Сопроводительный текст к экскурсии
Те места, в которых мне довелось подолгу жить, оставили неизгладимый след в моей личной истории, так как они являлись фоном для событий, ее формировавших. А поскольку на местности в зримых формах отпечатывается история отечества, последняя - отчасти неосознанно – влияла на особенности моего восприятия. В этой связи можно говорить о такой дисциплине, как историческая география души.
В качестве иллюстрации ее функционирования привожу местность, лежащую окрест Пятницкой и Новокузнецкой улиц между Садовым кольцом и станцией метро «Новокузнецкая», ставшую ареалом моего обитания с 1953 года, когда мне было 14 лет, то есть со смерти Сталина, до 1964, когда отстранили от власти Хрущева. Однако эти места так запали мне в душу, что, даже после того, как я переехал, меня постоянно сюда тянуло, и влечет до сих пор.
Мы начинаем свой путь от конца Новокузнецкой улицы (1). Прямо перед вами – бывший особняк Бориса Березовского (дом № 40). После отъезда бывшего олигарха в Лондон, в нем размещалась галерея «Триумф». В ней проходили самые экстравагантные выставки, например, ретроспектива Джейка и Диноса Чэпменов, с их антропологическими экспериментами вроде скульптуры двухголовой женщины с вагиной между шеями.
По левую сторону улицы находилась слобода Монетчики (2), - где в начале XVIII века жили мастера Кадашевского Монетного двора. Она дала название шести Монетчиковским переулкам, с которыми у меня связано яркое воспоминание. Наша 528 школа купила списанную полуторку, чтобы, разобрав ее на части, использовать для изучения устройства автомобиля на уроках труда. Однако наш преподаватель физики, Михаил Алексеевич, не торопился расчленять полуторку, и по вечерам совершал на ней прогулки по окрестностям. Так как машина не имела номеров, он избегал широких улиц, носясь по густой сети Монетчиковских переулков. Развалюха скрипела, взвизгивала и дребезжала, готовая вот-вот рассыпаться, а мы, стоя в ее кузове, размахивали руками и издавали победные кличи, пугая ими редких прохожих.
По правую сторону улицы вы видите красивый дом (3), построенный в стиле неоклассицизма, в нем жила наша соученица Тамара Метревели – полненькая девица, с круглым лицом и глазками, которые немного косили, а по левую сторону – дом (4), в котором жил телеведущий, директор канала ОРТ Владислав Листьев, где в 1995 году его убили. Многие считали, что его «заказал» Березовский, мимо чьего особняка мы только что прошли.
Вот мы и дошли до цели – до 1-го Новокузнецкого переулка, который в момент переезда сюда нашей семьи носил историческое имя Большой Спасоболвановский - по находившейся здесь церкви – Спаса на Болванах. Этимология имени находившейся здесь слободы показывает, что это было поселение выходцев с Дальнего Востока, в большом количестве появившихся во времена татаро-монгольского нашествия – язычников и буддистов, поклонявшихся идолам – «болванам» (здесь и до сих пор немного веет «китайщиной»). Каменный храм был построен на месте деревянного, который был заложен в XVI веке, - там, где, согласно преданию, Иван III прогнал ханских послов, приехавших за данью, и решительно отказался присягнуть их истуканам.
Вот он перед вами (5) – сейчас он называется Храм Спаса Преображения на Болвановке.
Мы жили в рядом стоящем доме №11 (6), который был построен в 1911 году священником этой церкви. Как видите, дом неказистый, но сделан добротно: стены толстые, перекрытия – прочные, потолки – высокие; окна вот только маловаты. Двери – дубовые, полы паркетные, качественная сантехника. Например, унитаз в уборной был подлинный – времени постройки; на его рабочей поверхности – поперек потока воды, вырывавшейся из бачка, – красовалось оригинальное название: “The Best Niagara”и название английской фирмы – изготовителя: “The Trent”.
