Наступила суббота. День выдался хмурый, я бы сказал, даже тяжелый. С утра уже болела голова, а на улице было зябко и сыро. Это немного расстроило, стоило лишь вспомнить, какой холод ждет в храме.
Хильда проснулась, как и я, довольно рано. Она то выходила на улицу, то бродила бесцельно по комнате, все время сетуя на отсутствие связи.
— Папа, ну когда мы, наконец, проведем уже интернет? - сказала она, тряся передо мной телефоном. — Это же просто невозможно! Я целый час пытаюсь связаться с мамой, а она - со мной, и ничего не выходит.
— Нужно подождать, - развел руками я. - Я об этом уже говорил с Алисой, но не все так просто.
Хильда ничего не ответила, она лишь обиженно засопела, уйдя в свою комнату.
— Вот же ж проблема… - тихонько проговорил я сам к себе. - Как люди раньше жили без этого интернета?
Пообедав, отправились в церковь. Хильда долго собиралась, прикидывая, какой же одеть на себя наряд. Ее гардероб состоял, в основном, из девчачьих брюк, футболок, свитеров и курточек. Выбор небольшой. Посему она натянула шерстяной свитер, пуховую курточку, легкие джинсы и кроссовки на голую ногу. Мои уговоры одеться теплее — не подействовали. Она объясняла это тем, что сейчас так модно, и так ходит вся молодежь.
— Говорю же тебе, — в храме достаточно холодно. Ты обязательно замерзнешь! - еще и еще раз пытался увещевать ее я.
Только мои слова прошли мимо ушей Хильды. Она все оставила как есть, разве только завязала на шее прозрачную косынку.
Шли молча. С запада надвигался серый и какой-то тяжелый туман, окутывая всю округу, погружая ее в непроглядный морок. Изредка перекликались местные псы, во дворах кукарекали петухи. Одним словом, село.
Когда проходили мимо двора бабки Секлеты — запахло навозом. На выходные к ней приезжает внук и делает уборку в сарае, где живет ее корова Буренка.
Встречные прохожие вежливо здороваются с нами, с нескрываемым любопытством рассматривая мою дочь. Когда мы пришли, храм уже был открыт. Жена старосты, бабушка Галя, копошилась возле свечного ящика. Я повесил на толстую ветку вербы, что росла в церковном дворе, два колокола, и принялся звонить благовест. Колокола мы вешали и снимали каждый раз, во время службы: оставлять было невозможно, так как местные ханыги колокола тут же сопрут, распилят и сдадут на металлолом.
Появились первые прихожане: моя хозяйка, бабушка Аня, и ее подруга, вторая певчая, Мария Федоровна. На вечернюю особо никто не ходил, разве только певчие, да пара человек, живших поблизости. Позже всех приходила руководитель хора, Ирина.
Ирина приехала к нам в село в позапрошлом году где-то из-под Донецка. Дом, в котором жила ее семья, разбомбили, а вместе с ним погибли ее мать и младшая сестренка. Отец ушел воевать в ополчение и куда-то пропал. Ирина долго мыкалась по соседям, затем решила переехать к тетке, проживавшей в нашем селе. Тетку похоронили перед Пасхой, и Ирина осталась жить в ее доме.
Это была девушка лет двадцати. Я не знал ее точного возраста, потому что она никогда о себе не рассказывала. Всегда молчаливая, хмурая, знавшая лишь свое дело в храме. Она не заводила друзей, приятелей, и вообще, вела себя как-то отчужденно.
Пришла она к нам в храм сама. Поначалу стояла в конце или пряталась за колонну, очень часто проливая слезы. Как-то случайно обмолвились с ней словом. Оказалось, что там, у себя, еще до войны, руководила хором в небольшом храме. Я обрадовался такой находке и предложил ей то же самое здесь. Ирина долго не соглашалась, но бабы ее убедили.
