Большая беда пришла в избу ведуньи спустя неделю после окаянной свадьбы.
Но говоря начистоту, опасная, сомнительная эта слава преследовала Пашу с матерью уже давно.
Пашина мать, Ирина, все годы, что жила в посёлке ничего, кроме добра, соседушкам не делала. Все знали, что заботами ведуньи немало поселян от болезней избавились, и из окрестных деревень шёл народ к ней за помощью, и никому отказа не было.
Но только, как обыкновенно и случается, нашлись среди селян недобрые, глупые люди. По большей части то были сварливые старухи, смотницы, привыкшие со скуки языками чесать. Вот и болтали между собой, крестясь, да на левую сторону отплёвываясь, что, дескать, знается Ирина с нечистой силой и что в тайгу ходит к лешему, да на болото к водяному, а на знахарские травы ей, будто, сами кикиморы болотные указывают. А один старый горький пьянчуга, из бывших артельщиков, что вечно дремал под чужими изгородями, рассказывал, что видел своими глазами, как из трубы Ирининой избёнки чёрный петух вылетал.
Но поселяне всё больше над такими россказнями посмеивались, а ведунью Ирину промеж собой уважали за то, что многим она пользу сделала. А начиналось это вот как.
Семь лет тому назад, под осень, с холодами, вышла Ирина вместе с дочкой из тайги и добралась кое-как до посёлка. Савраска, запряжённая в телегу, везла сундук с нехитрым скарбом и небогатое хозяйство - козочку, да пяток несушек с петухом в плетёной клетушке. Вдовицу с малолеткой из жалости в посёлке приняли, а староста Корнеев, Терентий Силыч, поселил их на жительство в выморотной, пустовавшей избушке на отшибе. В той избе доживала свой скорбный век одна бездетная солдатка, да так потихоньку и дожила наконец. После неё-то избушка бесхозной с самой весны простояла. Покудова не дождалась новой своей хозяйки. Ирина большего и пожелать не могла. Благодарила старосту за милость бедная женщина, а господу творила поклоны с молитвой благодарственной по нескольку раз за день.
Избёнка им досталась тесноватая, на два оконца, с одной горницей, однако с сенцами и даже на невысоком подклете, служившем хозяйке погребом. Внутри была сложена печка с трубою, да стояли широкие лавки и крепкий ещё, добротный стол. Божница в красном углу, над столом, пустовала, и на место образов, как видно перенесённых местным батюшкой в сельскую часовенку, Ирина пристроила старинную, семейную икону, с собой привезённую - образ Параскевы Пятницы.
Тут они и остались, осели, пообвыклись маленько с местной жизнью и более помощи ни у кого не попросили. Жили вдвоём как будто неприметно, скромно, однако сыто, без особенной нужды.
Ближе к зиме, когда заледенели реки, вернулись в свой посёлок с золотых приисков мужики-артельщики.
Поди известно, что житьё старательское - не сахар. С весны до поздней осени с киркой, да лопатой, а кто и с лотком по колено в студёной воде. Не долго сдюжит и хвалёное сибирское здоровье. Потому возвращались иные трудяги с напастями - с грыжею, с опорою, да утинами – обыкновенным для простого старателя делом. Те, кто год из году нанимался в артели, с напастью свыклись, стерпелись, полагаясь на судьбу да на молитву.
Тогда-то мать Паши, прознав про соседские беды, объявила себя знахаркой, да вызвалась лечить. По первости не шибко ей, чужачке, доверяли… Но как соседским бабам не засомневаться? Вдовица-то была не старая ещё, а даже из себя пригожая. Улыбчива и светлоглаза, а до того всегда чиста, опрятна, что не в пример иным из поселковых молодух. И как такую звать в избу, да допустить до мужниной лежанки? Хоть и держалась бедная вдовица в скромности и повода для пересудов не давала, а как было бабёнкам не поосторожничать, вестимо, что тёмное дело – чужая душа. Но порядили, посудачили, да после та, которая смелее других оказалась, пустила таки самозваную ведунью.
Так Ирина и принялась за целительство. Лечила своими отварами, мазями и притираньями, а то и заговорами какими. Бывало, шепчет что-то наклонившись над болящим мужичком, глаза под вышитым повойником опущены, а голос тихий, еле слышимый, да ласковый. Болезный с этих слов тихонько засыпает и спится ему сладко, а после и боль отступает.
