© Розена Лариса Вениаминовна
Посвящается Самому
дорогому Человеку Б.М.
Из изданной книги ©Розена Л.В. «Невыдуманные истории. Екатеринбург, 2021, Ридеро; Сайт Стихи.ру https://stihi.ru/2023/11/27/4623 ; канал на Дзэне "Чудачка", см. внизу страницы- другие внешние ресурсы.
КАНДИНСКИЙ
Я люблю художника Кандинского. Давно купила его репродукции, гордилась им, почти как национальным героем, но нигде не могла прочитать его биографию. В бывшем СОВке, что-то узнать о таких художниках, нечего было и мечтать. Всё засекречивалось, разрешалось то, что считалось возможным преподнести народу, дабы его не испортить буржуазной идеологией. А купила я репродукции его картин в Москве, в букинистическом магазине редкой книги. Репродукции были из так называемой серии «Итальянские тетради». Язык этот я не знала, мы не увлекались иностранными языками, а если б и увлеклись, быстро бы забывали. С кем говорить? Это Вам не Европа и не Москва, где много иностранцев. Там даже «валютные девочки» говорят на английском – надо уметь назначить цену своим прелестям.
А мы, провинциалки, забитые и бедные существа, могли немножко «прифорснуть», если что-то перепадало из столичного валютного магазина «Берёзка»! Всего лишь! У нас, в провинции, магазинов, как таковых, с иностранными шмотками не было. Что-то шили, что-то придумывали, что-то высматривали из журнала «Бурда». Ну, словом, несчастненькая молодёжь, которой надо было только вкалывать в поте лица, если не было «блата». Мы ничего не видели и не знали. Ни какой оригинальности, почти все ходили под «одну гребёнку». А если из девчонок кто-то и выделялся, их называли потаскухами, мол, ясно «для чего» старается! Вот такая была невеселая жизнь!
И всё-таки, мы, примитивные девочки и мальчики, как-то жили. Но и среди нас появлялась своя «интеллигенция». Я, например, полюбила классическую музыку, заинтересовалась живописью, меня стало волновать искусство всех видов и народов. Когда, учась на первом курсе Университета, я первый раз попала на концерт классической музыки, то находилась, чуть ли не в обморочном состоянии. Шум, гам, тарарам поразили меня! «Обалдеть!», как говорит сегодняшняя молодёжь на своём своеобразном жаргоне. Музыка Чайковского – «Пятая симфония», Мендельсона – «Фингалова пещера», чуть не надсадили моё сердце. Я вышла после окончания концерта и думала: «Ужас! Но людям нравится, значит, в этом что-то есть, я тоже должна понять и полюбить эту музыку!». И я с маниакальным упорством стала изучать её. Покупала пластинки, ходила на концерты симфонической музыки в филармонию, в оперный, увлеклась книгами о музыкантах, музыкальных формах, музыкальных инструментах. Посещала, где удавалось картинные галереи, приобретала книги о художниках, цвете, композиции, колорите, изучала архитектуру, виды искусств всех времён и народов. Всё это, в скором времени, превратилось в такое близкое, необходимое, родное, без чего уже моя жизнь казалась пустой и никчемной. Когда я находилась на концерте классической музыки в филармонии в Ленинграде, (нынешнем Петербурге), мне делали комплименты: «Вы сама музыка!». Когда ходила по залам Эрмитажа в Питере или Пушкинского в Москве, все смотрели на меня с восхищением. А я всё впитывала и впитывала прекрасное, отрываясь от земли, улетая в небеса, туда, где живут одни небожители.
Вот какая была у меня интересная жизнь в студенчестве, и я её продолжала вести и в более взрослом состоянии. И тогда я не думала, модно я одета или нет, я насыщалась не в меру духовностью, навёрстывая то, что интеллигентные люди получают с пелёнок.
Надо было работать технологом, определять из чего состоит то или иное молочное изделие, а у меня в ушах звучала музыка Чайковского, Шопена, Бетховена. Что для меня были люди, не интересующиеся искусством? Их не существовало. Пребывали на земле только те, кто очень любил прекрасное! Но надо было продолжать жить, как все! Стала преподавать в техникуме о том, что можно производить из молока, а сама его не пила и не любила. И только думала, доберусь до дома, включу пластинку и буду слушать своих любимых композиторов!
Но когда я приезжала в Москву из своего захолустья, то это было для меня настоящим праздником! Обойду вновь все музеи, картинные галереи, попаду на концерты классической музыки, в театры. Я пересмотрела и переслушала весь репертуар Большого театра! В Ленинграде тоже - выставки, концерты, Мариинка (театр оперы и балета). Да, это была прекрасная жизнь, невидимая глазом для посторонних людей! Может, они считали меня ненормальной, может, таковой я и была на самом деле, но я не любила примитивных людей и их тривиальную жизнь! Для них я была, наверное, настоящей белой вороной! Однако я не интересовалась, кем я для них была. Домой я привозила целый ворох редких книг по искусству, кучу пластинок классической музыки. Дома с утра до ночи слушала всё это и читала об искусстве. У меня был свой салон, его посещали поэты, музыканты, композиторы, художники.
