Муха гнусаво гудела, пытаясь совершить посадку на открытые части тела: лицо, тыльные стороны ладоней, торчащие из-под короткого, почти детского одеяла ноги.
- Тьфу, паскуда! – сонный Олег отмахнулся – и надоедливое насекомое, недовольно жужжа, устремилось к окну, ударилось о стекло раз-другой, развернулось – и опять стало пикировать на Олега. «Вчера вечером – комарье, сегодня с раннего утра – муха. Жаль не опрыскал комнаты… Хотя все равно налетят. Да и засыпать, вдыхая аромат химиката, оно как-то… В городе и без того каждый день дышу всей таблицей дедушки Менделеева».
Он прицелился – и хлопнул в ладоши, однако муха оказалась увертливой и проскользнула между почти сомкнувшихся ладоней. Вчера вечером он не один час так же вот «аплодировал» комарам. Муха-навозница своей «музыкой» мешает досматривать сны, но хотя бы не кусает. А эти… Над кроватью подоконник был усыпан мертвыми комарами. Он приподнялся, повернул голову и глянул в настенное зеркало: на правой щеке алело кровавое пятнышко с прилипшими крылышками. Запустил пуку в волосы – и скоро вычесал оттуда еще двух кусачих тварей. Послюнявил палец, стер кровавую отметину со щеки. Тут же дали о себе знать укусы: на подбородке, лбу, руках, правом ухе.
Муха села на подоконник, о чем-то подумала своим крохотным мозгом – и, быстро семеня лапками, побежала. Хлоп! – ладонь накрыла насекомое. Она билась, отчаянно жужжала, прижатая рукой Олега. Он резко надавил – шевеление прекратилось. Убрал руку – еще одним крылатым мертвецом больше. Спустил ноги с кровати, попал точно в тапочки, потянулся. Вот и первый день в деревне, где некогда жили его предки. Брат, перебиравшийся на жительство в Санкт-Петербург, переписал старый, ветшающий домик начала прошлого века на него. Сам Олег не бывал здесь со смерти деда, то есть с раннего детства. Родители еще изредка навешали родовое гнездо, даже в тяжелые девяностые они отказались продать домик. Впрочем, кто бы купил тогда непрезентабельную, ветшающую хибару? В нулевые отец постарался, отчасти привел сельское обиталище в более-менее сносный вид, и теперь оно приметно выделялось на фоне остальных домов окончательно обезлюдевшей островной деревни: покосившихся, с заколоченными окнами, рухнувшими оградами избушек. Давно уже здесь никто не селился, потомки жителей деревни лишь изредка навещали родные пепелища. (Иные дома обратились в пепелища в прямом смысле – на месте их чернели обугленные доски и бревна). Правда, в полукилометре от деревни, на холмах каждый год вырастали новенькие дачи. Они были хорошо видны из окон дома, построенного прадедами Олега. Нарядные, свежевыкрашенные кубики, с верандами и без, с мансардами и без, одно- и двухэтажные. Чуть поодаль воздвигали свои загородные коттеджи богатые горожане. Виллы были обнесены не заборами, а кирпичными стенами с камерами видеонаблюдения.
Дом Олеговых предков фасадом выходил на деревенскую улицу, давно заросшую бурьяном, превратившуюся в подобие луговой тропы. Там, где когда-то тарахтели трактора и грузовики, теперь в лопухах гнездились серые пичуги, торчали головки чертополоха, стебли щавеля с сочными листьями, красно-белыми узорами на зеленом ковре расцветал клевер, белые шары одуванчиков пускали пух, Прошлым летом Олег выкосил крапиву у калитки, но нынешним она вновь упрямо стала лезть и разрастаться, возвращая себе жизненное пространство и расширяя его, завоевывая все новые пяди земли.
Олег привыкал жить без привычных удобств, прежде всего – без электричества. Весной ураган повалил столбы в умершей деревне; прошло много месяцев – а электроснабжение так и не восстановили, хотя в коттеджном поселке это сделали на второй день. Прямо по соседству с родовым гнездом в зарослях чертополоха валялся упавший столб, провода змеились, теряясь в траве. Другой угрожающе нависал над дорогой – видимо, до следующего урагана.
