То Рождество в Нью-Йорке выдалось каким-то совсем не рождественским. Точнее, Нине, выросшей на совершенно чудесных фильмах типа «Чудо на 34-й улице», «Один дома. Затерянный в Нью-Йорке» и других американских шедеврах, коммерциализирующих предновогоднее настроение, казалось, что противная слякоть под ногами, задувающий под полы широкого пальто вездесущий ветер, тревожно завывающий между небоскрёбами пятой авеню, дымка висящей в воздухе измороси над Гудзоном – это что-то аномальное и нетипичное. А всё нормально, ничего особенного: обычное рождество в городе её детских мечтаний.
Тут, наверное, нужно сказать пару слов о самой Нине. А, может, и не нужно. Так, ничего особенного, русская девушка из небольшого волжского городка, в кабинетике которой в заштатном частном издательстве, под стеклом висит регулярно протираемый заботливой рукой плакат с тянущимися к бирюзовому декабрьскому небу зубами-небоскрёбами полумифического острова Манхэттен. Помножьте на прекрасное владение английским языком, силу детских фантазий, жажду предновогоднего чуда и наличие туристической визы B1/В2 и получите более-менее полное представление о нашей героине.
Итак, двадцать четвёртое декабря, Нью-Йорк.
Кутаясь в оверсайз-пальто и красный шарф (как, вы не замечали? В американских рождественских фильмах все героини всегда кутаются в безразмерное пальто «с чужого плеча» и длинный красный шарф!), Нина старалась шагами измерить пятую авеню, которая, по данным гида «Lonely Planet» (как, и это не замечали? В американских фильмах главные герои всегда, оказываясь в большом городе, доверяют не спутниковым координатам в своём айфоне, а бумажному путеводителю – обязательно в потёртой корочке!), протянулась аж на десять километров, кровеносной артерией соединяя мозг и тело старика-Манхэттена.
Суета сочельника, толпы китайских туристов, фотографирующие рождественские витрины дорогих бутиков, вонь подземки и даже виденный лишь на открытках «corner Santa Claus» – собирающий деньги на благотворительность и постоянно звонящий в медный колокольчик старичок на углу, на деле оказавшийся насквозь прокопчённый парами дешёвого винца и табачного дыма чернокожим бомжом, – всё это вовсе не вызывало у Нины, наконец оказавшейся «по другую сторону киноэкрана», того радостного замирания, граничащего с умилением, которое она испытывала, пересматривая любимые фильмы год назад.
В двадцатый раз наступив в толкотне у Рокфеллер-центра на ногу какому-то засмотревшемуся на грандиозную ёлку (вот уж, действительно красиво, хоть здесь не обманули!) туристу, продрогшая от Нью-Йорской морской сырости Нина, на глазах у которой одна за другой рушились мечты о совершенно сказочном празднике, даже не стала утруждать себя привычным «Sorry!», ограничившись звучным русским «Чёрт!». Правда, из-за протопанных почти десяти километров восклицание получилось вовсе не злым, а каким-то безысходно-протяжным, что-то вроде «Чи-и-о-о-рт!», да ещё и турист, взглянув на Нину сквозь стёкла солнцезащитных очков (ну да, вот такие они – американцы! На небе – никаких признаков солнца, а они в солнцезащитных очках!), сверкнул в ответ очаровательной белозубой улыбкой – так что оттоптавшей ему дорогой замшевый ботинок «gloomy Russian», как принято нас рисовать за рубежом, стало стыдно. Да так стыдно, что, в лучших традициях героинь всё тех же незабвенных киношедевров, она шарахнулась в сторону, неуклюже заскользив по покрытому тонкой ледяной коркой тротуару, и, преглупо растопырив в сторону руки, инстинктивно схватилась за первое, что под руку подвернулось.
Вполне естественно, этим «первым» оказался всё тот же белозубый турист, улыбка которого, когда в его объятиях неожиданно оказалась пыхтящая и краснеющая, как помидор на солнышке, невоспитанная иностранка, совершенно необъяснимым образом стала ещё шире.
