(Начало: http://www.proza.ru/2019/11/16/1101)
— Меня приговорили к смерти, к вышке, — начал свой рассказ Влас. — Тоска страшная. Сидел я в камере один и думал, думал. Вот я по жизни как танк шел. Все, что на моем пути встречалось, я губил. Конечно, не всегда я таким был, а с некоторого времени. Мне даже самому страшно бывало, когда люди ко мне проникались доверием. Милые улыбки, красивые фразы, обходительность… А что за этим? Желание любой ценой достичь своей цели. Грязной цели. Какие люди наивные, какие мы все наивные. Так ведь и сатана, изящный обольститель, с каждым из нас играет. Мы верим ему, а он обманывает и губит.
Василиса подняла удивленные глаза на Власа.
— Не перебивай. Потом поймешь… Сидел я, ждал расстрела, и никакой надежды у меня не было. Только полнейшее безразличие, смертельная усталость. Состояние это у Святых Отцов окамененным нечувствием называется. И вдруг ко мне пришел Гость… Вот представь, если бы тебе завтра умирать, ну, предположим, убить тебя должны сутенеры за провинность какую-то, и ты прекрасно об этом знаешь, и сидишь тут, в своей комнате, и ничего сделать не можешь… И вдруг к тебе приходит Гость.
— Такой как ты? — не удержалась Василиса.
— Нет, не такой как я. Гость — это, знаешь, Кто? Это — Христос! Вон у тебя Его иконочка на полке стоит. Он идет по миру, и подходит к каждому дому и к каждому сердцу, и стучит. Может быть, здесь отворят или там? Может быть, Его ждут. Ждут, даже сами не зная об этом. Души-то у всех одинаковые: у младенца и старика, у бедного и богатого, у жертвы и палача — страдающие души. А Гость — Великий Страдалец, умеет сострадать скорбящим. Знает цену тайных сердечных слез. И так в тот вечер, как и ежедневно, Он шел по миру и пришел ко мне в камеру смертников. Был Он в багрянице, босой, весь израненный. Жалко смотреть. Веришь, даже моя звериная душа дрогнула. И тогда Христос мне про все рассказал. То есть, по сути, ничего Он мне особенного не сказал, но я как-то все-все понял, без слов. Душой Он говорил, от сердца к сердцу. Он научил меня, убийцу, тому, что все люди братья, потому что все от одной крови, а значит, когда убивают одного человека, то больно бывает всем, только мало кто об этом задумывается. А молиться за людей — значит их оживлять. И если даже один-единственный духовный мертвец оживет, то станет всем легче. И дал мне Гость такую молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Вот этой молитвой я и спасался, ею и жил все годы неволи… А еще я понял: нет ее, неволи! Совсем нет. В том понимании, в каком люди о ней мыслят. Можно ведь и в тюрьме свободным быть, а можно на свободе — невольником. Вы вот здесь, девочки бедные, разве свободны, хотя и «свободной любви» служите?..
По мере того как Василиса слушала Власа, ее красивые черничные глаза все более округлялись и наполнялись слезами. Когда Влас произнес последнюю фразу, она бросилась на кровать лицом вниз и заплакала. Сквозь слезы, девушка умоляюще воззвала:
— Ну что ты меня мучаешь?
— Мучаю? Да не могу я тебя мучить, в принципе не могу! Человек сам себя мучает. Все мы сами себе мучители и палачи. Только из этих мучений выход есть. Один единственный выход. О нем я и пришел тебе рассказать.
— Будешь меня поучать, что нельзя грешить и нужно в Бога верить, чтобы в ад не попасть. Знаю, читала. У меня Евангелие есть…
— Кто я такой, чтобы поучать? Я к тебе просто поделиться пришел, как к сестре. Я ведь такой же, как ты… А выход очень простой: вот с этой минуты, с этой конкретной минуты, здесь и сейчас, переменить свою жизнь! Принять Гостя в свой дом, в свое сердце. Попросить Его остаться навсегда. Он хочет, очень хочет остаться с тобой. Ведь Он кротко и нежно любит тебя, а такая любовь не насилует, не принуждает, даже не говорит ничего, а просто ждет… Ты пойми это и попроси Его остаться. Тебе трудно такое представить? Тебе кажется, что твоя жизнь раз и навсегда определена и что из наезженной колеи не выбраться? Но это не так! Все возможно Богу. Все возможно верующим в Него. Ты вот сегодня нож в стену всадила, так всади его в свою прежнюю жизнь. Решись, и все получится, вот увидишь!
