Перед ширмой стоял парень. Он пригож, успел уже на прошлом испытании довести китайскую колдунью-красавицу до слёз. Приревновала. А ведь чарами владеет, властью видеть невидимое обладает.
Парень, Дмитрий, чернокнижником себя кличет, и сам весь в чёрном, сначала попросил стакан воды. Отпил и за ширму отправил – пусть там выпьют и мне вернут. Опять пригубил и почувствовал на той стороне молодую девушку, заговорил восторженным голосом – мол хороша ты, девица, в карих глазах ум и светлая душа, сексуальна ты и восторженна, будто в клубе перед танцами… На кресле расслабленно сидела Алина. Широкие скулы скрывали худобу лица, но ручки тоненькие специально были открыты, чтоб видел я – никакого обмана. Похоже, и впрямь парень хорош – при первых звуках голоса Алина встрепенулась, губы шевельнулись в улыбку. А расслышав сладкие речи, и вовсе расцвела.
– Проблемы видишь? – вопрос ведущей нарушил идиллию. Дима заговорил о депрессии девушки, проблемах с социумом, отсутствии друзей… И сжались губы Алины, поникла головка, пальцы нервно растирали запястья.
Убрали ширму, с обеих сторон глаза с напряжённым интересом ждали – кто же там. Алина засмущалась, ожидания её не обманули. Что подумал Дима, ему одному ведомо, но после двухсекундной паузы он широко улыбнулся, зашагал к ней, пальчики тоненькие заграбастал. Она ему про булемию и анорексию, а он про рисунки стал расспрашивать, про знакомую рассказывать – тем же болела, но нашли подход, вылечили. Вот и ей любящий верный парень нужен…
“А где ж его взять? – читалось в растерянных её глазах. – Кому нужна блюющая девушка?”
Заспешил добрый молодец, исчез.
Сильная Вилма почувствовала за ширмой девушку с деструктивом низа живота, очень ослабевшим телом, теряющим контуры, сердцем в дисбалансе (резкие толчки рук Вилмы очень наглядны, вставшая с кресла Алина каждое слово сопровождает согласным кивком головы), внутри её что-то чужеродное, как в фильме “Чужой”…
“Тело плачет, это оно привело её сюда, – завершила Вилма. И вновь ширму в сторону, девушки сошлись, руки Вилмы обхватили затылок и уши Алины, лица сблизились (я всегда в такие минуты думаю о свежести дыхания – подготовились ли они должным образом). – Ты хочешь уйти?” – спрашивает Вилма в упор.
– Нееет… Я хочу жить.
И Вилма отвела её в сторону для ритуала. Сели вдали от камеры, у стены, но разве от камеры спрячешься?
“На глубоком вдохе представь, что собираешь в комок свою болезнь и выдыхай мне прямо в рот”, – и Вилма принимала в рот раз за разом выдох Алины и выдыхала его в полиэтиленовый пакетик.
– Что чувствуешь?
– Слабость.
Ослабевшей Алине пришлось полчаса отлёживаться, пока она смогла вновь занять кресло. Совершенно измождённая. Помог ли ритуал?
Грузинская ясновидящая Мариам впечатляла. Наверное, всё дело в её глазах – им хотелось довериться. Она много рассказала про девушку за ширмой и нашла спусковой крючок болезни – разрыв семнадцатилетней Алины с парнем. Ширму быстро после этого убрали, Мариам всё увидела и поняла, что за слабость и полный упадок сил она описывала. Они отошли с Алиной в сторонку. Результат – девушка приободрилась, явно пришла в себя.
А потом появилась злючка. Так я назвал Ирину ещё по Школе экстрасенсов, где она не стеснялась в выражении своей сути. Настоящая ведьма, хотя совсем молоденькая и симпатичная. Это не мешало строить козни и пакости всем, особенно если считала реальным конкурентом. Ах, как хорош этот взгляд исподлобья! Сразу понятно – кому-то сейчас прилетит проклятье. Зависть и ненависть – ко всему, казалось, миру.
Неожиданно для меня она хорошо отнеслась к девушке. Видно было, что её слова про одиночество маленькой девочки, ненужность никому – это и про саму злючку тоже. Первым она размазала папу – здорового мужика, бросившего семью в три Алининых месяца. Каждое падающее слово сочилось презрением и ненавистью к таким папам, она докапывалась до всех его изъянов и прегрешений, включая погоны женщины, к которой тот ушёл. Потрясённые мать и крёстная в соседней комнате подтверждали всё, про погоны – кивком и словом – пристав.
– Мама как с другой планеты прилетела… Связи нет… Никакой нет связи, – женщины в соседней комнате отреагировали впервые по-разному – крёстная явно оживилась, искоса поглядывая на остолбеневшую мать. – В своей личной жизни вся, – Ирина ходила готовящейся к броску кошкой, продолжая окуривать своё небольшое пространство перед ширмой подобием толстой сигары в поднятой руке. – Плевать на всех – я звезда и всё… А на ребёнка так ей, – Ирина плюнула на пол и махнула ручкой.