Вначале Ирине в уплату за знахарство почти и не давали ничего. Ведунья сельчан не корила и в помощи всё одно не отказывала. А после, как мужички болезные вставать-то начали, их бабы сами в дальнюю избу наведались – кто денег передал немного, кто мучицы, а кто мешочек с золотым песком (в посёлковой лавке его принимали с охотой). Ирина с тихой благодарностью брала любое подношение без разбору. Потом лечились у ведуньи и бабы и детишки. В посёлке к ней привыкли, да зауважали. А после разговоры про знахарку пошли и по другим поселениям, да ближайшим деревням. Прознав о ней, пошли оттуда люди, и в помощи никому отказа не было. При том слыла Ирина не корыстной – что принесут, возьмёт, да завсегда с благодарностью. Сама же ведунья уплаты ни у кого не требовала. Жила как могла, дочь растила, помощи не просила и на житьё не жаловалась.
Время от времени хаживала знахарка в тайгу за травами и кореньями для снадобий – уходила одна, до рассвета, затемно, а возвращалась поздним вечером, усталая, уже ко сну. Бывало, что хозяйка и на пару дней задержится, оставив дочку в доме без пригляда. Но этакое приключалось редко, да ведь и Паша, не смотря на малолетство, была не робкая, смышлёная не по годам и по хозяйству матери первейшая помощница.
И только старые болтуньи-смотницы на лавке сидючи не унималась. Придумывали небывальщину, одна перед другой. То, дескать, упырь заместо полюбовника к Ирине по ночам приходит. То, дескать, молочко ведунья ворожбой у соседских коровок выдаивает. Вот ведь девчонка у неё на что здоровенькая, да румяная растёт. Не иначе как с краденого молочка от соседских коровок. И много других небылиц между собой говаривали.
Да после приключилось со знахаркой и ещё кое-что…
Посёлок тот из себя был не маленький, но и не скажешь, что сильно большой – а так, дворов без малого на сотню наберётся. Дома большинством не богатые – бревенчатые, в одно жильё, на два-три оконца. Встречались и зажиточные, важные – на высоких каменных подклетях, в два жилья, с боковушами, с обширным хозяйством, обнесённые высокими изгородями из цельных брёвен. Но таких хозяйств в посёлке было мало – числом не более пяти, вместе с подворьем старосты Корнеева, Терентия Силыча. Через посёлок шла, петляя, неширокая улица, ведущая к площади. На площади - лавка со всякой всячиной, непременный кабак, да чистенькая скромная церквушка, а за церквушкой - разраставшееся кладбище, в рощице над обрывом, почти уже над самою рекой...
Раз в месяц наезжали сюда к радости местных обитателей гружёные подводы с товаром для кабатчика, для лавочника. А аккурат перед самой весной наведывались и хорошо знакомые подрядчики, вербующие местных мужичков « в старанье» на хозяйские прииски.
Но промеж ними, прочуяв удачное время, в посёлок заезжали перекупщики, «тайные купцы», с надеждой на плоды «хищного промысла».
Золотишко в те года мыли артелями на частных, купленных проворными делягами приисках, за небольшое жалование и харчи. Но не исчез ещё в Сибири, на Урале и вольный одиночный промысел. Отчаянные смельчаки искали золотые залежи, плутая по тайге, надеясь на своё старательское счастье, да на особенные, им ведомые знаки. Таких охотников до «земляного маслица» владельцы золотых приисков прозвали хищниками. Тем, кому крупно повезло, за выданное «золотое место» предприимчивые господа платили. Но некоторых попросту выслеживали… Иные «хищники» потом бесследно пропадали в лесных дебрях.
Об этих случаях старатели между собой долго не говорили, однако приучились осторожничать, а золотую крупку, да самородки сбывали потихоньку заезжающим в посёлок перекупщикам. Те, большинством, были малоизвестные, издалека.
Наезды чужаков за «хищным золотом» считались в старательских посёлках вполне привычным, обыкновенным делом.
В тот памятный приезд «тайных купцов» заметил только один местный пацанёнок, как подходила к перекупщикам тётка Ирина… Но отчего-то с этих пор многие из приезжавших повадились ходить в её избёнку на отшибе. На все вопросы любопытствующих баб, Ирина отвечала:
- Так ведь болезные они…
Или рассказывала, что привезли, мол, для неё из города лекарского порошка для снадобья.
Бабы, конечно, слушали, кивали. Да только после начали между собой судачить, поговаривать - а ну как здесь не обошлось без колдовства… Припомнили и все иные странности Ирины. Так потихоньку и пошла себе дурная слава.
А Паша незаметно подрастала.
http://www.proza.ru/2009/09/24/792