В детстве Сима была хорошенькой, хоть и не знала об этом. Она мечтала, однажды проснувшись, обнаружить на своем лице голубые, а совсем не карие глаза и вздёрнутый весёлый нос вместо родного, "гулькиного"… И почему-то у нее никогда не получалось так втянуть живот, чтобы он казался плоским.
Папа говорил, что Сима слишком громко хрумкает капустой. Что непрестанное ржание не красит юную деву. И что неизбывная лохматость не должна быть главной ее изюминкой. На портретах художника Мити, соседа по даче, лучше всего выходила Симина плиссированная юбка...
Серафима Калошина созрела рано. В десять лет на ее теле обозначилась вполне заметная девичья грудь, что вызвало изумление у дачной шпаны. Даже трехлетний Светик Завадский счёл необходимым потыкать пухлым пальцем в непонятно откуда взявшиеся "кочки".
Свое тело Сима не любила. Отправляясь с няней в общественную баню, она со стыдливым любопытством изучала чужих взрослых женщин в их распаренной наготе. Все эти шайки, мочалки, отфыркивания, изобилие пены на складчатых животах пугали ее и вызывали отвращение. Впоследствии Рубенс стал самым нелюбимым художником Симы. "А зато у каждой тетки есть по Пушкину пониже живота!" – подбадривала она себя, разглядывая курчавые лобки, смутно напоминавшие шевелюру любимого поэта.
Первый восторг от созерцания сияющей человеческой плоти Сима испытала в девятом классе, когда папина подруга детства познакомила ее со своей внучкой Стасей. Дело было в Тарховке, под Ленинградом. Голубоглазая курносенькая Стася была воплощением всего того, что нравилось Симе в девушках. У внучки тети Милы была п о х о д к а! Вероятно, этим она и пленяла мальчиков с первой секунды? Когда юная и затем молодая Стася перемещалась в пространстве, за ней загадочным образом выстраивались очереди «страждущих», как за дефицитным товаром в магазине эпохи застоя. Даже продавцы овощных ларьков, не читавшие «Мойдодыра», мечтали разжиться номером телефона такой красотки! Стася была влюбчива и с удовольствием ходила на свидания.
Кожа этой полубогини была покрыта светлым пушком, как нежный абрикос. Ее не портил насморк. Ей шел любой цвет и фасон. Ее смех завораживал подобно пению птиц. Сима была готова простить Стасе любое нравственное падение, даже бессмысленную клептоманию или грубую орфографическую ошибку, лишь бы продолжать ею любоваться.
В отличие от своей отсталой подруги Стася не избегала «плохих слов», называя вещи своими именами. Сима же предпочитала держать их в заточении, как злых джиннов. Иногда срамные слова снились ей в причудливых снах. Они напоминали персонажей Сальвадора Дали – огромных кривых слонов на комариных ногах.
Сима любила поэзию. Стася любила нравиться. Единственное, чего по-настоящему она боялась, – это увядания. К попыткам «шестикрылой Серафимы» укорениться в мире невидимом Симина подруга относилась снисходительно…
Стася рано вышла замуж и вскоре улетела в далекую банановую республику – знакомиться с родителями мужа. Спускаясь по трапу, она услышала выкрики «Сука!» и испуганно попятилась. «За что же могут ненавидеть меня все эти незнакомые люди?!» - ужаснулась Стася. Чуть позже ей объяснили, что «плохое слово» здесь означает «светленькая», а массовое улюлюканье – безумный восторг толпы. Русская красавица по-прежнему нравилась.
(Продолжение следует.)