— А что получится?.. Как я жить-то буду?
— Тебя как мама зовет?
— Меня? — Василиса смутилась. — Васильком.
— Красиво. Василёк, — с родственной нежностью продолжал Влас, — ты все о земном заботишься. Как будет? Как буду жить? Где? А ты вдумайся в то, что я тебе говорю: все возможно верующему! Что будет и как будет, мы не знаем, да это и не важно. Может быть, будет все не так, как мы предполагаем. Но как бы оно ни было — все будет хорошо. Потому что Христос не обманывает, потому что с Ним плохо не бывает, потому что…
В дверь постучали. Василиса стрелою взвилась с кровати, размазала по щекам слезы и, подбежав к двери, крикнула:
— Что нужно?
— Пятнадцать минут осталось. Ты там поэта совсем небось уездила, Васька… — раздался за дверью голос мамаши, явно уже бывшей навеселе.
— Понятно! — крикнула в ответ Василиса, и, отойдя от двери на цыпочках, прошептала Власу:
— Слышал, кто я? Васька! И никуда мне отсюда не деться.
— Подожди, Василиса, ну как не деться? Ты же не рабыня?
— Не рабыня, а паспорт мой у мамаши. Убегу домой, найдут, изобьют и вернут. Только не побегу я домой. Мне мать жалко. Она этих сцен не перенесет. А тех, кто раз убегал, потом чуть ли не под замком держат и денег не дают… Мне хоть какие-то копейки перепадают. Я их родителям отсылаю, анонимно. Они и не догадываются, от кого.
— А где у тебя родители живут?
— В Иркутске.
— Ничего себе. Как же ты сюда попала?
— Приехала в Москву в институт поступать. Мать отговаривала. А я настояла и уехала. А когда не поступила, стыдно было домой возвращаться. Думала, попробую в Москве в люди выбиться. Матери соврала, что в институт поступила, и до сих пор вру… Думаешь, легко постоянно жить в этой лжи? Но Москва слезам не верит! Вот и попала сюда. Когда еще девчонкой была, романов начиталась про куртизанок, наложниц и гейш там всяких. Решила рискнуть, красивой жизни попробовать. Втайне, конечно, мечтала, что волшебного принца встречу… Только от этой волшебной красоты меня теперь тошнит. Ну все, уходи… А то сейчас мамаша с Батоном придет деньги требовать.
— С каким батоном?
— Это кличка такая — Батон. Вышибала. Здоровый мужлан. Он на кухне коньячок потягивает. У него-то пистолет настоящий, не то что у меня ножик.
— Батон говоришь… — Влас задумался. — Ладно. Я завтра опять приду. У вас тут это… распорядок дня какой?
— Мамаша у нас добренькая, больше одного клиента в день принимать не заставляет, чтобы мы форму не теряли. Так что на сегодня я благодаря тебе отстрелялась. А тебе, Влас, спасибо большое за доброту и за очень красивую сказку. А в Бога я и так верю. Крещеная… Ты, наверное, не догадываешься, а я ведь, дура, чуть тебя не убила, когда ты вошел!
— Я Гостя вначале тоже чуть не убил… Не бойся ничего, Василиса!
Влас хотел было провести рукой по ее вороным волосам, но отдернул руку.
— Не бойся ничего, — твердо повторил он, обернувшись у двери, и вышел.
В прихожей мамаша обхаживала нового посетителя, прибалта или финна, говорившего по-русски с характерным акцентом. Влас окликнул ее. Мамаша подошла.
— Слышишь, мамаша, на завтра Василиса занята.
Я опять приду.
— Какой бойкий мальчик, — одобряюще покачала головой мамаша. — Без базара, она твоя. Приходи, поэт.
(Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/29/465)