Истлевшие в желтых разводах листы сшитой суровыми нитками тетради. Дневник от женского лица. Откуда он, кем написан, как эта тетрадь оказалась на чердаке заброшенного деревенского дома? Листы ломаются, сыплются. Восстанавливать текст из разрозненных предложений, придать ему приемлемую для восприятия форму новеллы – долгая кропотливая работа. Стоило ли этим заниматься? Судите сами…
…Предвоенная Москва, десятиэтажный дом на Колхозной площади.
В нем жили партийные руководители и правительственные чиновники сытой, но невыносимой от непреходящего страха жизнью.
Вспоминается повесть Юрия Трифонова “Дом на набережной”. Десятиэтажное здание на Колхозной площади стало одним из таких многочисленных домов, где основная жизнь его обитателей в 1937-1938 и 1941 годах начиналась ночью.
Визг тормозов! Шаги по лестничной клетке – к кому сегодня?..
Еще ранее в 1934 году на десятом этаже этого дома в коммунальной квартире проживала семья Михаила с женой Фаиной и дочкой Ириной. Делили квартиру они с Софьей Маркус. Ее младшая сестра Мария Маркус была замужем за С. М. Кировым.
Через год после убийства Кирова Соня куда-то исчезла, оставшаяся же после нее жилплощадь досталась ее подруге. В ту пору Фаина работала партийным секретарем “Института Красной профессуры” – кузницы партийных и руководящих кадров страны. Михаил и Фаина были одними из первых выпускников этого института.
Его выпускников ожидала трагическая судьба, большая часть их была расстреляна, некоторые умудрились остаться в живых, и совсем уж немногие – на свободе…
Летом 1934 года к Михаилу неожиданно нагрянул брат Алексей, в прошлом белый офицер, голодный, грязный, оборванный. Фаина и Соня даже на порог его не пустили! Отцу удалось тайком что-то сунуть брату. Это была их последняя встреча, потом он всю жизнь промучился этой своей виной. Единственно, чем попытался искупить – назвал его именем младшего своего сына. Увы, встреча с братом не осталась незамеченной “органами”.
Судьба отплатила им за такой прием. Соне это отозвалось еще раньше в 1935 году.
Смелый умирает единожды, трус – многократно. Увы, трусилась вся страна! В одну из осенних ночей 1937 года страх ожидания для обитателей квартиры на десятом этаже закончился – бояться стало нечего. Арест снял все страхи – хуже быть уже не могло! Под жернова попала Фаина. Мерзкие рожи… мат… обыск… Лубянка. Дальше все покатилось по наклонной. Пятьдесят восьмая… длинные очереди… издевательства… наглое отбирание продуктов… отправка… лагерь… Почти на двадцать лет человек выпал из жизни, исчез. Слава богу, не “высшая”…
В Москву Фаина вернулась в 1955 году больная и старая. Ее реабилитировали, дали двухкомнатную квартиру, правительственный паек, что позволило не только прокормить себя, а и поселившуюся у нее дочь Ирину с мужем и сыном. Но как вернуть потерянные годы!
И как понять такое? После смерти Сталина, находясь еще на выселках в Казахстане, она сказала приехавшей из Москвы дочери фразу, безмерно ту поразившую: “Как же мы теперь будем жить без него (Сталина)”? Бред!!! Не подлежит осмыслению! Что еще, какая сила могли изменить ее фанатичную веру?..
Для Михаила все обошлось относительно безболезненно, если не считать исключение из партии, отмену защиты диссертации, потерю высокой должности, а с ней и пайка. Его отправили в “ссылку” в отдел кадров Госплана СССР заниматься кадрами.