Из окна нашей кухни открывался прекрасный вид на церковь Спаса на Болванах, но прошло некоторое время, и кондитерская фабрика «Рот Фронт» (7), находящаяся за церковью, по ту сторону 2-го Новокузнецкого переулка, (ранее Малого Спасо-Болвановского), использовавшая церковь, как склад, решила храм снести, чтобы на его месте возвести новый корпус. Снесли колокольню XIX века (архитектор Николай Козловский), и принялись за трапезную. Как раз в это время в ЦПРМ (Центральных производственно-реставрационных мастерских), где работал мой дед, потребовался кирпич XVIII века (он отличается своими размерами от современного), и встал вопрос о заказе на его изготовление на одном из кирпичном заводов. Дед рассказал своему начальству, что сейчас у нас во дворе сносят церковь XVIII века, и можно брать кирпич оттуда. Начальство приехало, осмотрело храм, признало его памятником архитектуры, и на этом основании запретило снос. Фабрике же «Рот Фронт», заливавшей окрестности ароматом карамели, пришлось смириться с тем, что вместо запланированного нового корпуса ей остался лишь старый склад, расположенный в храме (а через сорок лет его вообще вернули церкви, правда, уж без колокольни – пришлось построить деревянную – вот эту).
На «Рот Фронте» наша школа проходила производственную практику. Нас предупредили: на территории ешьте нашу продукцию, сколько влезет, но выносить через проходную – ни-ни! Однако вход в цеха, где делали шоколад, был для нас закрыт, а от карамели быстро слипались кишки, а от печенья пересыхало во рту.
Напротив нашего дома стоит шестиэтажное здание неоклассического стиля – доходный дом постройки начала XX века (8), в котором жил мой друг и соученик Миша Липгарт, неисправимый интеллигент. Мостовая между этими двумя домами стала ареной забавного происшествия. Дело было так. Урожай яблок, выращенный на даче, для лучшей сохранности размещался на холодке, - между рамами окна, выходившего в переулок. И вот как-то вечером наружная рама распахнулась, и все яблоки с шумом, напоминающим топот бегущей толпы, ринулись вниз. Выглянув в окно, я обомлел; переулок напоминал полотно художника – пунтуалиста; около стены яблоки лежали кучно, в два слоя и больше; до середины мостовой они лежали в один слой; дальше же на черном фоне мокрого асфальта бросались в глаза сотня пятен яростных цветов – белого, желтого, красного; они рассыпались по длине улицы метров на двадцать пять в обе стороны. Как в нашем доме, так и в доме напротив, открывались окна, и жители с любопытством выглядывали в переулок. Сорвавшись с места, и выхватив из ванной здоровущий эмалированный таз, я бросился на улицу. В то время парадная лестница не использовалась по назначению, а была заставлена всяким хламом (мой отец от своих соседей в этом ничуть не отставал: - с внутренней стороны к входной двери подъезда был прислонен его мотоцикл – трофейный NSU), жители же дома пользовались черной лестницей, выходившей во внутренний двор, так что я со своим тазом оказался в переулке не сразу, а, выбежав, ужаснулся огромному количеству яблок, и тут же принялся лихорадочно их собирать в таз под ироничными взглядами, направленными на меня из многих окон двух стоящих напротив друг друга домов. Мне было безразлично, что все яблоки покалечены; некоторые даже разбились пополам; мне было важно поскорее их куда-нибудь убрать, - лишь бы восстановить в нашем переулке вопиюще нарушенный status quo.
Между прочим, между этими домами наблюдался интересный эффект: здесь заканчивался акустический канал, по которому в тихую погоду к нам с Красной площади поступал бой курантов Спасской башни. Но не с этими звуками для меня связан здешний Гений места, а со стуком трамвайных колес, доносившихся с Новокузнецкой улицы. Из окна третьего этажа открывался вид вдоль нашего переулка, по бокам которого стояли двухэтажные дома. В его створе был виден фрагмент Новокузнецкой улицы, с оградой сада, за которой виднелся особняк, выкрашенный в нежно-зеленый цвет: в нем размещалась районная прокуратура (9). Поздно вечером, когда я отходил ко сну, о приближении очередного трамвая сигнализировал слабый, но быстро нараставший звук; появление экипажа из двух сцепленных вагонов в створе переулка посылало к нам короткую порцию негромкого шума; это было умиротворяющее погромыхивание, которое резко обрывалось, когда трамвай пропадал из поля зрения, сменившись тихим, быстро ослаблявшимся гулом, за которым следовала почти полная тишина.
