Поездка за рыбой

               
      За окном стоял июль.  Быстротечное заполярное лето было в самом разгаре: солнце круглые сутки не заходило за горизонт, тундра, словно трансформатор высокого напряжения, гудела от мошек и комаров, а те, из мужиков, кто не смог уехать вместе со своими семьями в отпуск на юг, вырвавшись на короткое время из супружеского плена, вели бурную холостяцкую жизнь.  В общем, в далёком заполярном городе, было обычное лето.
     Мне, приехавшему на Крайний Север менее года назад, поначалу многое казалось здесь удивительным. Удивительны были белые ночи, когда проснувшись, ты не понимал, какое время суток за окном, и догадаться о том, что сейчас ночь или день, мог только по наличию на улице прохожих. Я никак не мог привыкнуть к низко висящим, накрывавшим город и шахтные посёлки, серым плотным, словно тканое полотно, облакам. Мне были в диковинку пурга в середине мая, и, покрывшаяся, за считанные дни после того как растаял снег, зелёным ковром тундра. Но я был молод, полон жизненных сил, энергии, надежд, мечтаний, планов, свободен от брачных уз, доволен жизнью, и очень рад, что судьба занесла меня именно сюда – на край земли.          
       Общежитие, где я проживал, к моей радости, было благоустроенным, тёплым, и я бы даже сказал уютным. Шахта постоянно выполняла план, и заработок, даже у меня, не имеющего северных надбавок, был вполне достойный. Коллектив, в которой я пришёл, несмотря на его многонациональность, оказался дружным и сплочённым. Первое время ко мне, как и к любому новичку присматривались и относились настороженно, но так как я старался избегать всяческих конфликтов, вскоре меня перестали считать чужим.  Среди работающих на участке я был самым молодым, не только по стажу, но и по возрасту, и по этой причине коллеги относились ко мне снисходительно-покровительственно, и чаще других использовали на всяких посылках и подсобных работах. Поэтому я совсем не удивился, когда однажды мой напарник по работе Пётр Петрович Сушинский предложил: «Поедем со мной за рыбой». «На рыбалку, что ли?» – спросил я. «В посёлок на Оби. Там можно купить хорошей рыбы», – ответил Пётр Петрович. «А как же работа?» – снова спросил я. «С начальником договорюсь – он отпустит, и смены проведёт», – сказал напарник.  Я, в душе порадовавшись возможности посмотреть новые места, ответил: «Ну если так, то чего ж не съездить. Поехали». Здесь, мне бы хотелось рассказать поподробнее о своём напарнике.
       Пётр Петрович Сушинский работал на шахте с основания предприятия, а если сказать честно, с того времени, когда шахты ещё не существовало. Вернее, не так, шахта, находилась на месте, куда же ей деться, но называлась она по-другому – «Отдельный лагерный пункт номер двадцать девять главного управления Северных лагерей», это потом её переименовали в шахту номер двадцать девять. Звали в те времена Петра Петровича - Петерс Сушинскис, и приехал он в эти края не по доброй воле, а в вагоне-телятнике под конвоем солдат с автоматами. Было тогда Петерсу от роду двадцать два года и вместе с ним приехало его дело, в котором было записано, что он, Петерс Сушинскис осуждён на десять лет лагерей особого режима по статье пятьдесят восемь за участие в вооружённых бандформированиях на территории Латвийской ССР. Как Пётр Петрович оказался у лесных братьев, он об этом предпочитал не распространятся, но отбыв отмеренные ему советским судом десять лет, будучи невыездным за пределы места проживания, он окончил курсы шахтных электрослесарей, и так как к тому времени канул в лета ГУЛаг, продолжил работать на той же шахте, но уже без конвоя. За многие годы, проведённые за колючей проволокой, Петерс усвоил одну непреложную истину –   чтобы хорошо жить, нужно угождать начальству. А так как после ликвидации СевЛага многие начальники носившие погоны, даже сняв их, продолжили руководить вверенными им предприятиями, то руководствуясь этим правилом, Петерс никогда не спорил как с маленькими начальниками, так и большими. Он беспрекословно выполнял все поручения, задания и приказы, и со временем добился того, что стал пользоваться полным доверием и был на хорошем счету у руководства. И теперь уже мало кто помнил, как он попал сюда, и никто не называл его настоящим именем Петерс.