Квартиру пока не отобрали. Ну и бесконечные вызовы в известные кабинеты, где под давлением он постепенно отступал в “оценке” жены. Тем не менее, так и не признал ее “врагом народа”…
Казалось бы, все ужасно! Ан, нет! Свято место пусто не бывает! Крах старой семьи привел к рождению новой. Как говорится, не было счастья…
В 1939 году по прошествии двух лет после ареста жены Михаил (ему тогда было уже пятьдесят пять лет) занимался оформлением на работу в Госплан очередной сотрудницы. И, пока собственная жена пребывала в местах не столь отдаленных, он не нашел ничего лучшего, чем влюбиться в эту привлекательную тридцатипятилетнюю женщину. Она ответила ему взаимностью.
У "молодых" у каждого по ребенку, но это не помешало им за шесть лет произвести на свет еще четверых граждан великой страны в основном мужского пола – не иначе по причине приближавшейся войны…
Москва. Конец холодной осени 1941 года – пятый месяц войны. Вой сирены…
– Миша, – уговаривала мужа Ольга, – не тащи ее, не успеешь. Парализованная старуха глазами умоляла о том же...
Михаил все же взвалил тяжелую ношу на спину, лифт не работал – пришлось тащить ее вниз все десять этажей и далее до метро, заменявшее во время войны бомбоубежище. Ольга, волоча годовалого сынишку, семенила следом.
Оставив свою мать на Ольгу, он тут же умчался на крышу дома, бегом все те же десять этажей на пост, где задача его и других жильцов дома была сбрасывать зажигательные бомбы с крыш домов вниз. Редкие самолеты со свастикой на крыльях все же прорывались к Москве...
Немцы подходили к Москве, наши доблестные “органы” вновь засуетились, стали спешным образом пополнять недостающие кадры для штрафбатов и бесплатных работ в “теплых” краях. И вновь ночи страха в “доме на набережной” и других подобных ему домах, в том числе и в квартире новоиспеченной семьи.
Михаил мобилизации не подлежал – не позволяли возраст и сильная близорукость. Впрочем, это не помешало ему трудиться на другом не менее важном фронте: повышал рождаемость в несущей тяжелые потери стране. К тому времени Ольга уже подарила стране будущего воина и была на пятом месяце беременности следующим...
В конце ноября ее попросили зайти в отдел кадров Госплана, где работал муж. Его начальник, многим рискуя, посоветовал ей спешно собраться и в течение нескольких дней “исчезнуть” из Москвы в неизвестном направлении под предлогом эвакуации. По всей видимости, к нему просочились какие-то сведения.
Михаил повис на волоске…
Вечером на десятом этаже долго горела лампа. Решалась неразрешимая задача.
Остаться? Максимум через неделю семья лишится единственного кормильца.
А она в то время включала в себя: беременную Ольгу, парализованную мать Михаила, его дочь Ирину, неделями пропадавшую на “окопах”, годовалого сына Мишеньку, и девятилетнего Леву – сына жены от первого брака.
Эвакуироваться? Куда? Эвакуация с учреждением исключалась – “достали” бы сразу. Ехать в “никуда”?
Выхода не было, стали собираться.
Увольняться по понятным причинам Михаил не стал.
Квартиру оставили на Ирину. Леву довелось “передать” его отцу – первому мужу Ольги. Через месяц он отправил мальчика в интернат, где тот провел четыре долгих года войны. Лева так и не простил матери этого "предательства".
Ирину, понятно, вскоре “выперли” из квартиры в никуда. Михаил и Ольга долго потом сокрушались о потерянной квартире, особенно об оставленной огромной библиотеке, картинах и старинной мебели…
Даже по минимуму вещей набралось два чемодана и четыре узла. И на все это добро – две мужских руки для переноски...
Ярославский вокзал. На узлах, сложенных на полу в углу зала ожидания, лежит парализованная старуха. Молодая обезумевшая женщина с ребенком на руках мечется по залу. Сынишка орет. От старухи тянет “амброзией”. Третий час ни билетов, ни мужа…
Наконец, появляется. Разводит руками. Почему?!!