— Well, I’ve been hoping the Big Apple loves me, but this much…* – раздался смешливый голос над самым ухом.
На долю секунды Нине, нежданно-негаданно очутившейся так близко к лицу незнакомца, показалось, что за тёмными стёклами мелькнули смеющиеся голубые глаза (нет, конечно, цвет глаз за дорогим стеклом рассмотреть было совершенно невозможно, ребята из Prada свою работу знают, но в пару к такой улыбке боженька обязательно должен выдавать именно голубые глаза, разве нет?). Но надолго задерживаться в объятиях первого встречного ей, девушке вот уж тридцать лет как свободной и независимой, возможным не представлялось. Так что, упёршись руками в широкую грудь американца в кашемировом пальто, она высвободилась, попутно проверив свои карманы на предмет наличия на местах телефона, паспорта и кошелька (плавали, знаем таких вот «улыбчивых»!). И, сделав вид, что ничего необычного только что не произошло (да, мы – русские, фигурное катание у нас в крови!), быстрым шагом пробираясь сквозь толпу, направилась в сторону Центрального парка, оставив позади всё ещё улыбающегося незнакомца (м-м-м! А какой у него парфюм – что-то среднее между хвоей, цитрусом и кружащим голову запахом настоящего мужчины!)… И, как выяснилось через пару секунд, когда очередной порыв ветра обжёг холодом её голую шею, забыв свой слетевший красный шарф.
Нина услышала, как американец, подобравший с тротуара оказавшийся там в результате её пируэта на льду шарф, крикнул ей вслед: «Wait!» Но стыд от того, что только что оттоптала ногу, нахамила и, в добавок ко всему, ещё и повисла на ни в чём, в общем-то, не провинившемся мужчине гнал её вперёд. Да и, вообще: только что загорелся зелёный, и толпа таких же, как Нина, страждущих рождественской сказки, понесла её, словно сорвавшуюся с привязи лодку, вверх по пятой авеню.
Центральный парк милостиво принял уставшую, продрогшую и расставшуюся практически со всеми Нью-Йорскими иллюзиями путешественницу в свои объятия, словно старый друг, подставив ей своё крепкое плечо. Кутаясь в пальто с поднятым до ушей воротом, Нина брела по посыпанной мелким гравием дорожке вперёд – в ту сторону, откуда, отражаясь от воды по краям скованного льдом пруда, доносился приглушённый вековыми платанами мотив «Here comes Santa Claus».
Уоллмен-Ринк – «центр рождественских гуляний», по словам всё того же вруна «Lonely Planet» – встретил её отражающимися в огромных лужах огоньками дешёвых китайских гирлянд, запахами карри и горчицы, а также неулыбчивым индусом за стойкой проката коньков. Жалкая горстка таких же, как она, жертв рекламы, уныло наматывала круги по катку в тщетной попытке ощутить тот самый «дух» рождества.
Скупое зимнее солнце, на секунду показавшись-таки из-за вершины «Top of the Rock», стыдливо спрятало своё круглое тело за Башню Трампа, словно и ему, небесному светилу, было стыдно перед теми, кто, вот так же, как Нина, прилетел за сотню километров от дома, чтобы…
Чтобы что? Неужели было бы лучше опять оказаться запертой одной в маленькой квартирке, с чашкой горячего шоколада и романтической комедией, в которой именно на таком вот декабрьском катке можно повстречать любовь всей жизни, буквально столкнувшись с ней лбами?
— Ой-ёй!
— Ouch!
Конечно, Нина, бездумно переставляя ноги в неудобных коньках (закон подлости или закономерность? Её, вроде-бы, самого обычного и ходового 38-го размера не оказалось, а если он и был, индус предпочёл не понять иностранку, выдав ей коньки минимум на два размера больше!) по искусственному льду, не заметила препятствие, неожиданно возникшее у неё на пути. «Препятствие» оказалось высоким и мускулистым, пахнущим хвоей, цитрусом и мужчиной, а ещё говорящим.