А ведь когда-то здесь кипела жизнь. Вместо домов с провалившимися крышами, рухнувших столбов, буйной крапивы стояла аккуратная северная деревушка с магазином, куда завозили по реке хлеб из города, с почтой, медпунктом, звонкими ребячьими голосами, песнями подвыпивших колхозников, рокотом тракторов. По заросшей ныне тропке народ спешил к пристани и обратно. Теперь от нее остались одним ядовито-зеленые сваи, торчащие из воды да полузатонувший понтон-причал в стороне: во время еще одного урагана, случившегося года четыре назад, его оторвало и вынесло на ближайшую мель, где уныло торчит ныне рыжий от ржавчины бок.
Люди вообще редко появлялись в заброшенной деревне. В сумерках покинутые дома со слепыми глазницами окон выглядели зловеще, и деревенская улица напоминала площадку для съемок фильма ужасов. Эта фантасмагорическая картина дополнялась странными утробными звуками, доносившимися с заросшего камышом озерка. От этой «музыки» было неуютно и тревожно на душе, а поначалу просто жутко. Прошлым летом он долго не мог заснуть, гадая, что бы это могло быть. Его просветил другой потомок выходцев из деревни, приехавший проведать запустелое бывшее обиталище и, если повезет, продать его.
- Выпь это, - равнодушно произнес мужичок, представившийся Петром Николаевичем. – Гнездится она где-то здесь, в зарослях.
Олег загорелся желанием увидеть птицу. Натянув резиновые сапоги, утром, едва рассвело, он битый час бродил в заводях, распугивая лягушек и уток, но птицу, которую народ окрестил «водяным быком», так и не увидел – скромная серая цапля надежно затаилась в тростниковых дебрях. Вчера вечером он так и не услышал голоса озерной жительницы - то ли улетела прочь из этой местности, то ли не до песен ей, может, птенцов выводит.
Большую часть дня Олег скучал. Бродил по запущенному огороду, надев резиновые перчатки, дергал все ту же проклятую крапиву, вторгшуюся на участок и заглушившую смородину, на которой уже завязывались ягодки. От скуки охотился за юркими ящерками, норовя поймать за хвост и удостовериться – действительно ли они так легко избавляются от этой выдающейся части тела, которая затем все равно регенерируется. В итоге не поймал ни одной: все «микродинозавры» ловко увертывались, выскальзывали из-под носа. Потом с ящерок переключился на бабочек, норовя поймать кепкой хотя бы одну пестрокрылую красавицу – в детстве он любил заниматься этим. Однако то ли сноровка уже не та, то ли крапивницы и пяденицы пошли другие, хитрые и шустрые, но ему не удалось изловить ни одной. В полдень он скудно пообедал: суп из термоса, чай из другого, все уже едва теплое, слипшиеся друг с другом и салфетками бутерброды с сыром и яблоко. Прополоскал рот водой из пластиковой бутылочки. Снова вышел во двор – сделать пару звонков, отыскал угол, где сигнал хорошо ловился.
Тоскливо. Только шелест ветерка в листьях, звон комаров, гуденье мух, крики речных чаек в небе, щебет мелких пташек в кустах.
К вечеру погода стала портиться: с юга медленно наползала большая темно-сизая туча, в воздухе ясно чувствовалось приближение грозы. Олег вышел на пустынную улицу, жадно втянул в себя обострившиеся запахи травы, старого дерева, из которого был срублен дом, речной прохлады. Над головой с пронзительным писком проносились ласточки, касатки и береговушки, чувствуя приближение атмосферного катаклизма. Часов в шесть издали донеслись глухие раскаты. Он вернулся в дом – и вовремя: по крыше, по ржавым подоконникам, по стеклам забарабанили капли. Еще минут через пять с небес хлынуло. Через десять – раздался грохот, словно где-то рядом с опустевшей деревней заговорила артиллерия. Олег захлопнул форточку.