И ещё я быстро влюблялась, если человек был моего круга, образован, умён! Но я была робкого десятка и религиозна, забыла сообщить Вам об этом. В столице я обошла почти все интересные старинные церквушки. И только это – заинтересованность искусством и набожность спасали от распутства и влюблённости в это действо. У меня были некоторые поклонники, но я не могла увлекаться простыми парнями. Мне подавай рафинированных любителей музыки, живописи, или семинариста духовной семинарии. Но всё-таки и меня окрутили! Но пока я не буду об этом.
Так вот о Кандинском (1864-1944г.г. Россия-Франция), как Карл Маркс, мир праху его, говорил: «Вернёмся к нашим баранам!». Кандинского я любила, повторяю, по заграничным репродукциям с его картин, но о нём я ничего не знала в силу закрытости нашей страны от капиталистических стран. Как сейчас говорят, мы жили за железным занавесом.
Пришло время, занавес этот рухнул, стало возможно многое узнать, но у меня никогда не было для этого денег, (мне уже тогда было немало лет). Я жила на очень маленькую пенсию, надо было выживать, а не узнавать, и всё-таки я старалась хоть что-то выжать из своих скудных средств и покупала интересные журналы, где упоминалось об искусстве. И вот однажды на глаза попался журнал, где была напечатана статья об этом художнике.
Я не знаю, кто он по национальности. Написано было – рождён в России, в купеческой семье. Но в купеческой семье он мог быть русским, а мог - и евреем. Однако это не столь важно. Главное, что он многого добился, стал знаменитым. Был женат на женщине, на шесть лет старше его, но очень богатой. Этот человек не был глупцом, знал, что делал. Организовал школу искусств, где наличествовали ученики, коих он учил рисовать. Взрослые ученики. И вот в 1902 году с одной ученицей, милой, симпатичной, двадцати пятилетней барышней (Габриэле Мюнтер) он сблизился. Дело нехитрое. Ему тридцать пять, она младше на десять лет, не то, что его «старушка» жена!
Надо сказать, люди искусства, необычайно влюбчивые люди. У художника вдохновение, в основном, появляется тогда, когда он кем-то увлекается. Тогда в нём живут искусство и предмет воодушевления, больше никого и ничего уже для художника не существует. А особенно, если любимая разделяет его взгляды, говорит о боготворимом им искусстве – живописи, кто же тут устоит? Обвинять никого нельзя. Эти люди, можно сказать, небожители, как эльфы порхают туда-сюда, нюхают нектар нежно пахнущих цветов и наслаждаются лёгкостью и эфемерностью жизни.
И Кандинский не устоял. То была счастливая пора для обоих. Каждый день разговоры о приятных вещах, заинтересованность в изучении партнёра, желание нравиться, и покорять своей новизной, смущаться, и вновь очаровываться! Вот что значит быть влюблённым! Необходима свежесть, пылкость, острота чувств!
Они много путешествовали по миру. Видимо, он пытался этим компенсировать то, что не разводился с женой. Ей он объяснил, они должны проверить свои чувства. Он покупает дом в Баварии для совместного проживания с нею - она немка, и каждый день волнующее общение друг с другом, приподнятое настроение. Но его любимая, всё-таки, остаётся практичной женщиной. Может быть, русская мадам и не стала бы, требовать развода с женой, и объясняла бы всем: «Мы живём в гражданском браке». А вот она, немка, потребовала от него развода со своей половинкой. Он обещал ей сделать это незамедлительно по приезде в Россию. Обещания длились годами.
-Нет, дорогой, или я или она, иначе я пойму, что ты меня не любишь. Я очень романтична, делить тебя с другой не хочу! Ты же знаешь, я была девушкой, когда мы встретились. Теперь я женщина, но какая? Твоя содержанка! Мне стыдно, хожу за продуктами на рынок, в лавку и всем говорю, ты мой муж. Это грех, наконец, спать с женатым и врать!
-Ну, я же тебе обещал, дорогая! – не очень уверенно уверяет он.
-О-о-о! Эти обещания длятся уже много – много лет! Нет, это невыносимо! Ты хоть понимаешь, что я – распутница в глазах окружающих, а чем я заслужила это? Я была непорочной до встречи с тобой! Мне даже родственников приходится обманывать, что мы женаты!
-Ну, мы, действительно, уже почти женаты, - берёт он более уверенный тон.
