Борис Гаврилин. Повести.
Без Коллизий 2. Часть 5(17) Восвояси.
- Зачем мне эта сила.
Не хочу быть мужиком в юбке. Б-же, я же знаю, что Ты есть. От чего Ты забрал у меня самое дороге. Любовь!
У меня опустились руки, хваленая сила стала беспомощностью и апатией. С этим я справиться не могу.
Утром я просыпаюсь на мокрой подушке.
Я голошу, как простая баба. И ничем меня не утешишь и не украсишь, ни родословием, ни воспитанием. Я помню, как причитала по афганскому мужу соседка. И я так буду. Мне стыдно, но я воплю, и моим крикам нет конца. Почему он уехал, зачем в очередной раз я не смогла быть женщиной. Что остановило меня от того, чтоб готовить ему завтраки. Тупая независимость? Я хочу быть обычной женой и обыкновенной женщиной, я хочу ему служить. Словно все мои умения и весь мой гонор булькнул на дно Твин Лейка. И пузыри даже не пошли, даже разводов не видно. Теперь я понимаю, что такое рыдать.
О ней говорили, что она лучший врач в госпитале. Ей не составляло труда прочитать любой, самый тяжелый снимок. Часто по рентгену она видела то, что не видят другие врачи на «Аморае» и на более сложной технике. Так ее учил папа, у других врачей гениального папы не было. Плюс, от рождения уникальное зрение и не менее уникальная, исключительно матричная память. Она, наверное, смогла бы восстановить в воображении все снимки, что прошли через ее руки, с момента начала практики.
Она летела домой из Нью Йорка с пересадкой в Чикаго.
Конференция прошла удачно. Она даже сделала доклад. Получила диплом. До отлета съездила в Старый Манхетен, повидалась с матерью и отцом. Со временем натянутые отношения с прародительницей остыли, и она в этот раз совсем не отвечала на ее замечания, молча слушая, слова наставлений. Мать даже удивилась, обычная их дуэль не состоялась. Папа в свои девяносто, бодрый и подтянутый, как не многие в сорок, радостно улыбался на диване, предчувствуя необыкновенное. Чудеса в решете.
- Мама, а как ты готовишь свой знаменитый борщ?
Наступила кромешная пауза. Хотите сказать – «не правильно», и нужно произносить «кромешная тьма» или «тяжелейшая пауза». Так вот - все вместе! Мать смотрела не нее, как будто вдруг осознала, что еще в роддоме ее дочь нагло подменили и вернули назад только сейчас.
- Секрет в варке бурака и…
То, что она носила в себе больше сорок лет, стало выходить наружу, как запись с магнитофонной ленты. Теперь Инка понимала, сколько раз и сколько лет записывала этот канал для нее ее родная мать.
- Мама, я тебя люблю.
Седая маленькая женщина стала еще меньше, она испуганно смотрела на мужа, переводила взгляд на дочь, потом опять на мужа, потом на дочь.
- Лиза, это наша Инна – произнес папа.
Глаза женщины не залились слезами, они просто не понимали происходящего, ее сердце не способно было пролететь за мгновение жизнь. Целую жизнь. Наверное, там, глубоко в позвоночном столбе, в мозжечке, в подкорке, еще черт знает где, зашевелилась душа, обычная такая, ничего не забывающая и никогда и никем непобеждённая душа, душа любящей матери. Брат выглянул из комнаты и замер вместе со всеми.
Нужно было сделать пересадку в Чикаго.
Не длинное время ожидания. Но те, кто подсаживались с других рейсов, приходили позже. Она сидела в уголке и писала текст «месседжа» папе. Они могли по долгу не видется, но переписывались всегда. То, что произошло сегодня, потрясло всех. Время от времени, она поднимала глаза и поверх очков пробегала взглядом по будущим попутчикам. Мать до конца вечера собирала рецепты, заворачивала баночки с ее фирменными специями, и паковала свои коллекционные книги по кулинарии. И чудо, Инка не сопротивлялась.
- Присядем на дорожку, и все на минуту опустились на стулья.
Брат отвез ее в Аэропорт, придержал за локоть и сказал:
- Ты все-таки ее победила.
До посадки оставалось минут пятнадцать.
Вдруг ее глаза остановились на двух входящих в холл мужчинах, она тут же опустила голову, а потом, повернувшись к ним уже совсем боком, даже спиной, скосила взгляд.
Он не узнал ее. И не мудрено.
