Где-то в начале пятидесятых годов участковым врачом у нас был доктор по фамилии Айхбах. Папа обычно смеялся:
- В одном слове две буквы «х» – это уж слишком. Ай! Бах! – звучит великолепно!
Подслеповатый, участковый обычно ходил, прищурившись, однако, когда заходил в дом, то водружал на нос маленькие круглые очочки. От этого его лицо тут же приобретало какой-то крысиный вид. Зато когда врач усаживался за выписку рецепта, почти детские очки сменялись другими, просто огромными, в черной массивной оправе, и лицо в то же мгновение преображалось из крысиного в какое-то жабье.
Вид у доктора вообще был весьма непрезентабельный. Кургузый костюмчик, который он носил, лоснился от старости и казался ровесником своему уже пожилому хозяину, давно выросшему из него.
Осматривая больного, доктор имел обыкновение повторять:
- Так-так, понятно! Так-так, понятно!
Независимо от причины вызова, он действовал неизменно и последовательно: осматривал горло пациента, пальпировал живот, выслушивал сердце через деревянную трубку (стетоскоп не признавал), а затем и легкие, прикладывая ухо к спине больного. Доктор подолгу щупал пульс, шевеля губами, и вперив взгляд в циферблат больших карманных часов, которые с важностью доставались из карманчика жилета, носимого под пиджачком.
Ощупывая живот, он обычно осведомлялся:
- А как обстоят дела со стулом?
Если вопрос относился к папе, тот частенько отвечал:
- Стулья у нас крепкие. Так что, доктор, о них не стоит беспокоиться.
- Насмешник ты мой, – улыбался Айхбах, – а со стулом не пристало шутить! И что главное при запоре – не привыкать к клизмам. Анус надо щадить!
Под этой подпольной кличкой – «доктор Анус» и проходил у нас наш уважаемый старорежимный ископаемый «профессор».
Выписка рецепта у него обращалась в настоящий ритуал. Участковый вынимал весьма потрепанную записную книжицу из огромного видавшего виды кожаного, некогда коричневого, а теперь от старости почерневшего и вытертого портфеля, и начиналось священнодействие. Из недр вместилища торжественно доставались огромные окуляры и происходила смена декорации на носу. Следом шли блоки справок или больничных. Бланки он несколько раз пересчитывал, затем один откладывал в сторону, а остальные снова исчезали в необъятном портфеле. Далее начиналась выписка рецептов, и опять повторялась процедура пересчета. Мои нервы (здоровые нервы обычной студентки задолго до сессии) еле выдерживали лицезреть все это. Как можно столько времени гробить черт знает на что? А бабушка смеялась, когда я после ухода доктора Ануса комментировала его действия:
- Ну, что с этого аптекаря взять? Он привык все делать с чувством, с толком, с расстановкой - точно, дабы не ошибиться.
Бабушка знала доктора Айхбаха еще с его молодых лет, когда тот был фармацевтом в ближайшей аптеке.
…Наконец, наступал главный момент. Доктор Анус начинал перелистывать свою записную книжечку, искать, а потом переписывать в бланк рецепта нужные, по его мнению, в данном случае лекарства. Писал доктор долго, старательно, почерком, по-видимому, ему одному казавшимся ясным. Во всяком случае, я с трудом, а больше на интуиции, разбирала его каракули, хотя неплохо знала латынь.
Наконец, рецепты были выписаны, и доктор принимался за объяснения:
- Я выписал вам микстуру. Ее надо принимать по столовой ложке до еды, то есть натощак. А пилюльки – после еды. То и другое - три раза в день, запивая чистой водой. И прошу не путать: микстура на голодный желудок, пилюли – на сытый! Горло пополоскайте выписанной настойкой.
- Доктор, но мне-то она зачем? Горло не болит.
- Дорогуша, горло – кладезь инфекций, от которых следует избавляться независимо от ощущений. Бациллы там всегда обитают, запомни это, дружок! – говорил он, сменяя очки.
Затем его добро следовало в портфель, который защелкивался двумя замками. Доктор Анус вставал из-за стола, не забывая засунуть свои очочки в карман, и нахлобучив на голову под стать им кепочку, кланялся:
- Честь имею, и будьте здоровы! Четко выполняйте предписания. Если температура не спадет – вызывайте. Всегда к вашим услугам! – заученно повторял медик из раза в раз, глядя куда-то в пространство своими прищуренными глазами.
Подхватывая одной рукой портфель, он другую как-то изящно выворачивал возле кармана, куда бабушка вкладывала обычную таксу – три рубля, которые тут же исчезали в недрах брюк. В былые времена Анус отказывался от этой мзды, но жизнь, по-видимому, заставила, и он обуздал совесть. Доктор принимал подношение, всякий раз явно испытывая неловкость...
Еще раз поклонившись, и пожелав скорейшего выздоровления, почтенный Анус исчезал за дверью.
Однажды после ухода доктора я высказалась:
- До чего он комичен!
- Да, - согласилась бабушка, - в нем это есть. Но смеяться над ним – грех, скорее, надо пожалеть.
И она рассказала, в каком переплете оказался давно ей знакомый наш доктор Анус.
