Творчество членов жюри Конкурса:
«Золотое перо Алтая 2018»
5. Юрий Проскоков (г. Междуреченск)-член жюри, член Российского союза писателей, Председатель Совета литературных содружеств г. Междуреченска
Юрий Проскоков
(г. Междуреченск)
http://www.proza.ru/avtor/utjhubtdbx50 – проза
https://www.stihi.ru/avtor/utjhubtdbx50 – стихи
Юрий Проскоков
По профессии горняк, электрослесарь-высоковольтник, верхолаз. Сейчас на заслуженном отдыхе – уже много лет. Писать начал в 2012 году. Пишу прозу, стихи. Несколько раз номинирован на премию Сергея Есенина «Русь моя», «Писатель года», «Наследие». Изданы книги стихов и прозы: «Берега», «Таёжные были», «Вдыхая запахи тайги», «Каждому дана своя дорога», «Рассветы алые встречая». Лауреат и призёр десятков литературных состязаний. Член Российского союза писателей.
Спросите, как начал писать? Отвечу: как-то неожиданно быстро подкралась старуха-пенсия, заставив ломать не совсем ещё седую голову над вопросом: чем же заняться, ведь будет столько свободного времени? Вспомнилось, что когда-то, в школе, писал стихи. Решил попробовать – и с головой ушёл в это увлекательное занятие.
Пишу везде, где только приспичит, в тайге у костра, на реке, доставая из кармана затёртый до дыр блокнотик. Соскакиваю ночью, чтобы записать пришедшую во сне хорошую мысль или целое четверостишие. Бесконечные конкурсы и фестивали, выступления на разных мероприятиях – времени просто хронически стало не хватать! Вот вам и пенсия! Но зато скучать и болеть некогда! И в завершение своего занудного монолога хочу пожелать всем творческим, пишущим о добром и вечном, любителям, дарить свои прекрасные произведения людям на радость. Делитесь частичкой своего творческого душевного тепла, и вам за это воздастся сторицей. Удачи!
Горькая правда жизни
В автобазовской курилке, что кособоко прилепилась к стене кузницы, царило оживление. Время было обеденное, и мужики собрались здесь покурить и поболтать о том, о сём. Услышав шум и громкий смех, из кузни вышел молодой мужчина в брезентовом фартуке и грубых рукавицах-верхонках:
– Чего это вы так разгоготались, поделитесь, над чем ржёте, – поинтересовался он.
– Да вот, Петрович новый анекдот рассказал, – они кивнули на пожилого мужика, сидевшего в углу курилки, который как ни в чём не бывало попыхивал папироской.
Кузнец подсел к рассказчику, достал папиросу и, прикурив, попросил его:
– Расскажи, Петрович, над чем это они так хохотали, может, и я посмеюсь.
– А чего повторять-то – нехотя пробурчал тот – пусть они тебе и перескажут.
И поднявшись, потопал к себе в слесарку – время обеда закончилось, а у него – слесаря-моториста, работы всегда предостаточно – успевай, крутись!
Петрович был интересной личностью, много знал, говорил довольно сносно на немецком, но только когда хорошо подопьёт. И не любил рассказывать ничего о себе. Но автобазовские мужики каким-то образом разнюхали, что он долгое время был в плену, в Германии, а после войны и освобождения ещё и отсидел десять лет в сталинских лагерях.
Со временем как-то так само собой сложилось, что подружились Володя кузнец с Петровичем, и тот стал частенько заглядывать к нему в кузницу по разным делам, а то и просто покурить и поговорить. Однажды в конце смены, в пятницу, он предложил Володе:
– Слушай, такое дело, давай сегодня посидим у меня, есть повод немного выпить, поговорить. Понимаешь, дата у меня сегодня – ну, в общем, день рождения.
Володя согласился, и они, переодевшись, пошли к проходной. Петрович жил рядом с автобазой, в одноэтажном деревянном бараке, построенном ещё заключёнными в начале пятидесятых годов. Дома были построены на болотистом месте, и к ним вели дощатые тротуары, на полметра возвышающиеся над землёй. С одной стороны от домов открывался прекрасный вид на реку, с другой – были настроены различные сараи и постройки для хранения дров и угля. За ними простиралось шикарное моховое болото, с редкими островками кустов и рыжими плешинами поспевающей клюквы.