— You?
— And you?
Перед Ниной, замершей посреди катка, стоял, потирая ушибленное плечо, тот самый незадачливый турист, по ботинку которого она успела прогуляться у Рокфеллер-центра. Стоял и, сняв солнцезащитные очки, улыбался удивительными голубыми глазами – причём так весело и задорно, как умеют улыбаться только американцы из обеспеченного среднего класса, которым ты по собственной невнимательности только что нанесла травму, к счастью покрываемую расширенной страховкой.
— Простите! – искренне и по-английски пожалела страдальца по её вине Нина.
— После того ледового шоу, что вы устроили на улице, не ожидал, что вас потянет на каток! – продолжал улыбаться американец, показавшийся совершенно бестактно засмотревшейся на него «королеве льда» смутно знакомым.
— Вы что, следили за мной? – тут же ощетинилась она, про себя испуганно заохав – вот, мол, допрыгалась: вечер, парк, почти пустой каток, маньяк.
Однако, «маньяк», по-мальчишески задорно хмыкнув (понимай как «очень надо нам – за тобой следить!»), протянул ищущей пути отхода Нине потерянный давеча красный шарф.
— А, да-а-а, – проблеяла она, в который раз покраснев – ну, надо же, теперь он (может, и не маньяк?) ещё её и за дуру мнительную примет (точно, маньяк! Нормальный разве пойдёт за незнакомой девушкой, просто чтобы шарф отдать?). И, словно стараясь превзойти саму себя в каком-то конкурсе глупости, добавила, беззаботно махнув рукой:
— Да оставьте себе – мне шарф вообще не нужен.
Где-то внутри её головы женская логика изобразила facepalm.
Но, как говорится, Остапа понесло, так что, невзирая на собственное решение тут же сваливать подальше от маньяков и потенциальных громких заголовков американских газет («Зверское убийство в сочельник! Русская туристка найдена в Центральном парке с перерезанным горлом!»), Нина, по возможности грациозно (чёртов индус с его коньками!) развернувшись, покатила себе дальше по льду, твёрдо решив отработать потраченные на сомнительное удовольствие «покатушек» семнадцать баксов.
Выразительное лицо американского маньяка – шарфового фетишиста (так уж его Нина про себя окрестила) картинно вытянулось.
— Подождите! – по уже сложившейся традиции крикнул он ей вслед.
В пару уверенных шагов (а мы-то убеждены, что только наша нация способна стоять на коньках, а тут вон какие специалисты!) догнав неуклюже переставляющую ноги в своих огромных коньках Нину, навязчивый незнакомец пристроился рядом.
— Что-то ещё? – спросила та, всем своим видом демонстрируя занятость.
— Хм, – вновь хмыкнул американец, вовремя поддерживая Нину, снова поскользнувшуюся на за день изрытом лезвиями коньков льду, под локоть. – Да, хотел спросить вас, что это такое вы мне сказали.
И, поразительно точно имитируя её, снова выдал с американским акцентом:
— Chi-i-i-o-o-ort!
Сложно было не улыбнуться, глядя в эти лукавые мальчишеские глаза. И Нина улыбнулась, а потом, поддавшись внезапному порыву, повернулась к незнакомцу и рассмеялась, смехом прогоняя прочь промозглую слякоть этого совершенно не соответствующего её ожиданиям Нью-Йоркского рождества.
Незнакомец, не понимая, в чём дело, с удивлением смотрел на неё. В голове у Нины мелькнула мысль, что теперь черёд американца считать её маньячкой, вполне естественно насмешившая её ещё больше.
