У одной бабушки во дворе дома росла яблонька, и как только поспевали яблочки, она садилась у окна с заряженным ружьем и ждала вора. Но никто никогда не отваживался сорвать хоть одно яблочко с ее дерева, потому что все знали, что бабушка вооружена и опасна.
Обеспокоенные за своих чад родители, вся общественность города требовала урезонить опасную старушку, писали куда-то какие-то жалобы. Также по началу, по-несколько раз на дню к бабушке приходил участковый и проводил с ней разъяснительную работу. Говорил он всегда с важным видом, всегда напирал на то, что стрелять по людям в нашей стране нежелательно, но бабушка была глуха с рождения и только мило улыбалась в ответ, ласково поглаживая свое ружье. В конце концов, участковый плюнул, и больше у нее не появлялся.
Кроме того, рядом с домом бабушки всегда дежурила скорая, так как мэр города опасался, что из-за возможного инцидента либералы раздуют скандал и полетят головы. Но после реформы в здравоохранении весь персонал скорой разогнали, а местный фельдшер выезжал на вызов только за пять тысяч рублей.
Под конец все на бабушку махнули рукой. Лишь на заборе у нее кто-то поиграл в крестики-нолики. Конечно же, первый дождь смыл следы непростительной беспечности, а тот, кто рискнул, больше не отважился повторить подвиг. Тем более, за порчу чужих заборов могли привлечь к административной ответственности и даже посадить в тюрьму. О чем со всеми жителями все тот же участковый провел профилактические беседы и изъял все мелки у детишек в городе, прикрепив к делу.
Яблонька тем временем цвела, яблочки зрели, особо ничего не менялось. Разве что бабушка перестала улыбаться. Она, очевидно, злилась, что никто не залезает к ней даже зимой.
Но однажды нашелся один мальчик, который то ли пожалел бабушку, то ли решил испытать судьбу, а, может, вообще перелез через забор по глупости своей малолетней. Это уже потом пострадавшего официально признали жертвой ЕГЭ и оправдали все те же либералы, задумав новую реформу.
А сейчас он, идя на дело, надел на себя чистую белую рубашечку и, говорят, горланил на всю улицу какую-то похабную песенку. Бабушка сразу приметила наглеца, перелезающего через забор, и затвор на ее винтовке упоительно щелкнул.
- Пришел голубчик, дождалась тебя бабушка, - облизала она от нетерпения свои высохшие губы и прицелилась.
И как только мальчик взобрался на дерево и потянулся за яблочком, раздался выстрел. А когда пороховой дым рассеялся, весь город загудел, заохал и даже перекрестился на радость просветителям веры, которые первыми, путаясь бородами, побежали за нарядом на отпевание. Правда, их опередил вечный мэр этого города. Он уже давно пересел, следуя европейской моде, с бронированного мерседеса на велосипед и отчаянно крутил педалями, подпрыгивая по кочкам и крича своим избирателям.
- Я же говорил, я же говорил…
Что он говорил раньше, никто давно не помнил, но каждый встречный норовил сунуть ему палку в… колесо. Именно тогда мэр смекнул, что уже пора организовывать гей-парад, что народ в своей массе готов, но врезался в столб, и вся дурь из него вышла. История сия имела и другой благополучный конец.
Бабушка с ружьем попала в самое яблочко и от радости почила на руках многочисленных наследников, мальчик отделался легким испугом и некоторое время заикался. Родители его потом озолотили местного фельдшера, лечившего это заикание повальной вакцинацией, а тот в свою очередь озолотил потом китайский курорт, отправившись со всем семейством на отдых, где в первый и в последний раз попробовал чумную зайчатину.
А какой-то тайный революционер, сидевший в подполье, воспринял выстрел бабушки как сигнал к действию, и устроил одиночный пикет перед мэрией, нацепив на себя табличку «Я остался без пенсии. Ты следующий». Его даже никто не прогнал. Участковый в этот день вообще уехал на стажировку в США, где его обучали, как разгонять народные бунты при помощи запатентованных электрических дубинок фирмы… (Не буду здесь их рекламировать, сами узнаете).