Близился сентябрь. Бубенцы цветов на придворной клумбе неожиданно вымахали и чуть позвякивали на ветру. Это смотрелось запоздалым чудом. На скамейке жалобно сморкался бесприютный мужичок в одежде с чужого плеча.
Мучительно захотелось в Ботанический сад: в Питере он неувядаемо прекрасен, как Анни Жирардо в фильме "Рокко и его братья". Ты взрослеешь и уже готовишься начать стареть, а он по-прежнему молод и хорош собой...
Серафима Калошина внезапно вспомнила себя московской институткой с черно-белыми убеждениями, "вторым стиранным" размером лифчика и детской припухлостью губ. Как и всегда, осенний Питер встретил ее, приветливо помахивая разноцветными деревьями.
Пока бабушка Эстер готовилась к предстоящему юбилею деда Жени, Сима сбежала в Ботанический сад. Ее срочно вызвала туда Настя Дубонос - богемно настроенная брюнетка из разряда "подруга постарше".
Едва успев расцеловаться, Настя принялась умолять своего "добрейшего Фимика" спасти ее от жуткого конфуза. Эмоции подруги всегда немного зашкаливали, и тем не менее ей хотелось доверять. Эта выпускница театральной студии могла запросто изобразить полсардельки как нечто живое, имеющее характер и судьбу.
- Фимик, славный мой, я пропала! - утробно завывала Настя. - Он приехал, красивый телом и душой... и даже немножечко богатый. А эти моральные уродцы и националисты старые не разрешают поселить его у нас. Тупость, ханжество и совдЭпия. "Гитлер капут!" - вот и вся их реакция. Надеюсь только на тебя!
- Но...
- Его зовут Томас. У него такое тело! Его волосы на лобке пахнут, как... О, Фимик, спаси нас, возьми его к себе на одну ночь! Ну хочешь, я на колени встану?!
Настя напоминала маленький вулкан, извергающий обрывки фраз, поэтому уяснить суть происходящего было не так-то просто. Оказывается, она вела длительную многообещающую переписку с немцем из ГДР, а теперь этот самый великолепный Томас пожаловал в Питер по ее приглашению. Однако Настины родители резко возражают против "заселения фашистской морды", хоть бы и на пару дней. Из всего сказанного следовало, что спасти ситуацию может лишь Серафима... ну и, разумеется, ее гостеприимные родственники.
Сима пробовала возражать, что бабуля с дедулей готовятся к юбилею, что это не вполне ее квартира, что она и сама-то в сущности московский гость, но фамилия Насти была Дубонос - и этим все сказано. В итоге вечером того же дня улыбчивый голубоглазый Томас пожимал руки Симиной родне.
Застолье было скромным - коньяк и бутерброды с копчёной колбасой. Розовый от выпитого гость произнес речь о непростительной вине его народа перед евреями. Бабушка Эстер, неплохо владевшая немецким, пыталась перевести беседу в более нейтральное русло, но Томаса было не сбить.
Выполнив обязательную программу, он сообщил, что немного устал с дороги, и испросил позволения принять душ. Минут через пять немецкий гость проследовал из комнаты, в которой ему постелили, в ванную с золотой косметичкой и алым махровым полотенцем в руках. Одежды на Томасе в общем-то не было. Пара узеньких полосок яркой материи ничего не прикрывали.
Дедушка Женя смущённо крякнул и, пробормотав "вот тебе и Гитлер капут...", ретировался куда подальше. Сима залепетала что-то о культуре обнаженного тела в Германии. Продвинутая бабушка Эстер с удовольствием разглядывала рельефную мускулатуру загорелого немца.
Сима долго не могла уснуть на раскладушке в комнате дяди Соломона, которого поджидали со дня на день. Анатомические роскошества Томаса будоражили воображение: телом в ее семье, да и стране в целом, щеголять было не принято. Краснея в темноте, Сима думала о приятной необходимости продолжения рода человеческого.
"Майне кляйне маус мит гроссен, гроссен орен!"* - шутливо обращался к ней Томас за завтраком. К счастью, на этот раз он был одет, и притом стильно.
Забежавшая на минутку Настя сообщила, что, к сожалению, сможет присоединиться к друзьям только поздним вечером: жуткий аврал на работе. Так Серафима поневоле стала гидом в малознакомом Питере. Давно смирившись с поставленным самой себе диагнозом "топографический кретинизм", она с трудом ориентировалась в ЛЮБОМ пространстве. Вот будет стыдно, если этот голопопый пижон поймет, что она не назвала бы архитектора Кунсткамеры даже под дулом пистолета!
Однако Томас не собирался заострять внимание на историко-архитектурных ляпах своей спутницы. Он млел от Невского проспекта, пирожных "картошка", пышек на улице Желябова и желал целоваться с прекрасным "мойсхеном"** на Поцелуевом мосту. Пришлось раздраженно пояснить, что мост получил свое название по фамилии купца Поцелуева, питейное заведение которого находилось неподалеку, "а совсем не потому".
К счастью, вечером нагрянула Настя и, урча от предвкушения, уволокла свою добычу куда-то "в номера". Сима выдохнула с облегчением.
Прощаясь, бабушка Эстер подарила Томасу чашку с блюдцем Ломоносовского фарфорового завода - знаменитую "кобальтовую сеточку". На коробке лежала открытка с текстом: "Молодому прекрасному немцу от двух старых евреев".
--------
*Моя маленькая мышка с большими-большими ушами.
** Мышонком.
(Продолжение следует.)