        Все эти сведения о своём напарнике я по крупицам узнал от своих соседей по общежитию и коллег по работе, что для меня было большой неожиданностью. Впрочем, неожиданностью было не только это. Я также узнал, что наш многонациональный коллектив в большинстве своём состоит из отсидевших бендеровцев, ссыльных немцев, прибалтийских лесных братьев, власовцев, а также бывших офицеров и солдат Советской армии, побывавших в плену, или чем-то провинившиеся перед Советской властью. В общем людей, отсидевших свой срок по пятьдесят восьмой статье и не имеющих права выезда на «большую землю». Но это к слову так сказать, лирическое отступление, вернёмся к нашей поездке.
      Уже через день затарившись водкой и пивом, я и Пётр Петрович садились в общий вагон поезда, следующего из нашего города, до посёлка на берегу Оби. Вскоре поезд тронулся, за окном потянулся обычный пейзаж: покрытая свежей зеленью бесконечная тундра, которая вскоре сменилась на унылую, нагоняющую тоску лесотундру – болота и чахлые ели.   Ещё по пути на вокзал, напарник рассказал мне, что до конечной точки нашего путешествия не так уж и далеко – двести восемьдесят километров, но по причине того, что дорога однопутная и извилистая, ехать придётся более двенадцати часов.
       На одной из станций, наш поезд простояв больше часа, к моему изумлению, двинулся назад. Увидев это, Пётр Петрович, засмеявшись, сказал: «Не переживай, здесь ответвление, теперь поедем через горы – на восток».  И действительно, коротенький состав: три пассажирских вагона, почтово-багажный и вагон-магазин на колёсах, прогрохотав по мосту через довольно широкую реку, потащился в сторону видневшихся вдалеке горных вершин. Чем ближе мы подъезжали к ним, тем красочнее становилась картина. Наконец, преодолев последние километры тундры, поезд, повторяя изгибы пенившейся на перекатах, кристально чистой речушки, запетлял промеж отрогов Полярного Урала. По обе стороны от железной дороги теснились поросшие редким ельником горы. На их вершинах и северных склонах, белыми языками сверкал на солнце непорочно чистый снег. Красоту первозданной, казалось бы нетронутой рукой человека природы, нарушали режущие глаз пейзажи – изредка встречающиеся на пути поезда останки полуразрушенных лагерных построек: сторожевых вышек и столбов с обрывками колючей проволоки, а также стоящие на полустанках и разъездах деревянные обшарпанные вокзалы, и убогие жилые и служебные помещения барачного типа.   
     Наличие вагона-магазина в составе поезда, вынуждало машиниста останавливать его на всех разъездах и полустанках, и подолгу стоять, ожидая, когда отоварятся местные аборигены. Из придорожных бараков появлялись хмурые, не похмелившиеся мужики и растрёпанные, неухоженные женщины, для которых прибытие поезда было событием вселенского масштаба, и выстроившись в очередь, у открытой двери магазина, без разбора и счёта скупали: сигареты и папиросы, рыбные консервы, плавленые сырки, соль, сахар, чай, мыло и тройной одеколон. Бегающие вокруг чумазые дети, дёргая за полы родителей, просили купить пряников, конфет, сгущёнки и фиников. Рассчитываясь за товар, аборигены, небрежно вытаскивали из карманов, засаленных до блеска штанов, смятые двадцатипятирублёвки, червонцы, трёшки и пятёрки, а иногда, новенькие, будто вышедшие из-под станка полусотенные и сотенные купюры, с профилем вождя революции, и протягивали продавцу. Отоварившись, и зачастую не дождавшись сдачи, они сложив в сторонке свои покупки, бежали к пассажирским вагонам с целью разжиться там спиртным. Но шанс поменять спиртное на радужные бумажки был ничтожно мал; пассажирами этого поезда в большинстве своём были такие же хмурые и неухоженные люди, не понаслышке знавшие о ценности спиртных напитков в здешних местах.  Помотавшись вдоль вагонов и ничего не получив, аборигены, забрав покупки, исчезали в глубине приземистых бараков.