Там дома, она ходила в брюках и бейсболке, ну в халате, в спортивном костюме. А здесь, за красивым чемоданом, сидела шикарная женщина в строгом сером костюме. Высокая прическа, и туфли на высоченной шпиле - визитная карточка недосягаемых и привилегированных. Очки закрывали половину лица и прятали глаза. И косметикой на Твин Лейке она не пользовалась.
Он тоже провел взглядом по пассажирам. Так - дежурный взгляд, но больше был занят разговором с высоким стройным парнем, вернее мужчиной лет сорока, закаленным в спорте и переходах и очевидно его другом. Откуда? Когда успел? Лица у них были загорелыми, обветренными, и в руках по рюкзачку. Он не изменился. Такой же спокойный и нежный. И вдруг она поняла, что боится его потерять, не меньше, чем боится его самого. Ей стало по-детски страшно. Она запаниковала. К горлу подкрался страх. Почему, по ночам, когда она его звала, он не приходил? Почему сбежал? Неужели он полный кретин! Нет! Это она дура и гордячка. Весь месяц после его ухода каждую ночь она мочила слезами подушку, и бредила им. Целыми дням, для всего окружения, держала себя в руках, а когда ложилась спать, перелазила на его половину кровати, и слезы душили и коверкали ее. Она звала, он не приходил. Почему он не слышал?
Сейчас они снова были рядом. Надо было действовать. Но как? Сначала разведка.
Она задержалась, и на посадку пошла последней. Ничего что у нее группа «А», «Бизнес класс» и она должна была идти первой, чтоб занять место в голове самолета, никто не заметил. Она пропустила всех, накинула на плечи плащ, натянула платок и как мышь проскользнула на сидение сзади них. И пальцем у губ приказала стюардессе молчать. Та поняла.
А они разбирали полеты. Мужики.
Ей было так приятно, что незнакомый мужчина внимательно слушает Славку, А тот делал замечание за замечанием. Они летели с Аляски и Бегемот говорил о том, как такие туры они проводят у себя. Его друг отбивался.
- Ты в Америке, Слава, тут другой менталитет, и все любят комфорт. Ты прав, в условиях выживания, никто не может делать ставку на помощь извне. Все должны быть бойцами, но это Америка, и нам платят деньги. У инструктора тупая работа. Нужно - и троих на руках вынесем. Если нет - засудят. Поверь, это была не худшая группа, и очень здорово, что ты их всех научил летать на параплане, да и пацанов мы вывезли
Дальше шли разборы маршрутов, сбои и неточности, специфика, и вдруг, за женщин.
- Леня, а что было у Наташи и Марины? Наташа, как Настенька из сказки «Морозко». Помнишь, я тебе уже об этом говорил.
- Я знал эти семьи задолго до развода, я знал их мужей, и они вместе приезжали к нему на базу. Это были чудесные семьи. Как-то так получилось, что Марина взяла под свое крыло Наташу и стала ее патронировать. Зарабатывает Марина безумно много. Она и сама программист высочайшего класса, но собрала такую же команду и сорвала куш. Продала пару наработок в «Google». А Наташа семейная и хозяйственная. Вот так, как-то незаметно и Саша и Валик оказались за бортом. Заметил, как Марина Наташу оберегает? Как нежно и как заботливо? А заметил, как Наташа с детьми ласково и обходительно, и у нее интонации такие, что не влюбиться не возможно. Ты же обратил внимание. И вот что странно, и она на тебя поглядывала. А это уже действительно странно. Для женских однополых браков прямо удивительно. Наверно, потому, что ты сам очень нежный и ласковый. Сильный, быстрый, умелый, но как девочка безобидный и нежный.
И я сам не пойму, что держит этих двух женщин вместе, что мирит уже взрослых их детей и держит неразлучно. Наверное, наша мужская необоснованная и незаработанная гордыня, напыщенность, ничем и не подкрепленная самоуверенность, создает предпосылки к этому. Где прокалываются мужчины? И почему они не могут править миром? Неужели матриархат возвращается, и скипетр правления окончательно отобрала женщина? А может, мы мужчины просто сдались или перевелись? Или разучились отдавать? А Иветта? Да вряд ли другой мужик сделает, то что она смогла. Мы тогда сработали!