До этого наш сельский хор составляли четыре старушки. Пели не весть как, но более-менее слаженно. Устава не знал никто. Мне приходилось постоянно бегать с алтаря к ним на клирос, все время тыкая пальцами в книги бабушки Ани, служившей чтецом, указывая что, где и когда читать. Это невероятно выматывало. Служба походила на какую-то суету, я не мог сосредоточиться, толком помолиться, да и вообще, раздражался от того, что вечно что-то выходило не так. Роптать не было смысла. Слава Богу, что хоть так, с горем пополам, старушки пели службу.
С появлением Ирины все изменилось. Она прекрасно знала устав, могла руководить хором. Сначала совсем ничего не получалось, но наши старушки очень старались, так что, со временем, богослужение обрело кое-какой вид.
Вот и сейчас, Ирина зашла в храм, слегка кивнув мне головой (она всегда так здоровалась), приложилась к храмовой иконе, и тут же нырнула на клирос, ежась от прохлады.
Двери открыли, так как казалось, что на улице теплее, чем в середине. Я включил огромный калорифер, который мог просто выделять тепло, когда над ним постоишь, склонившись. Ирина поставила на стойку клироса несколько свечек (это ей потом пригодится, чтобы согревать руки).
Ровно в три часа я сделал возглас, и вечернее богослужение началось.
Хильда стояла в конце храма. Поначалу она с любопытством рассматривала иконы, старинные фрески, оставшиеся еще с незапамятных времен до закрытия, но уже на «Господи возвах» я заметил, как на ее лице появилась скука. Она то переминалась с ноги на ногу, то несколько раз садилась на лавочку, пока окончательно не замерзла. Еще бы! Тут в одежде холодно, а у нее вообще ноги голые.
Когда наши бабы пропели тридцать третий псалом, Хильда вышла на улицу и долго не появлялась. Я даже испугался: не делась бы никуда. Дождавшись кафизм — выглянул во двор церкви. Хильда стояла возле забора и о чем-то оживленно разговаривала по телефону. «Нашла-таки связь», - улыбнулся я. «Ну, вот и все. И служба уже не нужна…». Не стал ее трогать, все-таки первый раз, ничего не понятно, неизвестно… Конечно же, ей скучно и тяжело, еще и холод этот.
Но на полиелее я увидел Хильду снова в храме. На ней красовался толстый полушубок бабушки Гали, а ноги были укутаны пуховым платком. Выглядела она довольно потешно, но, несмотря на это, лицо ее излучало невероятную радость.
До конца службы Хильда просидела на балконе верхнего хора, который пустовал за ненадобностью. Бабушка Галя укутала ее еще чем-то, налила из термоса чай, и теперь девочка сидела, похожая на медвежонка, обхватив руками чашку, из которой плавно выходил густой пар.
Служба окончилась с наступлением сумерек.
— Почему так долго? - тяжело вздыхая, проговорила Хильда. - Я так замерзла!
— Говорил же тебе — одевайся лучше, - улыбаясь, сказал я. - Сейчас быстренько придем домой — и сразу ложись на лежанку, будем тебя отогревать.
— Да уж, холодно… Но я ж не знала, что настолько. Рук совсем не чувствую. А ноги вообще в льдинки превратились. Как вы все выдерживаете, не понимаю.
— Ну, вот так… Выдерживаем.
— Зачем? Ради чего? - голос Хильды выражал искреннее удивление. - По мне, это какое-то издевательство над собой. Вот вы читали там, пели… Я ничегошеньки не поняла. На каком это языке?
— На церковно-славянском.
— Церковно-славянском… - с задумчивым видом эхом повторила Хильда. - Слушала-слушала, пыталась хоть что-то понять… Либо я такая глупая, либо все для высших умов.
— Ты ошибаешься. Человек, который ходит регулярно на богослужения — все прекрасно понимает.
— А вот почему нельзя читать и петь на местном языке? По мне, так было бы проще.
— Может быть. Но это традиция. И благословение менять богослужебный язык, ровно, как и надобности, для нашей церкви пока нет как таковой.
— Значит, всех устраивает? Гляжу, твои прихожане — бабки старые. И они что, все прямо так понимают?