Совсем юным, сын аптекаря стал помогать отцу, - начала свой рассказ бабушка.
- Тощий, с детства в очках, мальчик ежедневно торчал за аптечным прилавком. Когда он подрос, отец, по-видимому, стал обучать его фармакопее, так как теперь сквозь стеклянную дверь вечно была видна спина молодого человека, сгорбившегося над столом, уставленным разными баночками, пузырьками и аптекарскими весами.
Минула гражданская война. В армию парня не взяли, наверно из-за плохого зрения, а вот женитьбе это не помешало. Влюбился он, а скорее был заарканен рыжеволосой великовозрастной девицей атлетического телосложения, прозванной окружающими «гренадершей», совмещавшей в аптеке обязанности кассирши и уборщицы. Она обладала заносчивым, придирчивым и злым характером. Поговаривали, что на первых порах не гнушалась пожилым и дряхлым аптекарем, а потом, «по наследству», досталась довольно робкому его сыну…
В годы нэпа молодой человек, мечтавший стать врачом, поступил в мединститут, но вскоре был оттуда со скандалом выдворен. Кто-то из недругов донес, что он скрыл свое нэпманское происхождение, а справка о рабочей профессии – липовая. Хотя сын помогал отцу не только, как провизор, но и служил у него дворником, а, следовательно, справка была настоящая, это уже роли не играло…
Тогда студентом наш очкастый аптекарь не стал, зато получил звание «папы», обзаведясь дочерью. А вот его ли то был ребенок - большой и больной вопрос… Такая пошла сплетня, - сказала бабушка, - пересказывать которую даже не хочется. Но, судя по дальнейшему, возможно, истина в том есть...
По окончании нэпа отцовская аптека была ликвидирована. Кем только после этого не трудился наш будущий доктор - даже не хватит пальцев на руках пересчитать! Был он и репетитором, и курьером, и в кино билетером, даже уличным чистильщиком обуви. Не брезговал никаким трудом и не стыдился любой работы. Зато этим была уязвлена его супруга, и ела мужа поедом, обзывая неудачником, недотепой и другими обидными словами.
А он терпел, трудился, добывая средства к существованию, возился с ребенком и выполнял хозработы по дому, которыми его щедро нагружала ставшая еще требовательнее и злее супруга.
Но где-то в середине тридцатых наш будущий участковый проявил характер и, проработав пару лет санитаром и медбратом, восстановился в институте. Бедняге приходилось тяжело, совмещая учебу с работой в морге, на скорой, даже в ветеринарной лаборатории, - везде, где можно было получить дополнительную копейку.
Окончил он институт как раз перед самой войной. Жена с дочерью в то время гостили в Саратове у ее брата, где и остались на все военные годы. А доктор Айхбах прослужил до победы в подвижном составе эвакогоспиталя.
- Лишь однажды, на девятое мая, – продолжала бабушка – я, встретив его случайно, увидела на нем боевые награды, чем была несказанно удивлена… Обычно доктор их, как и многие ветераны, не надевал.
Дом, в котором семья Айхбаха жила до войны, как и весь квартал, оказался уничтожен, и они поселились в пристройке частного дома у своих дальних родственников. Занимали одну комнату и кухоньку, в которой было трудно повернуться, и такой же крохотный коридорчик. В него-то и был выставлен наш доктор своей ядовитой, как змея, гренадершей…
Кстати и дочь выросла под стать мамаше. По рассказам близко знавших эту семью, она вместе с матерью издевалась над безответным добрым и покладистым нашим доктором.
От его жилища до поликлиники было четыре трамвайных остановки, но участковый транспортом никогда не пользовался. В любое время года, ежедневно, даже под проливным дождем, он вышагивал мимо нас со своим безразмерным портфелем.
Как-то бабушка задала ему вопрос:
- Вы, похоже, любитель пеших прогулок?
На это доктор, сначала отчего-то смутившись, ответил:
- Прогулки полезны! – а потом вскользь добавил: - А зайцем ездить как будто не подобает…
Стало ясно, что денег на транспорт, который в то время стоил копейки, у него нет. Да и то, что он, неизменно обедая в заводской столовой, довольствовался лишь первым блюдом, говорит о многом… Кстати, в этой столовой тарелки с нарезанным хлебом стояли на столах, и его можно было брать в неограниченном количестве. Наш сосед, работавший на этом заводе, однажды к своему удивлению видел, как доктор, взяв пару кусочков хлеба, завернул их салфетку и сунул к себе в карман. Это было где-то в начале пятидесятых, уже не голодных годов…
Бедный доктор явно недоедал, ходил полуголодный, в то время, как его гренадерша не работала, стала почти квадратной, а дочь где-то училась и была весьма прилично одета. Все говорило о том, что зарплата доктора Ануса забиралась без остатка, и оттого он, вынужденно, смущаясь, принимал благодарные бабушкины трешки…
С тех пор прошло много лет, но этот человек остался в моей памяти. Больше никогда такого внимательного и заботливого доктора я не встречала. И вообще, как говорила бабушка, он неповторим!
Продолжение следует...