского права». Дайте определение понятиям «казна» и «государственное имущество».
- А-а-а?... – рот открыла и сама не знает, что тут спросить. Ни подсказки, ни зацепки. Она же не профессор!
Подполковник уже официален, лицо казённое, авторучку ей суёт, торопит, рот его кривится – сухой, презрительный.
- Решаем тестик, Шавлекат Зулейфаровна. Решаем! Быстро и правильно, как надлежит кандидату, поступающему на службу в правоохранительные органы. Ответы можно писать на обороте.
Загнул рукав рубашки, время на командирском хронометре отметил.
- Здесь двадцать пять вопросов. На подготовку обычно даётся пятьдесят минут: по две минуты на вопрос. Из уважения к вашей красоте и молодости увеличу лимит, даю один час времени. Одна ошибка - четвёрка. Две ошибки – тройка. Три ошибки – кандидат может отправляться домой и посвятить себя той сфере деятельности, в которой разбирается лучше, чем в юриспруденции.
- Гражданское право, государственное имущество… Я же только учусь! Я этого не знаю!
- Отлично, девочка. Расстанемся, счастливые друг другом. Когда выучитесь, получите диплом о среднем специальном образовании – снова жду вас в отделе... Ещё коньячку? Почистить вам апельсин?
Шавлекат убито смотрит на ужасные листки с правовой тарабарщиной и аккуратно кладёт на угол столика. Выровняла краешки, прижала сверху ручкой. Тяжко вздохнула, грудь в разрезе шевельнулась.
- А если я соглашусь на наручники, Рихан Гусейнович?
- Тогда оставим тест до лучших времён! – Екетов бодро сдирает кожу с апельсина. Так ловко чистит фрукт, будто колготки с женщины снимает. – Как говорится, не два горошка на ложку.
- А почему сразу на меня наручники? – безнадёжно упрямится Шавлекат. – Давайте на вас наденем?
Надеялась смутить непробиваемого Клеща, но тот будто даже обрадовался:
- Вы само очарование и непосредственность, Шавлекат. Хо-хо-хо, думали напугать старого мента? Да пожалуйста!
Рихан Екетов деловито, в два счёта объясняет кандидатке, как надеваются и застёгиваются браслеты на задержанном. Повернулся поджарой спиной, свёл руки назад. Кисти у него худощавые, тренированные – жилистые кисти самбиста. Зарумянившись от непонятного стыда, Шавлекат приложила «крабы» к рукам будущего начальника, стала из «троечки» делать «восьмёрку».
Соединила зубчатые половинки коромыслиц, цокнули в сердечниках замки, подполковник добродушно посмеивается, советы женщине даёт.
- Милая моя, главное правило: под застёгнутым браслетом должен оставаться воздух, чтобы циркуляция крови не нарушилась. В противном случае это грозит арестованному потерей конечности, а сотруднику – уголовной ответственностью.
- Я аккуратно… - шепчет Шавлекат, неловко ей почему-то перед Риханом.
- Ну? Надели?
Добросовестно проверила все крепления наручников Шавлекат Янгибаева, пошатала, подёргала, Стальные крабы сели плотно, обернули маленькому подполковнику жилистые руки, будто ремешки от часов.
- Надела.
Повернулся подполковник к ней лицом, маленький, носатый, кривоногий. Вовсе неопасный. Пышная, румяная Шавлекат рядом с ним смотрится как борчиха сумо – кажется, одним ногтем такого заскрёбыша раздавит. И вдруг она замечает, что подполковник-то возбудился! Честное слово, девочки! Стоит перед ней Клещ-Екетов, под джинсами у него что-то происходит, и на колени он перед ней падает, стриженую пегую голову склоняет, смотрит ей жадно под кожаное платье, на обтянутые колготками ляжки.
- Взяла меня в плен самая сексапильная женщина деревни Мережки! – притворно восклицает Екетов, смешно, неуклюже елозит джинсами по ламинату. – Будущая генеральша меня в плен взяла, заломала, обезвредила. Что ты будешь теперь делать со мной, покорным рабом? Как накажешь? Казнишь или милуешь?
И ползёт к ней, и тянется целовать в капроновые коленки – жаркие и жирные, словно подовые караваи. Да ещё и голову под подол норовит засунуть. Шавлекат боязливо отходит подальше, пытается платье пониже натянуть, да где там - коротюсенькое оно, как полёт стрижа.
«А прикольно будет, если я сейчас от него сбегу? – вдруг думает Шавлекат. – Ха-ха, и фиг ему, не секс! Не догонит ведь теперь. Просидит в кандалах, пока не найдёт его кто-нибудь. Вот смеху-то будет на весь посёлок - кандидатка начальника с носом оставила, целого подполковника».
Сбежать-то можно запросто: скованный худенький начальник ничего ей не сделает. Но тогда некому будет принять Шавлекат на работу, вот в чём досада.
- Ладно, пошутили и хватит, - говорит Шавлекат. – Где ключи? Минута прошла, я сниму.
- Так быстро? – подполковник глядит на неё снизу, в глазах похоть плещется и азарт. – Дорогая, хотите я открою вам один полицейский секрет?
- Открывайте, - пожав плечами, Шавлекат берёт из вазы ещё виноградинку.
- Это волшебные наручники! – таинственно признаётся Рихан Екетов. – Не верите? Скажите «Ап!»
- Ап! – повторяет капроново-кожаная кандидатка с длинными косами.
- Вуа ля! – подполковник выдёргивает руки из-за спины, они свободны, в ладони висят распахнутые наручники, похожие на цифру «три». – Классный фокус?
- А меня научите? – загорается Янгибаева. Думает она, что неплохо бы уметь отпирать наручники без ключей, в жизни всё пригодится, всякое бывает.
- Конечно, дорогая моя, - Екетов подымается на ноги, приближается к ней. – Научу, у нас всё по-честному. На меня надели – на тебя надели. Правда ведь?
- Только недолго! – осторожно напоминает Шавлекат. – Не больше минуты, хорошо?
Коньяк коньяком, фокусы фокусами, но её по-прежнему слегка пугают волшебные наручники подполковника Екетова. Однако куда деваться? Пришла к начальнику устраиваться через койку – терпи, играй по правилам.
Не успела Шавлекат как следует приготовиться, настроиться, а подполковник за спину забежал, руки её полные назад вздымает, заводит, сводит там вместе. Чувствуется противное прикосновение металла к разогретой коже запястий, что-то дзынькает и бряцает ехидно. Уже с закрученными руками беспомощно обернулась Шавлекат, увидела искажённое похотью лицо подполковника – и поняла, какую ужасную ошибку совершила, разрешив заковать себя в наручники.
- Стойте! Стойте! Я не хочу…
Поздно. Сердечники сомкнулись, заглотили руки кандидатки Янгибаевой, не разорвать теперь рук, не освободить. Неизвестно, остался ли «воздух» под браслетами, как учил Екетов, но со страху ей кажется, что наручники застёгнуты до упора, максимально плотно, вонзились в кисти щучьими зубками, прикусили женское мясцо.
Руки перестали слушаться, локти растопырились, намертво теперь Шавлекат стянута браслетами, похожими на протезную арматуру.
- Рихан Гусейнович, откройте, больно мне!
