Жизнь уличного кота – несладкая жизнь, по себе знаю. Большие, такие же бездомные, собаки задрать могут. Зачем мы им?.. Не дичь же. Не понимаю. А ещё злые пацаны палкой в тебя запустят, или, того хуже, камнем. И здесь главное – вовремя заметить взмах недоброй руки и пулей сигануть на дерево или под забор. Тогда ты спасён и можешь нормально жить дальше. Если не повезло, то останешься калекой, а скакать на трёх лапах за птицами или редкими мышами – это не охота, так и с голоду загнёшься. Сколько нас таких по дворам шастает? Хорошо, если добросердечные бабульки миску где-нибудь поставят, подальше от пацанов, тогда ещё ничего. Успеешь первым - весь день сыт будешь. Отковыляешь на своих троих подальше в кусты и спи себе, смотри сладкие сны про райскую жизнь.
Знаете, какая она - райская жизнь? Тепло очень, запах стоит такой, что и челюсти, и нос, и лапы, всё сводит. Так и ел бы один этот запах, и был бы сыт. Наверное… Знакомые коты сказали – мясо так пахнет. Не знаю я про мясо, ни разу не пробовал, но его тяжёлый, сладковатый аромат часто снится. А ещё в этих снах кто-то ласково гладит тебя от макушки до хвоста, и ты мурчишь, мурчишь от удовольствия... Те же, битые жизнью, а потому мудрые коты, сказали – Ангел это. Он, этот Ангел, всех любит и гладит и если я попаду в рай, то и меня тоже будет. Хоть и не очень верю, ну а вдруг? Кто его знает, этот рай.
Но я кот удачливый, и лапы у меня целы, и молод ещё. Только ухо одно мне пацаны подпалили, играли они. А разве игрушка я? Вывернулся, еле удрал. Теперь, как завижу их издалека, за три версты обхожу. А вообще-то жить можно, да и местечко одно тут нашёл где кормят. Совсем рядом, возле частного сектора. У белой пластиковой миски поутру местные коты собираются, не пробьёшься, но я сильный. Расталкиваю всех мордой и лезу вперед, лезу. Иногда там что-то белое бывает, такое вкусное, лакаешь, а сам жмуришься. Чёрный кот сказал - молоко это, не райская, но тоже хорошая еда, лучшая на земле. А по мне так райская, потому как после него, после этого молока, чувствую себя таким счастливым! А счастье-то где оно бывает? Только в раю.
Летом ещё ничего, можно поймать воробья и тогда опять сыт до завтра, а вот зимой хуже всего. Люди злые становятся, накормительная миска часто пустует, мышей нет. Очень тяжело выжить, очень. Да и не все выживают. Кто половчее прячется на чердаках, чтобы не околеть на улице. И я к зиме готовлюсь, шёрстку себе нарастил, ещё подшёрсток, домик тут один нашёл неподалёку, зелёный. Даже лестницу на чердак видел, близко подходил, долго сидел под старым деревом, смотрел есть ли какая щель. Нашёл её справа и с облегчением вздохнул.
Как-то по осени ловил мышей в высоких кустах. Ловил, ловил, и только поймал, вдруг слышу – писк совсем близко. Даже не писк, а, вроде как, скулит кто-то, да так жалобно. Поначалу испугался, но любопытно стало – кто тут кроме меня может быть? Пригнулся к земле, подполз осторожно, смотрю, а там собачий ребёнок. Маленький совсем, свернулся клубочком, плачет и подрагивает. Малышни мне бояться нечего, взрослый я. Положил мышь возле себя и спрашиваю:
- Эй, а мамка твоя где?
- Не знаю, - ответил он и опять заплакал, да так горько, что жалко его стало. Куда он один, без матери? И шерсти-то путной нет ещё, а зима на носу.
- Не реви, - говорю, - на, вот, поешь.
И отдал ему мышь. Хоть и сам голодный был, так ребёнок ведь. А он и есть-то толком не умеет, мусолит просто.
- Эх, ты, дитё! Смотри и учись!
Показал я как правильно есть надо, чуть сам не проглотил, но сдержался. А он смышлёный оказался, быстро справился, повеселел и говорит:
- Ещё хочу!
- Ну, ты даёшь! Не могу так быстро ловить, да и мышей на тебя не напасёшься! - сказал я, а сам думаю: «Растёт он, питаться ему надо нормально, чтобы до зимы окреп».