- Знаешь, Бромсель, я удивляюсь твоей фамилии. Ты почему-то представляешься мне этаким бравым капитаном Врунгелем, который решает все проблемы и всех спасает. А я никогда не мог быть первым. Как только я встречал женщину, которая мне нравилась, я становился мягким и ласковым, а как только она это понимала, садилась на шею, или бросала меня, или мне еле-еле хватало времени смыться. Когда я возьму себя в руки, или когда меня кто-то приберет к рукам, я даже не предполагаю, возможно, никогда. Та, которая была на озере, помнишь, я рассказывал тебе о ней, об этом догадалась. Мы даже не разговаривали, но понимали друг друга точно. И она про меня все поняла, она меня почувствовала, и не стала командовать. Я внутри слабый. А она прекрасная, и добрая. Она труженица и непоседа, у нее все спорится, и ее картины светятся добром. Но ее когда-то так сильно обидели, и я не имею права, помещать свою безалаберность рядом с такой чудесной женщиной. Это Америка, ты сам говоришь. И я не пара ее возможностям и ее потенциалу.
Аэропорт принял рейс дождем и ветром, в терминале это не ощущалось и пассажиры прошли по длинной галерее вниз в первый уровень, где получают чемоданы.
Они никак не могли расстаться, стояли в зале багажа и разговаривали. Славка смотрел на Бромселя, и, кажется, ловил последние минуты общения с товарищем. Тот был его другом, самым надежным, самым верным, пусть на сегодня, нет, это на долго. Будни начнутся потом, а пока они были братья по Аляске, они прошли по ней и вывели людей.
На ленте транспортера двадцатый раз делал круг бегемотовский параплан и его палатка, она узнала их. Два сложенных велосипеда и разборные каяки бесконечно крутили свой глупый танец посредине бесконечного холла.
Наверное, даже если б что-то произошло, например гром грянул, или опустилась тьма, они бы все равно не заметили, что все это время сзади них стоит элегантная леди и слушает их. Но она сама заставила их оглянуться.
Поверьте, дамские сумочки бывают тяжелыми, если не верите, спросите у Бергамота. Он получил такой удар сзади по плечам, что ахнул! Потом второй, третий, но он уже закрывался. Справа и слева на него сыпались удары, один за другим, один за другим, и почти пустой зал разрывался криком.
- Ты скотина, приблудная! Ты куда из дома намылился?! Куда лыжи навострил?! Дома все приготовлено, постирано, а ты опять за свои гулянки!? Собака не выгуляна, машину на техосмотр нужно! А ты что? Думаешь, я одна с этим хозяйством справляться буду! Бомж, несчастный! Прогулки у него на уме, с друзьями прохлаждается. Скотина! Дубина! Козел! – Ничего другого придумать он не могла, и тупо цитировала маму. А что делать?
- Красавец! Бабы на него глазеют! Я тебе дам баб!
Инна вычитывала Бегемота, все повышая и повышая голос, Бромсель отодвинулся в сторону, не понимая, почему Славка глупо улыбаясь, уставился на эту разъяренную фурию и позволяет ей себя колотить.
Несколько подошедших пассажиров недоуменно смотрели, на явную американку с совсем не американской манерой поведения. Откуда такое воспитание? Тут впору полицейских вызывать. Ох, уж эти русские!
- Твой любимый пес месяц к еде не притрагивается, похудел, у меня руки опустились, в доме пусто как на Луне. Ты что в космонавты записался? Кто тебе разрешал? И вдруг, совсем другим тоном, словно заряд батареек кончился, или шарик сдулся:
- Слава, Славочка, милый, миленький, поехали домой.
Инка, эта красивая леди, вдруг, как пару часов назад ее мама, сложилась вдвое, в раз стала меньше ростом и уткнулась ему в куртку. Оттуда, из глубины его груди из его распахнутой рубашки доносились уже не требования, а всхлипывания, и просьбы.
-Ну что тебе еще нужно? Я все буду делать, я готовить научусь, я у мамы рецепты взяла, только не уезжай.
Она хлюпала носом, и ревела, как никогда в детстве. Если бы Славка отошел, она бы точно упала. Казалось, Славка вот-вот подхватит ее на руки, но она уже сама плотно к нему прижалась и крепко держала за лацканы.
И тут он понял: «Это все!».
До Славки ясно и окончательно дошло:
- Это все!
Больше ему никуда не надо ехать, никуда не надо идти, никуда не надо лететь. Эту женщину он никуда не отпустит и никому не отдаст. Он уж дома. Надо отвезти ее в Горчичный домик, напоить горячим молоком и уложить спать. Готовить она все равно не умеет и не будет.
Пусть командует, кричит, пусть будь что будет, только чтоб все время была рядом и рисовала. Они дома. Это она его дом.
«Все! Конец!».
Нет, не конец, только начало.
Так все пусть и идет.
Одно за другим, одно за другим, без коллизий.