Сине-зеленая вывеска спасительно сияла в темноте. Шатаясь и держась за железные трубы перил, он поднялся по ступеням и потянул на себя дверь. Она поддавалась неохотно, будто с той стороны ее держал какой-то злодей, глумящийся над человеком в беде. Перед глазами поплыли багровые пятна, смешиваясь с сине-зеленым неоном, и замутило. Он понял, что сейчас упадет прямо тут, на холодный бетон и прошептал, словно его могли услышать, а, услышав, посчитаться с его желанием:
- Пустите!
И дверь легко поддалась.
Помещение едва освещалось то ли свечами, то ли тусклыми лампами, и только бар сверкал зеркалами, огнями и разноцветными бутылками. Барменша навалилась полной грудью на стойку и смотрела телевизор, подперев голову рукой. Она повела глазами на посетителя, но позу не переменила.
- Помогите! – попросил он, почувствовал под спиной дверной косяк, и скользнул по нему на пол.
Потом он долго лежал на диване, глядя прямо в серые плитки потолка, не задавая себе никаких вопросов, не ища ответов, пока откуда-то не выплыло лицо темноглазой миловидной женщины. Она что-то приложила к его лбу.
- Где я?
Знать ответ ему не хотелось, но возникло ощущение, что обязательно нужно спросить.
- Там где и должен, - сказала она и обернулась к кому-то:
- Очухался!
За спиной барменши (как-то само собой вспомнилось, что это она) почудилось шебуршение, и вроде даже кричали несколько голосов, но слова терялись по дороге к нему, обращаясь в сине-зелено-багровые пятна, и от них тошнило. Он попытался сесть. Тело поддавалось с трудом, точно расправляли разбухший после дождя складной деревянный стул. Сел. Пятен поубавилось, и тошнило меньше, но что-то случилось с глазами. Только барменшу он видел отчетливо, а фигуры за ее спиной не разглядеть – темные пятна.
Барменша кинула в большую миску из нержавейки тряпку, и она плюхнулась в алую воду. Разлетелись брызги, и попали на темную, коричневую кожу дивана. «Хорошо, что крови на нем не видно», - откуда-то взялась мысль. И он отметил, что она первая с момента пробуждения.
- Ты кто? – спросила женщина, поднимаясь с корточек. Бросился в глаза приколотый на левой стороне груди белый прямоугольник с именем: Люська.
- Дима, - сказал он и понял, что опять ляпнул глупость. Этот вопрос, как скальпель, режет до сути. Имя – плохой ответ на него. А как еще ответить? Так, как ответила одна маленькая девочка седому профессору: «Я никто, и ты никто, и ты запомни это!»
- Дима, значит, - сказала она и махнула кому-то:
- Начинайте!
Барменша отошла. И будто огни осветили сцену: он увидел, что, столы, на кованных ажурных ножках, сдвинуты полукругом, развернутым к нему. За ними устроилась публика, но разглядеть ничего нельзя, кроме смутных очертаний человеческих тел. И такие же темные силуэты заполняли дальние, у стены, кабинки. Зато впереди, освещенные ярчайшими, неизвестно откуда бьющими софитами, на стуле сидел щупленький мужичок в мятом и не по размеру большом светлом костюме. Светлый и тоже смятый плащ был брошен на стол, и на одной поле его расплылось бурое пятно.
«Об меня испачкался?» - с неловкостью подумал Дима, и провел рукой по лбу. Ничего не ощутил. Взглянул на пальцы – сухие, крови нет.
Мужичку не сиделось спокойно, он ерзал, зажимал руки между коленей, точно не доверяя им.
- Ну же! – поощрила его барменша из-за стойки, тоже будто освещенной софитами.
И мужичок вскочил.
- Он мою монету спер! – выкрикнул жалостливо и ткнул пальцем в Диму.
- Что скажешь на это? – поинтересовалась Люська.
- Вранье, - ответил Дима, и только потом сообразил, что не помнит ничего до того момента, когда увидел сине-зеленую вывеску. «Может, и в самом деле, спер?» - пронеслась малодушная мыслишка.
- Вранье, - повторила за ним барменша. – Хм, дело сложнее, чем казалось! Придется выслушать с самого начала.