-И ты мне говоришь это? Мне? Нет, это невыносимо! Я не могу такое терпеть! Всё! Я или она! Говорю это серьёзно! - Сообщает она визгливым голосом.
-Ты, ну конечно, ты! Зачем мне эта старуха? – всё более старается он успокоить разволновавшуюся музу.
-Ну так докажи, хватит мне морочить голову! Я хочу быть порядочной дамой, хочу иметь детей! (А наши русские дамы рожают от своих «гражданских мужей», не задумываясь, в надежде, что в таком качестве их возьмут, наконец, замуж).
Итак, эти разговоры длились часами, днями, годами. То она закатывала истерики, то просто ни с того, ни с сего начинала рыдать. Но вопрос был поставлен прямо: разводись! Ничто не помогало, ни бриллианты, которые он ей дарил, ни дорогие подарки. Она хотела владеть им целиком и полностью, не понимая, будь он её мужем, он всё-таки не будет её имуществом! Сколько надо искусства, женской изворотливости, ухищрений, чтоб удержать возле себя мужчину без измен с его стороны! Да ещё художника, да такого, как Кандинский!
Иногда она постигала, так поступать нельзя! Но в ней, против воли, сказывалась женщина - собственница. Она даже рисовала уже меньше, чем раньше, её мучил вопрос – женится он на ней или нет? Голова была забита другими мыслями...
Мужчины ненавидят, когда женщины женят их на себе, делают их своим достоянием. Надо или не забираться в постель до свадьбы, или говорить, что совсем не хочешь этой свадьбы, боишься потерять свободу. Тогда мужчина успокоится, не будет бояться, привыкнет и, может быть, когда-нибудь женится. Но если женщина любит, она не рассуждает. Не может и не хочет играть. Подай сюда сейчас же предмет её желания, или она сокрушит всех и вся!
Наконец в 1915году Кандинский собрался домой, в Россию. У него были, безусловно, свои планы. Ему надоели эти ежедневные скандалы, да и она уже перестала нравиться, ведь ей уже было под сорок. Она стала обузой, дамокловым мечом, нависшим над его шеей. Но говорить об этом, объясняться, он не собирался. Пообещал ей, что едет разводиться. Зачем всё вновь и вновь пережёвывать? Хватит. Должен быть предел всему – терпению, истерикам, большим тратам денег на женщину, от которой он бесконечно устал. Но она спокойна, не догадывается, о неискренности его обещаний. Любая женщина считает себя единственной, неповторимой и не верит, что её разлюбят, бросят. И он спокоен - он знает, что больше сюда не вернётся никогда. А вещи? Жалко только картины. Другое ему не хочется забирать.
Оказавшись в России, он вздохнул полной грудью, расправил плечи, поднял голову, развёлся. И женился…на другой, молодой девчонке, которая была младше его на двадцать шесть лет! Ему пятьдесят, ей двадцать четыре. Он предпочитал такой возраст. Его бывшей возлюбленной Габриэле Мюнтер тоже было двадцать пять, когда они встретились…
Он решил забрать у неё свои картины. Ведь убегая, он сделал вид, что вернётся. Что-то брать заранее было невозможно, она вцепилась бы в него, словно клещами, и не отпустила бы одного. Он просто напросто убегал тогда от неё!
Действовал он через адвоката, но бывшая возлюбленная пристыдила его. И опять поступила, как умная немка, не как несдержанная русская, сказав ему:
-Побойся Бога, пусть они остаются, как компенсация за мою погубленную молодость и твоё позорное бегство!
И художник уступил. Конечно это очень благородный жест. Наши русские мужчины бросают нас и не переживают, и совесть у них не пробуждается. Обирают до нитки, даже носки иногда делят. Такое поведение делало ему честь! Великие люди - во всём великие!
Началась вторая мировая война. Гитлер не любил абстрактное искусство. Он говорил, что это не искусство, а деградация! И, конечно, если б кто-то узнал, что у художницы сохраняются полотна Кандинского, их бы уничтожили, а она могла попасть в концлагерь. Но она не испугалась, прятала и берегла его картины. Она не могла, не хотела допустить, чтоб их сожгли! Столько лет они прожили вместе, было всё - и любовь, и холодность, но любовь победила!
Она каждый день спускалась в тайник, где хранились картины, смотрела на них, вспоминая прожитые годы, слёзы сами собой текли из глаз. Она их не замечала. Ласкала рамы картин, сами полотна боялась. Она знала, что это портит краски. Насмотревшись, наплакавшись, целовала рамы и прощалась с картинами до следующего вечера, как с живыми существами. Когда кончилась война, она рассказала приятелям, что хранила картины знаменитого художника от уничтожения, почти ценой своей жизни. Порой, слушавшие спрашивали:
-Зачем же ты шла на такой риск?