Все были в шоке. Я – точно. Радостно возбуждённая крёстная, приговаривающая “Всё так и есть” – тоже. Ну и дочка, замершая, окаменевшая… Потом оказалось – мать бросила шестилетнюю дочку на бабушку и умотала в Москву, к новому мужику. Подробности сыпались как из мешка, но я вдруг вспомнил другую мать. Если эта была толстая, с одутловатым лицом, то та – довольно симпатичная, помоложе. И так же невероятно звучали голоса обвинителя, свидетелей…
Беременная женщина вышла морозной ночью во двор и родила у мусорных баков, а потом ждала, когда ребёнок замёрзнет.
– Она выкопала ямку, – свидетельница показала руками размеры. – Потом опустила туда младенчика. Я испугалась и убежала.
– Ножки выглядывали наружу, – описывала другая, как она заметила захоронение. – Головка там – в глубине… Ну и присыпано тельце землёй.
– Почему вы не уходили? – интересовалась судья у матери. – А только отошли подальше.
– Ждала, может кто-то подберёт.
– А почему не укута…
Вспоминать дальше – сил уже не было. Полное опустошение. Почему-то подумалось, что во всех известных мне случаях самоубийств, маньяков, серийных убийств, семейных кровавых разборок – всегда в основе обнаруживалась нелюбовь к ребёнку в детстве, его одиночество, ненужность никому, агрессия в семье. И всегда маячили такие вот матери. Та, что заморозила, хоть какое-то (на самом деле – фиговое) объяснение имела – одна тянула троих маленьких детей, полное безденежье, отсутствие помощи… спасти хоть этих.
– Она думает сейчас не о дочери, а о мужике своём… – продолжала тем временем обличать Ирина. Её движения рукой с дымящей сигарой ускорялись, как и метания по закутку.
– О Костике, – с ухмылкой подтверждала крёстная.
Мать удивила – ожила, когда Ирина стала описывать её Костика, его властную мать. Про Костика ей действительно было интересно. А рядом, за стенкой, сидела, понурив голову, дочка.
– Она сирота при живых родителях, – Ирина вдруг засмеялась, будто что-то увидев. – Девочку любит маленькую, и она её… (потом оказалась – двоюродная племяшка).
Алина непрерывно вытирала слёзы. Я думал: что это – неужели Ирина всё это видит, и виденное потоком прорывается сквозь неё? или высшего класса актриса? и всё постановка? Я нажал на паузу и полез в интернет.
Я уже писал про первое подобное знакомство с анорексией, так же через Битву экстрасенсов. Да-да, можно прикрыть носик, кому не так пахнет, или покинуть страничку, презрительно скривившись. Для себя я давно решил – какая мне разница, правда или игра передо мной, если я так реагирую.
А ведь я с тех пор не попытался выяснить – смогли ли Свами Даши, Мэрилин Керро помочь той девочке Кате выкарабкаться. Она так не хотела умирать… Хотя уже улыбалась, радовалась жизни, даже кушала с аппетитом в кафешке – через неделю или больше после тех обнимашек, очищающих слёз.
Мэрилин когда-то сама шесть лет боролась с анорексией. И ещё она влюбилась в нарцисса. Потому не смогла бросить девочку. Они продолжали работать с Катей и мамой вместе (мама обязательно) и теперь, набрав двадцать килограмм, Катя живёт нормальной жизнью.
Как-то отлегло на сердце. Стало светлее.
Дымящая сигара уже на серебряном блюде в левой руке, двумя центральными пальцами правой Ирина яростно закручивает пространство и говорит, говорит… “За два последних года загнали девочку… всё сконцентрировалось в низу живота, в желудке… Она умирает… Надо помочь девочке. Можно мне к ней?”
В эти минуты Ирина прекрасна. Вся в чёрном, как смерть, она сейчас олицетворяет свет, жизнь. Её пальцы что-то творят с пространством, и оно вбрасывает ей информацию, закидывает ею. Ирина уже переполнена, пора действовать.
– Где мать? Позовите сюда мать! – требует она, уже за ширмой и держа Алину за хрупкие пальчики.
Толстуха, бой-баба, испугалась, реально испугалась, отказалась выходить.
– Сейчас пойду и вытащу ею! – Ирина продолжает добивать.
– Пойду, что уж, – толстуха неожиданно лёгким шагом выбегает…
– Вы мама?
– Да, я мама, – мощные плечи покорно опущены под тяжёлым взглядом чёрных глаз Ирины.
Дальше очень похоже на сцену из спектакля – Алина подбегает к Ирине, прижимается к её плечу, они теперь вместе противостоят. Мать говорит, что виновата, что может и правда, из-за неё всё это. “Я не верю ей”, – шепчет Алина. Но Ирина понимает, что без матери никак, и отводит ту в сторонку. “Не переживай”, – говорит она девочке. – Я с ней сейчас поработаю”.
Не знаю, что и думать. Да, Ирина предстала не обозлённой на весь мир злючкой, но верить, что она продолжит помогать девочке, – не знаю. Но я вообще-то не об этом… Хотелось выплеснуть из себя непонимание – как можно быть такими матерями?! И понимаю, что каждая из них в своём детстве была нелюбима и заброшена. Их матери тоже. И каждая такая ржавая цепь уходит глубоко в бездну истории. Как обрываются эти цепи?
Так может всё-таки об этом? Если эту цепочку оборвёт Ирина, самая плохая, казалось, из виденных в последнее время на телеэкране, то…
Обязательно прослежу за продолжением этой истории.