- Рассказывай! - велела она мужичку, и тот вскочил на ноги, хлебнул воздуха, будто водки, закашлялся, а после зачастил:
- Он вдруг на перекрестке выскочил, я и не понял, что он выскочил. Хрясь-бух! Машина всмятку, пока я валялся в беспамятстве, он и спер монету.
Дима ощутил пристальные взгляды невидимых зрителей и твердо повторил для них:
- Вранье!
А сам подумал: «Так вот что было! Авария! Машины столкнулись, поэтому мы оба в крови…» Додумать он не успел, и мысль вильнула на прощанье хвостом и пропала, как рыба в мутной воде.
- Алозий, ты же машину боишься водить, - вдруг сказала Люська. – Как же так?
Алозий вжал голову в узкие плечи, точно подозревал, что этот вопрос ему непременно зададут, и выкрутиться не удастся.
- Не юли, отвечай правду, - строго потребовала барменша.
- За рулем был не я-я-я! – проблеял Алозий.
- Гостя в студию! – она щелкнула пальцами, и вспыхнул софит, выхватывая из тьмы стул и белокурую девушку на нем.
«Сексуальная, как реклама духов,» - подумал Дима, разглядывая ее.
Она небрежно облокотилась одной рукой о спинку стула, и белое меховое манто сползло с хрупкого плеча. Свет играл на пряжках туфелек, усыпанных стразами, маленькой сумочке, покрытой серебристыми блестками.
- Рассказывай! – потребовала барменша.
Девушка пожала плечами с обманчиво-независимым видом. Дима видел, что ей неуютно сидеть перед всеми на ярком свету.
- Я вела машину, когда он в нас врезался, - она кивнула на Диму. – От удара потеряла сознание, а когда пришла в себя, вокруг не было ни души, только Алозий причитал о своей монете. Даже не попытался мне помочь, гад!
На ней не было ни следа крови, и Дима поразился – они-то с Алозием оба испачканы. Он взглянул на барменшу, но она, казалось, ничуть не удивлялась такому очевидному несоответствию.
- А где ты держал свою монету? – поинтересовалась Люська.
Алозий, помявшись, ответил:
- В сумке на поясе, а когда я очухался – ее сперли!
- Хм, - барменша в задумчивости покусала нижнюю губу, - значит, было так: авария, и вас трое. Ты, Алозий, потерял сознание. Она говорит, что ничего не знает. Дима тоже ничего не крал. Выходит бессмыслица - врет кто-то!
- Я не вру! – обиделся Алозий. – У меня с клиентом договор срывается!
Люська отмахнулась от него и обернулась к Диме.
- А ты? Что помнишь ты?
До этих слов ему казалось, что воспоминаний нет, точно стена из красного кирпича стояла перед ним, но тут он увидел ночь, и две столкнувшиеся, покореженные машины. Алозий, повисший на ремнях пассажирского сидения. Стук шагов, и хруст стекла под каблучками. Девушку он не разглядел тогда, но в свете фонарей мелькнуло ее светлое платье. Она что-то делала возле Алозия, а потом убежала. Дима надеялся - за помощью. На улице стояла необыкновенная тишина, и даже из окон никто не выглянул, когда столкнулись машины, а ведь не услышать звук удара невозможно. Потом она вернулась и втиснулась обратно на место водителя. Как втиснулась?! Судя по внешнему виду машины – пришлось бы разрезать, чтобы вытащить ее оттуда.
Барменша обернулась к девице. Та злобно усмехнулась и облизнула ярко накрашенные губы. Диме не понравилось, как она это проделала. Реклама выдавала этот жест за сексуальный, но тут отдавало людоедством.
- Не надо угрожать свидетелю, - бесстрашно посоветовала ей Люська. – Отвечай правду!
- Да! – злобно проговорила девица. – Ладно! Я забрала монету.
- Как ты могла! – запричитал Алозий. – У нас же был уговор, что я тебя покормлю.
- А ты хотел попользоваться бедной девушкой за кусочек чужого мясца? – промурлыкала она, подавшись в его сторону и страшно улыбаясь. Зубы у нее острые, нарочно заточенные. Алозий проскреб стулом по полу, отодвигаясь подальше.
- Верни монету! – велела ей Люська.
Девица засунула руку в вырез платья, показала монету. Дима узнал новую юбилейную двадцатипятирублевку. Девица кинула ее Алозию, и тот, хоть и выглядел увальнем, сцапал ее на лету. Он повертел в руках и вздохнул.