        Под вечер мы добрались до места назначения. Посёлок на Оби оказался как две капли воды похож на сотни других разбросанных по Северу населённых пунктов. В центре его, стояли двухэтажные деревянные, реже кирпичные дома, а на окраине оставшееся наследие ГУЛага – покосившиеся бараки. В крохотном зале ожидания обшарпанного вокзала нас встретил земляк Петерса – худощавый мужчина средних лет, по имени Валдис. В отличии от моего напарника, он разговаривал с заметным прибалтийским акцентом. По этой причине, я про себя сразу же дал ему прозвище Латыш. Погрузившись на мотоцикл с коляской мы отправились к нему домой. Валдис жил в покосившемся, вросшим в землю бараке, стоявшем в сотне метров от берега одной из проток Оби. Наскоро поужинав, мы не теряя времени погрузились в лодку «Казанка» и распугивая треском мотора уснувших в камышах уток, и оставляя за собой пенящийся след, понеслись по водной глади протоки.
       Попетляв среди бесчисленных ответвлений и разветвлений дельты огромной реки, наша лодка, на высокой скорости влетела в полукруглый затон, посередине которого стояла, навечно прикованная к якорю, ржавая, облезлая баржа.  Ещё на подходе, мы увидели находившихся на её палубе двух мужчин. Заглушив мотор, Латыш пришвартовал «Казанку» к железному борту. В ту же минуту, рассматривая нас, сверху свесился лохматый, небритый, с похожим на Луну лицом мужик, неопределённого возраста. Он обвёл всех мутным взглядом и, узнав Валдиса, открыв рот в котором не было не единого зуба, сказал: «А-а-а, – ето ты латыс… Привет! Вотку привёс?» «Привёз, а рыбба у тепя есть?» – пропустив мимо ушей приветствие, задал вопрос хозяин лодки.  Узнав, что есть водка, абориген оживившись ответил: «Рыбы навалом – муксун, нельма. Сто зелаешь купить?». «Цена та же?» – снова спросил Валдис. «Та зе – яссик муксуна – пусырь вотки, яссик нельмы – два. Сколька брать будес» – поинтересовался абориген. Валдис вопросительно посмотрел на своего земляка. «Четыре ящика муксуна и один нельмы», – ненадолго задумавшись, сказал тот.  «Мозет у вас и пивко найдёсса? А то мы баб в гости здём…» – ухмыльнулся, беззубый. «Есть», – ответил Пётр Петрович. «Махнём яссик муксуна на два пусыря пива?» – спросил абориген. «Махнём», – зная, что пиво прокисшее, подмигнув мне, сказал напарник. Через пять минут, мы загрузив в лодку рыбу, рассекая водную гладь затона, стремительно понеслись в обратный путь. Всю дорогу Петерс и Валдис, видимо, опасаясь нежелательной встречи с представителями закона, с опаской посматривали по сторонам, но к нашему счастью на обратном пути, никто не встретился, и через пятнадцать минут мы радостные и довольные пришвартовались к небольшому лодочному пирсу. Вся обменная операция заняла около часа.
         Пока Латыш ходил за мотоциклом, я успел расспросить Петра Петровича о барже стоящей в затоне. Выяснилось, что официально она называется разделочно-засолочная база рыболовецкой артели. И все рыбацкие бригады Обской губы сдают свой улов на неё. А те люди, с которыми мы производили натуральный обмен – рабочие. Они потрошат, разделывают, солят рыбу, и раскладывают в ящики, по десять килограммов в каждый, а потом сдают в потребкооперацию. 
