Генрих Карлович Франц, был большой педант. Немецкие корни давали о себе знать. Вера Михайловна, его жена, была женщиной простой и доброй. Познакомились они, когда учились на заочном отделении в Химико-Технологическом институте. Жили по разному. Но в основном хорошо. Ладили. У Генриха Карловича жизнь рациональна и точна: тапочки, носок к носочку, полотенца, чтобы края совпадали, ножи к ножам, вилки к вилкам, книги по высоте и в глубину, по линейке проверяй. А Вера Михайловна, в деревне выросла. По молодости веселая была. Все над Генрихом, Герой, так она парня, а потом и мужа звала, он сначала сопротивлялся, а потом привык и сдался, так она все над его аккуратностью смеялась. Ты, Герка смешной такой, все у тебя по линеечке, а в жизни так не бывает. И не сказать, что Вера, Вера Михайловна, была неряхой. И белье у неё стиранное и наглаженное всегда. И обед готов. Готовить умела, но не любила. Все больше с садом, да огородом возилась. Посуда в мойке задерживалась, но потом она ее мыла. И крошки от хлеба на столе, постоянно лежали. Генриха Карловича, сначала это все безумно раздражало, он жене не раз высказывал. Просил, спрашивал, ну неужели так трудно за собой крошки убрать, тарелку помыть? Но Вера Михайловна, отвечала, что ей ещё прабабушка говорила, мол, если крошки на столе есть, значит люди живут в доме. Живут. Оставаясь на едине, Вера Михайловна иногда задумывалась, а что же их объединяет с мужем? Почему именно его она выбрала? Ведь в институте за ней не только он ухаживал. Не то, чтобы она красавица была, лицо круглое, нос кнопкой, щеки пухлые, вечный такой ребёнок. Но вот эта детскость и привлекала. Глядя на неё, хотелось о ней заботиться, ухаживать, жалеть. Любовь, странная штука, загадочная. Да и надо ли объяснять, искать ответы, почему, зачем? А когда долго живешь с человеком, привыкаешь, приспосабливаешься ко всему. А кто не смог, разбежались давно, и так по жизни бегают, ищут, кто им подойдёт, и кому они сгодятся. Одна беда, не дал им бог детей. Они и по врачам ходили. И к бабкам обращались. Много чего перепробовали. И разговор заходил, чтобы взять кого нибудь из детского дома, но хотелось своих. А жизнь потихоньку шла. А когда тридцатилетие Генриха Карловича отмечали, вдвоём, тогда и решили, что будут жить друг для друга. Вера много чего приготовила, пирог испекла. Генрих шампанское купил. Посидели. Повспоминали. Посмеялись. Вместе со стола убрали. Генрих посуду помыл. Смел тряпкой в ладонь крошки со стола, от жены уже и не ожидал, знал, что проще самому сделать, чем ждать чуда. Да и надо ли?
Так и жили. Пару раз отдыхать ездили, на море, но все больше, летом на даче время проводили. Домик небольшой, но уютный, три комнаты. В одной спальня, в той, что
побольше зал и столовая, и кухня, где поместились плита, стол и сервант с посудой. Во дворе сарай, где инструменты хранились, и где Генрих Карлович себе мастерскую справил, там же погреб, с консервацией и всегда холодным домашним квасом. Для двоих вполне достаточно места. И участок прилагался, шесть соток. Вера Михайловна была здесь полноправной хозяйкой. Все у неё росло, цвело и плодоносило. Генрих Карлович появлялся на участке, когда нужно было, что-то вскопать, прокопать, прибрать. Но дом, сарай, были на нем. Лежала у него душа к столярному делу. Нравился ему запах свежей древесины. Часто говорил, что с деревом, как с женщиной надо обращаться, нежно и с любовью. И был у него везде порядок. Инструменты на полках, как солдаты в строю. Гвозди, гвоздик к гвоздику, в ящике, им сколоченным лежали. Пилы на стене висят, одна к одной и на одном уровне.
А годы, они, как белка, с ветки на ветку, с дерева на дерево.
Генрих Карлович в сарае столярничал, когда Вера Михайловна с огорода пришла и пожаловалась.
-Чтой-то, Генрих, не по себе мне. Слабость такая, что все из рук валится.
Генрих Карлович испугался. Никогда жена не жаловалась ни на что. И главное, что давно она его Генрихом не называла. Все Гера, да Гера. А тут Генрих. Значит действительно, что-то не так.
Генрих Карлович, зашёл в кухню, по привычке взял тряпку, чтобы собрать крошки со стола, которые Вера Михайловна никогда не убирала, привыкла, знала, Гера уберёт, но крошек на столе не оказалось.
Тогда, Генрих Карлович сел на стул, посмотрел на фотокарточку с захваченным чёрной лентой левым нижним углом, взял кусочек хлеба с полупустой стопки, разломил пополам, и заплакал.