— Простите, пожалуйста, – сквозь смех выдавила она. – Обычно я так себя не веду – просто долгий перелёт, разница во времени, да ещё это рождество, которое совсем на рождество и не похоже, ну, по крайней мере, не похоже на рождество из всех этих ваших фильмов, так что…
Сделав неопределённый жест рукой, призванный описать всё несовершенство праздника в одном из самых растиражированных американских городов, Нина ещё и красноречиво кивнула в сторону будки проката коньков, из которой, вместо праздничных «Have yourself a merry little Christmas» или «Winter wonderland» полилось бодрое индийское диско. И даже почти не обиделась, когда американец, видно, посчитавший, что ненормальных русских вполне хватает и в риторике вашингтонских политиков и дикторов CNN, вежливо кивнул ей, видимо, вместо прощания, и растворился в небольшой стайке вываливших на лёд вездесущих китайцев.
Ну, что ж, хорошего понемногу, решила Нина, размышляя, о чём впоследствии, вспоминая это своё путешествие, будет больше жалеть: о такой краткой встрече с таинственным незнакомцем, похожим на героя несостоявшейся романтической истории, так и просящейся на экран, или о потере специально купленного к поездке красного шарфа. Решив, что шарф, всё же, реальнее неких фантомных грёз, она, вздохнув, покрепче запахнула своё пальто – холодало-то просто на глазах.
Внезапно над катком из невидимых динамиков полился бархатный голос Синатры. «Let it snow!» – заклинал любимый мотив, и Нина, зажмурившись и улыбнувшись собственным мыслям, как могла, закружилась на месте, обратив лицо к темнеющему над головой рождественскому небу.
— Рождество – это тот праздник, который мы сами себе создаём, – послышалось совсем рядом.
Он стоял перед ней, обмотав свою шею её красным шарфом, улыбаясь и протягивая ей, глупо разулыбавшейся в ответ, почти такой же шарф, только тёмно-зелёный, под цвет ветвей рождественской ели.
— Надевай и давай мы с тобой потанцуем, хорошо?
В английском языке нет нашего казённо-вежливого местоимения «Вы», но тот момент перехода с официально-чужого на дружеское, тёплое «ты» невозможно спутать с чем-то ещё. Фрэнк проникновенно пел про камин и домашний уют, про заметаемые снегом авеню и стриты города, который никогда не спит, а Нина, грея замёрзшие руки на широкой мужской груди, улыбалась и танцевала на льду с красавцем-американцем – совсем как героиня какой-нибудь сентиментальной рождественской истории, и вовсе не ждала начала финальных титров.
Песня сменяла песню, Джордж Майкл надрывно пел о прошлом рождестве, а они, заворожённые, словно игрушечные фигурки внутри снежного шара, кружились и кружились, непозволительно близко прильнув друг к другу – два незнакомца, решивших устроить себе тот самый, волшебно-киношный сочельник.
Нина увидела, как белая снежинка картинно-медленно, кокетливо покачивая резными краями, опустилась на длинную светлую ресницу американца. Задрав головы, они оба, не размыкая позволительных в танце объятий, смотрели на то, как ночное небо одаривает их своей праздничной благодатью, делая рождество по-настоящему «белым».
— Теперь похоже на все те «наши» фильмы, которые ты, кажется, так любишь? – спросил он, вновь рассмеявшись.
— Ну, не хватает только поцелуя, – в тон ему попыталась пошутить Нина.
— Так в чём же дело? – вдруг неожиданно серьёзно спросил он, притянув девушку ещё ближе, и, запустив тонкие пальцы в её растрёпанные солёным ветром волосы, нежно прикоснулся своими мягкими, немного капризно изогнутым губами к её обветренным губам. Поцелуй, достойный экранизации, оказался сладким и пьянящим покруче глинтвейна и гоголь-моголя и прекратился лишь по причине нехватки дыхания с обеих сторон.
— Ты целуешь всех незнакомых девушек? – отдышавшись, пролепетала Нина, не в силах перестать гладить рукой пушистые тёмно-русые волосы на затылке американца.