- Ну, вот и разобрались, - удовлетворенно заключила барменша. – Все могут идти, кроме тех, кто идти не может.
«Когда приедет скорая? И что за бред мерещится? – Дима чувствовал, как тело его, воле вопреки, падает и вытягивается на диване. Внутренности леденеют, застывают. – Почему никто не помогает мне?»
- Васька, - окликнула Люська второго бармена, с акробатической ловкостью жонглирующего бутылками, стаканами и лимонами, - налей-ка всем за счет Алозия!
Публика обрадовано загудела. Алозий тоненько взвыл.
- Нееет!
- В чем дело-то? – устало поинтересовалась Люська. – У тебя неразменная монета. Пожалел, что ли?
- Это не она! – заявил Алозий.
Публика на задних рядах тихонько загудела, и там началась какая-то суета, вроде бы, принимали ставки.
- Чего еще? – рассердилась Люська. – Скажешь, монету тебе подменили?!
- Я все вернула! – закричала девица.
- Цыц! Тихо всем! Объяснись, Алозий, а потом уж мы решим, как с тобой поступить.
Алозий со страхом покосился на замерший зал.
- Две их было. Я держал фальшивую в сумке приманкой, и она, – он ткнул коротким пальцем в девицу, - знала про первую, а вторую спрятал в бардачке. Вот он говорит, что она убегала куда-то, и кто-то спер вторую, пока ламия прятала сумку.
- Уже ламия?! – взвилась девица. – А раньше Милочкой звал!
Алозий не обратил на девицу никакого внимания - сверлил взглядом Диму.
- Прежде чем обвинять его, давай выясним, кто еще там был?
Люся обернулась к Диме, и тот снова очутился на темной улице.
Было ветрено, и шел сильный дождь. Крупные капли кляксами шлепались на стекло и стекали вниз, размазывая и кривя ночь. И снова что-то заливает глаза. Дима слабо копошится, пытаясь отстегнуть ремень, но пальцы холодные скользкие. Стук каблучков, убегающих куда-то прочь, за угол. Отстраненный свет из окон домов. Помогите! И вот шаги. Неторопливые, уверенные. Только странные: раз-два и три, раз-два и три. Кто-то остановился. Заглянул. Лица не видно, только темный контур. И пошел дальше: раз-два и три…. Помогите! Уже беззвучно.
Вспыхнуло пятно света, и в него из темноты вошел мужчина, похожий одновременно на киношного дьявола и заслуженного мафиози. Он опирался на зонтик-трость, но не хромал. Сел на стул, откинув полы черного, длинного пальто. Его безупречно начищенные туфли сверкали под софитами, не хуже стразов на пряжках девицы. Под пальто был надет черный смокинг и белый шелковый шарф на шее. Мужчина поставил трость между колен и оперся на нее ладонями.
«Это точно бред от потери крови, - подумал Дима, опять заставляя тело сесть прямо на диване. – Какой-то чертов балаган! А говорят, будто умирающие видят ослепительный свет и им хорошо!»
- Итак…- сказала Люська.
Появление этого персонажа смутило барменшу. До того, она сидела, привалившись к стойке грудью, иногда подпирала голову рукой, но тут выпрямилась, словно заранее приготовилась к неприятностям. Да и по публике пробежал взволнованный шепоток.
- Я прогуливался, - сказал дьявол, - это не запрещено.
- Ну да, - откликнулась Люся, - прогуливался как раз в месте аварии!
Ряды зрителей всколыхнулись. Дьявол стукнул тростью об пол, и звуки умолкли.
- Не надо, не надо взваливать на меня ответственность за все беды мира, не стоит обольщаться качеством слепков….
И он бросил на Диму многозначительный взгляд.
- Он единственный, кто здесь не может не только врать, но и не договаривать, - и Дима испытал благодарность за то, что барменша вступилась за него. Вот только формулировка показалась ему странной.
- Я спрошу прямо: Бальтазар, ты украл неразменную монету?
Тот чуть усмехнулся.
- У меня ее нет. Принести клятву?
- Не стоит, - с прохладцей откликнулась Люська.
- Больше некому! – вмешался Дима, почему-то глубоко взволнованный судьбой неразменной монеты, о которой раньше слышал в сказках. – Она убежала, когда ты подошел. Алозий и я были без сознания!...