Со слезами Шавлекат пятится от Екетова и видит, что теперь-то подполковник возбуждён всерьёз – джинсы стоят колом, слюна в уголках сухого рта кипит. Глазёнки у подполковника стали белые, нечеловеческие. Ощупывают, раздевают крупную дородную гостью: чёрное платье-чехольчик, красное свежее бельё, чёрные чулки с поясом, колготки в звёздочку, сзади на юбке разрез по самые трусики.
- Колготки – это сексуально, - с идиотской улыбкой Екетов надвигается на скованную женщину. – Сапоги в обтяжку – сексуально. Красные трусы – сексуально. Духи, лифчики, капрон… сексуально.
- Рихан Гусейнович! Отпустите, снимите наручники! Я заору!
- Большие сиськи – сексуально. Чулки с кружевом - сексуально. Наручники на женщине – о-о-очень сексуально! Иди ко мне, Шавлекат, сейчас мы поиграем.
Отступая от безумного начальника, Шавлекат старается встать так, чтоб между ними был стеклянный столик. Она вспотела, напугалась, она страдает от бессилия и тесных трусиков. Соски в подмокшем бюстгальтере разбухли, натянули лиф кожаного платьица – словно две капли смолы проступили.
- Товарищ подполковник, мы только на минуту договаривались! Снимите с меня, пожалуйста!
Что есть наручники? Набор пружинок, цепочек, звёздочек, два разъёмных колечка, которые на замки запираются. Вроде чепуха на постном масле, однако с таким украшением ни рук достать, ни почесаться, ни Екетова от себя отогнать. Страсть как неудобно. Торчат кисти рук за спиной закорючками, браслетами обжаты, стальные блестящие коромыслица их перетянули. Между грудей у женщины скопилось целое водохранилище пота. В колготках под юбкой болит и отсыревает перевозбуждённая промежность, туго перехваченная капроном.
Екетов подбирается к ней, Шавлекат нелепо кружит вокруг столика, уворачивается, и это распаляет его ещё больше.
- Освободите меня, я требую!
- Милая, ты забыла, что на тебе волшебные наручники? Скажи «Ап!»
- Ап! – жалобно блеет Шавлекат и трясёт кистями рук за спиной. - Ап! А-а-а-ап!...
Чуда не происходит, руки по-прежнему скованы, зато подполковник хохочет во всё горло.
- Громче кричи! Громче, милая. Дамский крик о помощи - это тоже сексуально.
Разумеется, он издевается над бедной девушкой в коротком платье и наручниках. Сам небось в тот раз заранее припас булавку или спичку, вот и показал фокус-покус с освобождением от кандалов. Ему ли не уметь с наручниками управляться? Клещ их, наверное, на тыщу преступников за свои годы надевал, и на бывших жён надевал, и на бестолковых сексуальных кандидаток навроде Шавлекат напяливал… Поди, не один десяток дурочек к себе в дом заманивал, на кофе по-арабски и на мучения по-милицейски.
Насладившись игрой в кошки-мышки, Рихан Екетов легко перемахивает через столик, сгребает полную девушку в охапку. Начинает выкручивать ей выступившие смоляные соски, хватает за обтянутое колготками сырое лоно, ободряюще бьёт по щекам.
- Кричи «Ап!» Кричи что-нибудь, пока даю возможность!
Сбросив с себя объятия сумасшедшего подполковника, Шавлекат вылетает из гостиной в прихожую и… упирается лбом в железную дверь с массивными засовами. Дальше хода нет, заперто.
А что на улице, легче будет? Дом Екетова, похожий на саксонскую крепость, стоит на отшибе посёлка, единолично. И далеко ли она убежит по снегу – в цепях, в колготках, босая, без шубы?
- Не разобраться тебе в моих замках! – нежно шепчет сзади Рихан Екетов. – Сам иногда путаюсь. На улице холодно, снежок… И две собачки двор охраняют, не забыла? Драп и Найда. Отгрызут твои прекрасные сиськи, только ты их и видела.
- Откройте наручники, - Шавлекат облизывает залитые потом губы. – Делайте со мной что хотите, только без наручников!
Она слабо вертит вывернутыми назад руками, пытается то залезть под сопревшую юбку, то почесать плечом ухо или шею. Ей страшно взглянуть на маленького носатого Екетова - он же явный маньяк. Как его в милицию пустили?
Рихану Гусейновичу уже наплевать на чувства пленницы. Согласившись надеть оковы, она оказалась целиком во власти хозяина. Время ухаживаний и уговоров прошло. С неожиданной силой маленький сухонький Екетов хватает пленницу за наручники и косы, волоком тащит назад, бросает в кресло. Платье Шавлекат задирается, она верещит от боли, между толстых ляжек мостиком краснеют трусики, блестят капроновые чулки и колготки, резинки кружев гладко обтягивают многопудовые бёдра.
- Открой рот, - к губам Шавлекат подносят большой оранжевый шар. Может, это апельсин, который только что чистил Екетов?
Погодите! Если апельсин, то почему от него пахнет каучуком и химикатами, и в нём насквозь продеты лямки и ремни?
Сроду не смотрела кандидатка Янгибаева садистских порнофильмов, она любит индийские и бразильские ленты, но внезапно догадывается, что в руках у Екетова вовсе не апельсин, а особая затычка-кляп с предохранительной сбруей. Язык и голос – последнее оружие, которым она располагает. Если подполковник Клещ забьёт затычку в рот Янгибаевой и прицепит лямками к затылку, фальшивый «апельсин» будет невозможно выплюнуть.
- Не хочу кляп, отстаньте от меня! - женщина исступлённо трётся ляжками о влажное кресло-мешок. Ей одновременно хочется удрать отсюда, избавиться от кошмара, напиться ледяной воды, скинуть мокрые колготки и чем-то унять нестерпимый зуд в лайкровых трусиках. Однако хозяин прочно держит пленницу за косы и толкает, толкает ей в помадные губы мерзкий оранжевый шар.
- Женщина с кляпом – это сексуально, - холодно улыбается Рихан Екетов. – Сейчас мы порешаем с тобой тесты, которые не преподают в техникуме.
- Ой, как жмут эти ужасные трусы!... Пожалуйста, уберите кляп, я не хочу-у-у…
- Будь послушной девочкой, Шавлекат. Быстро скажи, что ты любишь кляпы и пытки!
- Не-е-ет!
- Хочешь служить в полиции?
- Нет! Никогда!
- Скажи, что любишь пытки и немедленно хочешь в рот огромный кляп!
Екетов методично щиплет пленницу, трогает её за непристойные места, щекочет под юбкой, выкручивает скованные руки и косы, кусает за мочки ушей, шлёпает по лицу, теребит за соски… Бедную затравленную, стреноженную сталью Шавлекат терзают до тех пор, пока она не хрипит, брызгая слюной:
- Перестаньте! Умоляю! Больно!
- Скажи, что хочешь кляп, женщина?
- Ой! Больно! О-о-ой! Отпустите меня!
Женщина ревёт и воет, наручники рвут кисти рук, рот перекошен от испуга и злости.
- Сдаюсь! Перестаньте меня мучить, Рихан Гусейнович! Да, я хочу кляп! О-о-о-о, нет!
- А пытки любишь?
- Нет! Ой, хватит, хватит, перестаньте!... Да! Да, я люблю пытки, только не дерите волосы, не мучьте меня!...