Дома у Петровича уже был накрыт стол, семья ждала его прихода с работы.
Он познакомил Володю с родными – женой Надеждой и детьми – сыновьями Колькой, Валеркой и дочкой Любой. Владимир удивился тому, что у Петровича, хотя он и в годах, такие маленькие ещё дети. На что тот отмахнулся:
– Потом расскажу, будет у нас ещё время, а пока давай-ка к столу, нас уже заждались.
Удивительно, но за столом никто из родных не поздравлял именинника, никаких тостов не прозвучало, и это показалось Владимиру странным. Через некоторое время, когда дети и жена Петровича вышли из-за стола, тот предложил:
– Пойдём-ка, Володя, на воздух, покурим, побалакаем. Ко мне ведь редко кто в гости приходит – чурается народ, и всё из-за прошлого – ведь я отбывал срок как предатель Родины.
Они вышли на крыльцо, уселись на лавке, помолчали. Первым заговорил Володя:
– А ведь я, Петрович, даже имени и фамилии твоей не знаю. В автобазе все по отчеству кличут, вот и я тоже.
– Кузьмой меня зовут, а фамилия – Курочкин. Сам я алтайский, и на войну забрали с Алтая. Вот только возвращаться я в те края не хочу. Семья у меня там была, да сгинула. Ну, да всё по порядку тебе поведаю. Никому ещё о своих мытарствах не рассказывал, даже жене, тебе расскажу всё как есть – к душе ты мне пришёлся. Не знаю почему, но стал ты мне как родной. Да и накопилось внутри столько – охота вылить, выплеснуть. Глядишь, может дышать легче станет! И не день рождения у меня сегодня, Володя. В этот день я отмечаю освобождение из немецкого плена. Только радости от этого освобождения впоследствии не почувствовал, а только получил ещё больше физических страданий и душевных мук. Но об этом чуть позже расскажу.
Кузьма Петрович перевёл дух, прикурил очередную папиросу от недокуренной и продолжил, глядя на поблёскивающую поверхность реки:
– На войну меня забрали в первые дни. Погрузили в Барнауле в эшелон, и на запад. Ближе к линии фронта нас кое-как переодели, дали одну на пятерых винтовку и сапёрные лопатки, и погнали на передовую – воевать! В первом же бою перебили наших почти всех, а кто был ранен – забрали в плен. Вот так я и оказался в Германии, даже повоевать не успел! За год сменил три лагеря. Потом начали нас распределять по заводам, фабрикам и фермерским хозяйствам. Вот так попал я на завод. До войны мне долгое время пришлось работать в МТС токарем, а немцы отбирали из пленных всех мастеровых, чтобы значит, на них пахали – бесплатная рабочая сила была им ох как нужна! Я подумал, что отсюда легче убежать, хотя не имел чёткого представления, как это будет выглядеть. Но надежды на освобождение не терял! Из лагеря тоже пытался бежать три раза. Каждый раз ловили с собаками, которые здо;рово изгрызали, но ничего, главное живой оставался,не расстреляли.Отлёживался, но думку о побеге не оставлял!
И вот привезли нас, несколько человек, на какой-то завод и устроили своего рода экзамен: дали каждому по железной болванке, указали время, за которое мы должны были выточить определённую деталь. Двое из наших сделали работу за полчаса. Их мастер проверил работу, что-то прокаркал, этих бедолаг поставили к стенке и расстреляли у нас на глазах. Нам на ломаном русском объяснили:
– Это не токари, они допустили брак. Настоящий специалист должен соблюдать все правила обработки и режим скоростей. Запомните, кто будет делать брак – расстреляем!
Через некоторое время мне удалось познакомиться с одним немецким токарем. Не знаю, был ли он коммунистом, но к нам относился хорошо – старался поделиться лишним куском хлеба, кой-какой одежонкой. Наша лагерная роба быстро приходила в негодность и была латаной-перелатанной.
