Пурпурный а... Аксакал. Гл. 4. Солнце белое...

Валерий Даналаки

       Ранним утром, с первыми лучами Восхода, фигура человека удалялась от оазиса. В небе, тот же курс держал чёрный гриф. Держался он высоко, не опережая путника, но и не отставая от него.       
               
       Двигались они на север, в сторону всеизвестной восточной империи, в ту эпоху граничащей с ничейной, никому не нужной, обездоленной и безмятежной песчаной глушью. Земной странник, случайно поднявший глаза к небу, заметил небесного сопроводителя и стал за ним следить. И зашагал он веселее, не без интриги разгадывая: продержится ли птица в воздухе хотя бы пол дня и действительно ли надо было ей летать в то же направление. 
               
       Чёрный  гриф  исчез с видимости раньше середины дня. Увлекаясь пернатым хищником,  одинокий странник ( он же сын Ясновидящей) и не заметил, как мирное солнце поднялось высоко и огненными лучами свалилось на него. Полдень в пустыне – самое время теряться. Солнце висит прямо над головой и знать не даёт, где Восток, где Запад... Путник остановился на бугре, попил воды, укутал лицо и присел на песке, передохнуть. Затем он встал и двинулся в путь в верном направлении.  слабый  ветерок выравнивал тропинку погладистым песком.               
               
        Шёл путник до самой ночи, когда дневное пекло уступило сумеречному теплу. Усталый, лёг он на песке, приложил голову к дорожной суме и заснул.               
               
        Второй день повторился, и третий, и четвёртый... Вокруг ничего не менялось: те же оголтелые гладкие бугры, сугробы; те же  мелкие расплывчатые волны, незаметно накрывающие свежую тропинку; те же ровные горизонты, восходы, закаты; то же калёное до белизны горящее солнце плывущее своей дорогой.  Вокруг – ни души, ни звука, ни следа чужой ноги, ни единой живой травинки, ни сорняка сухого, воды – ни капельки: ни в воздухе, ни на земле. Чем же она перед создателем так провинилась, та нетронутая, недоступная грехам земля???               
               
               
        Согласно рассказам очевидцев, молодому страннику  оставалось недолго идти, чтобы добраться до первого оживлённого привала. Сил ещё хватало, но запасы воды и еды были на исходе.               
               
        На восьмой день пути, к вечеру, смиренная пустыня совсем оцепенела. Ничтожный послушный ветерок – единственный признак жизни, с трудом двигающий пылинку под ногами – и тот куда-то сгинул. В воздухе царила неподвижная духота.  Наступившая тишина, приводящая к ощущению близости вечного одиночества, не предвещала ничего хорошего.               
               
         Путник  лёг спать как обычно. Ещё до наступления утра его разбудил недобрый свист. Умерший накануне ветер ожил и, набирая скорость, крупным песком беспощадно хлестал по лицу. Догадываясь, что пожаловала непрошенная буря, о которой не раз приходилось услышать, путник накрыл голову тканью и прижался к землe. И так лежал он до утра, всё вертясь с боку на бок.    
               
         Утром, казалось, ветер угомонился, но не настолько, чтобы продолжить путь. Наступая со всех сторон, песочная  густая пыль не давала дышать...  Солнце совсем пропало, и идти было некуда. Надо было лежать, ждать, силы беречь.                И ему повезло. В тот же день, после полудни, ветер притих, песок прилёг. В небе, на фоне редеющего тумана явился  сероватый круглый контур, медленно набирающий форму жданного белого солнца.               
               
               
         Два дня спустя сын покойного Укротителя наступил на твёрдую землю. Один из старожилов пустынного перевала, расположенного на небольшом холме, заглядывая ему в лицо, вспомнил молодого мужчину с невестой, ночующих там много лет назад. И он тут же набросился на гостя со всякими вопросами, настойчиво желая убедиться, что память ему ещё не изменяла. Вскоре старик крайне оживился, и не успокоился, пока гость не рассказал ему историю отца и матери.          
               