Пленница сломлена, она покорно распахивает рот и позволяет затолкать в себя гладкую каучуковую затычку. Кажется, что гостью силой заставляют съесть целый лимон вместе с кожурой. Затычка до отказа заполняет ротовую полость арестантки, едва не вывихнув челюсти. Слюни пенными ручьями текут с уголков рта и падают в вырез платья-чехла на груди, на дерзкие толстые бёдра в звёздном капроне.
- М-му! М-мы!
- Какая райская музыка для слуха. Мычащая женщина – это сексуально.
Тугой оранжевый кляп позволяет Шавлекат издавать всего несколько однообразных носовых звуков, напоминающих кабанье хрюканье. Екетов защёлкивает у неё на голове многочисленные застёжки. Лямки кляпа охватывают шею женщины, обслюнявленный подбородок, скуловые кости, виски и смыкаются на макушке. На затылке имеется специальное фиксирующее кольцо, за которое пленницу можно притянуть к чему-нибудь.
- А теперь пойдём, солнышко… Решать тесты.
Шавлекат думала, её потащат в спальню, но Екетов через кухню конвоирует узницу в большой отапливаемый гараж, примыкающий к дому-крепости. Половину гаража занимает знаменитый в Актыре внедорожник «Форд» величиной с пароход и блатным номером «три девятки».
В другой половине – слесарный стол с телевизором и DVD-плеером, кран-балка, ящики с запчастями и … клетка, подвешенная на крюки. Небольшая клетка, собственноручно сваренная Екетовым из кроватных спинок и выкрашенная в серебристый цвет. Одна стенка играет роль двери и при желании запирается на амбарный замок. Размер клетки – примерно метр на метр. В ней можно стоять на коленях или сидеть на корточках, но выпрямиться нельзя. А через прутья голую пленницу в клетке можно пытать какими угодно способами – спрятаться ей некуда.
- Отдыхать в домике будешь потом, - шипит Екетов. – Пока повисим на крючочке.
Он подвешивает кандидатку за наручники к кран-балке (Шавлекат сгибается в три погибели), задирает ей одну толстую скользкую ногу в колготках и привязывает коротким шнуром к кляпному кольцу. Взмыленная Янгибаева полустоит-полувисит с запрокинутой назад головой, вздыбленными за спиной руками и подогнутой ногой, балансируя на оставшейся ноге. Подполковник весь вечер мечтал заголить её обширный зад в красных трусиках, похожих на мостик между ляжками, и теперь его мечта осуществилась.
Подняв кожаный подол женщины, Клещ-Екетов затягивает ей в промежности ремень. Ремень возбуждает пленницу ещё больше. Он впивается сквозь капрон и трусики, раздирает вывернутые половые губы, трёт разбухшую пуговку клитора. Это кошмарно больно, это причиняет гадкие сексуальные ощущения, близкие к извращённому оргазму.
Женская горячая влага переполняет нижнее бельё, Шавлекат мычит и стонет в позе толстой неповоротливой цапли, колено дёргается в воздухе. Вырваться из наручников и связки между кляпом и щиколоткой невозможно. Выплюнуть кляп тоже невозможно. Трусы, лифчик, сбруя и наручники до синевы пережали пленнице все самые нежные места, какие есть на теле.
- Приступим, - говорит на ухо пленнице Екетов. – Висящая в наручниках полная женщина – это сексуально…
Достав из шкафа плётку, он снимает джинсы и включает диск в DVD-проигрывателе.
***
Шавлекат выгрузили у дома в Мережках в четыре часа утра. Пошатываясь, в криво сидящей шубке, она кое-как нашла кобылку на дверях, ввалилась в избу.
На кухне горел свет, Ленара дремала возле кучи перемытой посуды. Не снимая шубы и сапог, кандидатка Янгибаева повалилась на тахту, обдавая комнату жутким перегаром, распустила волосы, долго и тупо изучала порванные трусики, затяжки на чулках, засосы на груди и багровые следы на распухших запястьях.
- Мам, пить дай… таблетку, голова болит.
- Да что ж он сделал-то с тобой, шакал? – Ленара Ильгисовна всплеснула руками, забегала, поставила греться воду. – Внутри хоть ничего женского не порвал? А как на медосмотр с синяками пойдёшь?
Шавлекат зло улыбнулась и снова сморщилась от боли и похмелья. Стала как кошка зализывать рубцы.
- Сказал – в больницу не надо. У него всё схвачено, врачи сами без меня справку напишут, мол, кандидатка здорова как бык, можно брать в милицию.
- Кровь-то не идёт у тебя нигде? Что он с тобой делал?
- Чего только не делал, мама! Хотя мучил с умом, не до смерти. С виду-то страшно, а так - не сломал, не изуродовал ничего. Сначала кофе поил, коньяком, потом наручники мне надел. По-нормальному он, сука, не может. Поиграем, говорит, в мента и арестованную? Марш ко мне на допрос. Кляп засунул, взял на болевой приём и в гараж потащил. Плёткой порол, порнуху на видео крутил, насиловал несколько раз. Больно, туго, я реву, не могу больше! А он всё не отпускает.
Не обо всём Шавлекат рассказала, но и без того Ленара не обрадовалась, когда узнала, как развлекался подполковник с её толстой капроновой дочерью.
- Ой, до чего болит везде! - Шавлекат горестно щупает набухшие синяки в паху и на внутренней стороне бёдер. - Напялил мне Екетов кожаную маску в пол-лица, сзади пряжки застегнул. Дышится с трудом, кричать не могу, только глаза и нос снаружи остались. В гараже на потолке у него кран-балка с мотором. Екетов цепь сверху свесил, локти мне за спиной ремнями обмотал, живот, потом между ляжками стропу продел и за крюк зацепил. Нажал кнопку – я под потолок поехала, ноги в воздухе болтаются. Стропа ка-ак мне вопьётся «туда»! Чуть от боли не обмочилась. Он опять давай пороть меня, висящую. От него, говорят, две жены подряд сбежали, тоже пытками их замучил. То в клетке держал, то в наручниках.
Ленара Ильгисовна заваривает какие-то компрессы, травы, освобождает дочку от платья-чехольчика, колготок и белья, мажет, делает притирания, целует в лоб. Грубовато утешает:
- Терпи, тасма толстомясая, без блата в наше время и на кладбище не устроишься. Знала бы ты, как МЕНЯ в молодости связали и натянули, да не понарошку, а всерьёз…
Распахнув рот, Ленара Ильгисовна тычет пальцем в золотую коронку, третью сверху.
– Вот этот зуб вдобавок выбили.
- Да ну? – не верит помятая дочка. – Почему я не слыхала?
***
- Вот тебе и «ну». Давно это было, все Мережки знают, просто при тебе не говорят. Бухгалтерша в дорожном тогда заболела, начальник послал меня с шофёром на семьдесят второй километр зарплату выдавать. Там ремгородок стоял, асфальт на Ремизово ложили. Сезонные рабочие в вагончиках жили, человек сто. Лето было, жарко. Поехала я, красотка в короткой юбочке, шуршащая такая, наподобие клеёнчатой, чёрные колготки, маечка прозрачная...
Шавлекат критически смотрит на тучную мамочку Ленару в безразмерном халате и ухмыляется запёкшимся ртом, но тут же снова охает от ломоты и боли во всём теле.
- Не скалься, я в твои годы жирной не была, - обиженно укалывает Ленара Ильгисовна. – Крепенькой девкой я росла, подтянутая, фигурка, ноги – всё на месте.