Первый Новокузнецкий переулок, как видите, продолжается и по ту сторону Новокузнецкой улицы; он упирался в Лужниковскую улицу (ныне Бахрушина), где на втором этаже двухэтажного деревянного дома жил соученик моих родителей Николай Репкин, к которому мы ходили в гости «на телевизор» (тогда большой редкостью был даже КВН, снабженный линзой для увеличения изображения), чтобы посмотреть «Тартюф» Мольера в исполнении театра «Комеди Франсез», в то время гастролировавшего в Москве.
Если пройти по Лужниковской улице дальше, вскоре по левую руку оказывался кинотеатр имени Моссовета (ныне 5 звезд на Павеецкой - 10) – мрачное здание сталинской архитектуры, которое запомнилось не столько отсмотренными в нем фильмами, сколько длительным (не менее часа) стоянием в очередях за билетами. В пятидесяти метров от него по той же стороне находился довольно вычурный особняк (11), в котором до сих пор располагается театральный музей имени Бахрушина, боковым фасадом выходящий на площадь Павелецкого вокзала, посередине которой лежал Павелецкий колхозный рынок. Рядом с вокзалом (12) стоял павильон музея «Траурный поезд В.И. Ленина», которым его тело доставили в Москву из Горок, где он скончался. Туда наш класс не водили, поскольку в нашей школе я учился в 9-10 классах, а музей в обязательном порядке посещали первоклашки; мне же сходить туда самостоятельно даже не приходило в голову. Мы с вами и сейчас не пойдем в ту сторону, а направимся в противоположном направлении.
По правую сторону 1-го Новокузнецкого переулка находится проход к 528 школе (13), стоящей во втором ряду, в которую меня перевели в 1955 году (до этого я два года ездил в старую школу, № 122).
Когда, много позже, я читал биографию русского поэта Аполлона Григорьева, то выяснилось интересное обстоятельство: сначала он жил в доме Козина в Палашевском переулке, который сохранился до наших дней – в нем располагалась баня, стоявшая аккурат напротив 122 школы, где я учился. Потом Григорьев переехал в Замоскворечье; его дом находился во дворе церкви Спаса на Болванах; то есть вышло так, что траектории наших с Аполлоном Григорьевым перемещений совпали. Вы, конечно, скажете, что это – случайность, а я считаю, что это – еще один признак моего литературного предназначения.
Первым событием, которое произошло в связи с моим появлением в новой школе, был акт инициации: меня приложили спиной об стену входного тамбура, сбили головной убор и поставили синяк под левым глазом. Поводом послужило то, что некоторым ребятам якобы не понравилась моя модная шапка – «пирожок» из цигейки, но потом оказалось, что на самом деле фигуранты ничего против меня не имели; просто «так полагалось», и я с ними потом неплохо ладил, и вообще мое пребывание в 528 школе прошло неплохо: - я ее окончил с золотой медалью.
Дальше 1-й Новокузнецкий переулок упирается в Пятницкую улицу; в его створе находился телефонный переговорный пункт; в нем было несколько исправных автоматов, с которых я звонил знакомым девушкам (напоминаю: мобильников тогда еще в принципе не существовало). Минуя угловой дом по направлению к центру, в котором жил мой соученик Женя Кефели, - красивый парень с приблатненным выражением лица, проходим мимо уходящего налево бывшего Маратовского переулка (я в свое время мечтал о его переименовании в переулок имени Шарлотты Корде, но ему вернули дореволюционное название – Большой Ордынский, что тоже неплохо). По нему, после пересечения Малой Ордынки, можно выйти на Большую Ордынку, а перейдя через нее, войти в 1-й Казачий переулок, которым дойти до Большой Полянки, до остановки троллейбуса, которым наша семья ездила на концерты в Консерваторию.
В 1-м Казачьем переулке в начале девяностых в деревянной избушке открылся первый частный книжный магазинчик. В 1995 году я в нем увидел первый том впервые изданного на русском языке «Заката Европы» Шпенглера, но у меня не было ни копейки денег, и я отправился в поход по улицам района своего бывшего обитания, вперив взгляд в асфальт в безумной надежде найти деньги на эту книгу. Обойдя за три часа все окрестные улицы, я ни рубля не нашел.
В Большой Ордынский мы сворачивать не будем, а пройдем дальше по Пятницкой улице, - к храму Троицы Живоначальной в Вешняках (14). Ее стройная колокольня карминно-красного цвета является главной вертикалью той местности, что я называю «Болвановка и окрестности». Хотя я во всех моих возрастах оставался безбожником, всякий раз, когда еще издали в мое поле зрения попадал силуэт этой колокольни, я чувствовал, что моя душа встрепенулась, настроившись на высокий лад. К колокольне я приближался, не сводя с нее глаз, с непонятной тревогой косясь на надпись «Богъ», от которой исходили прорисованные на барельефе лучи.