— Не всех. Только тех, кто помогает и мне вновь поверить в рождество, – улыбаясь, он шутливо чмокнул её в раскрасневшийся на морозце нос. – Пойдём, каток закрывается, а парня из проката тоже, наверняка, кто-то ждёт.
Не в силах скрыть разочарования, Нина всё же выпустила незнакомца из своих объятий – по счастью, он тут же крепко взял её за руку, помогая докатиться в своих неудобных коньках до бортика, у которого насмотревшийся на романтику индус и в самом деле теперь демонстративно поглядывал на часы.
Нина, икроножные мышцы которой от такого неподобающего обращения напоминали натянутые канаты, с блаженством опустилась на скамейку, не в силах заставить себя снять коньки. С неба, осмелев, падали уже десятки, сотни бело-кружевных, мерцающих в свете фонарей и разноцветных гирлянд снежинок.
Задорно улыбнувшись, незнакомец опустился перед счастливо улыбающейся вечеру, снегу, волшебству Нью-Йорка девушкой на одно колено. Нина лишь ойкнула от неожиданности, когда он легко стянул с её ноги мучитель-конёк.
— Что скажешь, с романтикой не перебор? – шутливо поинтересовался американец, нежно поглаживая щиколотку раскрасневшейся – то ли от морозца, то ли от приятных ощущений, – девушки.
— Ни капельки, – помотала та головой, слегка прикусывая припухшую от поцелуев нижнюю губу.
Она сидела на скамейке, непроизвольно позёвывая от обилия впечатлений и свежего воздуха, словно смотря очередной фильм, в котором главный герой сдаёт в пункт проката его и её коньки, попутно кивая прокатчику («Thanks for the music, man!» – «Not at all, bro! Love your Cap!**») и пружинистой походкой уверенного в себе человека, привыкшего быть в центре внимания, направляется к ней, обычной, такой заурядной и вряд ли заслуживающей его внимания зрительнице.
— Да у тебя глаза слипаются! – раздался его ставший уже таким родным голос.
Нина встрепенулась, попыталась стряхнуть с себя сонливость – результат неумолимого джетлага. Нет, она не готова сказать «прощай» этому волшебному вечеру, ещё не время финальных титров!
Его лицо было опять очень близко – так близко, что лёгкое дыхание незнакомца согревало её щёки и нос, а голубые глаза казались такими большими и лучистыми, что в их свете хотелось купаться, золотой рыбкой ныряя в тёплые воды.
— Хочу целовать эти губы вечно! – по-русски сказала Нина, разнеженная теплом его близкого тела.
— Что? – переспросил он, не понимая.
— Ничего, – она покачала головой. – Просто загадала своё рождественское желание.
— Пойдём! – потянул он её за руку, поднимаясь со скамьи.
Из поездки на такси она запомнила лишь тепло его тела, идущее через белую рубашку, оказавшуюся под кашемировым пальто, запах хвои, цитруса и мужчины, исходящий от кожи на поросшей вечерней щетиной шеи, и блеск шальных голубых глаз в темноте салона авто.
— Жаль, а я хотел угостить тебя настоящим рождественским ужином! – прошептал он, сжимая её, засыпающую, в своих объятиях, щекоча горячим дыханием её ухо.
В такси, накрепко застрявшем в предпраздничных пробках, было тепло, город за окнами гудел клаксонами и сонмом голосов, а обнимал её он – тот самый герой романтических рождественских фантазий, мнившийся ей с самого детства. Покачиваясь на кожаном сиденье медленно ползущего вперёд такси, Нина и сама не заметила, как сладко уснула, пробудившись лишь, чтобы понять, что находится у него на руках в лифте её отеля недалеко от Бродвея.
— Как ты узнал, где мой номер? – Нина попыталась стряхнуть с себя остатки сна, когда он, лишь слегка переместив груз её веса с одной руки на другую, провёл электронным ключом по дверному замку.
— Спросил на ресепшн, – пояснил незнакомец и добавил, криво усмехнувшись: – Девушка за стойкой оказалась моей горячей поклонницей!