Он по моей просьбе достал карту Германии, и я стал готовить план побега и учить немецкий язык. Вскоре случай представился, но далеко уйти не удалось, меня продал фермер, который видел, как я устраивался на ночь в стоге сена. Опять избили, но не настолько сильно, чтобы я мог работать дальше – рабочих специалистов не хватало. Меня приковывали к станку на цепь на всю смену, а вечером под конвоем уводили в заводские каморки с решётками на окнах. Так и пришлось до самого освобождения пахать на этом проклятом заводе!
Не буду я больше утомлять тебя, Володя, своими рассказами про то, как нас освободили, но после этого для многих начались ещё худшие времена. На нас смотрели как на врагов народа, изменников. Даже не осудив, прямым ходом отправили в лагеря – теперь уже советские! Вот так встретила нас Родина, в которую мы рвались всей душой! Многие не выдерживали – кончали жизнь самоубийством. Солдаты – охрана, в основном нерусские, относились к нам хуже немцев – били нещадно, собаками травили. Порой думалось, что лучше бы я в том, первом бою погиб, чем терпеть такое! В общем отбабахал я десять лет от звонка до звонка по статье, как враг народа и предатель. Когда освободился – не знал куда идти и что делать. Решил искать свою семью – может, повезёт найти – ведь я их почти пятнадцать лет не видел! Приехал в родную деревню, расспросил стариков. Мне рассказали, что ещё во время войны ушли мои родные из деревни – голод здесь сильный был. А куда ушли – никто не знает. Вот так я потерял ещё и семью, а было у меня их аж пятеро, и все девчонки!
Кузьма Петрович поперхнулся, отбросил недокуренную папиросу, прокашлялся, как будто готовясь продолжить свой рассказ, но видимо передумав, предложил:
– Пойдём-ка, Володя, опрокинем ещё по маленькой, а то у меня что-то в горле запершило – нелегко всё это вспоминать-ворошить.
Надя, жена Петровича, уже успела навести порядок на столе, убрав всё лишнее. Посидев ещё немного и выпив по паре рюмок, мужики вышли на свежий воздух. Солнце уже царапало горизонт своими розово-оранжевыми лучами, окрасив низко ползущие облака в причудливые тона. Серебристая днём, гладь воды помрачнела и отливала тёмным золотом. Ниже переката плыли клочки пены, окрашенные светом заходящего светила.
– Красиво, – глядя на реку, мечтательно проговорил Володя, – ну, а дальше-то как у тебя всё сложилось, семью так и не нашёл?
– Больше года я мотался по всем инстанциям, но всё было бесполезно. Потом попал в больницу – здоровье после всех этих лагерей, и немецких и советских, стало ни к чёрту. Вот там и познакомился с Надей – она санитаркой работала. Вскоре поженились, приехали сюда. Город молодой, рабочие руки нужны, вот и не посмотрели, что у меня статья такая, взяли на работу, дали жильё, ну а там уже и ребятишки народились. Такие вот, Володя, дела.
– А у моей жены тоже отец пропал без вести в первые дни войны, пришлось им хлебнуть лиха через верх. Ушли они в город из деревни – там легче было прожить. У неё, кстати, тоже девичья фамилия была Курочкина, – поделился Володя.
– Ну, да, людей с такой фамилией много, особенно у нас, по Алтаю – посмотрел на него Петрович. – А она случаем не оттуда родом?
– Алтайская моя Анюта – мы в Горно-Алтайске познакомились и там же поженились. Да, у неё, кстати, и отчество – Кузьмовна! – он ошалело посмотрел на побледневшего Петровича. – Не может быть! Неужели?
Домой Володя пришёл довольно поздно, жена и ребятишки уже спали. Он сел на кухне за стол и задумался:
– Как же мне жену подготовить к встрече с отцом? А может, он вовсе и не отец, а так, однофамилец!