Небеса угрожающе трещали, сверкающие белые трещины на мгновение раскалывали почерневший купол – и в следующее мгновенье вновь потрясал землю и небо громовой раскат. Где-то далеко, в районе строящегося коттеджного поселка взвыла автомобильная сигнализация. Снова вспышка – опять грохот. В доме стало темно как ночью. За отсутствием электричества он зажег свечу, потом другую. Круги света ложились на кое-как застланную постель, образуя белую восьмерку: верхний кружок от маленькой свечи, нижний – от большой, в старинном канделябре. Он сорвал покрывало и улегся во всей одежде поверх одеяла. Заснуть? Попробуй, засни в такую грозу! Ну, так хотя бы полежу, уткнувшись взглядом в потолок.
Грохот грозы, шум ливня, дробь капель по подоконнику, удары ветвей по шаткому-ветхому забору – жуткая какофония! Как будто черти в аду решили устроить рок-концерт, посвященный очередной годовщине искушения змием Евы или юбилею основания ада. Полежав немножко, Олег встал и направился в сени – проверить, не протекает ли потолок. Он шагнул через порожек, сопровождаемый очередным «залпом» заоблачной батареи…
То, что он увидел, заставило Олега рвануть обратно в комнату, захлопнув за собой дверь. Под потолком плавали четыре полупрозрачных радужных шара, похожих то ли на елочные игрушки, то ли большие мыльные пузыри. Шары медленно вращались вокруг своей оси, выстроившись неровным кругом.
Олег когда-то читал о шаровых молниях всевозможных, порой самых экстравагантных гипотезах, объясняющих их происхождение, Он знал, что ничего хорошего встреча с этими непонятными объектами не сулит. Тяжело дыша, он уселся на кровать. За окном сверкнуло и снова громыхнуло, трескуче и оглушительно.
Взгляд его уперся в дверь. Оттуда, сквозь щели едва просвечивало бледное серебристое сияние. Минуту или две он напряженно вглядывался. Вдруг нечто блестящее, переливчатое и зыбкое стало просачиваться между косяком и дверью, возле верхней петли. Скоро в этом месте вырос похожий на гриб-дождевик один из пузырей, покрытых радужной пленкой, сквозь которую пробивалось бледное сияние. Олег замер, стараясь не шелохнуться, только сердце учащенно билось. Шар вдруг отделился от двери и взмыл к потолку, задел патрон от лампы, который даже не пошевелился от соприкосновения.
Тем временем из-под двери буквально выполз второй точно такой же шарик, слегка скользнув по старому истертому половику, не оставив следов на нем.
Выкарабкавшись из-под двери и вновь приняв шарообразную форму, нечто взмыло к потолку и принялось медленно вращаться вокруг своей оси, как и его «коллега», принявшийся вертеться с той же скоростью и в том же направлении, слева направо. За окном в очередной раз громыхнуло и сверкнуло. Через полминуты третий шар умудрился, вытянувшись в виде узкого и длинного языка, пролезть в замочную скважину. И вот уже три неопознанных объекта, зависнув под самым потолком, медленно вращались, испуская крохотные, тотчас тающие, словно снежинки, искры. Четвертый шар протиснулся также под дверью. Теперь они образовали кольцо, и, продолжая кружиться, медленно поплыли по кругу, друг за другом. При этом радужная оболочка становилась то ярче, то бледнее, ритмично пульсируя.
«Похоже, они не представляют угрозы ,– подумал Олег, наблюдая за хороводом таинственных шаров. – Крутятся-вертятся – и пусть себе крутятся, сколько хотят. Вот за окном… Если молния ударит в его дом, то…». Будто в ответ на его мысль раздался душераздирающий треск – видимо, громовая стрела угодила в столб или в дерево. Дождь яростно барабанил в окно.
Неожиданно четыре шара изменили направление вращения. Одновременно поверхность каждого сменила окраску – теперь вместо пульсирующей радужной пленки они были покрыты подобием ярко искрящегося инея.