Решив не уточнять, чему именно поклоняются американские «ресепсионистки», Нина промолчала, потянувшись к его губам – тем более они наконец-то оказались вдвоём в её номере, освещаемом лишь огнями ночного Бродвея, льющимися через панорамное окно во всю стену.
— Останься! – требовательно шепнула она, покрывая лёгкими поцелуями его шею, но он лишь лукаво покачал головой, перехватив её руку, потянувшуюся расстегнуть пуговицу на его рубашке.
— Не могу. Завтра шоу на NBC, а потом я должен вернуться в LA на пару дней. Когда ты улетаешь?
— Сразу после нового года.
— Как насчёт встретиться на Таймс-сквер? Последний день года, хрустальный шар и конфетти. Вполне в духе твоих любимых фильмов, верно?
Нина кивнула, согласно улыбаясь, счастливая обещанием этого запланированного сиквела, тающая в очередном, требовательном и вовсе не последнем поцелуе.
Он был уже на пороге, когда она, внезапно вспомнив, крикнула:
— Подожди! Как тебя зовут?
— Ты и правда не знаешь? – снова хмыкнул он. И, закрывая за собой дверь, ответил: – Крис. Меня зовут Крис.
На следующее утро Нину разбудил солнечный свет, заливающий гостиничный номер. Реальность рождественского утра превзошла свои лучшие голливудские эквиваленты: поднявшийся ночью ветер подсушил дороги и тротуары, а от сковавшего город лёгкого мороза всё вокруг казалось сказочным и празднично-ярким.
На стойке консьержа Нину ожидал букет из дюжины алых, перехваченных пышной лентой, роз. С нетерпением выхватив из букета карточку, она, вновь нервно покусывая нижнюю губу, прочла написанное крупным почерком: «Сочельник получился сказочным. Что скажешь о самом рождестве?» Остановившись на инициалах «К.П.», Нина поймала на себе откровенно завистливый взгляд девушки, дежурившей на ресепшн и прошлым вечером.
Про себя решив, что зависть окружающих, пусть и не особо объяснимая, делает ощущения ещё ярче, Нина искренне улыбнулась той и даже махнула рукой, решив придерживаться сегодня намеченного ещё дома плана.
В плане у неё значились Метрополитен-музей и Эмпайр-стейт-билдинг, набег на Мейсиз, обязательный визит к Статуе Свободы, просмотр «Christmas Spectacular» в Радио-сити и «Призрака оперы» на Бродвее. И, конечно, теперь ей, пережившей самый чудесный сочельник в своей жизни, Нью-Йорк, решивший побаловать путешественницу хорошей погодой, уже не казался банальным серым камешком, обёрнутым Голливудом в яркий конфетный фантик.
А впереди яркой вспышкой фейерверков уже маячил новый год.
Если вы, пытливый читатель, думаете, что мы подходим к счастливому финалу нашей маленькой рождественской истории, то вы недалеки от истины. Только, вот, это в американских фильмах истории заканчиваются встречей главных героев посреди новогоднего веселья и суеты Таймс-сквер. Жизнь – она, конечно, любит сюрпризы, но, к сожалению, сюрпризы эти чаще всего неприятные. Например, коньки не твоего размера, задержанный в связи с непогодой рейс из Лос-Анджелеса или, скажем, полицейское оцепление, перегородившее живущий в вечном страхе повторения трагедии 11 сентября город и не пропускающее толпу туристов на самую знаменитую площадь Нью-Йорка.
Увы, но Нина не попала туда, куда влекло её трепетавшее от предвкушения новой встречи сердце. А предатель-город, так жестоко с ней пошутивший, ещё и вновь засыпал нашу героиню мелким дождём, закрутил в толпе туристов, запер в бесконечных пробках, сплошь состоящих из жёлтых, словно растворившееся в грязной луже бумажное конфетти, такси.