— Понимают.
— Удивительно. Но, по мне, так лучше на привычном языке служить.
— Раскольники так и делают. Они считают, что в национальной церкви необходимо служить на национальном языке. Для лучшего понимания. Только, по-моему, они лукавят. Глядя на их прихожан, все больше убеждаюсь, что, хоть и служат они на понятном языке, но что-то мало им это помогает. Потому как складывается впечатление, что они верят в какого-то своего Бога, явно не православного. Зато любят нас укорять: вот, вы, такие-сякие, служите на москальской мове, противоречите самой культуре родины…
— А это что, правда?
— Да ну, бред какой-то. Наши прадеды и прабабки порой вообще не имели образования, но язык богослужения понимали отлично, многие молитвы на память знали, псалмы пели, а тут вдруг тетки и дядьки с высшим образованием, а то и с несколькими, не могут понять суть богослужебного языка. Дело вовсе не в языке, все намного глубже. Но вряд ли я смогу это грамотно объяснить.
— А ты знаешь, я связь нашла. А заодно и интернет, - у Хильды был просто талант моментально переводить разговор на другую тему. - Я даже с мамой поговорила.
— Да? Ну, вот видишь.
— Оказывается, возле церкви неплохо ловит соту.
— Ну и что там мама?
— Ругала тебя очень. Завтра после службы обязательно позвоним ей, поговоришь. Она сказала: если ты в ближайшее время не сделаешь интернет, то …
— То что? - спросил я, улыбаясь, когда Хильда так и не договорила до конца.
— То она очень будет на тебя зла. И отругает.
— Да уж. Мне даже как-то страшно стало, - проговорил я с долей сарказма.
Хильда лишь тяжело вздохнула, больше ничего не ответив.
Дом встретил нас теплом и сногсшибательным запахом борща, сваренного бабой Аней в печке. Борщ она варила еще до службы, потом ставила горшок в печь для того, чтобы он, как она говорила «разомлел».
Хильда навернула целую миску без всякого разговора. Она больше уже не ворочала носом, что ей нельзя то, она не будет это. За милую душу пошли и куриные котлеты, и целая чашка молока.
Наевшись, она тут же забралась на лежанку и, обхватив руками ноги, замерла, наслаждаясь блаженной теплотой.
— Ну как? Пойдешь завтра на литургию? - без всякой надежды на положительный ответ спросил я, глядя как Хильда продолжает потирать озябшие ступни.
— Наверное, пойду, - к моему удивлению, девочка утвердительно кивнула головой. - Во-первых, нам нужно поговорить с мамой. Во-вторых, вот эта бабушка, что возле свечек стояла, обещала мне принести вкуснющий пирог. Она меня угостила сегодня, когда я закоченела и сильно проголодалась. А какой душистый чай умеет заваривать! Я такого не пила, сколько живу. А вторая бабушка, я не знаю, как ее зовут, мне даже руки грела. Они все такие добрые… Мне очень сильно захотелось с ними еще раз увидеться. Признаюсь честно, первый раз встретила таких необычных людей. У нас там, дома, где мы с мамой жили, соседи даже порой друг с другом не здороваются, а тут… словно родные. Так интересно…
Хильда говорила, говорила. Я видел, как глаза ее постепенно слипаются. Она вдруг совсем сникла и медленно сползла на огромную пушистую подушку.
— Умаялось, дите, - шепотом сказала бабушка Аня, когда вошла в комнату, принеся с собой вкусно пахнущих пирожков. - Вижу, в церкви замерзла совсем. А руки - прямо ледяные. Что ж вы ее так одели?
— Что значит «одел»? - ответил я. - Она ж не маленькая. Сама так решила. Слушать меня отказалась. Ну пусть, думаю, попробует. В следующий раз наука будет.
Бабушка Аня только улыбнулась, покачав головой. А за окном послышался лёгкий стук капель. Шёл дождь, барабаня по цинковому навесу колодца. Уходил субботний вечер.
Продолжение следует...