- Я бы, может, и выслушал тебя, - с тонкой улыбкой откликнулся Бальтазар, - если бы ты не был куском загнивающего мяса, которым даже ламия побрезгует.
Публика, до того выражающая свое отношение к словам говоривших, притихла, замер и Дима. Он не то, чтобы ясно понимал, скорее чувствовал - в словах дьявола кроется нечто ужасное - последний приговор.
- Но-но! – проворчала Люська из-за стойки. – Давайте воздержимся от перехода на личности.
- Мне нужно выйти. Мне нужно в туалет, - смято проговорил Дима и поднялся. Пол сплясал под ногами мамбу. Дима вцепился в пухлую спинку кожаного дивана.
- Сомневаюсь, что тебе туда нужно, - проворчала барменша, - но уж ладно иди. Объявляю перерыв!
Люська махнула рукой в нужном направлении, и Дима, хватаясь за стены, побрел к туалету.
«Наверное, серьезное сотрясение, - размышлял он на ходу, - и у меня галлюцинации. А может, я все еще в машине лежу, и бред случился от потери крови. Говорят, бывает. Или клиническая смерть. Говорят, при ней происходит выброс гормонов, и человек испытывает счастье. Тогда почему мне так плохо? Я будто окоченеваю, и ситуация бредовая….»
Туалет был отделан белым, кое-где расколотым кафелем, старым, еще советским. Фанерные кабинки, выкрашенные зеленой краской, исписаны и изрисованы. Журчала вода, вытекающая из сломанных бачков. На затоптанном полу окурки от сигарет.
«Не может такое пригрезиться», - подумал он в смятении.
Дима облокотился на умывальник, пахнущий хлоркой, и заглянул в мутное, точно уставшее от множества лиц, зеркало. Оттуда на него зыркнуло бледное и дикое, чужое лицо. Он поспешно отстранился.
«Или может», - подумал он и пощупал голову. Где-то здесь над виском есть рана - кровь же заливала глаза. Рана была. Он осторожно потрогал рассеченную кожу. Развернулся к зеркалу боком, пытаясь увидеть ее. Глубокая. Хуже, чем представлялось. И что-то белое торчит. Кость? Мозг? А кровь не идет совсем. И не запеклась, просто не идет. И не болит. Должно болеть. Он снова посмотрел в зеркало. Спортивная матерчатая куртка на плече и вороте потемнела от крови. Много вытекло. Почему рана не болит? Может, я у спасателей, и они накачали меня обезболивающими? Поэтому не болит, и галлюцинации от передоза. И туалет - тоже галлюцинация? Если не болит, может, еще что-нибудь сломано, а я не чувствую. Он ощупал себя. Выпирала кость на левой руке. И ребра. Руль явно раздавил грудную клетку. Ничего не болит. «Так, так, так, так», - лихорадочно зашептал Дима в панике. Как узнать, умер я или нет? Как узнать?! Пульс! Он приложил пальцы к жилке на шее. Под кожей ничто не билось. «Что же делать? И что вообще это такое?! Не может быть, что я умер! Вот же я!»
Он бросился из туалета в зал.
- Кто-нибудь вызвал скорую? Мне срочно нужна помощь! – крикнул он.
Невидимая публика сзади оживилась. Вроде, кто-то выиграл по ставкам, и кажется, ставили на тот момент, когда он поймет, что мертв.
- Неправда! – разозлился Дима. – Я не умер еще! Мертвые не могут говорить!
- Посиди успокойся, - посоветовала ему Люська сочувственно. – За тобой скоро приедут.
Она поставила на поднос с посудой наполированный стакан и объявила:
- Итак, продолжаем.
Дима как-то сам собой очутился опять на диване. Снова вспыхнули огни, освещая стулья, к которым из темноты вышли друг за другом Аллозий, девица и Бальтазар. Расселись. Бальтазар вальяжно развалился, прислонив зонтик-трость к соседнему столу. По всему видно, что он полностью уверен в исходе дела. Аллозий присел на краешек и косился на Бальтазара. Желание вернуть свое добро боролось со страхом перед могущественным дьяволом. Ламия стремилась выглядеть невозмутимой, но под маской спокойствия тоже угадывалось, что ее беспокоит неопределенность будущего.