Вы, конечно, мне возразите: а как же незнакомец? Он же, в конце концов, знал, в каком отеле остановилась наша героиня! Не верим вам, уважаемый автор!
И я отвечу вам, тысячу раз правым: да, знал. Только, как это чаще всего и бывает в жизни, разминулись два человека, заблудившись на охваченном новогодней лихорадкой острове, омываемом водами безразличного к любовным терзаниям Гудзона.
Нина, оставив на ресепшн записку и свои глупые, наивные мечты, улетела на крыльях старого-доброго «Аэрофлота» домой, увозя в ручной клади засушенную в путеводителе алую розу и длинный зелёный шарф.
Что до нашего героя – точнее, герой-то не наш, а Нинин, или не её, а, скорее всего, чей-то ещё, – тот просто постепенно перекочевал в Нининой душе в разряд полумифических-киношных. Просто теперь его образ хранился в том слоте её памяти, который отвечал за щемящее чувство, которое охватывает нас каждый год в предвкушении самого любимого, самого волшебного праздника, который теперь всегда, безусловно, будет пахнуть хвоей, цитрусом и настоящим мужчиной и немного тревожить душу постепенно взрослеющей героини, гоня её каждый год в поисках «того самого» рождества прочь из дома…
Но куда?
Ровно через год Нина, запахнувшись в оверсайз-пальто и заношенный почти до дыр зелёный шарф, брела по сверкающей и переливающейся, словно редкая драгоценность, Никольской улице в сторону Красной площади. Москва уже который год распушалась и принаряжалась перед новым годом в тщеславной попытке праздничным убранством превзойти другие мировые столицы. Правда, те (в смысле, столицы), видимо, и не знали, что участвуют в каком-то неизвестно кем объявленном конкурсе, так что, вполне закономерно, попытки эти выливались в традиционные для русского вкуса «излишне», «чересчур» и «безмерно». То есть, красиво-то, конечно, было очень, но, вот, это веселье в духе лубочной картинки как-то плохо вязалось с непривычными к широким улыбкам лицами соотечественников, плохо говорящими на иностранных языках полицейскими, немыслимым сочетанием западных рождественских песен и несущимися из приткнувшегося на углу у ГУМа православного Казанского собора протяжными церковными песнопениями.
В общем, было полное ощущение, что отечественный кинорежиссёр типа Бекмамбетова пытается переснять какую-нибудь американскую рождественскую киносказку, а вместо этого у него получается то, что может получиться, если, скажем, «Один дома» скрестить с «Иронией судьбы». Вот-вот: помесь бульдога с носорогом. Ну, или, как когда Шварценеггер играл русского милиционера. Не смешно и жутко стыдно.
Так Нина рассуждала, бездумно толкаясь в праздничной толчее ГУМ-ярмарки. Съела вкусный пончик с клубничной начинкой. Запила его обжигающе горячим чаем, благоухающим корицей. Поглазела на сияющие разноцветными огоньками карусели-ёлки-домики. Да, убери декорацию из Храма Василия Блаженного и Кремлёвских башен – и получится типичный рождественский базарчик где угодно в Западной Европе. Только, при этом, больше, роскошнее, дороже. Ну, вы же помните про излишне, чересчур и безмерно, не правда ли?
Москва гуляла по поводу католического сочельника, и казалось, что улыбающимся, бегущим куда-то, ошалевшим от морозца и предпраздничного убранства города жителям и гостям столицы было абсолютно всё равно, что именно праздновать. И Нина, решив, наконец, сдаться на милость этого почти вирусного веселья, тоже улыбалась, бежала и шалела.
Здесь и сейчас всё было по-другому. В прокате, конечно, нашёлся её самый ходовой 38-й размер. И, конечно, на катке было шумно и весело, лёд скрипел, испещряемый замысловатыми узорами десятков ног, от российского декабрьского морозца щипало щёки, а вокруг галдел и смеялся многоголосый многоликий дух настоящего Праздника, раскрыв объятия которому Нина закружилась и загадала своё рождественское желание, как в детстве ловя ртом летящие с ночного неба снежинки.