И дальше рассказывает:
- Приехали мы на дорожный километр, я чемоданчик с ведомостью на капот пристроила, зарплату выдаю, а шофёр куда-то ушёл. Рабочих на трассе вкалывает до фига, все на женскую ласку голодные. Обступили, комплиментами сыплют, на шашлыки зовут, за задницу тайком хватают… Устала отмахиваться!
Выдала получку, пора обратно ехать. Отправилась между вагончиками шофёра искать. Вдруг из одной бытовки выглядывает машинист катка, вроде Муса его звали. Кабардинец или ингуш. Подмигивает: твой водитель с нами чай пьёт, заходи.
Я без задней мысли вошла, а водителя в вагончике нет, зато стоит ещё один сезонный рабочий, Арсен, глаза у него сальные, масленые. И Муса дверь на задвижку за мной запирает. Мне это сразу не понравилось.
«Выпустите меня, - говорю, - не то орать начну!»
Я стояла лицом к Мусе, а Арсен сзади прыгнул и руки мне завернул. Я в крик. Муса кулачищем мне врезал в солнечное сплетение, дыхание перебил, потом в зубы от души врезал, прямо в голове помутилось. Я обмякла. Муса сорвал с меня юбку, заткнул мне рот, взял из аптечки бинт и резиновый жгут. Резиновым жгутом мне лицо обмотали, чтобы юбку не могла выплюнуть, а бинтом руки сзади скрутили и положили на железную кровать. Хотели сверху меня изнасиловать, но я стала пинаться. Тогда Муса с Арсеном перевернули меня носом вниз и взяли сзади каждый по два раза, только койка ходуном. Я лежу, ничего поделать не могу: руки связаны, сама в пружины вдавлена, во рту кровь и кляп. Жую мини-юбку и рычу.
Гады осторожные попались, эти Муса с Арсеном, у них всё было продумано. Знали, что шофёр меня вот-вот хватится, искать начнут по городку. Решили незаметно уходить, благо зарплату за весь месяц сегодня получили. Муса вещички в сумку собрал, Арсен вышел из вагончика с пустыми руками, чтоб подозрений не вызвать, шмыгнул на зады. Сразу за бытовкой лесополоса начинается, скрыться проще простого. Муса подал ему сумку в окошко: человеку там не пролезть, а сумка проходит. Потом Муса сам вышел, щеколду снаружи закрыл и тоже отвалил, посвистывая.
- А ты, мам?
- А что я? Куда я денусь? Где связали, там и осталась лежать в этой продавленной койке как в яме, совсем беспомощная. Перед уходом они взяли второй бинт, связали мне ноги, согнули в коленках и стянули их позади вместе с руками. Получилось, что руки с ногами в один пучок смотаны, хоть умри - не вырваться! Даже с койки не скатиться, она почти до пола провисает, края высоко. Пробую дёрнуться - бинты в запястья, в лодыжки впиваются, поясницу выгнутую ломит. В вагончике табачная вонь и духота. Мухи достали. Я мокрая, потная, между ляжек сырость, они летают и садятся на брови, на губы, на соски встопорщенные, а то между ног ползают. Щекотно и противно. Привязанный жгутом кляп не выплюнуть, на помощь не позвать. И вообще страшновато орать: вдруг услышит такой же хмырь, зайдёт, и тут ему связанная полуголая девочка на блюдечке? Возьмёт и тоже попользуется.
- И чем кончилось? – Шавлекат позабыла про собственные телесные и душевные раны. Она никогда не слышала от Янгибаевой-старшей эту дорожно-сексуальную историю.
Ленара Ильгисовна вздохнула могучей грудью.
- Нормально кончилось. Шофёр увидел, что зарплата выдана, а меня след простыл. Пошёл мужиков опрашивать, тревогу поднял. Сообразил, что в ремгородке сто здоровых мужиков живёт, на девку в мини-юбке тут долго смотреть не станут: задерут подол и руки скрутят. В общем, разыскали меня, услышали, как мычу, хоть и вагончик запертым стоял. Развязали, в милицию увезли, потом в больницу. Мусу с Арсеном в розыск объявили, уголовное дело возбудили. Но нашли или нет – не знаю.
- Нашли бы – на опознание бы тебя пригласили, - блеснула Шавлекат юридическими познаниями. – Значит, смылись отморозки куда-нибудь обратно на Кавказ.
- Смылись, да кое-что на память оставили, - Ленара Ильгисовна вдруг пристально смотрит в розовощёкое лицо непутёвой дочери. – Через месяц оказалось, что беременна я. Аборт делать опасно, какие-то отклонения у меня по женской системе… Поняла?
После жуткой оргии с подполковником Клещом дочь в разодранных чулках соображает неважно, но понимает, что услышит сейчас нечто ужасное. Она застывает на диване с глупо разинутым ртом.
- Да, Шавлекат. Один из них – папашка твой! – мать криво усмехается. – На дедушкино отчество ты записана. И зачали тебя в вагончике на трассе, пока мамка связанная бинтом пыхтела, с выбитым зубом и кляпом во рту. Никакая ты не латиноамериканка, а на паразита Мусу чем-то похожа!
- Умом тронуться, - мямлит Шавлекат, глядя в зеркало.
***
Был Клещ скотом и извращенцем, но слово своё сдержал: через определённое время Шавлекат Янгибаеву торжественно зачислили в отдел полиции. Правда, служба в Актырском паспортном столе, куда любвеобильный садист Екетов составил ей протекцию, не задалась.
Новоиспечённую паспортистку подвела банальная неграмотность, начальница миграционной службы Алиса Готфридовна Шварцвальд клокотала от ярости.
- Убирайте эту дубовую жирную бл@дь куда хотите! – орала Алиса смущённому Рихану Екетову. – У нас бланки строгой отчётности, а ваша тупица отчество «Иванович» с мягким знаком на конце пишет, мать её растак! Не переведёте – рапорт в областной главк накатаю.
Рихан Гусейнович сокрушённо цокал языком и вечерами по-своему наказывал провинившуюся Шавлекат в доме-крепости на окраине посёлка.
- Алиса жалуется, что ты плохая и неграмотная девочка, - втолковывал подполковник, подвесив голую стокилограммовую «девочку» в гараже на кран-балке с кляпом из трусиков во рту. Витая кожаная плётка со свистом секла Шавлекат по откляченным тяжёлым ягодицам и беззащитной белой спине. – Обещает телегу на нас руководству писать. Что с тобой делать, ай-яй-яй? Пойдёшь, красавица, в патрульно-постовой взвод, только не вздумай сама протоколы составлять, пока русский язык не выучишь. А пока – получай! Голая женщина на крюке – это сексуально.
Как ни странно, в ППС Шавлекат Зулейфаровне понравилось. Она с иголочки под заказ пошила себе облегающую форму с юбкой выше колена, купила высокие шнурованные боты на сплошном каблуке, посадила на макушку лихую пилотку с кокардой и свесила на грудь богатые иссиня-чёрные косы. На ремне у неё теперь болталась грозная резиновая дубинка.
Шавлекат выдали газовый баллончик и стальные наручники – точь-в-точь такие же, какие у себя дома надевал ей Екетов. Приезжая к нему по выходным на регулярные садомазохистские игрища, Янгибаева тайком брала с собой ключи в надежде снять наручники, когда станет совсем невмоготу от диких фантазий подполковника. Открывать наручники без ключа он её так и не научил, а на одном «ап!» далеко не уедешь.