- Итак, повторим обстоятельства еще раз. Авария. В одной машине - Алозий и она, - кивок на девицу, - в другой – Дима. Ламия стащила фальшивую монету и выбросила сумку, надеясь, что Алозий подумает на каких-нибудь прохожих. И это слышал Дима. Пока она убегала прятать ее, к машинам подошел Бальтазар, который утверждает, будто прогуливался по темным дождливым улицам. Собственно, это последнее воспоминание. В результате, неразменная монета была украдена. Бальтазар утверждает, что монеты у него нет, и мы верим ему, потому что он не может солгать на наш прямой вопрос. И что же? Кого нам обвинять в случившемся?
Люська оглядела притихший зал.
- Вариантов всего два: второй монеты у Алозия не было.
- Ерунда! – тонко закричал тот, вскакивая с места. – Я же на встречу с клиентом ехал! Мы договор подписали: я ему монету, а он мне свою душу! Договор скреплен печатью Хозяина, и он же гарантирует честную сделку!
Алозий разнервничался из штанов вывалился и заколотил по полу тонкий, голый хвост с кисточкой на конце. Дима привстал, хотел показать на хвост, но зал, видевший все, оставался невозмутим, и он упал обратно. «Вот оно, медленное падение в кроличью нору, - пронеслось в голове. – Ладно, поглядим, чем все обернется».
- Мы услышали тебя, Алозий, - между тем проговорила Люся. – Тогда я не знаю, что и думать. Возможно, это дело из неразрешимых.
«Но как же! – хотел напомнить ей Дима, - ты же сказала: вариантов два».
- А что ты думаешь, Бальтазар? – вдруг обратилась барменша к дьяволу.
- Что тут думать? – с ленцой в голосе откликнулся тот. – Кто-то стянул неразменную монету после того, как Алозий спрятал ее в машине и до аварии. Какие еще есть варианты?!
- Хм, пожалуй, что и так, - согласилась Люська. – За отсутствием обвиняемых нам остается только наложить заочное проклятье на вора. Других средств нет.
Алозий огорченно взвыл. Публика опять зашевелилась, и Дима угадал, что она недовольна результатом разбирательства.
- Ну и отлично! – Бальтазар оставил освещенную огнями площадку и перебрался на сторону теней, где колдовал с бутылками Васька. Но дьявол не слился с тенями – свет словно бы преследовал его. – Налей-ка мне чего-нибудь крепкого и вкусного.
«Если я на том свете, - подумал Дима, - то и здесь у правосудия глаза очень даже зрячие. Бальтазар причастен, по всему видно, а она ничего не делает, чтобы уличить его!».
Дима вдруг заметил, что пальцы его что-то вертят в кармане куртки. Вынул руку, и сразу понял: это она – неразменная монета в его кармане! Он поспешно огляделся. Вроде бы на него не обращали внимания.
«Все-таки я?! Не может быть! Как?! Они сказали, что я умер еще до того, как вернулась ламия, а значит, не мог. И про проклятье не шутили. А вдруг оно уже на мне? И что делать? Кинуть монету под стол в зал, и пусть кто-нибудь другой найдет и разбирается с этим. Или промолчать? Что если они и разбираться не станут: виноват или нет? Я для них - чужой мертвяк. Кому интересно, что со мной случится? Да ведь со мной все уже случилось», - зло подумал Дима и с размаху швырнул монету в барную витрину. Руки не слушались, и удивительно, как не промахнулся. Монета попала в пузатую бутылку коньяка, брызнули осколки и алкоголь. Монета отскочила и, шлепнулась на стойку, дребезжа, прыгала на месте, пока Люська не прихлопнула ее рукой.
Барменша показала монету публике. Как-то сразу каждый сообразил, что перед ними та самая монета. И по залу прокатился гул. Алозий алчно взвыл и кинулся к бару, расталкивая встречных. Ламия перекрутила свою матерчатую сумочку, так что на пол посыпались блестки. По лицу Бальтазара, стоявшего возле стойки с только что налитым стаканом, пробежала тень, но он быстро взял себя в руки, только черные дула глаз уставились на Диму. Зрители, так и оставшиеся серыми тенями, оживились, заключая новые пари.
Алозий добежав до стойки, подпрыгнул, пытаясь схватить монету, но Люська отдернула руку и погрозила ему пальцем. От возбуждения Алозий не уследил за внешним обликом. Волосы разделились на прямой пробор и скрутились в толстые рожки. Нос стал курносым, почти свиным пятачком. Черт сделался меньше ростом, но шире поперек, и от нетерпения подпрыгивал у стойки, стуча по полу козлиными копытцами.