Оказывается, необходимо назвать пункт назначения, а он не знает, куда брать билеты. Отстоял безрезультатно три очереди. Куда знал и хотел – билетов нет, а в “никуда” билетов не дают!
Для ясности следует объяснить, что собой представлял Михаил. Известный анекдот, где японцы о русских говорят: “Дети у них хорошие, а вот руками они ничего делать не умеют” – о нем.
Блестящий специалист в области экономики, живя в тепличных условиях, он был совершенно беззащитен перед внешними ударами судьбы.
Интеллигент до мозга костей, умница, веселый, добрый, насмешливый, обладая непревзойденным чувством юмора, он так и не научился добиваться, отбирать, выбивать…
Ольга махнула на него рукой и с сыном на руках отправилась за билетами. Через 20 минут вернулась с тремя билетами на Тамбов. Почему Тамбов? Она и сама не знала.
Как ей удалось взять билеты, она потом рассказала. Подошла к началу очереди, вынула сухарь изо рта сына Мишеньки, служивший соской, включив, таким образом, живую сирену. И под возмущенные крики очереди и значительно более громкие вопли сына пробилась к кассам. Очередь расступилась – такое мало кто мог выдержать!..
Теперь возникла задача перебраться на перрон, откуда вскоре должен был отойти поезд на Тамбов.
Решили сделать это так. Михаил с самым большим узлом перетащит парализованную мать поближе к месту посадки. Положив на узел живую поклажу, вернется затем за другими. Завершилось это плачевно, когда они подошли к месту посадки, старуха лежала прямо на снегу возле поезда. Узла, естественно, и след простыл. Это оказалось, увы, не единственной потерей…
В вагоне, в который они с трудом прорвались, все места были заняты. Михаил так и не смог с этим разобраться, билетов продавалось почему-то гораздо больше, чем имелось мест. Единственно, что им удалось не без вмешательства Ольги, отбив нижнюю полку, положить на нее парализованную старуху и, сдвинув ее к стенке, поместить всех остальных…
К утру стало холодать, дрова закончились, вода в туалете замерзла. К чему это привело нетрудно себе представить!..
Неожиданно поезд резко затормозил. Но это не была плановая остановка – вокруг укрытые снегом поля.
Послышался гул самолетов. Пассажиры “выкатили” из вагонов.
Машинисты, согласно инструкции, при появлении немецких самолетов останавливали состав, а пассажиры разбегались от него врассыпную. Ольга и Михаил остались, положившись на судьбу.
Пронесло! Самолеты, по-видимому, уже до этого исчерпали бомбовой запас и пулеметными очередями стали поливать разбежавшихся по полю пассажиров, пока не закончился их боекомплект. Через полчаса поезд потащился дальше. Убитых и раненных на поле стащили в санитарный вагон…
Ни Михаил, ни Ольга не знали, что их ждет. Ну, доедут они до Тамбова, дальше что? Постоянно говорили об этом, пытаясь хоть что-то придумать.
Их разговор подслушал один из попутчиков – небритый мужичок с вороватыми глазками. И по секрету сообщил: в деревне Федоровка, что по пути, имеется большой колхоз, в котором требуется счетовод, и поскольку, все грамотные на фронте, а оставшиеся даже писать не умеют, можно попытать там счастья.
Ближе к вечеру поезд будет проезжать полустанок, что в нескольких верстах от деревни. Пообещал помочь с выгрузкой.
Что еще им оставалось?..
В сумерках за две минуты стоянки торопливо сбрасывали на снег чемоданы и узлы с вещами. Едва успели стащить старуху, как поезд тронулся. И лишь тогда заметили, что одного узла недостает! Мужичок все-таки нашел свой интерес!
Что делать дальше?
У полуразрушенного полустанка стояла лошадь с деревянными санями, в которые что-то грузили. Ольга поторопила мужа, тот побежал к саням, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс.