Впрочем, пользы от ключей не было. Во-первых, Екетов оставлял на Шавлекат из одежды только чулки, перчатки и сапоги - в таком скудном обтягивающем наряде ключи не спрячешь. Во-вторых, Екетов не спускал глаз с пленницы. В-третьих, часто сковывал ей руки за спиной. Тут вообще ничего не сделаешь, неудобно.
На досуге бравая полицейская часами вертелась перед трюмо, принимая раскрепощённые и небрежные позы: Шавлекат подражала героям из американских кинолент про бесстрашных шерифов Дальнего Запада. Без спроса взяв денег из материной заначки, она купила себе тьму брендовой косметики, румян, теней и лаков для волос. Ленара Ильгисовна была крайне недовольна дочкиным самоуправством, тем более что торговлю спиртом недавно пришлось свернуть и левого дохода в бюджет не предвиделось.
- Свою корову в полицию через койку устроила, а закон нарушаешь, мужикам бухло в окно продаёшь, - без обиняков заявили злые мережковские бабы. – Сообщим куда надо, обе под суд пойдёте, и Екетов не отмажет.
Вышагивая по скучной сельской улице, Шавлекат воображала, будто фланирует по подиуму высокой моды. Разве она не прелесть? Мундирчик с погонами трещит по швам на кубическом бюсте, словно презерватив, натянутый на рояль. Сквозь укороченную юбку беззастенчиво рисуются контуры трусиков, отчеканенные меж громадных ягодиц. Полные ноги облиты превосходными золотыми колготками. Левая рука с трёхдюймовыми лезвиями ногтей покоится на рукоятке дубинки, справа под мышкой зажата солидная папка натуральной кожи. Клубничные губы блещут глянцем, пушистые ресницы закрывают пол-лица. Попасть к такой сексуальной патрульной под арест – сплошное удовольствие.
Ужимающие трусики и колготки при ходьбе раздражали и мастурбировали женщине интимные места, что вносило некоторое разнообразие в монотонную службу. Янгибаева наслаждалась ощущениями и лелеяла тайную мечту: попасть на ежегодный конкурс «Мисс леди в погонах».
Пусть она страдает избыточным весом, молодым девушкам это простительно. Её тело соблазнительно и упруго. В жюри ведь мужики сидят, генералы. Они, как Екетов, умеют ценить рубенсовские формы.
Налетающие в район полицейские проверки в лице пожилых полковников и майоров средних лет действительно цеплялись взором за выпирающую из строя грудь патрульной Шавлекат Янгибаевой. Молодая патрульная занимала место за двоих – такую трудно не заметить! Рихан Екетов не без умысла ставил любовницу в первый ряд. Короткая юбка, кукольное личико и роскошные косы на круглых плечах отвлекали инспекторов от недочётов в работе Актырского отдела полиции. Главное было – не давать Шавлекат лишний раз раскрыть рот, потому что её непроходимая тупость на корню губила положительное впечатление от яркой, соблазнительной внешности.
«Так и засунул бы дуре кляп прямо в строю», - нервничал начальник, если Шавлекат вдруг вылезала с идиотским вопросом прямо к замначальника главка, наплевав на субординацию. После каждой неудачной проверки он вымещал злобу на Шавлекат всё в том же гараже, когда связывал и пытал её особенно больно.
Зато если руководство намекало, что не прочь вечером культурно отдохнуть в гостеприимном отделе у Екетова – Шавлекат Зулейфаровна и ещё пара смазливых сотрудниц были незаменимы. Клещ называл их «актырскими волонтёрками».
Летом вечеринка организовывалась на берегу реки, зимой – в заднем зале кафе «Ясень». Идеальную компанию знойной брюнетке Янгибаевой составляли рыженькая дознавательница Таргун Измайлова и арийская блондинка Алиса Шварцвальд из паспортного стола. Немка славилась отвратительным характером, на дух не выносила Шавлекат, но была стройна, умна и симпатична, что и требовалось мужской компании.
В зависимости от места отдыха женский боевой отряд наряжался либо в вечерние платья со шнуровками, крючками и разрезами – в кафе, - либо по-походному – в топики и обтягивающие лосины для шашлычной поляны на берегу реки. В любом случае эстетическое наслаждение начальству было гарантировано.
Шавлекат надеялась, что рано или поздно офицеры с большими звёздами запомнят её жгучие прелести и пригласят на конкурс красоты «Мисс полиция». Одержимая этой идеей, она охотно принимала ухаживания подвыпивших управленцев, раздавала свой мобильный телефон всем подряд и даже чуть не согрешила в начальственном джипе с каким-то лысым майором, пожелавшим убедиться в натуральности её груди седьмого размера.
Однако ревнивый Рихан Екетов не выпускал пассию из поля зрения. Сообразив, что дело идёт к половому контакту, Екетов под невинным предлогом выманил майора из джипа, тут же уволок Шавлекат в перелесок и слегка поколотил. Вывернул гулящей любовнице за спину руки и приковал наручниками к берёзке. В качестве кляпа для пленницы сгодились огромные лопухи, растущие поблизости. Екетов нарвал целый ворох жилистых листьев, скрутил воронкой и сунул «волонтёрке» в накрашенный рот. Янгибаева виновато захныкала, по подбородку потекли противные зелёные слюни.
- Будешь стоять, пока не поумнеешь! – шипел всесильный Екетов. Присев, он крепко связал ремнём лодыжки распутной любовнице. – Что скажешь? Женщина, прикованная к берёзе – это сексуально?
- М-му! – отрицательно скулила злосчастная «Мисс в погонах». Она так и не научилась получать удовольствие от пыток Клеща.
- Страх потеряла, тварь? Я тебя из грязи достал - я обратно утоплю! Снова сядешь спиртягу из окошка продавать, тасма колхозная!
Остаток вечера незадачливая эскорт-леди промучилась в наручниках у берёзы с горькими лопухами во рту. Ноздри дразнил далёкий запах мяса. Гости коптили баранину и осетрину, хлестали армянский коньячок и играли в бадминтон, а здесь комары напропалую кусали потную женщину в тонкой майке и лосинах. Защищаться от кровососов было нечем - руки скованы назад, ноги спутаны ремнём.
Вскоре на пленницу Екетова наткнулась поддатая стерва Алиса Шварцвальд. Она будто шестым чувством унюхала, что ненавистная толстуха Янгибаева спрятана от начальства где-то неподалёку. Шавлекат было обрадовалась, что Алиса раскуёт ей наручники, но жестоко ошиблась.
- Только и годишься лопухи жрать, свинья немытая, – злорадно заявила Алиса, подбоченясь перед униженной коллегой. – Хочешь, крапивы в лосины напихаю? Паспортистка, блин, недоделанная. На фига тебя Екетов в отдел взял, мог бы натрахаться и кинуть. Мало ли кого он в гараже пялит. Про его железную клетку, кран и наручники весь посёлок знает. Ты жопу шире тепловозной отрастила, а мозгов как у амёбы. Имей в виду - Екетову через полтора года на пенсию. Вместо него придёт Удальцов, его жирными сиськами не купишь, он спит с заведующей поликлиникой. Теперь корми комариков и делай выводы.
Спустив рукав водолазки на ладонь, Алиса сорвала крапивную верхушку и с наслаждением оттянула с живота Шавлекат пружинящие эластичные лосины вместе с гипюровыми трусиками. Сунула крапиву поближе к сокровенной интимной территории соперницы, щелчком придавила её резинкой.