Она отвечала с улыбкой на бледном, обветшавшем лице:
-Из любви к искусству! – никогда не признаваясь, что не отдала ему картины и спасала их не из жадности и желания разбогатеть, а из-за любви к нему, единственному и родному, потерянному навсегда из-за этой же самой великой любви! В 1957 году, (за пять лет до своей смерти), она безвозмездно подарила спасённые шедевры любимого Мюнхенской Городской картинной галерее.
Габриэле Мюнтер почти сломала свою жизнь в борьбе за право быть «мадам Кандинской», сломала свою карьеру художника и всё из-за любви, которая иногда поражает человека сильнее, смерти!
Её любовь напомнила мне о чувстве Жанны Эбетюрн к своему Модильяни, (тогда неизвестному, а ныне прославленному французскому художнику). Жанна тоже была художницей, она не пережила его смерти, ушла за ним беременная, оставив первого маленького ребёнка на попечение бабушки, его мамы.
А жёны художников импрессионистов? Они также самоотверженно относились к своим непризнанным сразу мужьям, голодали, холодали вместе с ними, и, не перенеся этих мук, преждевременно умирали в нищете.
Вспомнилась и горькая история любви двух знаменитых артистов – французского - Алана Делона и немецкой актрисы Роми. Она любила его беззаветно, преданно. Он же не оценил её чувства и сломал, раздавил её, словно заводную игрушку. А когда она погибла, он сказал; «Ну, что ж, прощай моя куколка!».
И тут я невольно припомнила случай, происшедший со мной в далёкой юности, в Москве. Я находилась там, в командировке по поводу выяснения технологических норм жирности молочных продуктов. После семинара я направилась в Пушкинский музей изящных искусств, построенный профессором, отцом поэтессы - Марины Цветаевой. И сразу полетела в залы импрессионистов, постимпрессионистов. И около картин Матисса я разговорилась с одним художником. Его сопровождала прелестная девочка. Как она объяснила позже, его возлюбленная. Но связь их была странной. Он мог приказать ей: «Люда, сделай мне эту женщину», - указав глазами на какую нибудь особу. И она «делала», то есть, знакомила их. Ему нравились пышнотелые дамы. Я даже пожалела, что всю жизнь пыталась худеть!
Художником он был чрезвычайно интересным. Я же стояла и просто млела перед ним. Для меня слово художник, такое волшебное слово, которое вмещает в себя целый мир волнующих чувств и сверкающих эмоций. Я считаю настоящих художников почти небожителями. Он показал мне свои прекрасные, на мой взгляд, работы, и пояснил, что продаёт их иностранным дипломатам. Рисунки отличались от нашего высушенного советского реализма. И он не устоял перед моим восхищением его рисунками. Одну из своих небольших работ он подарил мне. Она мне больше всех понравилась.
Я многое узнала из беседы с ним. Он очень жалостливый. Как-то зайдя в один из магазинов Москвы, увидел плачущую кассиршу, спросил её - в чём дело? Она поведала ему о большой недостаче, и он оплатил её. Поговорила я и с его спутницей Людой. Она рассказала, что в прошлом была медсестрой, но сейчас не работает, живёт с Эдуардом Зюзиным (так звали художника, о котором повествую). На что я отозвалась: «Нельзя не работать. Мало ли что может случиться с Эдуардом?!». Она мне на это ответила только одной простенькой фразой: «То, что случится с ним, случится и со мной!». Мне нечем было ответить на это!
Подаренный им рисунок я до сих пор храню у себя дома, смотрю на него. Человек, нарисованный на нём, напоминает мне фотографию русского писателя Шмелёва в эмиграции, после потери сына (кстати, Шмелёв очень любил свою супругу, только, её одну). Его сына, белогвардейца, расстреляли красные, обещав не делать этого, если он сдастся им в плен. На рисунке отображалось лицо уставшего, бесконечно изнурённого человека, устремившего свой взгляд в космос, лицо мученика. Думаю, художник Эдуард хотел этим сказать, что все мы в этом СОВке не очень счастливые человеки. А настоящие художники очень тонкие люди, они сердцем чувствуют несвободу, давление!
Написав это небольшое эссе, которое взяло меня за душу, я расплакалась! Мы так недолго пребываем на этой земле, мы пришельцы, но ведём себя здесь, будто обустроились навечно. Сколько же загубленных судеб из-за мужского пренебрежения к нам, бедным, несчастным женщинам, которые их так любят! Еле я успокоилась и дописала этот рассказ! Мы, женщины, фантазёрки. И маленькие бугорки, усыпанные полевыми цветами, зачастую, принимаем за большие горы!.. А уж про большие горы, на самом деле, и говорить нечего!..