Не успел. Сани тронулись и, невзирая на его отчаянные вопли, благополучно укатили.
Вещи сволокли к полустанку, Устроились под навесом на сломанной скамье в надежде, что кто-то будет встречать следующий поезд. Темень быстро опустилась на землю.
Резко похолодало. Ничего не нарушало замерзающую тишину. Стало ясно – через час ждать уже будет некому.
Двинулись по тянущемуся в лес заметаемому снегом санному следу.
Делалось это так. Сначала Михаил перетаскивал два узла с вещами, оставив у чемоданов жену с малышом и парализованной матерью. Затем возвращался за ней, волочил ее по снегу и, уложив на узлы, отправлялся за женой и чемоданами…
Потянула поземка. След от саней почти не просматривался.
Михаил беспокоился о матери. Не имея возможности сообщить о своем состоянии, та вполне могла замерзнуть. Лишь мычанием и мольбой в глазах просила оставить ее и дать спокойно умереть. Затем и вовсе прикрыла глаза. Растирал руки и лицо и тащил, тащил, не надеясь дотащить до села живой.
Их городская обувь совершенно не годилась для путешествия по глубокому снегу, но выхода не было. Жарко было только Михаилу, остальные были на грани обморожения.
Ольга постоянно согревала дыханием сынишку – тот уже не кричал, лишь поскрипывал…
Вдруг она вскрикнула и села на снег, ухватившись за живот. Почувствовала требовательнее толчки изнутри. Этого еще не хватало! Отчаяние нарастало. След от саней исчез.
Сколько еще идти? Куда?
Но и останавливаться было нельзя – это конец! И когда они уже ни на что не надеялись, послышался отдаленный лай собак. Повеселели.
“Только почему собаки лают и воют?” – соображала Ольга. И лишь, увидев, что муж полез в чемодан за столовым ножом, поняла – выли волки. Они тянулись к жилью, надеясь поживиться. Если хищники учуют ночных путешественников, те станут их легкой добычей…
Михаил делал теперь короткие рейды. Боялся далеко отходить. Вдруг бабушка открыла глаза, забеспокоилась, замычала. Она также услыхала вой и глазами просила оставить ее, чтобы, пока голодные волки разберутся с ней, остальные смогли отойти подальше.
Не понадобилось. Замаячило первое жилье.
На их стук никто не отозвался. И только у третьей убогой избушки после долгого отчаянного стука и криков, послышался недовольный женский голос.
Впустили и то лишь благодаря позолоченному подстаканнику, которым Ольга помотала перед лицом недовольной женщины – та и во сне такое не видывала!..
Эта избушка стала их пристанищем до осени сорок четвертого года, и практически все их сбережения и ценности перекочевали к хозяйке.
По поводу вакантного места счетовода мужичок из поезда все же не соврал, что, в конечном счете, спасло семью от голодной смерти.
Работа счетовода для экономиста с двумя высшими экономическими образованиями не представляла труда, хотя?.. Директор колхоза вел странную двойную бухгалтерию, которую Михаил не понимал и не приветствовал, чем усложнил свою жизнь, но иначе он не умел…
К весне его мать тихо отошла в мир иной – отмучилась.
Здесь, в тамбовской деревне, появились на свет еще двое его детей – мальчик и девочка. Михаил не останавливался и упрямо продолжал свой род, а ведь на выходе был уже шестой десяток, но ничто не могло его остановить!..
Как они жили в эвакуации?
К сожалению, многое из листов дневника восстановить не удалось. Довелось додумывать, приводить в соответствие…
Война, эвакуация, голод, лишения. Но Ольга как-то проговорилась, что эти три года вдали от войны стали для нее самыми счастливыми…
В качестве резюме к прочитанному из дневника можно вполне определенно утверждать следующее: не для всех семей страны власть тирана явилась разрушающей силой, в некоторых случаях произошло обратное.
Благодаря или вопреки?..