Мысли роем кружились у него в голове, не желая укладываться в какой-то порядок. Спать не хотелось. Иссмолив пачку «Беломора», Володя с удивлением обнаружил, что уже рассвело и пора собираться на работу. Проснулась Аннушка:
– Дорогой, ты что, даже и не ложился сегодня? – удивилась она. – Что у тебя произошло, что случилось?
– Анюта, у нас сегодня вечером гость будет, ты постарайся пораньше с работы отпроситься и приготовь чего-нибудь. Потом сама всё увидишь. Всё, пока, я побежал, а то на работу опоздаю, – и он умчался, даже не взяв, как обычно, свой обеденный тормозок.
В автобазе, у кузницы, его уже с нетерпением ждал Петрович:
– Ну как, Володя, поговорил с Анной? Что она сказала, готова встретиться? – Посыпались из него вопрос за вопросом.
– Ничего я ей конкретного не сказал, предупредил просто, что вечером будет гость. Да не дрейфь ты, Петрович, всё нормально будет, – успокоил его Володя.
Этот рабочий день для них тянулся необычно долго, время медленно ползло, словно как можно дольше оттягивая минуты встречи отца и дочери.
Аннушка, отпросившись с работы, хлопотала на кухне, даже и не догадываясь, какой сюрприз её ждёт вечером. Что за таинственный гость придёт к ним – она терялась в догадках, женское любопытство точило её, не давая сосредоточиться на приготовлении ужина. Наконец послышался звук открываемой двери. Выглянув в прихожую, она не смогла разглядеть гостя, который согнувшись, снимал обувь.
– Проходи, Петрович, знакомься: моя жена Аннушка, – нарочито официально проговорил Володя, пропуская гостя впереди себя. – Анюта, посмотри, вы случайно не знакомы с этим человеком? – в его голосе чувствовалось волнение.
Анна взглянула на гостя повнимательней – и у неё начали подгибаться колени.
Упасть ей не дал Володя. Он подхватил жену и усадил на стул. Аннушка словно онемела – она не могла сказать ни слова, и только во все глаза смотрела на отца, которого похоронили заочно в самом начале войны – ведь на него пришла похоронка! А Кузьма Петрович упал перед ней на колени, обнял за ноги и, плача, не переставая повторял:
– Анечка, доченька! Анечка, доченька!
Володя, глядя на эту трогательную встречу, не смог сдержать слёз и отворачивался, стараясь не подавать вида.
Наконец понемногу все успокоились и устроились за столом. Надо ли говорить, что спать в эту ночь им не пришлось совсем – проговорили до утра. Утром Володя позвонил от соседей на работу и предупредил начальника, что они с Петровичем на сегодня берут отгулы. Объяснять причину он не стал. Анна ушла на работу, а мужики собрались и поехали в соседний городок, где жила жена (бывшая) Петровича, то есть Володина тёща. При встрече с ней ситуация повторилась – ещё бы, ведь она давно его похоронила, а он, спустя столько лет, свалился как снег на голову! Пока они с Петровичем разговаривали, Володя сбегал и привёл двух сестёр Анны, которые жили неподалёку. Те прибежали, и слёзы потекли уже в три ручья!
Кузьма Петрович и сам не смог сдержать слёз, глядя на своих взрослых дочерей и так сильно изменившуюся и постаревшую жену. Забыв обо всём на свете, встретившиеся родные, столько лет не видевшие друг друга, проговорили до самого утра. Афимия Семёновна не осуждала мужа, выслушав историю его скитаний, и только горько посетовала:
– Ничего теперь уже не исправить. Тебе тоже от жизни досталось по полной – нахлебался лиха досыта, да и нам с девчонками не меньше трудностей пришлось пережить. Сама порой удивляюсь, как удалось выжить в те голодные времена. Если бы не перебрались в город, перемёрли бы мы с дочками от голода. Хорошо, старшая, Анна с двоюродной сестрой Полиной вовремя ушли в Горно-Алтайск, да потом уже и мы за ними потихоньку переселились. И как им бедным удалось дойти зимой в морозы, двести пятьдесят километров по степям, просто невероятно, как они живыми остались? Правда, сильно обе обморозились. Полина по приходе в город попала в больницу с воспалением лёгких и через некоторое время умерла. А Аня нашла временное пристанище у дальних родственников, и они помогли ей устроиться на работу.