Движение странных шариков все ускорялось. При этом каждый из них испускал белые искры, как будто вследствие трения. Шары сблизились друг с другом – и скоро бешеное вращение вокруг некоей точки превратило их в сплошное белое кольцо, рассыпающее искры. Олег все так же, как завороженный, следил за неистовым вращением. За окном по-прежнему громыхало, но уже отдаленно и глухо, да и шум дождя стал стихать, барабанная дробь капель превратилась в шелест. Сплошное искрящееся кольцо вдруг распалось. Одна из сфер ударилась о стену – и, будто мячик, отскочила, не оставив следа на выцветших, когда-то зеленых обоях. Четыре непрошеных гостя просто плавно покачивались под потолком, словно подвешенные кем-то на невидимые ниточки.
Издали донесся треск, будто кто-то большой и сильный рвал материю – наверное, очередной удар молнии. Затем два-три глухих раската – и настала тишина, нарушаемая только мягким шелестом дождя. Олег оторвал взгляд от искрящихся и уставился в окно. Тучи медленно расползались, открывая бледно-голубые оконца, на западе темное дождевое покрывало протыкали тонкие сверкающие копьеца – солнечные лучи. Гроза, отбушевав, уходила прочь, дождь прекратился резко и неожиданно: лужица под окном стала недвижной как зеркало, поверхность ее больше не вспучивалась дождевыми пузырями, не покрывалась рябью от множества капель.
Олег снова перевел взор на искрящиеся шары. Теперь они выстроились в одну линию, будто нанизанные на нить, в направлении окна, и все так же тихо, беззвучно покачивались под потолком. Окрас их снова стал из ярко-белого радужным. Ближайший из шаров повис над кроватью, потом приблизился к оконному стеклу – и застыл, остальные непрошеные гости «подтянулись» к нему, все так же выстроившись в длинную, стройную вереницу, расстояние между ними было примерно равным – примерно по полметра от шара до шара.
«Да они хотят, чтобы я открыл окно!» - Олега будто подбросило на кровати.
Оконные створки поддались не без усилий с его стороны, посыпались клочья пыльной паутины с мертвыми мухами. В распахнутое окно дохнуло мокрой травой, размякшей под ливнем глиной, и. конечно, послегрозовым озоном.
Шары медленно выплыли из комнаты – и повисли все той же почти идеальной линией в воздухе. Они плавно покачивались и, как будто, кого-то ждали. «Они хотят, чтоб я вышел следом за ними», - догадался он.
Олег направился в сени – и тотчас четыре шара скользнули обратно в комнату и проплыли над его головой к входной двери. А дальше… Дальше он шел за ними по сырым травам. Огибая многочисленные лужи, залитые дождевой водой колеи, кущи крапивы, шагал вслед за плывущими по воздуху шарами, блиставшими в лучах солнца, которое вновь заняло полагающееся ему в этот день и час место в западной части небосвода.
В кустарниках вновь заголосили птицы. Издалека, со стороны строящегося коттеджного поселка доносились голоса людей, мерное гудение техники.
«Шаровые молнии» (или что-то, сходное с ними только внешне) плыли метрах в пяти впереди него, указывая путь. У крайнего дома – просевшего, заброшенного, донельзя обветшалого без надежной хозяйской руки – четыре шара внезапно свернули налево, и все так же медленно и величаво поплыли над теряющейся в густой осоке тропинкой, ведущей к покосившимся воротцам сельского кладбища, тоже заброшенного, заросшего, давно никем не посещаемого. Олег шел, раздвигая сырую траву, рубаха и штаны промокли, кроссовки тоже, но он упрямо шел, словно повинуясь какому-то древнему инстинкту, внезапно вынырнувшему из омута бессознательного.