В трусики будто кислотой плеснули. Пленница заухала в кляп от обжигающей боли между ног, ворочаясь в наручниках и ссаживая себе запястья. Некоторое время Алиса понаблюдала за страданиями Шавлекат и с ухмылкой удалилась на поляну.
«Отомщу сучке, на части порву!» - рыдая, думала Шавлекат - ошпаренная, искусанная, голодная, с отяжелевшим мочевым пузырём.
Его величество Екетов вернулся к пленнице уже затемно, когда гости благополучно разъехались с халявного шашлыка. Подполковник Клещ расцепил Шавлекат руки, развязал ноги, молча подождал, пока она вытащит лопухи изо рта и увядшую крапиву из трусиков. Дал оправиться под берёзкой, снова сковал руки за спину и увёз в гараж.
В гараже Рихан загнал покорную «бразильянку» Шавлекат в маленькую клетку из кроватных спинок, размером не больше собачьей конуры. Полнотелая женщина могла сидеть в ней только на корточках, согнувшись как вопросительный знак.
Захлопнув дверцу, Екетов повесил замок, включил кран-балку и поднял клетку с пленницей на метр от пола. Стальное сооружение уныло закачалось как маятник.
- Сегодня ночуешь здесь, - сурово сказал начальник. – Женщина в лосинах, подвешенная в клетке – это сексуально. Открой рот.
Екетов изнасиловал Янгибаеву в рот прямо через прутья и ушёл.
Наказанная «волонтёрка» ухитрилась раскачать клетку и дотянуться до верстака, где лежали забытые сигареты и спички. Остаток ночи скрюченная Шавлекат грустно дремала, курила, расчёсывала комариные волдыри, ласкала обожжённые крапивой интимные места и строила планы страшного возмездия Алисе Шварцвальд. Пыталась пленница спинку кроватную из клетки выломить – никак. Видит око да зуб неймёт.
В гараже было жарко, душно и тихо. Ворочалась Шавлекат в клетке, слушала, как её сало в лосинах преет да топится, злилась, что трусики между ног впились, тонкие они как зубочистка, узкие, эластичные, какие Екетов носить заставляет. Он говорит: тесные женские трусики – это сексуально.
Голова буйная от жары и табака болит. Пить хочется. Мутит. В лосинах из спандекса сыро насквозь, между ляжками что-то чешется, просто напасть. Облизывала Шавлекат покусанные бархатные губы, на языке был привкус лиловой помады, спирта, апельсинов. И никто больше не поил её кофе по-арабски…
***
Вскоре Екетов окончательно охладел к своей грудастой протеже. Лаковая иномарка с «Наутилусом» в салоне стала приезжать к более молодой и перспективной кандидатке - восемнадцатилетней Наташе Литовцевой. О своей отставке Шавлекат Зулейфаровна ни секунды не пожалела, скорее наоборот: вздохнула с облегчением, ибо ублажать прихоти подполковника-садиста было слишком мучительно, больно и трудно.
«Лишь бы не уволил, - решила она. – Сколько можно в наручниках с отхлёстанной задницей маяться? Трусы и колготки каждый раз в лоскуты рвёт, а от вечных минетов уже язык распух, во рту не помещается. Пусть теперь Литовцеву окучивает и в клетке держит. А на конкурс красоты я всё-таки пролезу!»
С напарником в патруле Шавлекат сказочно повезло. Переводя любовницу из паспортного стола в ППС, Екетов позаботился, чтобы у глупенькой полуграмотной Янгибаевой оказался толковый наставник, который и в азы патрульной службы посвятит, и протокол правильно составит, и сладкую попу Янгибаевой от опасности прикроет.
А ещё он должен быть женат и не облизываться на свою крупногабаритную коллегу, чтобы не наставить начальнику рога. Поэтому пешие наряды Шавлекат делила с опытным и флегматичным Антоном Мокроусовым. Антону было тридцать шесть – по всем параметрам ему давно следовало продвинуться из патрульно-постовой службы хотя бы в участковые, но Антон не гнался за полицейской карьерой. Его устраивала скромная зарплата и посменный график работы.
К подсунутой «сверху» напарнице Антон отнёсся философски. Необъятная Шавлекат, похожая на огромный двойной гамбургер, втиснутый в серое сукно, вызвала у него искру мужского интереса, которую Мокроусов моментально притушил: он был верный муж. В первый же день Антон оглядел обтягивающую короткую юбку, напудренное лицо и шикарный маникюр Янгибаевой, и сказал:
- «Землю» топтать – не жопой вертеть, запомни. Смотри и делай как я. Драться, конечно, не умеешь?
- С кем драться? – хлопала ресницами Шавлекат. – Мы же не преступников задерживать будем. А мелких пра-во-на-ру-ши-телей, - с трудом выговорила она.
- «Пра-во-на-ру-ши-тели» тоже разные бывают, - передразнил Антон. - Особо когда пьяные. На первых порах держись за мной. Вечерами приходи в спортзал, будем сбрасывать вес и учиться самообороне.
Пользуясь привилегиями сексуальной партнёрши начальника, Шавлекат не придала значения приказу Антона. В уличном наряде львиную долю времени она уделяла себе, беспрестанно подкрашивалась и причёсывалась, пока Антон в поте лица трепал местных пьяниц, растаскивал драки возле баров и пачками писал протоколы за двоих.
Но потом случились сразу два события, изменивших статус Шавлекат. Сначала Екетов переключил свою благосклонность на Литовцеву и Актырский отдел моментально узнал, что жирная лентяйка-тасма Янгибаева вышла из фавора у Клеща. А затем Шавлекат вообще похитили прямо с дежурства и чуть не изнасиловали заезжие молодчики.
Дело было возле того же кафе «Ясень». По пятничным вечерам Мокроусов обязательно заскакивал в бар – смотрел, не бузит ли клиентура? Кроме поселковых ребят в кабак охотно тянулись парни с других деревень, между перепившими сельчанами случались потасовки, делёж подружек, иногда и поножовщина.
Оставив Шавлекат лузгать семечки у входа, Антон проверил порядок в зале, перекинулся словечком с барменшей и вышел.
- Шавлекат? – позвал он, вертя головой. - Шавлекат Зулейфаровна?
Расфуфыренная Шавлекат как сквозь землю провалилась. Мокроусов выматерился про себя, обошёл вокруг бара, стал вызывать напарницу по рации. Бесполезно. Где её черти носят?
На счастье, поблизости курили знакомые пацаны. Они видели, как крутозадую полицейскую запихнули в «Тойоту» и увезли какие-то неместные ребята, вроде бы из деревни Кахчур. Сперва они досаждали Шавлекат шутками-прибаутками, восхищались мощными прелестями сержантки и приглашали покататься, а затем зажали рот, втолкнули в салон и смылись.
- Мать её тра-та-та! – сказал Антон.
Мокроусов действовал решительно. Обзвонил знакомых инспекторов ГАИ, схватил от бара подвернувшуюся попутку и ринулся в Кахчур. «Тойоту» догнали в лесу неподалёку от Актыра, обнаглевших ребят вывели и ткнули мордами в капот.
Украденная патрульная красавица Янгибаева обнаружилась на заднем сиденье, уже без юбки, рации и дубинки. Руки у неё были скованы за спиной собственными наручниками, в рот вставлена пилотка с колючей кокардой, ноги стянуты ремнём. Судя по наличию колготок и трусиков, изнасиловать пленницу ещё не успели, но ждать оставалось недолго.