Его голос, искусственно усиленный, поплыл над катком, и тут же голосу, поющему про прошлое рождество, вторил счастливый визг женских голосов.
«Это же он! Это Крис Пайн! Он здесь, в Москве!» – неслось со всех сторон, и живое море закружило и понесло Нину в сторону возвышающейся над катком трибуны с усилителями и огромными киноэкранами, с которых самым непостижимым образом улыбалось лицо её полумифического героя в том самом, её красном шарфе.
Луч прожектора неожиданно выхватил Нину из толпы, и ничуть не изменившийся Крис (о, за год она узнала о нём всё, что мог рассказать ей болтун-интернет!), встретившись с ней взглядом, лукаво улыбнулся, затянув немного хриплым, но удивительно обволакивающим голосом:
— Once bitten and twice shy
I keep my distance,
But you still catch my eye.
Tell me baby
Do you recognize me?
Well it's been a year,
It doesn't surprise me! ***
Вокруг слепили вспышками телефонных камер, визжали от восторга, подпевая словам нетленки Джорджа Майкла, а её Нью-Йоркский незнакомец, оторвавшись на секунду от микрофона, протянул к Нине, нервно кусающей губу и замершей у края сцены, руки. И вот уже она, оторвавшись ото льда, совершенно непостижимым образом вдруг оказалась в его таких памятных объятиях.
— Last Christmas,
I gave you my heart
But the very next day, you gave it away…
Вечно смеющиеся голубые глаза, немного капризно изогнутые губы, легкая щетина с проседью – всё это она весь год видела во снах, после которых не хотелось просыпаться, а горечь не пережитого, недосказанного счастья солёной влагой оставалась на наволочке.
И этот запах – смесь хвои, цитруса и настоящего мужчины. О, как же она по нему скучала!
— This year, to save me from tears
I'll give it to someone special! ****
В этот момент они были совершенно одни посреди словно замершего на бегу, зачарованного могучим зимним волшебником мегаполиса. И только снежинка, кокетливо покачивая своими кружевными юбками, решилась нарушить это единение, приземлившись на его длинную светлую ресницу.
— Значит, на ресепшн тебе всё-таки передали мою записку! – пролепетала Нина, когда Крис допел последние две строки припева.
— Передали, – сказал он, опуская микрофон и медленно покачивая девушку в такт подхваченной другими голосами песни.
— И ты прилетел! – лепетала она очевидное, не в силах оторвать взгляда от его лица.
— Прилетел, – подтвердил он, улыбаясь и притягивая её ещё ближе. – В конце концов, я ведь так и не вручил тебе мой новогодний подарок!
И он целовал её, кружа в танце под украшенной огромными конфетами, мишками и шарами ёлки посреди Красной площади её столицы. И древний город, словно смазанный и вновь запушенный часовой механизм, спешил, гудел, шумел и смеялся, по-детски наивно веря и радуясь праздникам.
В конце концов, рождество и новый год – это те праздники, которые мы сами себе создаём, заставляя, иногда через силу, сердца сбрасывать груз пары десятков лет и вновь поверить в чудо, которое, как в любимом старом кинофильме, может однажды постучаться и в твою дверь.
С приближающимся новым годом и рождеством!
__________________________________
* Я, конечно, надеялся, что в Нью-Йорке меня любят, но настолько…
** «Спасибо за музыку, приятель!» – «Да не за что, бро! Обожаю твоего капитана!»
*** Перевод песни «Last Christmas»:
«Обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду.
Я держу дистанцию, но не могу не смотреть на тебя.
Скажи, детка, ты узнаёшь меня?
Да, прошёл год. Это не удивительно».
**** «На прошлое Рождество я подарил тебе своё сердце.
Но на следующий день ты его вернула.
В этом году, чтобы оградить себя от переживаний,
Я подарю его кому-нибудь особенному».