       Время уже перевалило за полночь, но на улице было светло как днём. Солнце не двигаясь висело над горизонтом, словно лампочка, подвешенная на электропровод. Расплатившись, с хозяином лодки, десятью килограммами муксуна и двумя бутылками водки, мы с Петерсом, завернув в целлофан рыбу, разложили её по сумкам. Когда закончился общий ажиотаж, Валдис произнёс: «Рыббы многа. Как повеззёте?» «С ментами поделимся, не в первый же раз», – ответил его земляк. «Тело в том, что у нас глава милиции тругой. Неттавно поставили.  Он землю пот соппой роетт. “Тавай, тавай” – требует – ищите кто ворует рыббу. Обыскивают на вокзале всех   приезжих. Ну а тальше сам знаешь – тюрмаа», – сказал Латыш. Услышав это, Пётр Петрович, изменившись в лице, спросил: «А как же быть?» «Есть отин вариант. В почтово-багажном вагоне знакомый раппотает...  Отин раз выручал. Нужно ехать сейчас… Утром бутет позттна», – ответил Валдис.
      Поезд стоял в тупике. Оставив нас с напарником караулить мотоцикл и рыбу, Латыш пошёл договариваться. Ждали мы его недолго, минут через десять, он возвратился, и сказал, что за десять килограммов муксуна, его знакомый готов нам помочь. Выбора у нас не было, и мы забрав сумки пошли к составу. Проводника почтово-багажного вагона звали Семён, у него были большой живот, полный рот золотых зубов и бегающие глаза мелкого мошенника, и, честно говоря, он мне не понравился. Но решение принимал не я, да и ситуация у нас была почти безвыходная, поэтому отвесив проводнику десять кило рыбы (весы нашлись в вагоне) и загрузив свои сумки, мы возвратились в барак к Валдису. Поезд отправлялся в одиннадцать дня, и мы разлив по сто семьдесят граммов на брата выпили за то, чтобы всё складывалось так же удачно, как и до этого, и улеглись спать.
     За полчаса до отправления поезда Латыш привёз нас на вокзал. Состав уже стоял у перрона, и мы купив билеты поспешили занять удобные места в вагоне. Валдис оказался прав, по пустому перрону со скучающим видом бродили три милиционера. Окинув меня и Петерса подозрительным взглядом, они, заметив, что в наших руках кроме сетки-авоськи, другой поклажи нет, потеряли к нашим персонам всякий интерес.  Петерс, облегчённо вздохнул, и мы поднялись в вагон. На обратном пути, по причине того, что большинство товара в магазине на колёсах было распродано, поезд заметно меньше стоял на станциях и полустанках.  Когда он втянулся в горы мы с Петром Петровичем, достав из авоськи последнюю бутылку «Московской» и порезав на целлофане малосольного муксуна и хлеб, решили перекусить.  Народу в вагоне было мало, и по этой причине в купе мы были вдвоём. Выпив по первой, я решил поделиться с напарником своими сомнениями в честности проводника багажного вагона: «Мне кажется, Пётр Петрович, этот Сеня нас точно обмишурит. В худшем случае он на конечной станции сдаст нас своим милицейским дружкам, а те «конфискуют» наш весь «улов».  В лучшем же – просто ополовинит наши сумки, и мы ничего не сможем сделать. Поднимать скандал не в наших интересах. До приезда на конечную станцию нам нечего опасаться, и лучше будет (чтобы он не успел подготовиться), внезапно забрать у него рыбу, например, на следующей станции. А дальше посмотрим, что делать». Напарник со мной согласился.