Так и привязался он ко мне, этот собачий ребёнок, а я к нему. Ну, а что делать? Вдвоём веселее, да и не так страшно. И славный он, бегает, играет, и мне хорошо – не плачет больше. Я запретил ему из кустов выходить, сказал:
- Сиди и не высовывайся, а то или собаки задерут, или пацаны забьют.
Он перепугался, замотал головой, но, и правда, сидит тихо пока меня нет. Послушный, тоже жить хочет. А кто не хочет? И я и он – твари божьи. И все такие же. Это мне другой кот сказал, совсем старый, без одного глаза.
Так и жили мы с собачьим ребёнком в этих кустах до самого снега. Он ночью прижмётся ко мне, а я грею его, грею. Куда деваться? Малец же лысый почти. Рассказываю ему про рай, а он на меня чёрные пуговки вскинет, рот откроет и слушает, верит. Что найду, тащу ему. А он не настырный, съест половину и сразу в сторонке ложится, мне оставляет. То ли сам такой умный? Не знаю.
Как-то раз нашёл кусок хлеба, не чёрствый ещё. Мы его не сразу съели, берегли. Хлеб я знаю, думаю, тоже райская еда, и пахнет этот хлеб чем-то совсем необычным и тягучим. Тот же одноглазый кот сказал – говорят, дом так пахнет. Как-то ночью пробрался я к зелёному дому, нюхал доски, нюхал, но не пахнут они так, как хлеб. Может, кот наврал, придумал, а, может, приснилось.
Мой собачий ребёнок подрос немного, еды ему ещё больше надо. А где я возьму? Да и кусты наши совсем высохли, не кусты, а палки. Холодно в них стало, не спасают. Думал я, думал, что делать. На чердак с ним не полезу, не умеет он, а без меня пропадёт. Потом и снег лёг. А знаете, что такое снег? Как-то слышал, женщина одна сказала: «Ой, какое чудо! Как красиво»! Но я думаю, это совсем не красиво и уж точно не чудо. Это просто холодно. Лежишь на этом снегу, весь трясёшься, даже шубка не греет, глаза закроешь, чтобы не видеть такую красоту и проклинаешь это чудо. Тяжело, когда снег, да ещё если мороз. Худо, совсем худо...
Решили мы перебраться на автобусную остановку рядом с частным сектором. Вернее, я так решил. Всё-таки, там люди. А не все они злые, и добрые попадаются. Иногда бросят что-нибудь, косточки, например, хоть и еды на них немного, но зато запах… Тот самый, райский запах мяса. Мы с собачьим ребёнком их обсасываем, грызём и радуемся – и нам кусочек рая достался!
Пошли мы с ним на остановку. Я-то ничего, привычный, а он совсем перетрусил, людей-то только издалека видел.
- Рядом держись, да не отставай, - говорю ему. – Если совсем боязно, то на землю смотри, не так страшно будет.
Местечко мы выбрали в самом углу под скамейкой. А остановка хорошая: закрытая, только снизу поддувает. Люди за день натопчутся, снег и подтает. Там, на пятачке, и ночуем. Я-то могу на лавку запрыгнуть, а вот собачий ребёнок не умеет, маленький ещё. Опять же, как его брошу? Прижмёмся друг к дружке, глядишь, и ночь прошла. А утром кто-нибудь из людей, которые добрые, нам что-нибудь приносят. Мы даже питаться лучше стали и миска пластиковая у нас появилась, как общая накормительная была, такая и у нас.
Ещё нам один пожилой дядька тряпку принёс, долго пыхтел , но постелил в уголке. Мы сначала не верили, что это нам, потом я решил – а кому ещё? Вот и сидим на ней днём, смотрим на людей и ждём. Ждём, что кто-нибудь еды принесёт. Положат в миску, а мы не кидаемся сразу. Что, мы, совсем неблагодарные? Смотрим на этих добрых людей, смотрим, спасибо говорим. Понимают ли они? Не знаю. Но я всегда так делаю и мальца научил.
Однажды нам кинули розовую палку. Я сначала испугался и отпрыгнул, но она так пахла, так пахла… раем… Подкрался осторожно, попробовал, чуть вмиг не проглотил, но вовремя опомнился – ребёнок же у меня. А тот, когда съел, чуть не взлетел от счастья на скамейку.
- Рай точно есть - говорит. – Мы туда уже идём. Видишь? У нас и еда райская, и тряпка своя.