Люська сразу догадалась, откуда взялась монета. Она обернулась к Диме.
- Вот, значит, как! Монета все время была в твоем кармане. Теперь понятно, почему мы не могли найти виновного – ее подсунули без твоего ведома.
Она повернулась к Бальтазару.
- Только у тебя было время подсунуть монету ему. Ты рассчитывал вернуться за ней позже.
Бальтазар нехорошо усмехнулся.
- И расчет был недурен! Устроить аварию, подкинуть монету в карман мертвяка, о которой он ни сном, ни духом, а потом, после вашего балагана, забрать у него монету. Но вот вы разгадали загадку – и что с того?! Вы можете меня судить, а вот наказать – силенок маловато!
Он рассмеялся и направился к выходу. По лицу Люськи стало понятно, что дьявол прав: не в их власти наказывать его.
Дима, не зная сам, что будет делать, поднялся и взял зонт Бальтазара, прислоненный к столу.
- Дай сюда! – велел ему дьявол, протягивая руку.
Он стоял напротив, ничуть не беспокоясь, что кто-то может причинить ему вред. Стоял и смотрел нагло, самоуверенно. Дима взглянул на острый, будто нарочно заточенный, стержень трости. И вдруг отвел руку назад и ударил с силой в незащищенный живот Бальтазара. Он ни на что не рассчитывал, больше всего хотел стереть демоническое высокомерие с лица дьявола, заставить пережить его хоть миг страха, испытанный им самим перед смертью. Пусть знает и боится! Но зонт прошел сквозь тело Бальтазара легко, как будто не встречая преграды, и странным, удивительным образом менялся, превращаясь в серебристое короткое копье. В зале дружно ахнули. Глаза Бальтазара изумленно расширились. Не веря, он потрогал серебристое древко, торчащее из живота, вывернул шею, заглядывая себе за плечо. Пауза затягивалась, ничего не происходило, и Дима потянул зонт обратно. Назад он выходил очень легко, будто из пустоты. В животе Бальтазара зияла черная, сухая дыра. Дима отступил на шаг. Бальтазар стоял, с тем же немым изумлением на лице. Надо думать, когда он придет в себя, сотрет обидчика в порошок. «Я уже мертв, и хуже не будет», - равнодушно подумал Дима.
Бальтазар очнулся, лицо полыхнуло темной ненавистью. Он протянул руку к Диме и вдруг осыпался на пол кучкой праха. Никто не ожидал ничего подобного, и все затаили дыхание.
- Кажется, к нам вернулся ангел возмездия! – громко объявила Люська.
Первой опомнилась ламия, стоявшая ближе всех к Диме. Она отскочила от него и побежала прочь, стуча каблучками. Хлопнула дверь, и будто разбудила остальных. Кое-кто последовал за ламией. Другие суетились, спорили из-за ставок. Такого конца никто не предполагал, и выиграл только букмекер. К Диме не приближались. Зато теперь из серых теней они превратились в тела из плоти и крови, и многие из них не понравились ему с первого взгляда, как никогда не нравились вампиры, несмотря на симпатичных вампирес, туго затянутых в лайковую кожу.
Происшедшее с ним оглушило, и по-прежнему, казалось бредом.
«Ну, допустим, я умер, - размышлял Дима, застыв посреди всеобщего движения. – Допустим, - повторил он, задабривая возмущенный разум. – Бальтазар намекнул, мол, я мертвяк. Допустим. И что дальше? Сколько у меня осталось? Ночь до рассвета? Что важно? Какие незавершенные дела?»
Собственная жизнь мелькала, как сон, бессвязными обрывками. Вроде жена была и дети, но как отрезало. Прошлое быстро тускнело и исчезало. А будущее…. Какое у мертвяка будущее?
Из затруднения его вывела барменша.
- Пойдем-ка со мной! – сказала она, и потянула за рукав куртки.
Они протиснулись по узкому коридору, заставленному под потолок коробками, к железной лестнице на второй этаж и очутились на самой обыкновенной обшарпанной лестничной клетке. Люська толкнула одну из дверей, оказавшуюся незапертой. Квартирка была маленькой - из крохотной прихожей просматривались обе комнаты и кухонька - но уютной. Люська кивнула на одну из комнат и зажгла свет.