      На станции с громким названием Полярный Урал, на которой стоит столб символизирующий границу между Европой и Азией, мы, дождавшись, когда закончится приём багажа и почты, подошли к распашной двери вагона.  Не дожидаясь вопросов со стороны проводника, Петерс сказал: «Сеня, мы бы вещички хотели свои забрать». Услышав такое Семён, сперва растерялся, но через мгновение взяв себя в руки, удивлённо сказал: «Так ещё долго ехать…Вы же говорили до конца…» «Мы передумали», – ответил напарник. «Хозяин-барин», – сверкнул золотыми зубами проводник – сейчас принесу». Через минуту он с улыбочкой выставил на край вагона три наших сумки: «Забирайте…Всё надёжно, как в сберкассе…». Мы с Петром Петровичем недоумённо переглянулись. «Тебе отдавали четыре», – понимая, что нас пытаются нагло обмануть, сказал Петерс. «Какие четыре? Четвёртая оплата за услугу. Мы же так договаривались», – возмутился, Сеня. «Мы же с тобой отдельно рассчитались за услугу» – растерянно промямлил Петерс. Понимая, что одними словами ничего не добиться, я повернувшись к напарнику сказал: «Он прав. Забирай сумки!» Пётр Петрович недоумённо посмотрел на меня, а проводник довольный, что конфликт решается в его пользу, ухмыльнулся.
        Не давая им опомнится, я освободив дверной проём от багажа запрыгнул в вагон. Прикрыв створку дверей, я нащупав в кармане «выкидуху» (нож с выскакивающим из рукоятки лезвием), выменянную мной перед самой поездкой на бухту телефонного кабеля у расконвоированного зэка, часто приезжающего к нам на шахту по хозяйственным делам, и пошёл на Сеню. Вспомнив всё чему меня учили в молодости мои старшие товарищи, я сплюнув по-блатному на пол и сузив глаза, процедил сквозь зубы: «Ну что, крыса, сам отдашь, или как?» Я вытянул руку с ножом и нажал кнопку. Глухо щелкнув, и тускло блеснув сталью, почти коснувшись туго обтягивающей живот синей трикотажной майки Сени, из моего кулака выскочило лезвие ножа. Побледнев, проводник втянул живот и перестал дышать. «Что, падла, жить хочется? А ты знаешь, что за три дня тебя в тундре песцы человека, даже такого жирного как ты, до костей обгладывают?» – продолжал нагонять жуть, я на проводника. «Всё отдам, всё отдам… простите…» – сглотнув слюну, чуть слышно прошептал он. «Конечно, отдашь, крыса… Куда ты денешься… Зубы свои золотые отдашь, чтобы остаться живым, сучара…» – уколов его кончиком ножа, процедил я – неси, падаль рыбу…». Чтобы вывести из шокового состояния я пнув его ногой.  Когда Сеня подтащил к двери нашу сумку, я посмотрев ему в лицо немигающим взглядом, сказал: «Не вздумай жаловаться, крыса, – закопаю…» Забрав рыбу, мы с напарником пошли к себе в вагон. «Теперь он нас точно сдаст по приезду», – сказал я Петерсу. И мы начали думать, что нам делать дальше.
      Доехав до станции на которой наш состав должен бы двинуться назад, я зная, что здесь он будет стоять долго, побежал в вокзал узнать расписание поездов. К моей неописуемой радости вскоре должен был проследовать пассажирский поезд из Адлера. Перед самым отправлением нашего поезда, мы с Петром Петровичем забрав вещи вышли на перрон, и через десять минут уже садились в следующий из Адлера поезд. Приблизительно, через полчаса мы обогнали сиротливо стоящий на запасных путях состав, на котором ехали прежде и прибыли на конечную станцию первыми. Взяв на вокзале такси мы вскоре добрались домой.
      На следующий день, так как погода на удивление была тёплой, мы всем участком выехав из шахты после ремонтной смены, купили в поселковом кафе бочку пива, и выкатили её в тундру. Пётр Петрович притащил из дома рыбу, и мы попивая пивко и закусывая его малосольной рыбкой, устроили своей душе праздник…
26 ноября 2019 г. Борис Беленцов