- Начинай ходить в спортзал, самбо тебя научу, - буркнул бывший десантник Мокроусов, снимая наручники с напарницы.
- Воровать патрульных при исполнении – это не сексуально, - пожаловалась ему Шавлекат.
Псевдо-латиноамериканка клятвенно пообещала сегодня же приступить к занятиям и глядела на Антона с таким обожанием, что ему стало неловко.
Шавлекат и вправду зачастила в школьный спортзал, решив, что немного спортивных занятий на пути к конкурсу «Мисс полиция» не помешают. Без скидок на женственность Антон заставлял коллегу трясти задом на беговой дорожке до седьмого пота, дёргать эспандер и бороться в спарринге. Когда Шавлекат после броска летела через голову, бесконечные чёрные косы чуть не задевали потолок, а крупные ягодицы в блестящих лосинах завораживали всю аудиторию.
Бац! Пол в зале содрогался, стёкла дребезжали. Антон заметил, что мужики стали посещать спортзал гораздо активнее, чем до прихода Янгибаевой. А женщины исподтишка докладывали Нелли, супруге Мокроусова:
- Что он с ней делает, Нелька! Хватает за всё, будто бы приёмам учит! Вчера между ляжек ей руку засунул и через плечо тушу перевалил, а она и рада-радёшенька. Лосины полупрозрачные носит, трусы насквозь видно. Красится как на панель, титьки свои двухведёрные развешивает. Смотри, Нелька, за «напарницей мужа» получше!
Видимо, Нелли закатила Антону семейную сцену, потому что однажды Мокроусов смущённо сказал:
- Янгибаева, купи себе нормальный спортивный костюм. Ты в этих лосинах всё равно что без штанов. И краситься в спортзал не надо, не манекенщица. Моя майка от помады уже не отстирывается.
- Я понимаю, понимаю! – с готовностью откликнулась Шавлекат. – У меня есть красный спортивный костюм, Антон Николаевич. Но в бёдрах тоже узкий, чувствую, как трусики выделяются, - она с ужимкой обвела свою филейную часть: дескать, столько добра не спрячешь.
- Втрескалась она в тебя, Антоха, - хмыкали друзья из отдела. – Хорошую напарницу нашёл, и подержаться есть за что. Если бы Екетов её не отфутболил – уже ревновал бы вас!
Сексуальная толстушка Шавлекат действительно стала часто задерживать взгляд на угрюмом, серьёзном Антоне. Толку в патруле от неё было чуть, зато несла она из дома какие-то булочки, сладости, подкармливала своего запаренного старшего. Брови выщипала, сделала модный татуаж, порой норовила Антона за руку взять (Мокроусов смущался, отмахивался, ему без того от супруги перепадало).
И не заметил он, что за пару месяцев сладкоежка Шавлекат похорошела. Сбросила двенадцать килограммов, подтянула живот, сбавила жировой груз на ягодицах.
***
Уроки самообороны для Шавлекат тоже не пропали даром. Сегодня возле клуба, где толпился и выпивал народ в ожидании дискотеки, Янгибаева едва не сломала руку пьяному Пашке Столбову, когда он полез ей под форменную юбку.
- Зараза! – орал Пашка, держась за вывихнутую кисть. – Тока подполковникам даёшь, прошма?
Тут из-за Шавлекат выступил Антон и сказал:
- Вот за это, Паша, я тебе сейчас не по-ментовски, а как мужик мужику…
Размахнувшись, Мокроусов засветил Столбову в морду мозолистым десантным кулачищем, и Пашка кувырком полетел назад, сбивая зевак, скамейки и урны. Приземлился обидчик на заплёванную клумбу, раскидав руки, ноги и зубы. Народу стояло много, но никто не бросился его поднимать.
Подхватив напарницу под локоть, Антон строго зыркнул на пьяную притихшую компанию, развернулся и увёл Янгибаеву в спокойный проулок, упиравшийся в старый мельничный пруд. Мельницы в Актыре сто лет как не было, но стояли скамейки и сумасшедше пахли цветущие акации. Поселковые влюблённые парочки часто назначали здесь друг другу свидания.
- Спасибо, что вступился Антон, - грустно сказала Шавлекат. – Хотя… в общем-то, насчёт меня Пашка прав.
- Пашка - сука, - сказал Антон. – Жарко. Зайдём в ларёк, газировки купим?
- У меня есть, - обрадовалась Шавлекат.
Вынула откуда-то плоскую бутылочку, подала. Антон глотнул – сладкая водичка отдавала мёдом – и вернул девушке. Шавлекат тоже отпила глоток, завернула пробку, улыбнулась чему-то своему, далёкому.
- Хоть и не кумыс, но всё равно – традиция.
- Кумыс? Причём тут кумыс? – не понял Мокроусов. Он хлопал себя по карманам, искал сигареты.
Янгибаева тряхнула косами, рассыпала по груди чёрное литое золото, смутилась.
- Не обращай внимания, ерунда. Это у меня игра такая. Ты смеяться будешь.
- Что за традиция, что за игра? Говори уже по-русски, не пойму!
Шавлекат немного медлит, размышляя, открыться ли Антону? И решается.
- На Востоке есть обряд, когда после заключения брачного соглашения девушка с парнем пьют из одной посуды разбавленный мёд или кумыс. И я… играю в этот обряд. Дурочка я, да?
Глядя на сдобную патрульную, Мокроусов сам не понял – смеяться ему или сердиться? Лишь руками развёл.
- Какие нам с тобой брачные соглашения, дурёха? Женат я, у меня дочка растёт. Бросай свои женские штучки да пошли на маршрут.
- Не кричи, Антон, это же понарошку, - шёпотом говорит Шавлекат. – Или я тебе совсем ни капельки не нравлюсь?
- Нравишься, - бурчит суровый Антон, осмотрев напарницу с ног до головы. – Ты молодец, аккуратнее стала, в службе кое-что расчухала, жир сбавила, драться теперь научилась… С такой девчонкой работать можно.
- Только ли работать? – напарница расстроенно наматывает косу на палец. – Больше ничего?
- Шавлекат, что ты кругами ходишь? – недоумевает Антон. - Что за блажь? Женат я! Десять лет со свадьбы уже отметили.
- Я и не отбираю тебя из семьи… - Янгибаева вдруг смело, прямо глядит Мокроусову в глаза. – Скажи, Антон, ты мог бы ко мне иногда приходить?
- К-куда приходить?
- Ко мне домой… и как бы жить со мной… немножко.
В изумлении попятился Антон от ненормальной Шавлекат, сел на сломанную скамейку около пруда. По пруду рыскали смешные непуганые утки, просили хлеба, их все местные подкармливали. Мокроусов нашёл в кармане коржик, начал бросать в воду, утки наперегонки поплыли к его ногам.
Шавлекат Янгибаева виновато чего-то ждёт – кругленькая «бразильяночка» с обильными косами, которые даже начальство не заставило состричь. Никогда не случалось у вечно хмурого, но доброго, хозяйственного Антона таких сложных разговоров с женщинами. Нелька была с ним родом из одной деревни. Отслужил Мокроусов в армии, поработал в городе, бросил, вернулся, подружился с Нелли – сделал предложение, женился. Баста. Без всяких индийских мелодрам.