- Тебя надо зашить, - она вынула из комода небольшую шкатулку, заполненную катушками разноцветных ниток. – А кости ты себе сам вправишь.
Дима все еще стоял, оглядываясь вокруг.
- Садись под свет, - и ловко продела нитку в иголку. – Больно тебе не будет.
Не обманула. Дима ощущал только прикосновения к голове, но не боль.
- И что дальше?! – спросил он. – Ведь я мертв?...
Где-то шевелилась надежда, что она скажет: нет.
- Мертвее всех живых, - подтвердила она, делая узелок.
Дима помолчал, привыкая. «Смерть пришла – умирать будем», - вспомнилось ему.
- Кем же я стану: упырем, оборотнем, зомби?
- А что, упырем не хочешь?
- Не хочу, - сказал Дима твердо.
- Ну, и ладно. А хочешь - ангелом?
- Ты ведь шутишь, да? Они мертвыми не бывают.
- Много ты знаешь! – Люська сделала последний узелок, сама полюбовалась работой и протянула ему небольшое зеркало. – Погляди! Если не нравится, потом Ваську попросим перешить – ему не впервой зомбиков штопать!
Дима послушно приблизился к зеркалу на стене, соединил оба изображения, пытаясь поймать шрам, но разум вдруг снова встал на дыбы, крича, что ситуация дикая, невсамделишная! Дима грохнул зеркало об комод.
- Тихо, тихо! Разобьешь – семь лет беды будут! – откликнулась Люська.
- Скажи мне человеческим языком: что здесь творится?! Кто я теперь и что будет?!
- Ну, что будет – даже я не знаю, - сказала она, отодвигая стул от круглого стола и садясь. – Кто ты? Этот вопрос проще. Ты ангел возмездия.
- Какой еще ангел?!
- Мертвый ангел возмездия. По-другому и не бывает. Живой погибнет при первом же возмездии. Вот будь ты жив, ни за что бы Бальтазара не убил!
Дима задумался. На первый взгляд – объяснение бред. Такой же бред, как и вся нынешняя ночь. Но другая трезвая, привычная реальность не нащупывалась. «Если я среди бреда и ничего нет, кроме бреда, значит, бред уже не бред, а явь, - подумал он. – Говорят, ко всему можно приспособиться».
И хорошо прозвучало из Люськиных уст: ангел возмездия. Впервые он четко знал ответ на вопрос: кто ты? Надо было умереть, чтобы ответить на него. Смешно! Хотя нет – абсурдно. Ведь тебя нет, и вот знаешь, кто ты.
Волнение понемногу проходило, он смирялся с бредом, выдаваемым за явь.
- А я убил дьявола? – спросил он с любопытством.
- Ну, не совсем убил, но теперь он долго не появится на земле в человеческом обличии.
- И кто же выдумал такое: мертвяк гоняется за нечистью?!
- Этот вопрос лучше оставить, - сказала Люся. – Зато я знаю того, кто выбрал это для тебя – ты сам! Мог же просто отпустить Бальтазара, а вместо этого проткнул зонтиком. Побереги-ка его – теперь он твое оружие.
- Угу, остановка сердца и стильный прикид в придачу.
- Тебе не обещали, что будет легко, - без всякого сочувствия проговорила Люська. – Вот что, уже рассвет. Днем не стоит шататься по городу. Рядом есть пустующая квартира, займи пока ее. И мой тебе совет: сосредоточься на повседневных мелочах. Жизнь ты уже потерял – побереги рассудок.
С таким напутствием Люська проводила его в новое жилище.
«Как общага железнодорожного техникума, куда мы водку пить бегали», - подумал он, оглядывая пожелтевшие обои, паутину в углах и скудную кривоногую мебель. Дима рухнул на жесткий, горбатый диван и уставился в закопченный потолок. Перед глазами опять поплыли тошнотворные сине-зелено-багровые пятна, зато в мыслях наступила ясность, как при тридцатиградусном морозе. Вот только раз все так понятно, то и думать не хотелось – не о чем. Дима сел на диване, отметив, что в этот раз тело слушается его лучше.
«Как она там сказала: сосредоточится на повседневном? Тогда, для начала, стоит поискать в шкафу одежду, не перепачканную кровью, а потом, может, ремонтом заняться? Что может быть обыденнее ремонта….»