Ближе к утру дочери разошлись по домам – им нужно было на работу готовиться. Афимия Семёновна накормила Петровича завтраком, они посидели ещё немного молча. Видно было, что муж хочет ей сказать что-то важное, но никак не может решиться.
– Вижу я, ты что-то задумал, Кузьма – говори прямо, что хотел, – подбодрила его Афимия Семёновна.
– Да ты меня прямо насквозь видишь, – он взял её за руку. – Афимьюшка, родная, давай сойдёмся, брошу я свою Надьку, от тоски и безысходности я на ней женился, когда вас не смог отыскать – не мила она мне! Вот только младшенького, Валерку заберу с собой и всё, больше меня в той семье ничто не держит.
Афимия посмотрела на него глазами полными слёз:
– Нет, Кузьма, хватит с тебя и одной брошенной семьи, живи как жил. А я уже за столько лет привыкла жить одна, да и дети наши давно выросли. Не вернуть нам прошлого, да и настоящее не надо переделывать. Будем доживать свой век как жизнь распорядилась.
Петрович, опустив голову, выслушал жену и с тяжёлым сердцем уехал в свою настоящую, хоть и не такую счастливую, как до войны, жизнь, теперь уже после встречи со своими родными кровинками-дочками, казавшейся такой никчёмной и пустой!
Ещё несколько раз наведывался Петрович к своей бывшей жене со своим младшим сынишкой Валеркой в гости, но после скандала, который закатила ему Надежда, смирился и перестал навещать Афимию.
За последний год Петрович сильно сдал, сгорбился, стал более замкнутым и, не дотянув до Нового года, отдал Богу душу. И перед смертью, будучи уже в полубессознательном состоянии, до последнего дыхания не переставал повторять имя своей первой и единственной любви:
– Афимьюшка… Афимьюшка… Афимью………
Алтай
Поля России – это ширь без края.
Колышет ветер колос, как волну.
Любуюсь я просторами Алтая,
Чарует мощь и сила гор святая.
Смотрюсь в лазурность вод, их глубину.
Как символ края, небо подпирая,
Своей, сияя снежной белизной,
Стоит Белуха – мать всего Алтая.
Она вдали, но близкая, родная,
Хранит веков незыблемый покой!
Целебных трав безбрежные поляны,
И горных рек стремительный поток.
А воздух, как вино – медово-пьяный,
И пьёшь его, целебный и духмяный,
Вбирая в грудь целительный глоток!
Глаза озёр на небо смотрят синью,
Своих студёных, чистых, горных вод.
Из них берёт начало в путь долинный,
Поток ревущий, грозною стремниной.
Питая рек алтайских древний род.
Катунь и Бия, здесь встречаясь, в устье.
Рождают Обь – княжну сибирских рек.
Навек прощаясь, смотрят вслед ей с грустью,
До моря путь далёк её по руслу,
Но здесь уже ей спутник – человек!
Персона-осень
Зануда-осень, с частыми дождями
Свою персону нам преподнесла.
Помыла окна струями-слезами,
Раскрасив листья, лесом пронеслась.
Наряд берёзкам новый подарила,
Черёмухе – багрянцевый отлив.
Рубином куст калины окропила.
Пернатым – грусть добавила в мотив.
Рябинкам-сестрам тонким, на опушке,
В подарок шаль с янтарной бахромой.
Устав от дел, присела у речушки,
Осыпав воду жухлою листвой.
И словно дав погоде передышку,
Погожих дней плеснула в сентябре.
Так бабье лето к нам пришло чуть слышно,
С росой холодной в утренней заре.
Брожу, свою встречая старость-осень,
По лесу, этой грустною порой.
Виски мои покрыла проседь.
Земля сменила тоже образ свой.
– Мы вместе выпьем горечь увяданья, –
Я ей шепчу, я с нею говорю.
– Мне твоего, друг мой, не надо состраданья,
Ты поживи, я тихо отгорю!