Я ничего не ответил. Не был там ни разу, если малец верит, так и пусть верит. А лаять ему разрешаю только когда никого нет. Он же собака, обозлит ещё людей, тогда без еды и без угла останемся. Однажды хотел он на луну завыть и меня подбивал. А я кот, серый кот, я только если шипеть или мяукать, вытьё не для меня. И ему сказал:
- Воют - это когда совсем худо, а у нас жизнь хорошая, сытая.
Как-то вечером готовились уже ко сну, поздно совсем было, остановился автобус, а из него женщина вышла в коричневом пальто. Вышла и пацана в синей куртке за руку тащит. Забились мы в угол, сидим, трясёмся. Увидели они нас, подошли и сели на корточки.
- Смотри, сынок, какой щенок хорошенький, - сказала женщина. – Чёрненький, глазки умненькие.
- Давай возьмём, мам, хотели же собаку, - сказал пацан. А голос у него добрый, не как у тех, которые с палками.
- Уличный он, – ответила женщина и задумалась. А сама на нас смотрит. «Возьмите нас, возьмите!» - кричу я. Поднялся, шёрстку распушил, хвост трубой, весь такой красивый. А мой-то, глупый, вообще глаза закрыл от страха, только вздрагивает иногда.
- Ну и что? Искупаем, - сказала пацан просящим голосом. – И кота тоже, смотри какой важный.
- Всех не подберёшь сынок.
Погладила она меня и так хорошо это было, что я чуть не умер от счастья! Ангел!.. Настоящий Ангел!
Потом Ангел протянул руку к собачьему ребёнку, тот взвизгнул и зажмурил глаза. «Дурачок, в рай нас забирают» - хотел я сказать ему, да не успел. Пацан расстегнул куртку и засунул туда моего мальца. «Сейчас и меня заберут, туда же в синюю куртку», - счастливо подумал я и ходил гоголем, ходил, завлекал.
Только Ангел меня не взял, а достал из сумки розовую палку, почистил её и положил в миску. Потом погладил ещё раз и встал. Встал этот Ангел, взял своего ребёнка, у которого под курткой скулил мой собачий ребёнок, и пошёл прочь от остановки. А я застыл сначала, застыл не от мороза, а от несправедливости. Я ведь тоже в рай хочу, и это мой малец, мой! Я его таким красивым и умным вырастил! Так плакать мне захотелось, душа просто разрывалась, да не умею я плакать. Только бежал за ними следом, долго бежал по холодному снегу, просил забрать меня вместе с мальцом. Слышал, как они разговаривают, и надеялся, надеялся…
- Мам, ну, давай, кота тоже заберём, пожалуйста.
- Ох, Сашка, добрая ты у меня душа. Хватит с нас щенка.
И я понял - меня не возьмут. Понял и сел. И дальше не побежал. Долго сидел и смотрел на луну. И так тоскливо мне стало, аж завыть хотелось, да не научился. А потом пошёл на свою остановку. Розовая палка так и лежала в миске, а есть не хотелось. Не лезла мне эта райская еда.
Запрыгнул я на скамейку, свернулся клубком и думал: «Злые люди, злые, разлучили нас с собачьим ребёнком. Не понимают они ничего, у меня ведь тоже сердечко есть, пусть маленькое, кошачье, но живое сердечко. И оно сейчас разрывается от горя и обиды. А для него это и лучше, что его в рай забрали, теперь-то уж не пропадёт. Да, и для меня, наверное, лучше. И еды больше, и за малым следить не надо. Сам я себе хозяин, сам! Вот, потеплеет, найду его, непременно найду»!
Хрум, хрум, хрум… Мой острый кошачий слух уловил хруст быстро приближающихся шагов, почти как бег. Напрягся я, хотел спрыгнуть под лавку, но подумал: «Один остался, сбежать и спрятаться всегда успею».
И он пришёл, пришёл мой Ангел, самый настоящий. Он стоял возле меня, расстёгивая куртку, а я глаз не мог оторвать от него, как застыл.
- Идём, серый, мамка разрешила, - радостно сказал Ангел, осторожно подхватил меня под брюшко и сунул за пазуху. А там было так тепло и спокойно, что я сразу закрыл глаза от счастья и только слышал "тук-тук-тук". Ангел в синей куртке гладил меня по голове и нёс прямо в рай, туда, где мой собачий ребёнок…