- Не могу я к тебе ходить, Шавля, - Антон с трудом подбирает слова, они неохотно идут на язык, получается что-то не то. - Сама понимаешь: в деревне живём, сплетни, да и нечестно это. Нелька мне голову снимет, а тебе ворота дёгтем измажет.
Янгибаева вскидывает голову, отягощённую косами. Красивая и несчастная женщина из деревни с красивым названием Мережки.
- После гаража Екетова мне никакой дёготь не страшен. Или ты за это меня презираешь, да? Что с начальником в наручниках трахалась, чтоб на работу взяли?
Тяжело двигает желваками Антон Мокроусов, словно камни во рту мелет. Ему искренне хочется обнять и утешить несмышлёную девочку-напарницу, но в то же время боязно: ведь почует ласку, вцепится – и точно вовек от себя не оторвёшь!
- Ты не виновата, Шавлекат. Все девчонки в отделе через это прошли. Екетов – мразь, кровопийца, кто бы спорил. Пользуется, что работы в деревне нет, демократы всё разграбили – и урывает свой жирный кусок. Меняет «дашь» на «дашь».
- Значит, ты меня простишь, Антоша? Я же больше с ним не сплю, давно уже.
- Не за что прощать, - Антон вздыхает. - Тебя заставили, Шавлекат, понимаю, не слепой. Думаешь, в городском управлении не знают, кто такой Рихан Екетов? Отлично знают, но молчат. Круговая порука, честь мундира, никому неохота поднимать шум и дискредитировать органы правопорядка. Да и в управлении есть свои любители клубнички… «волонтёрок из Актыра». Зря сюда, что ли, каждый месяц проверяющие прутся? Тут не просто секс по принуждению, тут уже рабством попахивает, торговля женским телом на широкую ногу.
- Может, всё-таки придёшь к нам в гости, Антон? – Шавлекат краснеет и не поднимает глаз. – Ко мне придёшь? Мать согласна. Никому не выдаст.
Антон хватается за голову, вспугивая уток.
- Опять двадцать пять! Какие гости, милая? Да по закону я твою мать сразу оштрафовать должен и протокол написать, а не в гостях сидеть! Она же спиртом у тебя торгует!
- Не торгует, завязала, - поправляет девушка. – С тех пор, как я в милицию устроилась.
- И то хлеб… - ворчит Антон, чтобы скрыть смущение.
- У мамы была тяжёлая судьба, - напоминает Шавлекат. – В одиночку меня тянула, я же внебрачная.
Эту историю Антон в общих чертах тоже слышал, как и все деревенские. Тридцать лет назад в ремгородке двое рабочих-сезонников связали и изнасиловали кассиршу Ленару Янгибаеву. Насильников не нашли, а может, не особо и искали, если в отделе работали такие же великие спецы, как Рихан Гусейнович Екетов… Интересно, работал ли он здесь в то время? Надо бы узнать. После случая в ремгородке у Ленары родилась Шавлекат, втихомолку ей все сочувствовали, но замуж с дурной славой «порченой бабы» Ленара так и не вышла.
- Или тебе не нравится, что я жирная? – в упор спрашивает Шавлекат. – Я ещё похудею, ты не волнуйся, Антоша! На сколько килограммов прикажешь, на столько и похудею! День и ночь заниматься стану.
- Да что жирная?... - бормочет Мокроусов. – Моя Нелька тоже не дюймовочка, у неё трусы – с мою майку.
Они вместе неуверенно посмеиваются, поскольку супруга Антона, учительница начальных классов Нелли Мокроусова, действительно дама в теле, ничем не хуже Янгибаевой. Дочка зовёт её «мамобум».
- Я бы ребёночка от тебя родила, - мечтательно говорит Шавлекат и, увидев, что Антон меняется в лице, поспешно добавляет: - Никаких претензий не выставлю, не волнуйся. Ни алиментов мне не надо, ни установления отцовства, если хочешь. Только мой будет малыш, как я у мамы.
- Ещё и внебрачного ребёнка затеяла? Да что же это такое... Шавлекат, ты уж прости меня, - говорит Антон неловко. – Прости, но глупости всё это.
- А хочешь – уедем, Антон? – встав перед ним, Шавлекат берёт Антона за руки, чёрные латиноамериканские очи горят как звёзды. – Уедем в город и плевать на этот отдел вместе с Екетовым, проживём как-нибудь. Найдём работу. Можешь не жениться на мне, просто будь со мной рядышком хоть иногда. Уедем?
- Куда мы уедем? – вспыхивает Антон. – Хоть сама бы понимала, что болтаешь. И что мы там делать будем?
- А ты кроме ППС ничего не умеешь? – девушка-пышка неожиданно звонко смеётся. - Ну и ладно, я тоже не умею. Научимся!
- По гражданской специальности я электромонтёр, - признаётся Антон. – И машину держу, между сменами таксую, подрабатываю, в город деревенских вожу.
- Видишь, как здорово! – простодушно радуется Шавлекат. - И электрик ты, и таксист! И начальник ничего тебе не говорит?
- Рихан мне не указ, я занимаюсь извозом в свободное от службы время.
- Вот и замечательно! Уедем, снимем угол, Антон? – торопится Шавлекат в надежде на несбыточное. - С семьёй встречайся сколько хочешь, слова не скажу. Я буду для тебя хорошей, верной. Продавцом когда-то работала, опыт есть. В колледже второй курс. Я уже не та лентяйка, какой была, не тасма толстожопая, не думай! У матери стряпать учусь, суп варю, даже тюбетейки вышивать теперь умею… Хотя тюбетейки тебе ни к чему, конечно, ты русский.
Просительно заглядывает Шавлекат в лицо Антону, утки из пруда тоже смотрят на полную девушку в серой униформе, обнимающую высокого парня в таком же сером костюме, на поясах у них висят дубинки, а на скамью брошены рабочие папки.
- И вдруг ты меня тоже полюбишь? – очень тихо говорит девушка. – Как я тебя люблю.
Привстав на цыпочки, она целует Антона в губы.
– Соглашайся, пожалуйста? Хочешь, на колени перед тобой встану?
- Нет! – твёрдо говорит Антон. – Прости меня, девочка, но нет.
- Совсем? – мертвеет Шавлекат. - И в гости не придёшь?
- Совсем. И в гости не приду, Шавлекат. Извини. Пошли работать?
Объятия Шавлекат разжимаются, руки падают, в горле стоит ком. Она думает, что ещё никогда ей не было так горько. Даже когда Екетов насиловал её подвешенной в цепях – было гораздо меньше боли. А добрый, нескладный Антон причинил ей самую настоящую чудовищную боль. Почему так?
- Я… я больше не могу идти с тобой, Антон… - печально говорит Шавлекат. – Не могу. Я ухожу. Сейчас же. Прости меня. Моя смена закончена. Навсегда. Не быть мне «Мисс полиции».
Она уходит по берегу заросшего пруда, снимая на ходу пилотку, стягивая ремень. Утки тянутся вслед за ней по урезу воды. Антон смотрит ей вслед, кусает губы, и впервые его бесхитростная душа стоит на распутье.
«Окликнуть её? Не окликнуть? Окликнуть? Не окликнуть? Господи, да что же это?... Куда мы с ней? А Нелька?... Или… окликнуть?»
Уходящая Шавлекат даже не плачет, но нет на свете женщины более одинокой...