Вся Пятницкая улица в направлении к центру – это архитектурный заповедник. Обе ее стороны застроены особняками и дворцами XVIII – XX веков великолепной сохранности. Хотя фанатом архитектуры я стал довольно поздно – в 1968 году, после поездки в Питер, красота и благородство разнообразных фасадов, выходящих на Пятницкую, меня одушевляла, поднимая настроение. Особенно большое впечатление производила громада храма Святого Климента в Климентовском переулке (15); кстати, в этом переулке сейчас располагается галерея Крокина. Тогда он не был раскрашен, как сейчас, а был черен и мрачен, и от этого казался особенно величественным.
Но мы не пойдем в направлении станции метро Новокузнецкая, а двинемся в противоположную сторону. Здесь на себя обращает внимание богато орнаментированное здание особняка Рекк (16), построенное архитектором Шервудом в 1897 году. После революции здесь разместился Замоскворецкий райком партии, в котором командовала Р.С. Землячка, прославившаяся своею феноменальной жестокостью при проведении классовых чисток в Крыму в 1920 – 1921 годах; по ее приказу с задраенными люками была затоплена баржа, в трюмах которой содержались под стражей сотни военнопленных - офицеров Белой армии (Никита Михалков. Кинофильм «Солнечный удар») . На этом здании висела мемориальная доска с ее барельефом; кроме того, ее именем была названа одна из Татарских улиц, располагавшая неподалеку; иными словами – мы жили под сенью Землячки - патологической садистки с классовым уклоном.
В следующем здании (17) по той же стороне в 1989-1994 годах находился банк Столичный олигарха А.П. Смоленского, в 1997-1998 называвшийся СБС-АГРО (потерпел крах во время дефолта).
Дальше по левую сторону стоит огромное здание бывшей типографии Сытина (18) – в советское время – Первая образцовая типография, напротив которой находился магазин «Масло», известный на всю Москву. Здесь Пятницкая улица кончается, упираясь в Валовую, в стоявший на ней пивной бар, знаменитый тем, что его портье был вылитый Хрущев – все завсегдатаи, включая меня, называли его Никитой Сергеичем, и он отзывался. В бар всегда стояла длинная очередь из просохших; стоя в ней в компании своих друзей – студентов Университета, я всегда боялся: а вдруг мимо пройдет мама, и увидит меня.
Ныне на месте дома, в котором был пивной бар, располагается проезд, соединяющий Валовую с Павловской улицей. Пройдя по ней, можно быстро дойти до завода имени Владимира Ильича (19) – бывшего завода Михельсона (не Леонида, а Льва). Наш класс туда водили на экскурсию; там нам показали места, где стоял Ленин, и где – стрелявшая в него Фанни Каплан; она не промахнулась, но раны были не смертельные. Можете туда пройтись самостоятельно, мне же это – неинтересно; вот, если бы…, но история, увы, не знает сослагательного наклонения.
Прежде, чем отправиться на станцию метро «Добрынинская», бросьте взгляд на Серпуховскую площадь (20). Шестьдесят лет назад она имела тот же вид, что ей придал архитектор Бове, отстраивавший Москву после пожара 1812 года; там, где сейчас – асфальтированный пустырь, заполненный машинами, мчащимися в разные стороны, - некогда стояли, прижавшись друг к другу, однотипные двухэтажные дома, чьи ампирные фасады желтого цвета, вытянувшись в ленту, окружали всю площадь вдоль эллипса. В этих домах гнездились полтора десятка разных магазинчиков: овощной, книжный, комиссионный, писчебумажный, винный, булочная, - словом, все, что нужно человеку для немудрящей жизни, и поэтому площадь была многолюдной, теплой и уютной, - здесь еще отдавалось эхо дореволюционной старомосковской жизни.
Теперь след ее утрачен вместе с домами, и дух ее исчез, но незримое излучение, испускаемое Болвановкой, и память о мирном постуке трамвайных колес на Новокузнецкой улице меня сюда по-прежнему влекут.
Сентябрь 2019 г.