С противным скрипом подались воротца. Он оказался в месте последнего пристанища многих поколений деревенских жителей. Скромные обелиски, увенчанные красными, а теперь ржаво-оранжевыми звездами. Деревянные кресты, иные из которых готовы были рассыпаться в труху от малейшего прикосновения. А вот завалившийся на левый бок мраморный памятник, частично искрошившийся, наверняка заказанный в губернском городе родней сельского богатея. Надпись гласила; «Осипъ Дмитрiевъ Захаровъ, крестьянинъ, 1856 – 1902». Однофамилец, а, может, дальний родственник – добрая треть деревни когда-то носила эту фамилию, дед рассказывал. Трава на старом погосте была даже выше, чем на лугу, огромные лопухи достигали пояса. Продвигаться между могилами нужно было очень аккуратно, чтобы невзначай не споткнуться о старый венок, рухнувшую оградку или упавший от разгулявшегося ветра либо от ветхости крест.
Четыре шара повисли над кладбищем, все так же соблюдая дистанцию между собой, вытянувшись в ровную линию. А Олег продолжал бродить среди могил, отпихивая ногой старые пластиковые цветы, стараясь не наступить на затерянный в буйных травах крест. Не обращая внимания на странных «гостей», приведших его в это скорбное место, читал фамилии на ржавых табличках: Яковлевы, Захаровы, Фомины, Вашутины… Четыре простых русских фамилии, четыре рода, несколько веков живших на этой земле и ложившихся в нее, когда наступал отмеренный судьбой срок ухода. А остальные… Кого разметали по миру ветры истории, кто покинул родные пенаты в поисках лучшей доли, достойной жизни, уехал туда, где его таланты будут востребованы и по достоинству оценены. Что осталось в итоге? Заброшенное, утопающее в осоке и лопухах кладбище, брошенные жилища, разруха, запустение. Но к этой мерзости запустения уже медленно, но неуклонно, неумолимо подступал новый мир, чуждый этим родным пепелищам и отеческим гробам. Однажды, быть может, лет через пять, десять, пятнадцать, при его, Олега Захарова, жизни, и сюда, на место снесенных домов и расчищенного кладбища, придут новехонькие коттеджи.
Четыре шара… Они медленно вращались вокруг своей оси, в одном направлении, испуская крохотные белые искорки. Четыре фамилии, четыре династии, четыре родовые древа, распавшихся на мелкие щепки.
Он неожиданно понял, что нужно сделать. Голыми руками, обжигая их о крапиву, принялся рвать огромные лопухи, ломать стебли репейника, выдергивать траву. Яростно, исступленно, с упоением. Времени было много – самый пик сезона белых ночей. Ладони его позеленели, рукава и штанины были облеплены головками репья, вдобавок, промокли, сырые травинки и листья тоже липли к одежде. Несмотря на вечернюю прохладу, его рубаха пропотела насквозь, но Олег старался, выдирая бурьян с корнем, неистово топча крапиву. Он еще придет сюда, чтобы привести последнее пристанище предков в достойный вид. Шары наблюдали за ним, все так же медленно вращаясь. Он внезапно вспомнил… словно грозовая молния сверкнула в мозгу. Людские души по смерти приобретают шарообразную форму – так писал древний мыслитель Ориген. И видимо, иногда, навещают этот мир…
На дороге протарахтел мотоцикл, остановился на полминуты.
- Парень, за могилками ухаживаешь? Дело! – крикнул мотоциклист.
- Хочешь мне помочь? – не оборачиваясь, крикнул в ответ Олег.
- Так ведь я же не местный! – и мотоциклист помчался дальше.
Несколько часов, с короткими перерывами, голыми руками Олег расчищал погост, охапки травы выбрасывал через низкую, полуразрушенную ограду. И только ближе к полуночи, вконец обессилевший Олег присел на кривую ржавую скамейку возле покосившегося надгробия кого-то из рода Захаровых.
Едва он сел, вытер потный лоб, на который уже слетались комары, как четыре искрящихся шара, синхронно подпрыгнув, вдруг растворились в воздухе. А спустя несколько минут за горизонт закатился и шар солнца, чтобы через пару часов опять вынырнуть из молочной мглы. Ведь все возвращается. И все возвращаются когда-нибудь к своим родовым истокам.