         В следующий день старик повёл молодого гостя на верхнюю  сторону холма, где лениво паслась  дюжина стройных гнедых жеребцов –  потомки укрощённых скакунов, когда-то оставленных на попечение.               
   – Пасутся, пасутся... Что с ними будет, когда меня не станет? Опять в дикие места подадутся, к родне вернутся? – всё спрашивал себя благодушный старик.
   – Как видно, им и здесь неплохо...               
   – Возьми пару с собой, или хотя бы одного, какого хочешь, на твой выбор.               
   – Что мне с ним делать, не умею ездить...          
   – А...  забыл... там они не выживают... Но ты сейчас идёшь в другую сторону. Бери, пригодится. Когда обратно вернёшься, тут оставишь, на хранение. Хотя, это смешно. Не помню, чтобы кто-то в пустыню жить вернулся.               
   – А верховать?...   
   – ... Научу! Кто, кто, а сын Укротителя обязательно будет скакать на лошади!               
   – Уговорил.   
   – Я рад... А сейчас, выбирай, не стесняйся. Самим Богом дано дарить и принимать в дар, чтобы мир лучше стал.               
   – Не знаю как выбирать, они все красивые, сильные...          
   – А ты выбирай глазами, ушами, сердцем...      
      Гость почтенный выбирал, выбирал... пока не постыдился, понимая, что выбор тот был неверным и унизительным. В итоге, справедливости ради, закрыл он глаза, сделал полный разворот и, вернувшись к исходному положению, протянул руку в сторону табуна. Ближе к его указательному пальцу оказался  пасущийся в стороне гнедой жеребец, ничем не отличившийся от остальных. Ему и было суждено стать сопутником сына Укротителя и разделить с ним тяготы неведанных пыльных  путей, ведущих к прославленной Крыше Мира.               
               
       Верховая езда – дело нехитрое. Сложность её в том, чтобы нутром чувствовать  и понимать животное, ценить его силы и уважать его слабости; не унижать, не обижать, делить с ним последний глоток воды и  кусок хлеба; отнестись к нему лучше, чем к самому себе. Именно это наставник старался довести до ума ездока. Приняв наставления старика, гость попрощался, прыгнул в седло и погладил гнедого по холёной гриве. Лошадь  тронулась с места и пошла вперёд мелким быстрым шагом, высоко подняв голову. Ездок держался молодцом, но стрёмный глаз старика  легко приметил неуклюжесть новичка. «... За то сердце у него какое!... С такими даже волки  дружат», –  подумал старик, вспоминая мокрые и тревожные глаза  Укротителя, когда тот оставил ему своих лошадей. В это время на холме раздалось громкое печальное ржание.  Около табуна, кобылица одна места себе не находила:  кувыркалась, кругами бегала, на ноги поднималась... Она прощалась.               
               
               
        Учуяв запах пустынного простора, жеребец сам рванул галопом вперёд, будто совсем  не чувствовал на себя тяжесть. Скакал, скакал, пока ездок не устал.
 Остановил он коня, спустился с седла и пошёл пешем, надеясь, что друг тоже устал и пойдет за ним. Не тут-то было. Жеребец не тронулся, стоял как вкопанный... Что-то было не так, а что именно, ездок понятия не имел. Стоило ему только погладить шею коня, как тот опустился на передние ноги, намекая ему вернуться наверх. Что это было: каприз, амбиция, жалость к озабоченному ездоку-новичку, услужливость?... Новый хозяин не знал что делать, а пока он думал, конь неподвижно стоял в ожидании. В конце концов, повинуясь воле животного, сел он в седло. Лошадь осторожно поднялась, словно боясь уронить его, и опять поскакала в своём удовольствии. Довольный уроком, хозяин прижался к мускулистой шее бегуна. Видать ещё не было известно, кто был хозяином, а кто - слугой. А кому это???...
Вроде и без того они ладили, на месте не топтались, вперёд двигались...               
               
               
        До окраин песков оставалось ещё идти и идти, но потомку Укротителя было не до них. Он всем наследственным чутьём, не упуская ни одного случая, прилежно изучал личность своего сопутника, следил за каждым его движением  ног, головы, хвоста, огромных глаз и крупных белых зубов под дутыми ноздрями. Пытаясь проникнуть избранному коню в душу, на перевалах  всадник прижимался ухом к его выпуклой груди и, приостанавливая своё дыхание, прислушивался к его внутреннему шуму.  И так, день  за днём, увлекаясь тем новым занятием, путник  и не заметил как переступил за гранью пустыни и оказался со своим четырёхногим компаньоном на твёрдой земле восточной империи. Не трудно представить себе, какими глазами оба смотрели на совершенно новые зрелища.