Давным-давно… Впрочем, не так уж и давно. Вот – видишь дерево? Тогда оно только было посажено. Мной.
Он ушел из дома, прихватив отцовский меч. Мать висела у него на руке, уперев ноги в землю. Рыдала, дуреха. На границе деревни упала на землю и лежала пару часов.
Маленькая сестра осталась дома и смотрела из окна.
Я сидел на этом же месте, в этом кресле. Да. Да.
Меч был старый, весь в царапинах и даже, казалось бы, изогнут. Но кузнец сказал, что меч хороший. Старый, но хороший. Про такие говорят, что он знает свое дело.
А папаша Кеба этим мечом стольких… В общем, исходил всю страну вдоль и поперек, служа то в армии, то по ту сторону. И там, и там платили паршиво, но по ту сторону хотя бы кормили сносно. Уж я-то знаю.
Вся деревня смотрела, да. Ллуди закрыл свою лавку и притащился прямо на луг в заляпанном переднике, идиот старый.
Кеб парень-то в общем хороший был. Воспитание, понимаешь. Помню, как в твоем возрасте в реку они прыгали, с Большой Косы. И как воровали молоко с соседней деревни, когда еще была… Ага, там, где черные дома, там сильно не гуляй, огонь по ночам… Однажды они с сыном молочника в драку ввязались с какими-то неместными юнцами. Кеб тогда одному так сильно вдарил… Половину зубов отбил. Да что ты понимаешь? Сам видел… Да, в этом кресле.
А в тот год Кеб мрачный ходил. На границе деревни часто стал сидеть, глядя на пыльную дорогу. Мать говорила, об отце думал. Точнее, о судьбе его. Тот также ушел… И вот меч остался да сундук с имперским товаром, который мать тут же продала. Поэтому-то Кеб и думал.
Все уходили. Белли ушел на Запад, к Ордену. Мартин на юг, всегда, говорит, любил и почитал Королевство. Честь. Слава. И все такое. Мать потом долго рыдала. Офицер с наградным письмом стоял угрюмо и неловко… Даже Рыбак Юка ушел. Взял все деньги родителей и сбежал ночью. Говорят, прибился к Туше, но кто осудит. Бандиты порой не такие плохие ребята…
А Кеб думал. Мать все видела, но не давила. Знаешь, как моя мама говорила, когда я впервые взял в руки топор-рубаку? Отрезанный ломоть… Все мы приходим, чтобы походить по свету, нарожать детей…да все, пожалуй.
И Кеб ушел. С мечом без ножен. С мечтательным взглядом. Не так широк в плечах, как батька, но все же… Красавец был, первый на деревне.
Слышал? Тут в самое яблочко. Была у него любовь. Милой звали. Лепота. Честно, просто сказать нечего. Румяна. Глаза так и сверкают. Коса до… В общем, длинная такая. Он всегда оберегал ее, глаз не сводил, для ее дома, где Милка-то с бабкой жила, стал дрова колоть, лед таскать.
Молодец был. Скромный. Добряк.
Любил помечтать этот Кеб. Волосы у него светлые были, в мать. Но глаза – чернее ночи в самую лютую зиму. В отца.
Пока его не было, Милка ушла в город. Никто ее больше здесь не держал.
Мда… Я и думать про парня перестал. В тот день, ясно помню, что листья уже опали. Многие ушли собирать ягоду и искать спрятанные грибы. Поэтому не сразу поняли, что по центру деревни идет незнакомец, миновав Большие ворота… Три года ведь прошло. Драть меня в конюшне! Я увидел и испугался. Сначала за свою жизнь – есть такие люди, которым лучше не попадаться в переулке… Затем испугался за Кеба. Потрепало его.
Молча. Молча он ел. Молча обнимал мать, когда она рыдала у него на плече. Сестренка улыбалась застенчиво. Соседи подходили, но никто ничего не говорил.
Взгляд… Взгляд у Кеба стал пустой. Черный. Меч он закопал под домом. В тот же вечер. Я только кивал и вздыхал.
Никто не спросил его про руку. Захочет, сам расскажет, решили.
Денег он принес много. Тут я не говорю.
«Много повидал-то интересного и настоящего за бугром?» - спросил один сорванец, который потом в город подался, на вольные хлеба.
«Повидал много: и интересного, и смешного, много ужасного», - отвечал Кеб. «Настоящего же ничего».
Через неделю приходили охотники за головами – эти впереди всех с голой попой наперевес. Кричали, что ищут преступников. Беглых каторжников. И трусливых солдат. Называли странные имена… В конце списка был Кеб.
«Мясник Кеб», - сказали они. Серебром платили.
Никто и глазом не повел. Мать спрятали за спины, от греха подальше.
Те покрутились и ускакали.
Дня через два хмурые офицеры регулярной армии пришли. Эти шутить не стали. Перерыли деревню. Поговорили со старостой. Но пустыми ушли.
Кеб в это время в лесу капканы проверял. Шутка ли судьба.
Зиму как-то пережил. Спал, говорят соседи, плохо. Кричал во сне. Мать молчит.
Сильно той весной все переполошились, когда сестру его потеряли. Потому что Трама рассказал, что видел троих беглых рабов в лесу. Вроде, недалеко. Кеб раскопал меч и ушел в лес. Хотели с ним пойти наши мужики, но как-то… Побоялись. Кеба многие боялись, не ругали, слова лишнего не сказали, но боялись.
Вернулся он ночью. С сестрой. Та не отрывалась от его плеча и все время поправляла юбку. У Кеба рубаха вся в крови была. И юбка у сестры тоже… мать их так… в крови заляпана.
Гробовщик только один подошел к Кебу.
«Нужно мне идти в лес?». «Нет».
Меч он снова закопал, в тот же день. Дождь шел. Мать успокоила дочку, но тревога ложилась на ее лицо, когда она смотрела на сына.
Нет, Милку он не искал.
И в мародеры не подался, хотя лично Палач приходил за ним. Накрыл стол, одарил мать Кеба всякими вещами. Также и ушел, не получив ответа.
«Почему Мясник Кеб?» - однажды спросил я.
Он незлобно глянул на меня. Лицо серое, как скала. Глаза как яма… Я однажды такое лицо видел у Ловкача Орму, когда его на эшафот повели, и он уже понял, что умрет.
«Свиней в армии резал ловко», - сказал он.
Больше мы с ним и словом не перекинулись.
Романтик был Кеб. Ушел молча до начала лета. Без денег и меча. Потом только лесник нашел тело. Матери не показали…
И знаешь, что я вдруг вспомнил, как он отзывался о людях:
«Знаешь, старик Мол, в людях есть зло. Есть. В ком-то больше, в ком-то меньше. И есть в людях свет, иногда этот свет лучится у них из глаз, исходит из слов… Как вот темный лес. Чем глубже в него входишь, тем темнее, сам же знаешь… Но есть же проблески, есть места, где солнце пробивается сквозь Черволист и застывает в воздухе. Как холодец. Я думаю, что есть момент – можно увидеть даже в самом страшном человеке… свет. Нужно только постараться».